1. Пир шакалов

Часть первая

Скрипнула дверь, разорвав предутреннюю тишину. Человек, стоявший у распахнутого настежь узкого высокого окна и смотревший в ночь, не стал оборачиваться. Быстрая, уверенная, с легким подшаркиванием, походка вошедшего выдавала того с головой. Шаги приближались. Шляпки маленьких медных гвоздей на подошвах сапог гостя еле слышно цокали по полированным почти до зеркального блеска каменным плитам. Человек, стоявший у окна, ждал, не произнося ни слова, не поворачиваясь. Всегда внимательный к повадкам окружающих, тех кто был выше его, ниже или равен по положению, он знал, где остановится вошедший. Там, откуда удобнее всего достать противника (если бы собеседник вдруг стал таковым) боевым топором. Более всего привычный именно к этому виду оружия, гость, совершенно о том не задумываясь, всегда старался держаться от людей именно на таком расстоянии, не ближе, не дальше.

«Надо бы всыпать палок кое-кому за несмазанные петли».

Шаги замерли.

Человек у окна ни единым жестом он не обнаружил внимания к вошедшему, продолжая изучать яркий серебристо-желтый обломанный диск, что висел в ночном небе, подавляя сияние близких звезд.

Зал, бесцеремонно вырванный из глубокого сна неприятным резким звуком, поспешил вновь погрузиться в безмолвие, но его опять потревожили:

— У тебя тоже бессонница, мой друг? — вздогнули высокие своды.

— Нет, — ответил вошедший, — сейчас не до праздного созерцания звезд. Только что прибыл мой человек.

— Что ему удалось узнать?

— Немного. Но достаточно. Они договорились и не скрывают своего удовольствия по этому поводу. И, похоже, наши худшие опасения подтверждаются.

Человек у окна обернулся.

— Ты уверен в своем лазутчике?

— Он многократно подтвердил свою преданность. Не вижу причин для сомнений. Пора действовать. Люди готовы. Прикажи и мы отправимся немедленно.

— Стоит ли ехать тебе?

— Мы ведь уже обсуждали это. Так будет надежнее.

Вздох.

— Все-таки я не понимаю, почему ты хочешь участвовать в этом деле сам. Риск слишком велик.

— Нет здесь никакой опасности. Даже если он меня узнает, прежде чем его душу утащит Визареша[2], нашему делу это никак не повредит.

Вновь пауза. Еле слышное потрескивание пламени светильников растворялось в ночи.

— Я все же сомневаюсь. Если мы совершим ошибку, она встанет нам слишком дорого. Окажемся между двух огней.

— Не будет никакой ошибки, все подготовлено.

Ответ прозвучал не сразу.

— Хорошо. Пусть все случится, как задумано. Да благословит тебя Светозарный Михр, друг мой. Ступай.

Большой отряд, не менее трех сотен всадников и несколько повозок, приближался со стороны Анкиры к мосту, перекинутому через реку Галис[3].

Впереди колонны бок о бок ехали три человека. Двое из них зябко кутались в плащи, натянув на уши македонские береты-каусии. Лицо первого, худое, гладко выбритое, раскрасневшееся от холода, выдавало человека, возрастом достигшего середины четвертого десятка. Его соотечественник был несколько моложе и приходился ровестником третьему из всадников, возглавлявших колонну, персу. Впрочем, густая и длинная черная барашковая борода последнего изрядно его старила. Одетый в пестрое шерстяное платье, хорошо сберегающее тепло и защищающее тело от злого зимнего ветра, обликом он резко отличался от македонян.

Все трое, незначительно оторвавшись от своей свиты, две трети которой составляли македоняне-гетайры, а одну треть персы, «бессмертные» из тысячи «шафрановых», вели коней шагом и неспешно беседовали.

— Что же, эти сады столь обширны? — расспрашивал старший македонянин.

— О, да! Настоящие леса, огороженные высокой стеной. Шахиншах часто устраивает там грандиозные охоты. Однажды мне выпала честь участвовать в одной из них. Помню, тогда в сады из царских зверинцев выпустили сразу дюжину львов, и Добронравный государь лично сразил стрелами пятерых. Столько же убил Мазей.

— Разве льва можно убить одной стрелой? — недоверчиво спросил второй македонянин.

— При должном умении, — усмехнулся перс, — шахиншах, как и положено великому государю, потомку знаменитых стрелков, превосходно обращается с луком, ежедневно упражняясь. Хотя, справедливости ради стоит заметить, что не каждый лев пал от единственной стрелы. И в тот раз один чрезвычайно хитрый зверь сумел скрыться от загонщиков. Его потом ловили довольно долго.

— Надо думать, великий царь охотится не пешим?

— Ну, разумеется. Государь всегда охотится верхом или стоя на колеснице, а иногда даже, сидя на спине слона.

— Слона?

— Да. В зверинцах шахиншаха содержится три десятка слонов, большинство их доставили из Индии еще в правление Оха.

— Много слышал об этих зверях. Как на них ездят? Так же, как на лошади?

— Нет. Охотник едет в седле-кресле, укрепленном у слона на спине, а на шею садится погонщик, который правит зверем.

— Каким образом?

— Насколько мне известно, ногами и острым стрекалом. Если нажать обеими ступнями у слона за ушами, он пойдет вперед. Если провести по скулам и шее пятками назад — попятится. Как-то так. Я не знаток, но слышал, что зверь этот очень умен и способен заучить несколько десятков команд.

Старший скривил губы в гримасе, должной, по-видимому, означать: «Сколько же удивительного бывает на свете», и покачал головой. Помолчал немного, потом спросил:

— Помниться, в Сардах, почтенный Кофен, один из твоих людей упомянул, что в той битве, кажется, при Задракарте, вы сражались с множеством слонов.

— О, их было не так уж и много, уважаемый Селевк, — покачал головой Кофен, — Барсаент привел с собой всего пятнадцать боевых слонов. В его сатрапии их много, но этих зверей тяжело вести через горы. И в том сражении они… как вы, эллины, говорите в этих ваших представлениях? Не сыграли хорошо роль?

— Примерно так, — кивнул Селевк, сын Антиоха, и поинтересовался, — а как их используют?

— Против конницы, почтеннейший. Кони плохо переносят слоновий запах, пугаются, когда те трубят, да и вообще, внешний вид столь огромных зверей внушает страх не только лошадям.

— Да… — вздохнул македонянин, — многое бы отдал, чтобы посмотреть на такое диво.

Он повернулся к товарищу.

— Завидую тебе, Автолик, ты, наверное, увидишь.

Тот не ответил. Некоторое время они ехали в молчании.

— Смотри, достойный сын Антиоха, — вытянул вперед руку Кофен, — подъезжаем к Галису. Приметные скалы.

Над дорогой нависали несколько каменных столбов причудливой формы. Селевк усмехнулся.

— Что тебя так развеселило, почтеннейший? — вежливо поинтересовался Кофен.

— Вспомнил тот день, когда мы приближались к устью Киликийских Врат и вошли в одну долину, где из земли торчали тысячи подобных скал. Только… еще чуднее. Все войско едва животы не надорвало.

— Почему? — удивился перс.

Селевк, вместо того, чтобы ответить, затрясся от беззучного хохота. Автолик тоже заулыбался. Перс смотрел на них с недоумением.

— Мы тогда все ощутили себя ничтожными вшами, бегающими по зарослям у корня могучего приапа. Локтей сорок в высоту. И таких там видимо-невидимо.

Перс нахмурился, не сразу поняв, о чем говорит македонянин, а когда до него дошло, скривился. Эти нечестивые яваны, что ставят своим богам и героям статуи, обнажая их тела, совершено потеряли всякий стыд. Все мысли об одном.

— Говорят, — продолжал рассказывать Селевк, — те столбы возникли от того, что в той долине бог Приап победил говорящего осла Диониса, состязаясь с ним в длине своего…

— Прошу тебя, давай оставим эту тему, — поморщившись, перебил его Кофен.

Селевк прыснул в кулак, но продолжать не стал. Однако, как перс не гнал из головы недостойное сравнение, все же вынужден был признать, что огромные каменные грибы на ножках из пористой породы, увенчаные твердыми базальтовыми шляпками, встречающиеся во многих уголках Каппадокии, более всего похожи на то, чем прославен беспутный бог плодородия, коему поклоняются яваны.

Кофен неодобрительно качал головой, а Селевк, не глядя на него, скалил зубы. Царская дорога петляла у подножия каменных столбов, приближаясь к Галису, реке, погубившей некогда царство Креза[4], а ныне вновь служившей границей двух миров.

Зима в тот год выдалась неровная. В самом ее начале обильные снегопады укрыли землю плотным белым ковром и сделали дороги непроходимыми, но уже в посидеоне[5] началась затяжная оттепель. Здесь, недалеко от Анкиры, Царская дорога не была замощена камнем и копыта лошадей, колеса купеческих телег, превратили ее в кашу. Снег растаял, грязь осталась. В конце зимы ударили сильные морозы, и она замерзла, превратившись в ноздреватый камень. Лошади спотыкались едва ли не на каждом шагу, повозки, подпрыгивая на неровностях, скрипели и трещали, поминутно грозя развалиться.

К востоку от Галиса, скованого льдом, слишком тонким, чтобы выдержать вес человека, начиналась Каппадокия. Впрочем, говорить «начиналась» — не совсем верно. Эта земля, именуемая с глубокой древности «Страной прекрасных лошадей», лежала по обе стороны реки, но сейчас всякий, кто поминал Каппадокию, имел в виду ту ее часть, что пребывала под властью персидского царя и его сатрапа.

Прошло десять лет с того дня, как Антигон Одноглазый сделался единоличным хозяином в этой части Ойкумены, подчинив себе земли к западу от реки. За эти годы персы предприняли одну единственную попытку вернуть утраченое. Через четыре года после несчастливой для Дария битвы при Адане, новый сатрап Каппадокии Ариарат смог отобрать у Монофтальма слабо защищенную Анкиру, но сумел удержать ее всего на одну зиму, после чего могучим пинком был отправлен назад в столицу своей сатрапии, Газиуру, и больше на земли соседа не покушался.

Полководца, что огорчил каппадокийского сатрапа, звали Селевк, сын Антиоха. Один из телохранителей царя Александра, старший телохранитель Антигона, отличившийся в сражении на берегах Сара, Селевк быстро возвысился. Циклоп доверял ему теперь не только свою персону, но и командование войсками. Столь стремительному взлету сына Антиоха способствовало то, что подле Одноглазого осталось совсем мало знатных македонян, занимавших при Филиппе и Александре высокие посты.

Тридцатичетырехлетний Селевк остался в Анкире наместником Антигона, который возложил на него обязанности по охране восточных границ своего… царства, не царства — государства, собранного, как лоскутное одеяло, из множества мелких кусочков, зачастую состоявших друг с другом в весьма непростых отношениях.

Великая Фригия и Лидия готовы были именовать Антигона царем. Варварские города Карии и Вифинии склонялись к тому же, но эллинские полисы и, в первую очередь, Галикарнас и Милет горячо против этого протестовали. Ионийцы, убедившись, что владычество персов, похоже, в ближайшие десятилетия не вернется, постоянно вспоминали о народовластии. Кое-кто тяготился «под пятой тирана», в которого фантазиями досужих людей моментально превратился Антигон, не сложивший с себя полномочий верховного стратега после возвращения из Киликии. Иные вразумляли недовольных, убеждая их, что тиран Антигон — это лучшее, что можно придумать. Повсюду наблюдалось брожение умов. Всяк, мнящий себя философом, выкрикивал на рыночных площадях полисов идеи обустройства идеального государства, заимствованные у Платона и Аристотеля. При этом мешал их, противоречащих друг другу, в общую кашу, которую с удовольствием вкушали праздные зеваки.

