Глава 7

Глава 7.

   Как может чувствовать себя человек, получив вот такой ультиматум? Понятно, что не весело. Одно дело, скажем, капитан Руднев, который во славу русского флага поведёт в бой "Варяг". Под оркестры и крики "ура!". Им там проще было — вот враг, четырнадцать вымпелов, вот твои орудия, вот снаряды. Идём на прорыв. Какой-никакой шанс есть. А здесь от тебя уже ничего не зависит.

   — Позвонишь… им? — неловко выдавил я. Алиса чуть пожала плечом.

   — Не знаю… Хотелось бы поверить… Даже если это не западня… Я… Я не знаю, зачем я им могу быть нужна. Я ведь не специалист, не временщик...

   — Как заложник ты для них — бесценное сокровище.

   — Так уж и сокровище...

   — А что? Представь, что ваших там захватили, а они не соглашаются сотрудничать.

   — Не-е… — помотала головой Алиса. — Лучше и не думать.

   Судя по расширившимся зрачкам, она всё равно подумала, зачем может быть нужен заложник.

   Я был противен самому себе. Зачем ты её стращаешь? Почему тебе так хочется, чтоб она хоть немного ещё побыла рядом? Пусть она уходит. Если захочет. Может, так будет всем лучше. Ну что мы сейчас сможем изменить, а? Как? Да скорей всего — ничего. И никак. А люди и в Вэ-Сэ-Дэ-Эрах могут жить неплохо. Может быть. Ну, пусть не все. Зато я предупреждён. Не зря из нашего города народ на запад валит. Мне вряд