Всеионийский съезд, к коему присоединились посланники из Лидии и Фригии, ежегодно подтверждал полномочия автократора, после чего всенепременно следовало бурление в среде недовольных, постепенно сходящее на нет.

Монофтальм не горел желанием мириться с ограничением своей власти, но открыто не выступал против разношерстной толпы крикунов и продолжал игры в демократию. Исподволь копил силы несколько лет, пока не почувствовал себя достаточно окрепшим для того, чтобы припомнить кое-кому старые обиды.

Первый поход Антигона в Пафлагонию вышел неудачным. Ни варвары, ни эллинские колонии на южном берегу Понта, Одноглазому не покорились. Войско вернулось ни с чем, что вызвало новый всплеск антимакедонских настроений в Ионии. Как же, обложил верховный стратег народ поборами, дабы содержать войско, назанимал денег у уважаемых людей, а все впустую. Добычи нет. Потери, опять же… Однако, вернувшийся из похода автократор навел пошатнувшийся порядок железной рукой. Самых буйных отправили в изгнание, а кое-кого сгоряча даже побили камнями. Скинул волк овечью маску, окончательно закрепив за собой именование «тиран» и крикуны, осознав, что шутки и игры кончились, вынуждены были прикусить языки. Теперь ворчали про себя, с оглядкой.

Второй поход вышел более счастливым. Гераклея Понтийская сдалась на милость победителю. Покорились многие приморские племена. Могущество стратега Азии росло медленно, но верно. Почти не обращая внимания на происходящее за пределами своих владений, он неспешно, но тщательно создавал свое государство практически из ничего, как когда-то Филипп.

Циклоп, схожий с покойным царем не только лицом, «украшенным» черной повязкой, скрывавшей пустую глазницу, сформировал не сишком большую, но постоянную армию, обученную по македонскому образцу. Она стала ему надежной опорой, как и горстка верных людей, уцелевших в череде несчастий, что обрушились на македонян, лишив их родины. Пердикка, Селевк, Гарпал, Леоннат и другие, разделили судьбу Антигона Одноглазого, его победы и неудачи. Про себя они давно уже наделили его царским венцом, хотя и не провозгласили это вовсеуслышанье. Не пришло еще время.

Тот, кто волен распоряжаться судьбами, решил видать, что чаша бедствий испита македонянами до дна, и можно до поры оставить их в покое. На владения Циклопа почти не покушались соседи, и часть Азии от Эгейского моря до Таврских гор на какое-то время превратилась в островок мира и спокойствия посреди бурного моря кипящих людских страстей.

Эллины, как и в прежние времена, постоянно ссорились между собой, заключали и расторгали союзы, воевали друг с другом, мирились, но почти не заглядывались на Ионию. Афины, вновь примерившие звание гегемона, избавившись от грозного северного медведя и приручив слабого, неуверенного в себе медвежонка (в чем были совершенно уверены), спешили загрести под себя как можно больше чужого, не слишком задымываямь, что заглатывают кусок, который вряд ли способны переварить. Впрочем, чаши весов в Эгеиде, качнувшись, все же удержались в равновесии. Все больше усиливался Родос, без пламенных речей и бряцанья оружием, тихо и незаметно создававший собственную морскую державу, уже способную испортить аппетит афинянам. Все больше полисов задумывались над тем, чью сторону принять в грядущем противостоянии. Тлеющие угли прокатившегося по Элладе пожара грозили разгореться с новой силой.

Впервые за пару столетий эллины оказались предоставлены сами себе. Некогда могущественное персидское царство трещало по швам, и царю царей было совсем не до западных соседей. Теряя силы в борьбе с разбегающимися сатрапами, многих из которых посетила мысль, что неплохо бы сбросить с плеча ослабевшую руку Ахеменидов, Дарий смирился с тем, что земель, захваченных Монофтальмом, не вернуть и, наконец, прислал к Антигону посольство с предложением мира.

В конце осени первого года сто четырнадцатой Олимпиады, Кофен, сын Артабаза, прибыл в Сарды, нынешнюю резиденцию Циклопа, во главе многочисленной свиты. Антигон принял посольство радушно и три дня развлекал Кофена пирами и охотами. На четвертый день начались переговоры.

Почти всю зиму персы пользовались гостепримством македонян, а ближе к весне, не дожидаясь разлива рек, засобирались восвояси. О чем Антигон и Кофен договорились, ведали немногие, но обе стороны всенародно объявили, что остались довольны друг другом и мир заключен на вечные времена. Антигон обеспечил Кофену почетный эскорт гетайров во главе с Селевком, кои должны были проводить посла до границы сатрапии Ариарата. Кроме того, в Вавилон отправлялось ответное посольство, которое возглавлял Автолик, сын Агафокла, один из двух братьев погибшего при Адане гетайра Лисимаха. Македонского посла сопровождала сотня «друзей».

Вот, наконец, и мост. Кофен, придержав коня, приказал своим людям переходить на противоположный берег.

— Ну, будь здоров, посол, — Селевк, протянул вперед правую руку.

Перс дружелюбно сжал предплечье македонянина.

— Да благословят тебя Пресветлый Михр и Ахура Мазда, достойный сын Антиоха. Может быть, Благие Бессмертные еще позволят нам увидеться. Воистину, те месяцы, что я наслаждался вашим гостеприимством, со всей ясностью показали мне, как хорошо дружить с вами, македоняне, и как скверно воевать.

— Все в руках судьбы! Пусть она будет к тебе благосклонна.

— И к тебе! — Кофен поворотил коня, ударил его бока пятками.

Селевк повернулся к Автолику. Он сдружился с ним за последние годы, чувствуя за собой вину, что тогда, на берегах Сара, не сумел выручить его брата, погибшего практически у него на глазах в самом страшном испытании, что когда-либо выпадало на долю македонян.

— Будем ждать тебя к осени, брат. Возвращайся с добрыми вестями. Нам нужен мир с персами. Слишком много дел на западе требуют внимания.

— Не будем прощаться, брат, — улыбнулся Автолик и, широко раскрыв ладонь, на которой белел шрам от ножа, отворившего некогда кровь для братальной чаши, сжал предплечье Селевка.

Загрохотали по мосту колеса телег с имуществом послов и дарами, зацокали копыта лошадей.

Сын Антиоха некоторое время смотрел вслед удаляющимся персам и своим товарищам. Дорога, пробежав пару стадий открытого пространства, повернула к северу и скрылась за скалами. Сотня македонян, что осталась с Селевком, двинулась в обратный путь. Настроение у всех было приподнятое. Воистину, лучше вместе пить, чем воевать.

«Страна прекрасных лошадей» — не скифская степь, а каменистое безлесное плоскогорье. По обе стороны от дороги хаотично громоздились скалы, остро заточенные ветрами, словно драконьи зубы. Временами каменный лес редел, и колонна достигала обширного открытого пространства, но даже здесь взгляд упирался в усеянные пещерами белые склоны далеких утесов.

Люди здесь почти не занимались земледелием, на бедной почве мало что росло. Потому каппадокийцы — скотоводы. Отчаянный народ, разбойничий.

Через каждые четыре парасанга[6] на Царской дороге был устроен заезжий двор для путешественников, со свежими лошадьми для гонцов, комнатами для ночлега. Все сатрапы, по землям которых шла дорога, обязаны были ее охранять, для чего здесь регулярно проезжали отряды конных стражей. Памятуя об этом, персы свиты посла несколько ослабили бдительность. Если на чужой территории они чувствовали некоторое напряжение, то теперь перебрасывались шутками и, мешая эллинские и персидские слова, переговаривались с македонянами. До очередного заезжего двора оставалось совсем немного.

Дорога пересекла бурую равнину и вновь углубилась в частокол скал-зубов. По левую руку громоздился утес, словно рукой человека расчерченный горизонтальными полосами разных оттенков серого. Неровная стена, собранная на манер хитона в бесчисленные складки, возвышалась на пятьдесят локтей.

С вершины утеса за колонной следил одинокий всадник. Его заметили.

— Пастух? — спросил Автолик.

— Может быть. Что-то он мне не нравится, — ответил перс.

Кофен повернулся к воину, что ехал в десяти шагах позади послов.

— Тиркам, возьми десять человек и проследуй вперед, проверь, что там за поворотом, — он повысил голос и крикнул остальным, — эй, прекратить пустые разговоры. Смотреть в оба!

— Опасаешься разбойников? — спокойно поинтересовался македонянин, — неужели думаешь, что нападут на отряд, вооруженный до зубов? Видно же, что это не охрана купеческого каравана. Да и сколько их должно быть, чтобы они совсем страх потеряли?

— Береженого бережет Ахура Мазда. От купцов приходили доносы на Ариарата, что, дескать, плохо дорогу охраняет. Расплодилось головорезов…

Несколько персов унеслись вперед.

Кофен вновь посмотрел на всадника на утесе и вдруг заорал:

— К оружию!

Автолик вздрогнул, схватился зе меч. Его лошадь с жалобным ржанием взвилась на дыбы, переступила задними ногами и рухнула за землю, придавив своей тушей ногу македонянина. Мгновенная острая боль вышибла из сына Агафокла сознание.

Гетайры и «бессмертные» закричали все разом, хватаясь за оружие. Некоторые уже хрипели и корчились на земле, судорожно хватая скрюченными пальцами древки стрел, впившихся в тело. Те летели в колонну со всех сторон.

На вершине утеса расположилось множество стрелков, которые практически безнаказанно избивали свиту послов. Отчаянно ржали раненные лошади, кричали люди. Многие персы и македоняне ринулись в каменный лес по правую руку от дороги, но и оттуда в них целилась смерть.

Кофен, бранясь черными словами, выдернул из горита лук, стрелу, но не успел даже растянуть тетиву — правое плечо обожгло болью. Спустя мгновение еще одна стрела ударила его в печень. Перс слетел с коня, спиной плашмя впечатался в землю, ударился затылком.

Засаду неведомый враг обустроил грамотно. Никто из персов и македонян не смог вырваться ни вперед, ни назад. Нападавшие стремились выбить лошадей, после чего люди становились совсем несложной добычей. Мало кто из гетайров и «бессмертных» смог добежать до таившихся за скалами убийц и схватиться врукопашную. Как ни искусны в ратном деле «бессмертные», их задавили числом. Врагов было очень много и они не оставили своим жертвам ни единого шанса.

Вскоре все было кончено.

Воины, устроившие засаду, вышли на дорогу из укрытий и принялись методично добивать раненных, собирать трофеи, ловить немногих уцелевших каким-то чудом лошадей.

Кофен был все еще жив. После удара головой, перед глазами стоял кровавый туман, но он различал голоса.

— Господин, начальник яванов жив! Добить?

— Нет! Дай-ка взгляну! — голос, звучащий, как из глубокого колодца, показался послу смутно знакомым.

— У него, похоже, всего лишь раздроблена нога. Зажмите в лубки, возьмем с собой.

— Прости, господин, — свистящий шепот, — зачем он тебе?

— Пригодится.

Кто-то наклонился над Кофеном.

— Какая приятная картина! Век бы любовался!

Чья-то оскаленная в ухмылке бородатая рожа. Знакомая.

— Жаль, шелудивый пес, породивший тебя, уже подох, а я этого не видел. Ты сейчас к нему присоединишься. И до всех твоих братьев я рано или поздно доберусь.

— На… бар… зан? — прохрипел Кофен.

— Он самый!

Схватив посла за волосы, Набарзан рубанул его по шее акинаком. Хлынула кровь. Кофен дернулся, захлебываясь, и замер. Набарзан ударил снова. Потом еще раз. И еще. Вытер клинок об одежду убитого, вложил в ножны. Поднялся и протянул голову посла одному из своих людей, подошедшему с кожаным мешком.

— Багавир, проверить, чтобы ни одной живой твари здесь не осталось. Собрать все ценное. Трупы стаскать на сотню шагов за скалы, бросить зверям.

— Вдруг найдут?

— Да кто тут их найдет? Пастухи? От страха в штаны наложат. Останешься старшим. Заканчивай здесь. Я возвращаюсь.

— Слушаюсь, господин!

Набарзану подвели коня, он вскочил ему на спину и, в сопровождении двух десятков воинов, чьи лица были скрыты длинными головными платками, умчался прочь. Поперек спины одной из кобыл лежал бесчувственный Автолик.

Варвары раздевали убитых догола, не церемонясь отрезали пальцы, дабы добраться до колец и перстней, вырезали из тел стрелы.

Над побоищем, предвкушая обильную трапезу, уже описывал круги белоголовый сип.

— Очнулся?

— Ты… кто… такой? — выдавил из себя Автолик.

— Это не имеет значения. Достаточно того, что я знаю, кто ты, Автолик, сын Агафокла.

— Знаешь… — посол облизал губы, попробовал пошевелиться, но был наказан острой болью, едва не швырнувшей его обратно во тьму. Застонал.

— Не дергайся. У тебя сломана рука, раздроблена нога. Скверные переломы. На ноге нет живого места. Ее, скорее всего, придется отнять. Если лекарь за тебя немедленно не возьмется, умрешь. Знаешь, от чего зависит его появление здесь?

— Догадываюсь…— прошептал Автолик и чуть громче, с усилием, спросил, — чего ты хочешь?

Набарзан приблизился, вынырнув из полумрака слабо освещенной коптящим масляным светильников комнаты, но Автолик так и не смог различить его лицо: глаза отчаянно слезились. Впрочем, он бы все равно не узнал этого человека. Они не встречались прежде. Судьба развела их в битве при Адане, но даже если бы им суждено было столкнуться там и разойтись невредимыми, едва ли они смогли бы запомнить лицо противника.

— Я знал, как зовут посла, знал, сколько у него людей, когда он пересечет Галис. Мне многое известно о тебе, сын Агафокла, а еще больше о нем.

С этими словами Набарзан, который свое имя македонянину так и не назвал, водрузил на стол возле ложа Автолика какой-то предмет, похожий на…

Посол сжал зубы.

— Зачем вы напали? — прошептал он, глядя в мертвые глаза Кофена, — кто вы, чего хотите?

— Мне неинтересно отвечать тебе, македонянин, — сказал перс, — мне интересно спрашивать.

— Я ничего не скажу тебе, ублюдок, — прошептал Автолик, закрыв глаза.

Он хотел протереть их, ничего не видел за мутной пеленой, но не смог поднести левую, уцелевшую руку к лицу: словно налитая свинцом, она отказывалась слушаться, пальцы дрожали, как у пьяницы,

Набарзан прикоснулся к покалеченной ноге. Автолик взвыл, дернулся, причинив себе еще большую боль.

— Может, и не скажешь, — согласился Набарзан, — по правде сказать, я на это не рассчитывал. Не собирался брать пленных. То, что ты здесь и еще жив — лишь прибавка к моей удаче, которая и без того велика.

— Не будет у тебя никакой удачи.

— Ты заблуждаешься, но это не важно.

Автолик, замерев, пытался успокоиться, но боль никуда не делась. Тупая, пульсирующая, она не давала сосредоточиться. Мысли неслись бешенным галопом, сменяя друг друга и ни одна не задерживалась дольше, чем на мгновение. Голова кружилась, ему казалось, что ложе под ним норовит перевернуться и дабы не упасть, он судорожно вцепился в него здоровой рукой.

— Что вам предложил шахиншах?

Набарзан говорил на ионийском наречии довольно чисто, но титул царя царей произнес на персидском. Это не помешало Автолику понять, о ком идет речь: за время общения с персами он довольно неплохо изучил их язык, что послужило одной из причин, почему послом к Дарию Антигон отправил именно его.

— Иди… к воронам…

Набарзан некоторое время молчал.

— Ты будешь умирать очень медленно, и мне для этого не придется даже пальцем пошевелить. Скоро у тебя начнется жар. Нога распухнет, почернеет. Если ее не отрезать, ты умрешь. В страшных мучениях.

Автолик не ответил. Попытался приподнять голову, чтобы сглотнуть скопившуюся в горле слюну. Неудачно. Закашлялся, забился, едва не скатившись в бездну небытия, удержавшись на краю пропасти чудом.

— Что вам предложил шахиншах?

— И… ди… к во… ро… нам…

— Дурак, — сказал перс, — запираясь, ты мне не вредишь. Я же сказал, что не собирался брать пленных. Узнаю все равно. Невесть, какая тайна. У меня достаточно людей и в Сардах и в Келенах. Даже в Милете есть мои люди. Неужели столь важно для тебя сохранить тайну на месяц-другой? Ведь до твоего возвращения из Вавилона Антигон все равно ничего не предпримет, а я уже буду знать твои планы. Ты лишь незначительно усложнишь мне задачу, но не сделаешь ее невозможной.

Автолик молчал.

— Вижу, тебе тяжело говорить. Я помогу тебе. Скажи только «да» или «нет» и будешь спасен. Останешься калекой, но будешь жить! Шахиншах отказался от притязаний на весь южный берег Понта? Да или нет?

Посол не отвечал.

— Что он потребовал взамен? — допытывался Набарзан.

Автолик сообразил, как можно сбежать от допроса. С искаженным лицом, собрав все силы и волю в кулак, он рванулся, хватаясь за пустоту и ослепленное вспышкой боли сознание мгновенно померкло. Он ударился затылком о доски, но уже не почувствовал этого.

Набарзан еще некоторое время сидел подле бесчувственного македонянина, потом поднялся и вышел. Вместо него в комнате без окон, скрытой в подвале резиденции правителя Каппадокии, появился человек неприметного вида и, скрестив ноги, уселся прямо на пол в ее самом темном углу.

Ариарат ужинал в одиночестве, погруженный в тяжелые думы. Авантюра, в которую втянул его Набарзан, уже продолжительное время не давала шахрабу Каппадокии спокойно спать. Первый ход задуманной игры уже сделан, пути назад нет. Действительно, нет?

Исчезновение послов в Вавилоне обнаружат через месяц. Трупы не найдут. Доказать, что они были убиты именно в Каппадокии, а не в Армении или Мидии, будет непросто. Дело, конечно, серьезное и шахиншах обязательно устроит дознание, пришлет наделенного полномочиями человека. Но тот ничего не найдет. Набарзан уверял, что никто из свиты послов живым не ушел. Мосты уже сожжены или еще есть возможность спрыгнуть с площадки несущейся колесницы, не сломав себе шею?

Какие действия предпримут шахиншах и Одноглазый, когда станет ясно, что оба посла мертвы? Обвинят в том друг друга? Мирный договор станет невозможен, как рассчитывает Набарзан? И что тогда? Все это обсуждалось заговорщиками десятки раз, но Ариарат до сих пор мучился неопределенностью, не слишком доверяя уверенности Набарзана.

Антигон, конечно, все равно наложит лапу на эллинские города Понта, какое ему дело до того, как на это посмотрит обессиленный Дарайавауш? В том, что помешать этому не удастся, Ариарат не сомневался, помня трепку, которую задал ему Селевк. Потеря Малой Каппадокии[7], Синопы и Трапезунда обрубит поток денег в казну шахраба. Его владения и так невероятно бедны в сравнении с куда более цветущей Фригией. Торговлю с западом прибрали к рукам македоняне, если они отсекут и выход к морю…

Мир Дарайавауша с Антигоном не нес шахрабу Каппадокии никакой выгоды, одни огорчения. Фактически, шахиншах закрывал глаза на то, что неугомонный Одноглазый и «Страну прекрасных лошадей» рано или поздно приберет к рукам. Не смогут македоняне и персы найти виновного в гибели послов, обвинят в том друг друга, снесет ли в этом случае Дарайавауш оскорбление? Набарзан уверял, что шахиншах уже несколько лет обращен взором на восток, не до запада ему, потому и хочет обезопасить себе спину. Окажет ли помощь против Антигона, когда тот вторгнется в Малую Каппадокию?

Набарзан утверждал, что беспокоиться не стоит, любой исход выгоден. Если Дарайавауш в помощи откажет, это окончательно подтвердит его слабость, и рассчитывать нужно только на себя. Что, в сущности, не так уж плохо.

«Ты прекратишь сбор податей для Вавилона, ослабляющий твои силы. Твой прадед Анаф не платил дань персам, подчиняясь лишь на словах, а сын его, Датам, самостоятельно вел войну с Синопой против воли шаха Артахшассы. Разорил ее окрестности и, хотя так и не завоевал, все равно смог принудить к дани и ослаблению торговых пошлин для каппадокийских купцов. Заставил яванов чеканить монету с его, Датама, клеймом. Сейчас ты, потомок царского рода, вынужден принимать собственную вотчину из рук шахиншаха, как милость, а сможешь, наконец, сам стать шахом, могучим и независимым».

Заманчиво. Помимо немалой денежной подати, Каппадокия ежегодно поставляла в Вавилон полторы тысячи отборных лошадей, две тысячи мулов и пятьдесят тысяч овец. Прекратив выплаты дани, Ариарат ослабит персов и возвысится сам. Будут деньги для содержания большого войска, для уплаты наемникам, удастся усилить конницу и тогда он сможет померяться силами с яванами. Очень заманчиво.

Синопа и Трапезунд слишком важны, чтобы отказываться от них. Хоть там и не сидит его, Ариарата, наместник, но города эти негласно под рукой каппадокийского шахраба. Антигон захватил Гераклею Понтийскую, прибрал к рукам Пафлагонию, и Ариарат сразу же ощутил себя лишенным левой руки. Что будет, когда Одноглазый станет единоличным хозяином южного берега Понта? И где он остановится?

Нет, все сделано правильно. Однако остается вероятность того, что яваны и персы докопаются до истины. Поймут, кто их поссорил. Тогда Ариарат окажется между двух огней. Его сметут. Риск велик. Может, все-таки, еще не поздно отказаться от этой затеи? Концы в воду, будь, что будет?

Ариарат встал из-за стола. Есть не хотелось. Любимые блюда не лезли в горло. Не горячило кровь вино, лишь порождая раздражение от путающихся мыслей.

Набарзан сказал, что пленник молчит. Лицо у него было при этом… слишком спокойное. Ариарат не поверил. Набарзан стремится все загрести под себя. Не допустил людей шахраба до допроса македонянина. Дескать, в том нет нужды. Он, столько лет служивший хазарапатишей, первым тысячником великого шаха, справится лучше.

Ариарат, которому давно уже не нравились подобные демонстрации независимости своего первого советника, с пристрастием допросил кое-кого из его людей, приставленных к пленному (их господин, конечно, о том узнал, но виду не подал, тем самым еще сильнее раздув угли подозрений шахраба) и те признались — в бреду македонянин называл имя Птолемея Лагида.

— И все?

— Еще брата звал. А потом простонал: «Птолемей, у нас не было выбора».

Не было выбора. О каком выборе идет речь?

Устав ломать голову. Ариарат попытался снова разговорить Набарзана.

— Ты так и не добился слов, что подтвердили бы наши предположения?

— Нет, он молчит.

— Вообще ничего не сказал? Даже в бреду?

Набарзан смерил шахраба долгим взглядом и усмехнулся:

— Нет. В бреду он бредит. Несет всякую чушь. Совсем плох, скоро ступит на мост Чинвад[8] или куда-там идут яваны, когда душа их покидает тело. Не обращай внимания.

Не обращать внимания на слова Набарзана Ариарат больше не мог. Не так давно один из самых могущественных людей в державе Ахеменидов, хазарапатиша уже несколько лет тайно состоял на службе шахраба Каппадокии. Первый советник, пребывающий в тени. Могучий, ценнейший союзник.

Шахрабу начинало казаться, что подданные боятся бывшего блистательного придворного гораздо больше, чем его самого. И когда он вновь успел обрести такое влияние?

Правитель Каппадокии вновь и вновь возвращался мыслями к тем дням, когда Набарзан появился в Газиуре, пытаясь обнаружить в давних событиях, приведших всесильного хазарапатишу к падению, нечто такое, на что тогда не обратил внимания. То, что могло бы помочь ему разгадать нынешнюю игру своего союзника.

Слон протяжно затрубил, подчиняясь командам махаута[9] попятился, остановился и поднял правую ногу.

— Хорош! — цокнул языком Бесс.

— Отлично обучен! — вторил ему Барсаент, шахраб Арахосии и Дрангианы, приведший в Бактру две тысячи индийцев и пятнадцать слонов, — отловлен в землях Такшасила, люди которого уверяли меня, что даже у Навравы[10] нет столь крупного слона. Этот обошелся мне втрое дороже обычного.

— Праапта Айравата! — пробасил темнолицый широкоплечий воин, сидевший на спине слона позади махаута, разместившегося у того на шее.

— Что он сказал? — спросил Бесс у Барсаента.

— Говорит, этот слон — настоящий Айравата. Так они называют царя всех слонов, на котором ездит сам Индра-громовержец.

Махаут круто наклонился вперед, и слон послушно опустился на колени. Воин спустился на землю. Барсаент представил его:

— Перед тобой, шах — храбрый Ваджрасанджит, чье имя означает — «неукротимое оружие Индры». В бою он стоит дюжины самых искусных армтака[11]! Вот увидишь, твои враги побегут от одного только его вида!

Воин почтительно поклонился Бессу.

— Доблести воздастся по заслугам, — шах благосклонно приветствовал индийца кивком головы и, толкнув бока высокого тонконогого жеребца-аргамака, двинулся вдоль выстроившегося для смотра войска прибывших союзников.

Слоны свернули хоботы в кольцо и затрубили. Погонщики и воины-индийцы, потрясая оружием закричали:

— Бхадрам те махаатман бах раджан[12]!

— Славься тысячу лет, блистающий доблестью шах Артахшасса, арий из ариев! — вторили им бактрийцы и персы.

Аргамак под Бессом проникся торжественностью момента и затанцевал. Шах поднял правую руку, приветствуя своих воинов.

После битвы при Адане Бесс бежал из Киликии, захватив мать, жену и дочерей шахиншаха, а так же его восьмилетнего сына, Оха. Отступая с поля боя, не видя всей картины происходящего, наместник Бактрии пребывал в уверенности, что Дарайавауш разгромлен и, может быть, даже убит. Бессу мерещилась преследующая его по пятам македонская конница, рвущаяся к персидскому обозу, и он искренне полагал, будто спасает семью повелителя, а вовсе не свою собственную шкуру.

Прибыв в Исс, шахраб решил осмотреться. Узнав от других следующих по пятам беглецов, что македоняне заняли Адану и захватили обоз, а о судьбе шахиншаха все еще ничего не слышно, Бесс заметался. В голове роились мысли, одна безумнее другой. Держава обезглавлена. Если погиб и Оксафр, то у шахиншаха не осталось наследников мужского пола. Бесс происходил из боковой ветви рода Ахеменидов, но о правах на престол могли заявить многие, в том числе и те, кто не состоял в родстве с покойным шахиншахом, например, могущественный Мазей.

Начинать борьбу за опустевший трон, не выяснив в точности, какова же судьба шахиншаха, было совершенным безумием. Бесс понимал это, но самообладания ему хватило всего на пару дней. Дарайавауш не появлялся, все это время он собирал осколки войска на севере. Бесс, не получая от повелителя никаких вестей, не выдержал и вновь бросился бежать. Его сопровождал со своими людьми Атизий, который должен был охранять обоз.

Беглецы достигли лагеря в Сохах, где стояли корабли финикийца Адземилькара. Вышло так, что судно, доставившее новости о происходящем в Киликии, пересекло Исский залив и прибыло в Сохи раньше, чем там появился Бесс, и первой всем стала известна эллинская версия исхода битвы при Адане. Гибель шахиншаха так и не подтвердилась, но шахраб уже не мог сдержать свои фантазии.

Шахраб Бактрии отправился к Арбелам. Достигнув этого города, он свернул на дорогу, ведущую в Экбатаны, справедливо рассудив, что появление в Вавилоне, где властвует законный наместник Мазей, не сулит ему ничего хорошего. Именно шахраба Вавилонии Бесс видел своим самым главным соперником в борьбе за трон.

В Экбатанах беглец перевел дух и начал рассылать письма возможным сторонникам. Первым получил предложение присоединиться Атрупатак, шахраб Мидии. Он ответил осторожным отказом. Его примеру последовал Фратаферн, шахраб Гиркании. Бесс почувствовал их расположение к Мазею и страх вновь начал поджаривать ему пятки.

Через два месяца, уже зимой, в Экбатанах стало известно, что Дарайавауш жив и даже объявил, будто победил при Адане. Внутри бактрийского шахраба все оборвалось. Он понял, что проиграл. Его обвинят в трусости и предательстве. Спасением семьи шахиншаха уже не прикрыться, слишком много свидетелей его измены. Да, измены. То, что Бесс полагал повелителя мертвым, никоим образом беглеца не оправдывало.

Что же делать? Раздумывал он над этим не долго.

Ахемениды, завоевавшие половину мира, считали Бактрию и Согдиану одними из самых ценных своих приобретений. Эти шахры ежегодно приносили в казну свыше девятисот талантов. Богаче их была только Вавилония. Малая Азия могла поспорить с Бактрией, если все составлявшие ее области рассматривать совокупно, но шахи, ради упрочнения своей власти, почти никогда не вручали их одному своему наместнику.

Важнейшую шахру, занимавшую северо-восточный угол великой державы, шахи отдавали в управление своим родственникам. Иногда ближайшим, например, младшим сыновьям, которые не могли претендовать на трон, иногда более дальним, происходящим из побочных ветвей рода.

Отвлеченность Ахеменидов на запад, удаленность Бактрии, давно уже привели к брожениям в умах тамошней знати, подумывавшей о том, чтобы избавиться от обременительной власти персов. Бактрийцы исправно продолжали отправлять в Вавилон подати и по первому зову являлись большими отрядами в войска своих повелителей, но год от года все сильнее тяготились этими повинностями.

Бесс в качестве шахиншаха бактрийцев вполне устраивал. Хотя и перс, Ахеменид, он сумел стать для них практически своим, полностью разделяя их свободолюбивые устремления. Еще до того, как его посетила мысль выслужить себе у Дарайавауша богатейшие земли на западе, он положил много усилий по сплочению возле себя бактрийцев и согдов и немало в этом преуспел.

И вот теперь, когда он сжег мосты, ему остался лишь один пусть спасения — открыто объявить об отделении Бактрии и Согдианы от Персидской державы.

Поняв, что в Мидии никто его не поддержит, Бесс бежал на восток. Семью Кодомана он продолжал удерживать, теперь уже в качестве заложников. Прибыв в Бактры, шахраб начал немедленно действовать. Договориться с соседями оказалось довольно простым делом. Здесь, на задворках державы, среди неприступных гор и непроходимых пустынь, где расстояния столь велики, что способны без следа поглотить любое войско, шахрабы считали себя совершенно независимыми. Что им далекий Вавилон? К примеру, Барсаента куда более заботили отношения с индийскими раджами. Конечно, наместники еще не решались сбросить власть Ахеменидов, но все это до поры. Вот пора и пришла.

Барсаент горячо приветствовал выступление Бесса. Сатибарзан некоторое время колебался. Его шахра Ария ближе всего к Вавилону и возмездие Кодомана должно было пасть на него первого. Однако, многочисленные выгоды, кои, не жалея, сулил Бесс, перевесили осторожность.

Следовало выбрать единого вождя. Здесь шахрабы не колебались. Хотя каждый из них в мечтах примерял тиару властителя на себя, они все же согласились с тем, что Бесс, как наиболее знатный, достоин возглавлять союз. Впрочем, единоначалие Ахеменида ограничивалось лишь войной. В мирное время шахрабы не собирались подчиняться никому. Это не помешало Бессу-парадату[13] провозгласить себя шахом «Владеющим праведным царством», Артахшассой. Пятым с таким именем.

Дарайавауш, измученный неудачами, с лицом, черным от горя из-за неожиданной разлуки с матерью, женой и детьми, с коими он никогда не расставался, прибыл в Вавилон в середине зимы. Бесс в это время еще только приближался к границе Бактрии, пробираясь через заснеженные перевалы. Шахиншах не знал наверняка, но догадывался, где находится и куда направляется изменник-похититель. В погоню немедленно отправили тысячу всадников-мидян во главе с молодым Артабедом, одним из сыновей Мазея. Шахрабам Атрупатаку и Фратаферну было приказано снабдить погоню всем необходимым, обеспечить лучшими лошадьми, припасами и проводниками.

Артабед достиг Гирканских гор[14] в самый разгар зимних вьюг. Ахура Мазда отвратил свой лик от друга правды и справедливости. Путь, которым совсем недавно прошел Бесс, оказался закрытым. Атрабед не смог пробиться через заваленные снегом проходы и, потеряв множество людей и лошадей, был вынужден задержаться в Задракарте до весны. Возвращаться, не выполнив приказ, он не рискнул.

С таянием снегов сын Мазея, значительно усилив свой отряд людьми гирканского шахраба Фратаферна, вторгся в Арию. Здесь, возле города Сузия его встретил Бесс, который заранее узнал о приближении врага. Молодой Артабед приказал Бессу вернуть семью шахиншаха, получил отказ, опрометчиво вступил в сражение с превосходящими силами противника и был разбит, едва сумев унести ноги.

Этой победой Бесс продемонстрировал свою силу колеблющемуся Сатибарзану, окончательно склонив его на свою сторону. Нескольких пленных мидян отпустили, отрезав им уши и носы и велев передать шахиншаху, что в случае повторного вторжения, его мать, жена и дети будут казнены.

Дарайавауш в отчаянии рвал волосы. Успокоившись, все взвесив и обдумав, он отправил к мятежному родственнику послов. Предложение шахиншаха злые дэвы в «Доме Лжи»[15] вполне могли бы использовать для того, чтобы доставить новые страдания его блистательным предкам-завоевателям. Земли, которые те в течение почти трех веков собирали в единую великую державу, Кодоман с легкостью готов был раздавать направо и налево. Дарайавауш признавал Бесса свои братом и отказывался от всяких притязаний на Бактрию и Согдиану (про Арию, Дрангиану и Арахосию не было сказано ни слова). Пусть только Бесс вернет его, Кодомана, семью.

Обнаглевший мятежник послам отказал. Он все еще был не вполне уверен в своих силах и надеялся избежать вторжения, прикрываясь заложниками.

Мазей, которому обещали в жены Статиру, старшую дочь шахиншаха, горячился, ратуя за то, чтобы выжечь до основания гнездо мятежа и в назидание всем жестоко расправиться с Бессом и прочими изменниками. Хазарапатиша Набарзан, которому уже было известно о том, сколько союзников привлек на свою сторону Бесс, предлагал действовать тоньше, подкупить кое-кого из бактрийской знати и выкрасть заложников. А уже потом предавать Бактрию огню и мечу. Ему активно противодействовал Артабаз, которого Дарайавауш, потерявший при Адане множество придворных и ценных советников, вновь приблизил к своей персоне. Старик, девять сыновей которого один за другим заняли видные посты в государстве, отговаривал шахиншаха от предложений Набарзана, упирая на то, что они слишком рискованны. Он советовал направить к Бессу еще одно посольство. Вызывался ехать сам. Уверял, что сможет уговорить мятежника.

Дарайавауш разрывался между советниками, метался, как лев в клетке. Прошло несколько месяцев. Наконец, совершенно измучившись, но, так и не приняв окончательного решения, шахиншах решил поступить, как предлагали все три советника. В конце весны шестого года со дня восшествия на престол Добронравного государя, сорокатысячное войско персов выступило в поход на Бактрию.

— Я думаю, уважаемые, — важно объявил Барсаент, облизывая жирные пальцы, — нам не стоит дожидаться, пока Кодоман вторгнется в Бактрию, и его воины начнут топтать эту цветущую землю.

Присутствующие на торжественном пиру, устроенном Бессом в честь прибывшего шахраба Арахосии, не сговариваясь, подчеркнуто игнорировали тронное имя шахиншаха, и вообще отзывались о Дарайавауше с пренебрежением.

— Ты совершенно прав, почтенный Барсаент, — согласно кивнул князь Датаферн, — на первом же совете, который созвал великий шах, когда стало известно, что на нас идет сам Кодоман, мы почти единодушно высказались за то, чтобы встретить его не в Бактрии.

— Почти?

— Почтенный Хориен высказался против, — проговорил с набитым ртом Вакшунварт.

Спантамано покосился на него и усмехнулся.

— Только он один? — еле слышно проговорил согдиец.

Вакшунварт раздраженно отмахнулся.

— Не начинай снова, уважаемый.

— Почему? — спросил Барсаент.

— Дескать, в Гиркании, где Фратаферн знает все тропки, у персов будет преимущество, — объяснил Спантамано, — опять же, там персы получат все необходимое, а нам придется из-за каждой овцы бодаться с местными.

— Пусть приходят, — важно заявил Хориен, князь паретаков, — мы всех их тут похороним.

— Он такой храбрый, потому что надеется отсидеться на своей Скале, — шепнул Барсаенту Спантамано.

Тот понимающе покивал: князь паретаков владел одной из самых мощных крепостей Бактрии, которая по его имени именовалась «Скалой Хориена» и располагалась на неприступном со всех сторон утесе. Лишь единственная узкая тропка круто взбиралась наверх, к воротам.

— А вот Датаферн прямо-таки рвется в поход, — добавил согдиец, — еще бы, если пойдут персы на Бактру, его поля потопчут в первую очередь.

— Зачем же идти в Гирканию? — спросил Барсаент, — не лучше ли встретить врага в Арии? В дружественных землях всеми уважаемого Сатибарзана?

— Потому что всеми уважаемый Сатибарзан, — заявил, поглаживая бороду, Хориен, — так же трясется за свои земли, как и почтенный Датаферн.

Князья пересеклись взглядами, едва не зарезав друг друга.

— Рискованно идти в Гирканию, — сказал вождь саков Мавак, прибывший в Бактру всего за пару дней до появления здесь индийцев.

— Это еще не решено, — ответил Бесс, — Ария или Гиркания. Но не Бактрия. Я не хочу сюда пускать Кодомана.

— Почтенный Мавак не хочет углубляться в горы, как и всякий истинный сак, — усмехнулся Вакшунварт, — в степи он, не напрягаясь, измотал бы врага бесконечным отступлением.

— Ты что же, обвиняешь меня в трусости? — вспылил вождь саков.

— Ни в коем случае! — примирительно поднял руки Вакшунварт, — всем известно, что саки — храбрые воины. Перехитрить врага — большое искусство, и именно таким способом они победили великого Куруша.

— Нет, — возразил Мавак, — Куруша разбили в открытом бою.

— Не спорьте, уважаемые, — встрял Датаферн, — не стоит ссориться.

Бесс поспешил сменить тему беседы.

— Почтенный Барсаент, ты сегодня говорил, что этот твой индиец — величайший воин?

— Именно так! Под солнцем нет бойца сильнее.

— Каким оружием он лучше всего владеет?

— Ваджрасанджит знаменит тем, что является знатоком многих воинских искусств. Он в равной степени ловко обращается с мечом и копьем. Способен голым кулаком одолеть доспешного воина. Да не одного за раз. И в изучении Дханур-Веды, Знании Лука, весьма преуспел. Немного кшатриев сравнятся с ним.

— Поистине, выдающийся воин, — кивнул Бесс, — но я не хочу, чтобы здесь, на пиру, пролилась кровь, а для устройства состязания лучников нам пришлось бы покинуть сей славный пир, ибо тут слишком мало места. К тому же на дворе уже ночь. Пусть сразится без оружия с нашим бойцом, и выясним, кто лучший.

— Ха! С великим удовольствием посмотрю, как Ваджрасанджит переломает кости твоим поединщикам, почтенный Бесс!

Далеко не все союзники самозваного Артахшассы привыкли именовать его шахом. Впрочем, Бесс до поры дипломатично не настаивал на этом.

— Состязание!

Все присутствующие оживились. Барсаент велел пригласить индийца, а Бесс повернулся к Вакшунварту:

— При тебе ли сейчас тот борец, что в прошлом году раскидал дюжину человек во время празднования навруза?

— Конечно, после того случая я сразу взял его в свою свиту.

— Пусть покажет нашим гостям, что в Бактрии самые сильные воины.

— Это честь для меня, великий шах.

Спантамано, занятый высасыванием мозга из кости, покосился на Вакшунварта и бросил:

— Смотри, не осрамись.

Тот сверкнул глазами, но ничего не сказал. Освободили место.

Прибывший Ваджрасанджит, узнав, для чего его вызвали, невозмутимо разделся, оставшись в одной набедренной повязке-дхоти. Случись здесь эллины — непременно зашумели бы, бурно восхищаясь рельефной мускулатурой индийца, который обликом своим напоминал бронзовую статую, слегка потемневшую от времени. Ваджрасанджит стянул черные волосы красной лентой, таким образом, что на лбу его разместился вышитый золотой лик Сурьи-солнца, пригладил свои великолепные длинные усы с подкрученными кончиками (бороды он не носил) и изготовился к поединку. Правую сжал в кулак, левую опустил вниз, прикрывая пах.

Его противник, бактриец, обликом напоминал скорее зверя, чем человека. Волосатый, массивный, широкоплечий, он выглядел значительно крупнее индийца. Скинув полосатый халат и оставшись в одних шароварах, бактриец прорычал нечто нечленораздельное, требуя поддержки от гостей, которые ответили ему одобрительным ревом. Горделиво поиграв мышцами, он принял низкую стойку и изготовился ловить индийца.

Гости притихли.

— Сломает, как тростинку, — заявил Вакшунварт.

— Если схватит, — спокойно парировал Барсаент.

— Конечно схватит, — уверенно заявил Датаферн.

— Заклад?

— На сто сиклей, — сказал Барсаент.

— Вах, уважаемый, разве это ставка для столь высокородного и одаренного достоинствами и богатством?

— Тысяча сиклей!

— Три тысячи[16]! — азартно крикнул Вакшунварт.

— Принимаю, — сказал, поколебавшись, шахраб Арахосии.

— Я бы поставил на индийца, — невозмутимо заявил Спантамано, отпив вина, — Сигисбарн, это всем известно, могуч, как десять медведей, но он и борется, словно дикий зверь, а не воин. А индиец выглядит именно воином. Я люблю мастерство, а не грубую силу.

— Будешь участвовать? — спросил согдийца Датаферн.

— Нет уж, как-нибудь без меня.

Датаферн хмыкнул: хитрость и осторожность Спантамано давно стала притчей во языцех.

Бактриец по-медвежьи приближался к невозмутимому Ваджрасанджиту, намереваясь сгрести его в захват. Еще несколько гостей поставили на борца. Сигисбарн рванулся вперед, но индиец попятился в танце, не давая бактрийцу приблизиться.

— Хватай его! — заорал Вакшунварт.

— Бей! — крикнул Барсаент.

Медведеподобный борец ярился, но схватить отступающего противника никак не получалось. Тот держался на расстоянии, пятился по кругу, но периодически остужал напор бактрийца молниеносными, как бросок кобры, выпадами. Борец не решался начать атаку, его нервировал кулак индийца, время от времени замирающий на краткое мгновение перед самым его носом. Он не успевал захватить руку противника: Ваджрасанджит двигался стремительно.

— Да что же он бегает, как баба! — разочарованно воскликнул Датаферн.

— Хватай! Хватай! — неслось со всех сторон.

— Сигисбарн, ломай его! — крикнул Вакшунварт, — загоняй труса в угол!

Борец, поначалу сбитый с толку танцем противника, и сам уже сообразил, что бесконечно отступать тому просто некуда: четырехугольное пространство между приземистыми столиками пирующих, восседавших на дорогих коврах, совсем невелико. Сигисбарн, поначалу горевший желанием произвести на гостей впечатление, перестал рычать и метаться, стал двигаться продуманнее, и совсем скоро бойцу Барсаента действительно стало некуда отступать.

Выждав удобный момент, бактриец бросился вперед. Нагнув голову, прикрываясь левой от мощного праворукого удара противника (он успел заметить, что тот бьет только одной рукой), прошел ему в ноги. Ваджрасанджит, который только что провел очередную ложную атаку, ничего не успел предпринять. Да и бить уже было бесполезно. Все, что индиец смог сделать — сгреб левой рукой в захват шею бактрийца и не выпустил, когда тот зацепил своими широченными лапами его ноги. Оба упали.

— А-а-а! — в восторге орал Вакшунварт, глядя, как его поединщик впечатал спину противника в пол.

Что-то хрустнуло. Ваджрасанджит в падении не смог вывернуться из-под медвежьей туши бактрийца и тот едва не вышиб из него дух. Индийцу удалось сгруппироваться и спасти затылок от встречи с каменными плитами. А вот череп Сигисбарна с ними познакомился, и у борца потемнело в глазах.

Барсаент раздражено скривился. Гости, еще мгновение назад исступленно оравшие, затаили дыхание.

Борец медленно поднялся на четвереньки. Потом на колени. Встал. Ошалело помотал башкой и вдруг покачнулся. Ноги его подломились, и он приземлился на задницу.

— Моя победа! — ликовал Вакшунварт, — мой боец одолел!

— Чего же он тогда сидит на полу? — буркнул Барсаент.

— Ну и что! Твой вообще лежит!

Однако индиец, кривясь и морщась, уже вставал. Выглядел он так, словно на него слон наступил, но при этом взгляд имел куда более осмысленный, чем у бактрийца.

— Мой человек победил! — радостно возопил шахраб Арахосии.

— Нет! — орал Вакшунварт, — спина твоего человека коснулась земли! Он проиграл!

— Не было такого уговора!

— О чем тут договариваться? Каждому известно: борец, спиной коснувшийся земли — проиграл!

— Пусть оба встанут, — предложил Датаферн, — победитель тот, кто сможет самостоятельно уйти.

Сигисбарн снова поднялся, но едва сделал шаг, как ноги опять подкосились. Его увели под руки. Ваджрасанджит, держась за левый бок, ушел сам.

— Это нечестно! — бушевал Вакшунварт, — мой человек победил!

— Твой борец на человека-то не похож, — ехидно заметил Барсаент, — настоящий дэв. Какой дурак станет бороться с дэвом по правилам?

— Да ты… — задохнулся яростью Вакшунварт и схватился за акинак, висевший на поясе.

Его примеру немедленно последовал Барсаент. Пятеро индийцев из свиты шахраба Арахосии встали стеной за спиной своего предводителя. То же самое сделали и несколько бактрийцев.

— Вот так по дури и рушатся союзы, — спокойно заявил Спантамано и опустил в рот щепоть изюма.

До Бесса дошло, что добром это все не кончится.

— Не ссорьтесь, почтенные! — Шах встал между князьями, хищно раздувающими ноздри, — только миром!

Многочисленные призывы к примирению развели стороны по углам. Шах почтительно обратился к старейшему из князей, присутствовавших на пиру, чтобы тот разрешил спор. Беззубый старик прошамкал, что, дескать, в поединке никто не победил. После этого Вакшунварт сразу же ушел с пира.

Следующим утром он нанес визит князю Хориену и о чем-то долго с ним совещался. Вскоре после этого из ворот в сопровождении немногочисленной свиты выехал сын Вакшунварта, молодой Гистан, и отбыл в неизвестном направлении.

Еще через три дня войско шаха Артахшассы Бесса и его союзников выступило навстречу персам.

— Ааа! Что вы стоите, как истуканы?! Спасайтесь!

— Бежим, бежим!

— Это дэвы! Дэвы спустились с гор!

— Что происходит?! — Датаферн соскочил с коня, бросился навстречу бегущим, и, поймав одного за рукав, хорошенько встряхнул, — говори толком! Что случилось?

Тот трясся и стучал зубами, не в силах связать двух слов и только твердил безостановочно: «Дэвы, дэвы».

— А, с-собака! — Датаферн с размаху врезал трусу по зубам, тот покатился кубарем по твердой, испещренной трещинками земле, подвывая и всхлипывая.

Шахраб отловил еще одного «воина».

— А ну стоять!

— Господин! — заверещал тот, — они прорвались! Убивают всех, никого не щадят! Я сам видел, Нури бросил щит и копье, а ему голову срубили! Надо спасаться, господин! Всех перебьют!

— Трус! — князь всадил акинак в живот беглецу по самую рукоять.

Тот захрипел и, повиснув на Датаферне, медленно сполз к его ногам, испачкав кровью дорогой кафтан князя.

Датаферн раскинул руки в стороны.

— Назад! Стоять, трусы!

Его никто не слушал. Люди, сломя голову, бежали прочь из лагеря, побросав оружие, а за их спинами гремело побоище.

«Проклятье! Обошли с тыла… Но как? Через горы?»

Князь ошалевшими глазами таращился на лагерь, где явственно различалось хаотичное движение сотен людей, лошадей и верблюдов. На месте одного из высоких шатров взвился язык пламени.

Бактрийцы Датаферна, его конные дружинники, сбились в бесформенную кучу и испугано оглядывались по сторонам. Подлетел Спантамано, осадил своего гнедого жеребца. Сплюнул.

— Я так и знал, что этим кончится! Смотри!

Датаферн взглянул в указанном направлении и увидел, как через гряду низких холмов переваливает множество людей и лошадей. Вся равнина с востока на запад, докуда хватало глаз, заполнена ими.

— Теперь мы между молотом и наковальней! — Спантамано снова сплюнул, — проиграли, еще не начав. Посмотри, эти шакалы уже не воины!

— Я не понимаю, — пролепетал Датаферн, — как это случилось?

— Да какая разница? Ударили в спину, посеяли смуту. Кодоман нас перехитрил. Сигисбарн наверняка уже лишился головы!

— Где Бесс? — крикнул Датаферн.

— Не знаю! Смотри, они атакуют!

Датаферн поднес ладонь козырьком к лицу: действительно конная лава персов приближалась, вздымая облака пыли.

— Надо отходить…

— Нет, бежать нельзя!

— Ты с ума сошел?! Хочешь сражаться? Посмотри, сколько их!

— Покажем спину, перебьют всех! Я прорываюсь на северо-восток! Но, пошел! — Спантамано энергично двинул бока коня пятками и галопом помчался к своим согдийцам.

«Безумец…»

Датаферн лихорадочно оглядывался, ища пути спасения. Конница персов приближалась. Строй бактрийцев, только начавший развертывание, рассыпался. Датаферн высматривал Хориена и Вакшунварта, но их не было видно. Пехота разбегалась, всадники-азаданы еще сохраняли некое подобие воинского строя, но, судя по их бледным лицам, на стойкость поместной конницы уже нельзя было рассчитывать.

«Пресветлый Михр, как такое могло случиться, где Бесс?»

— Отходим! — заорал Датаферн, и поворотил коня.

В это время согдийцы сорвались с места и помчались следом за своим вождем на северо-восток, пытаясь выскочить из-под удара правого (с точки зрения бактрийцев) крыла атакующей персидской конницы.

Все рати Бесса, успевшие покинуть лагерь для сражения, так и не построившись, обратились в бегство, показав спины шахрабу Мазею еще до того, как тот успел до них домчаться. А причиной тому оказался дерзкий и успешный маневр персов, исполненный сыновьями Артабаза — Ариобарзаном и Кофеном,

Эллин Бианор, ставший предводителем наемников царя царей после гибели при Адане Тимонда, слона видел впервые в жизни. На какое-то мгновение он обмер, потеряв дар речи и ощутив слабость в коленях, но отличная выдержка не позволила ему замешкаться и разорвать строй фаланги. Эллины продолжали наступать, громко распевая боевые гимны и методично разя бестолково мечущихся перед ними людей. Ночью их полуторатысячный отряд совершил переход по узкой горной тропе и обрушился на лагерь Бесса в тот момент, когда мятежники в рассветных сумерках начали выдвижение на равнину, чтобы дать сражение персам. Вместе с эллинами шла тысяча «бессмертных» под началом сыновей Артабаза и две тысячи всадников. В их число вошли несколько сотен арштибара, личных телохранителей шахиншаха, которыми командовал Набарзан. Впрочем, хазарапатиша имел совсем другую цель, и в нападении на лагерь Бесса он не участвовал, отделившись задолго до начала боя. Ночной переход закончился благополучно, хотя несколько человек все же сорвалось с осыпей. Разбились не насмерть, но покалечились изрядно. Однако результат превзошел все ожидания.

Шах Артахшасса встал лагерем у подножия гор в южной оконечности гирканской степи на дороге, что вела из Мидии через перевалы и Каспийские Ворота в Сузию[17], столицу Арии. Он не опасался удара с тыла, будучи уверенным, что все войско его врага расположилось на равнине к северо-западу. Разъезды персов видели в одном парасанге от лагеря Бесса. Князья готовились к конному сражению и эллины, атаковавшие со склонов, явились для них полной неожиданностью.

Наемники Бианора и «бессмертные» смели посты бактрийцев и ворвались в лагерь, не огороженный даже палисадом. Они напали не на спящих людей, но для мятежных князей, силы которых частично уже выдвинулись на равнину, удар все равно оказался совершенно неожиданным. Возникла суматоха и толчея. Воины не знали куда бежать, казалось, враг повсюду.

В лагере, по большей части, оставались люди Барсаента и слоны. Животные содержались в загоне в наиболее отдаленной от дороги на Сузию части лагеря. Индийцы уже готовили гигантов к сражению, одевали на них попоны и бронзовые налобники, поэтому их не захватили врасплох и махауты вывели своих подопечных навстречу врагу.

Бой вовсю кипел между шатров и выйти на простор, построиться в линию слонам Барсаента не удалось. Они двигались между палаток, как корабли среди скал, индийцы-наездники расстреливали эллинов и персов из чудовищных четырехлоктевых луков.

— Раздайтесь! — закричал Бианор, — пропускайте их!

Строй эллинов рассыпался. Наемники, имевшие тяжелое вооружение, избегали встречи со слонами. Они боялись приблизиться к ним и не имели ни стрел, ни дротиков, чтобы поражать животных издалека.

Однако прорыв слонов, которых вел Ваджрасанджит верхом на гиганте по кличке Парвата, почти никто не поддержал. Пехота Барсаента, коя в сражении должна была сопровождать элефантерию, пресекая попытки врага атаковать неповоротливых животных сзади и с боков, ныне беспорядочно металась по лагерю и люди Бианора, быстро разогнав индийцев, позволили идущим следом «бессмертным» Ариобарзана и Кофена беспрепятственно расстреливать слонов со всех сторон. Избиваемые животные отчаянно трубили и не слушались команд махаутов.

Бианор, осмелев, подскочил сзади к Парвате и всадил ему в правую ногу копье. Раненый слон протяжно затрубил и попятился, разворачиваясь к обидчику. Ваджрасанджит закричал на махаута, но тот ничего не мог поделать — Гора[18] не подчинялся. Острый анкас в руках погонщика лишь добавил Парвате злости. Слон замотал головой и махаут едва не слетел на землю. Ваджрасанджит, хотя и раздражался, но, тем не менее, доказывал, что тряска, качка и непослушание слона такому воину, как он — не помеха. Индиец только что всадил стрелу прямо в лицо одного из эллинов и теперь, извернувшись в кресле всем телом, несмотря на неудобную позу (не с руки стрелять из лука себе за спину с правой стороны), выцеливал Бианора, растянув тетиву до уха. Эллин попятился, прикрываясь щитом. Индиец выстрелил, но промахнулся: за мгновение до того, как он отпустил тетиву, чужая стрела вонзилась ему в плечо.

Парвата крутился на месте, пытался схватить хоботом кого-нибудь из суетившихся вокруг людей, жалящих так больно, но они старались держаться на почтительном расстоянии. Истыканный стрелами, он все больше напоминал огромного ежа. Мертвый махаут давно уже свалился на землю, но и будь он жив, обезумевший от боли слон все равно бы не подчинялся. Ваджрасанджит, уже трижды раненый, продолжал сражаться.

Бианор, улучив момент, смог снова поразить Парвату в ногу. Копье сломалось, наконечник остался в ране. Эллин проворно отскочил, выхватил меч. Боковым зрением увидел еще одного слона, рвущегося на помощь предводителю. Пятясь, эллин взмахнул клинком и рассек ему хобот, но, увернувшись от одного слона, не сумел спастись от другого.

Мотая головой, Гора бивнем отшвырнул наемника. Бросился вперед, не разбирая дороги, и снес шатер. Здесь его и добили. Истекающий кровью слон осел на задние ноги и рухнул набок. Завалив Парвату, «бессмертные» переключились на других беспорядочно мечущихся гигантов.

Через некоторое время участь Горы разделили трое слоних и молодой самец, лишившийся хобота. Остальные животные, потеряв седоков, просто разбежались, круша все на своем пути.

Индийцы бросали оружие и просили пощады, но эллины, совершенно озверев, продолжали убивать, не щадя никого. Видя это, Барсаент, отчаянно призывал бегущих людей восстановить порядок и дать отпор, но его никто не слушал. Кто и как именно сразил шахраба Арахосии, осталось неизвестным. После битвы его опознали лишь по дорогим доспехам, поскольку один из слонов наступил ему, очевидно, уже мертвому, на голову.

Тех бактрийцев и их союзников, кто успел выйти из лагеря на равнину, разметала конница Мазея. Из бойни, в которой погиб Датаферн, вырвались лишь отряды согдийцев и саков. Отстреливаясь на полном скаку, они смогли уйти от погони. Выручили отменные степные кони. Кинувшийся вслед отряд мидян под началом Гидарна, сына Мазея, понеся потери от метких стрел кочевников, вернулся. Пехота бактрийцев вся полегла на кровавом поле.

И все же разгром союзников оказался неполным. Отряд Бесса отступил, избежав драки. Два заговорщика, Вакшунварт и Хориен, отойдя на безопасное расстояние, выждали, пока побоище утихнет, после чего сдались шахиншаху. Им никто не повредил, ибо предательство было заранее оговорено с хазарапатишей.

Самозванец, нахлестывая лошадей, несся в Сузию, не зная, что в том же направлении, опережая на несколько часов, движется Набарзан во главе двух тысяч отборных всадников.

Бесс намеревался дать сражение на равнине возле Каспийских Врат — узкого прохода между горами и морем. Самозваный шах торопился выбраться из предгорьев, но пехота и слоны замедлял его продвижение. Боясь, что персы первыми займут выгодную позицию, запрут его в предгорьях и не дадут воспользоваться преимуществом в виде более многочисленной конницы и слонов, Артахшасса разделил свое войско. Он послал вперед крупный отряд под командованием Сатибарзана для того, чтобы шахраб Арии встал лагерем в восточном устье Врат и не позволил персам продвинуться дальше. Расчет был на то, что Дарайавауш, наткнувшись на противника, не станет атаковать сходу, ничего не зная о его численности. Бесс прекрасно знал о нерешительности шахиншаха, но не учел, что в этот раз Кодомана подзуживали энергичные Мазей и Набарзан. Первый жаждал крови Бесса, похитителя Статиры, которую обещали ему, шахрабу Вавилонии, в жены. Рвение второго объяснялось опаской, которую внушал хазарапатише Артабаз, вновь пользовавшийся милостями повелителя. Девять сыновей старого интригана один за другим получали государственные должности, и это чрезвычайно беспокоило хазарапатишу. Мудрые советы шахиншаху на короткой победоносной войне представлялись Набарзану отличным способом восстановить пошатнувшееся влияние.

Персы шли быстро и опередили бактрийцев. Бесс переоценил способности Сатибарзана и стойкость его воинов. Когда шахраб Арии достиг моря, Дарайавауш уже прошел Вратами и сходу обрушился на врага. В скоротечном сражении отряд Сатибарзана был разгромлен, а сам он угодил в плен. Войско Бесса, долго петлявшее в отрогах гор, только-только достигло гирканской степи и встало лагерем. Вскоре разъезды заметили персов. Стало понятно, что сражение состоится со дня на день.

Дарайавауш созвал военный совет. Шахрабы и военачальники были уверены, что легко разобьют мятежников, однако Набарзан, взявший слово, заставил шахиншаха засомневаться в благополучном исходе дела.

— Великий государь, твои храбрые воины, да пребудет с ними милость Ахура Мазды, да наполнит их души отвагой Вэрэтрагна, несомненно одержат победу. Однако здесь есть одна сложность. Конечно, я надеюсь, что самозванца приволокут под твои грозные очи на аркане, но всем нам хорошо известна трусливая натура Бесса. Боюсь, этот шакал, увидев разгром своих приспешников, нагадит под себя и бежит раньше, чем мы сможем схватить его. А куда он может бежать?

— Куда? — раздраженно бросил Мазей, — в Бактрию, конечно.

— Не совсем, почтеннейший Мазей. До Бактрии еще далеко. Изменник спрячется в Сузии.

— И что?

— А то, что именно там он держит семью величайшего из величайших.

— Откуда ты знаешь? — удивился шахраб Вавилонии.

— Мне стало известно о том от молодого Гистана, сына почтенного Вакшунварта. Отец сего достойного юноши вынужден был подчиниться мятежнику, но тяготится его властью и горит желанием оказать помощь своему законному повелителю.

— Это может быть уловкой, — прошамкал старый Артабаз, — не слишком ли ты быстро, почтенный Набарзан, поспешил поверить слуге предателя?

— Не слишком, уважаемый Артабаз, — процедил хазарапатиша, даже не взглянув на своего врага, — помимо Гистана, у меня есть еще верные люди, сообщающие о том, что происходит в стане мятежников. Семья повелителя в Сузии. Это совершенно точно.

— И чем же тебя сие беспокоит, досточтимый Набарзан, — недоуменно поинтересовался Мазей, — тем быстрее мы освободим их. Не придется до самой Бактрии страшиться за судьбу пленниц.

— Нет, уважаемый Мазей. Если Бесс улизнет в битве и раньше нас прискачет в Сузию, то случится именно то, чего ты хотел бы избежать. Он увезет заложниц. Или убьет их. Так и будем бесконечно гоняться за ним по горам и степям.

Набарзан посмотрел на шахиншаха. Дарайавауш слушал молча, сдвинув брови, только костяшки пальцев, сжимающих резные подлокотники кресла, побелели.

— Что ты предлагаешь? — спросил Артабаз.

Набарзан даже ухом не повел. Чуть опустив глаза, искоса следя за выражением лица повелителя, он ждал позволения продолжать.

— Говори, Набарзан, — разрешил Дарайавауш, — что ты предлагаешь?

— Перед сражением надо отсечь Бессу путь к отступлению. Перерезать ему единственную дорогу на Сузию.

— Как? — спросил шахраб Гиркании Фратаферн.

— Провести отряд горными тропами и выйти ему в тыл, — быстро ответил Фарнабаз, единственный из сыновей Артабаза, присутствовавший на совете.

«Соображает, щенок».

Набарзан поморщился.

— Почтенный Фарнабаз прав, именно это я и собирался предложить. Но он не сказал всего. Если великий государь позволит мне, я возьму отряд отборных всадников и, совершив обход той же тропой, не вступая в сражение, устремлюсь в Сузию и освобожу царственных пленниц.

— Какой в том смысл? — спросил Фарнабаз, — если наши воины и так преградят путь Бессу и захватят его?

— Здесь я согласен с хазарапатишей, чья выдающаяся хитрость и предусмотрительность поистине не позволяют выбрать мужа более достойного сего титула, — сказал Мазей, — самозванец изворотлив, удача на войне изменчива. Не стоит складывать все яйца в одну корзину. Тем более, когда речь идет о семье величайшего. Пусть Набарзан исполнит свой план в точности. В конце концов, если удача улыбнется нам, и мы поймаем Бесса уже здесь, хазарапатиша всего лишь быстрее доставит пленниц.

— Я согласен, — объявил шахиншах, — действуй, Набарзан.

Хазарапатиша поклонился. Он даже не стал возражать против того, что командовать отрядом наемников и «бессмертных» поставили сыновей ненавистного ему Артабаза.

Однако человек предполагает, а боги часто склонны посмеяться над его надеждами. Ловчая сеть оказалась недостаточно надежной и зверь ускользнул. Ариобарзан и Кофен не приволокли Бесса на аркане. Мятежник, обладавший тонким чутьем на западню, моментально сообразил, что запахло жареным и, бросив большую часть войска на произвол судьбы, ушел на юго-восток.

До Сузии ему нужно было пройти восемьдесят пять парасангов. Идя навстречу Кодоману, войско преодолело этот путь за пятнадцать дней. Набарзан и преследовавший его по пятам Бесс (о том не подозревавший), не жалели коней и встретили в дороге одиннадцать рассветов.

Первоначально Набарзан опережал Бесса почти на день, но в конце пути мятежник, которого гнал страх, сократил отставание до всего четырех часов.

В Сузию хазарапатиша вошел безо всякого боя. В этом ему помог молодой Гистан, которого узнали и впустили беспрепятственно. Когда союзники отправились в поход, в городе осталось три сотни воинов Сатибарзана и еще сотня дружинников Бесса. Сопротивление оказали лишь последние. Их перебили довольно быстро, а люди Сатибарзана даже не поняли, что происходит. Оставленные для поддержания общественного порядка, они большей частью были разбросаны по городу или отдыхали, потому и не смогли организоваться против персов сразу.

Набарзан освободил пленниц, их не пришлось искать долго. Семья шахиншаха содержалась, согласно достоинству царственных женщин, в резиденции шахраба. Исполнив задание, хазарапатиша собирался отправиться в обратный путь. Он намеревался сделать небольшой крюк, дабы не нарваться на отступавших бактрийцев, поскольку сомневался в том, что сыновья Артабаза смогут задержать их. Говоря откровенно, Набарзан надеялся, что именно так и случится. Однако в Сузии ему пришлось задержаться. Его люди меняли загнанных лошадей, отнимая свежих у местных жителей, и набивали сумы припасами для многодневного перехода навстречу победоносному войску Дарайавауша.

И тут в город ворвался Бесс.

С поля боя мятежник увел почти пять тысяч человек, но, спеша укрыться в Сузии, он так гнал коней, что у границ Арии его сопровождала всего тысяча всадников. Остальные отстали.

Увидев персов, самозванец даже удивиться не успел. Завязался бой.

Воины Бесса не ожидали встретить врага и не облачились в доспехи. Набарзан, напротив, ждал и поэтому его арштибара встретили бактрийцев в железной чешуе. Людей хазарапатиши было вдвое больше. Все преимущества на его стороне. Победа близка, как никогда, только руку протяни, а там, как из рога изобилия посыплются милости шахиншаха. Вот только ветреная удача внезапно отвернулась от всесильного придворного.

Набарзан собирался покинуть город через западные ворота, однако его задержала потасовка с местными из-за лошадей. Ограбленных горожан поддержали воины Сатибарзана, часть которых спешащий Набарзан просто разогнал по домам, разоружив лишь немногих, попавшихся под руку. Именно эти, сохранившие верность своему господину воины, впустили в город Бесса, когда его отряд оказался у северных ворот. Самозванец сразу понял, что происходит в городе. Подсознательно он ожидал чего-то подобного, потому и торопился.

Бактрийцы схватились за луки и мечи. Часть арштибара уже покинула Сузию, сопровождая возок, в котором ехала мать Дарайавауша, Сисигамбис, вместе со старшей внучкой, Статирой[19]. Два других возка, подготовленных для жены шахиншаха с младшей дочерью и его восьмилетним сыном Охом, а также их прислуги, еще оставались в черте города, когда на персов налетели бактрийцы.

Местные, увидев шаха Артахшассу, воодушевились (они не сразу заметили, что бактрийцев гораздо меньше) и навалились на персов. Арштибара угодили в западню, их расстреливали из луков с крыш и забрасывали камнями и черепицей. Однако их было больше и они, понеся потери, все же смогли вырваться из восставшего города.

Набарзан окунулся в самую гущу схватки и отступил последним, когда заложники покинули Сузию. Удалившись на безопасное расстояние, он плевался и бранился, черными словами понося Бесса, но возвращаться, дабы отбить город, не рискнул. В драке он не смог оценить, как следует, сколько у самозванца людей, к тому же он справедливо рассудил, что число мятежников еще может увеличиться. Что ж, хоть и не получилось приволочь ублюдка на аркане, но в целом план удался. Бесс еще получит свое, но и без его поимки есть повод для торжества. И в этот момент к хазарапатише приблизился Багавир, его поверенный. Белый, как мел.

— Господин… там…

— Что случилось? — сдвинул брови Набарзан.

— Там… — пролепетал Багавир, в одночасье ставший ниже ростом, — госпожа…

— Что с ней? — похолодел хазарапатиша и рванулся к возку.

Когда он подбежал к нему, сердце почти остановилось: возок был изрешечен стрелами. Наплевав на этикет и необходимость почтительного отношения к царственным особам, Набарзан бесцеремонно откинул полог и… упал на колени. Ноги не удержали его, словно были сделаны из птичьего пуха.

Зареванная Барсина, не в силах вымолвить ни слова, укачивала на коленях голову матери. Статира была мертва: бактрийская стрела, прошив полог, вонзилась ей под левую грудь. Дочь избежала ран чудом.

К возку рвался плачущий Ох, его не пускал седобородый дядька, разделивший с семьей шахиншаха тяготы плена. Старый воин обнимал мальчика за плечи и гладил по спине.

— Да не покачнется под тобою мост Чинвад, госпожа… — прошептал Набарзан.

Дальнейшие события хазарапатиша помнил смутно. Обратную дорогу словно туманом заволокло. Отряд прибыл в ставку шахиншаха через двадцать дней. Все это время Дарайавауш не находил себе места. Он не пустился в погоню за Бессом, отправил Мазея с большей частью войска.

Возвращение хазарапатиши нанесло повелителю половины мира такой удар, что он, едва найдя в себе силы обнять мать и детей, слег. Набарзан старался не показываться шахиншаху на глаза, а потом вдруг обнаружил, что старый пень Артабаз изыскал правильные слова, дабы поддержать повелителя в сию трудную минуту, а своего вернейшего охранителя трона Дарайавауш не желает видеть.

Над головой Набарзана сгущались тучи. Его обязанности совершенно открыто начал исполнять Фарнабаз. Хазарапатиша все понял. Незаметно удавят или подсыплют яд. Скорее всего, старый интриган провернет это дело, не ставя в известность величайшего. Зачем тому знать? Начнет колебаться, вспомнит о милосердии. Отходчив шахиншах.

Надо бежать. Но куда? Восток закрыт для Набарзана, к тому же там его никто не приютит. Мазей спалил Сузию дотла, вырезав жителей. Бесс опять скрылся. Войско двинулось в Бактрию. Безутешный вдовец полностью свалил дела войны на своего будущего зятя. Нет, мятежникам конец. Куда бежать? Может, в Египет?

Египет напоминал сейчас потревоженный муравейник. Или осиный рой. Или котел с закипающей водой. После смерти Сабака и получении известий о восстании на востоке, новый шахраб, Мазак, столкнулся с открытым неповиновением номархов. Кроме того поползли слухи о том, что в Нубии заявил о своих правах на престол внук Нектанеба, последнего свергнутого фараона.

Нет, в Египте делать нечего. Как и в Мидии, Гиркании… Неизвестно, как отнесется к его появлению шахраб Армении Оронт. Пожалуй, укрыться можно только в Каппадокии у Ариарата. Там, на границе с землями, захваченными Одноглазым, он сможет перевести дух, обдумать создавшееся положение и незаметно начать готовить своим врагам ответный удар.

Набарзан бежал к Ариарату. Опытный матерый волк, он запутал свои следы и Артабаз с сыновьями так не смогли выяснить, куда делся их враг.

А на востоке, тем временем, произошло следующее.

Бесс взбаламутил Бактрию, пытаясь поднять весь народ на восстание. Он начал «скифскую» войну, опустошая цветущие земли на пути Мазея, засыпая или отравляя колодцы, угоняя скот. Это вызвало возмущение бактрийцев, а князей, способных обуздать народ, за спиной Бесса почти не осталось. Самозванцу пришлось покинуть Бактрию, ища укрытия в Согдиане. Сюда же вернулся прорвавшийся Спантамано. Он тоже стал поднимать народ на борьбу с персами, но вовсе не за дело Бесса.

Артахшасса решил запереться на Согдийской Скале, неприступной крепости, где надеялся просидеть достаточно долго, но не успел добраться до нее. Почти лишившийся сторонников, он попал в руки Спантамано.

Тем временем Мазей вошел в Бактрию. Еще в Гиркании шахиншах принял решение отдать эту шахру выразившему покорность Вакшунварту, нарушив вековой обычай, согласно которому Бактрией управляли только Ахемениды. Впрочем, это решение было навязано Дарайаваушу Артабазом. Убитый горем шахиншах почти полностью устранился от государственных дел и внял совету старого придворного, который предложил посадить бактрийского князя на прочную цепь. Но где такую взять?

Была у Вакшунварта дочь, юная красавица Рокшанек. Князь в ней души не чаял. Вот ее-то и присмотрел Артабаз для своего сына Фарнабаза, который после бегства Набарзана, обвиненного во всех смертных грехах, принял хазарапат.

Вакшунварт согласился. Рокшанек была еще мала для замужества, но ее все равно увезли в Вавилон. Пусть невеста до свадьбы года три поживет на новом месте. Пообвыкнет. Хоть и не по обычаям сие, но тут уж государственное дело. Куда деваться.

Спантамано решил поторговаться с Мазеем и предложил ему Бесса в обмен на независимость Согдианы. Неравноценный размен. Мазей пересек Окс[20] в намерении примерно наказать наглеца. Однако тот оказался неуловим. Шахраб Вавилонии полгода гонялся за ним по горам и долинам, пока, наконец, не загнал на Согдийскую Скалу, где ранее собирался отсидеться неудачливый Бесс.

Началась осада, которая длилась несколько месяцев. Припасов у Спантамано с лихвой хватало на пару лет, а никаким штурмом взять его было невозможно. Скала неприступна. Крылатых воинов у Мазея не нашлось.

Наконец, зятю шахиншаха окончательно надоела эта мышиная возня на краю света, и он уехал, взвалив все военные дела на Вакшунварта. Перед отъездом Мазей ограбил Бактрию, взыскав подати за два года смуты в двойном размере. Он даже не оставил бактрийцу своих войск. Справляйся, дескать, своими силами, шахраб.

Вакшунварт не горел желанием воевать и, как только его оставили без присмотра, снял осаду и ушел в Бактрию. Сил возвратить Согдиану под крыло человекоорла[21] у него не было. Спантамано добился независимости.

Бактрийцы с завистью поглядывали на успехи северных соседей, а так же на Арахосию с Дрангианой, куда персы просто не пошли. Смотрели и все чаще задумывались о том, что пора бы и им сбросить ярмо Ахеменидов раз и навсегда.

И сбросили. Три года спустя. Хитрый Хориен, пересидевший почти всю смуту в стороне, сверг Вакшунварта и провозгласил себя шахом.

Дарайавауш предпринял еще одну попытку возвратить потерянные земли, но, так и не преуспев в горной войне, в конце концов, смирился с их потерей. Цена, что он уже заплатил за сохранение державы предков, представлялась ему непомерно высокой, и он не хотел умножать ее.

Примерно в те самые дни, когда Бактрия и Согдиана обрели независимость, в Мараканде[22], в яме, незаметно для всего мира, сгнив заживо, умер шах, «Владеющий праведным царством». Бесс-Ахеменид.

[1] 323 год до н.э.

[2] Визареша — дэв смерти в зороастризме, утаскивавший души в ад, если на посмертном суде злые дела человека хотя бы на волосок перевешивали добрые.

[3] Современное название — Кызылырмак («Красная река»).

[4] Лидийский царь Крез, воевавший с персами, получил от дельфийского оракула предсказание: «Галис-реку перейдя, Крез великое царство разрушит». Царь решил, что оракул имеет в виду гибель державы Кира Великого и переправился через пограничную реку, но потерпел поражение и действительно разрушил великое царство. Свое.

[5] Середина декабря — середина января.

[6] Парасанг — персидская мера длины, равная 5549 м.

[7] Территория на южном берегу Черного моря, которая впоследствии называлась Понтийским царством.

[8] В зороастризме — мост, разделяющий царства живых и мертвых.

[9] Махаут — погонщик слона.

[10] Соперничавшие друг с другом индийские цари (раджи) Таксил и Пор. Первый без боя покорился Александру Македонскому, а второй был побежден им в битве при Гидаспе.

[11] Армтака (перс.) — «бессмертные». Отборные воины персидских царей. Число «бессмертных» всегда равнялось десяти тысячам.

[12] «Блага тебе, великий духом царь!» (санскрит).

[13] Парадат (перс.) — «поставленный во главе».

[14] Западная, наиболее невысокая часть горной системы Гиндукуш, расположенной преимущественно на территории Афганистана и Пакистана. Греки считали ее продолжением Кавказского хребта, тянущегося в их представлениях до Индии.

[15] «Дом Лжи» (Друджо Дмана) — самая страшная область ада в зороастризме.

[16] 3600 персидских сиклей равны одному греческому таланту.

[17] Этот город имеет второе название — Тус. На карте Ирана его можно отыскать именно под этим именем к северу от современного Мешхеда.

[18] Парвата (санскрит) — «гора».

[19] Статирой так же звали жену Дария. Некоторые античные историки, говоря о его старшей дочери, называют ее Барсиной (при этом возникает путаница, ибо так звали еще и вдову Мемнона, ставшую любовницей Александра и родившую ему сына — Геракла). Есть мнение, что это имя дочь Дария носила в девичестве, а после замужества с Александром, ее поименовали в честь умершей матери. Здесь принято иное допущение — Барсиной будет зваться младшая дочь царя царей.

[20] Амударья.

[21] Получеловек-полуорел — символ династии Ахеменидов.

[22] Современный Самарканд. В описываемое время — столица Согдианы.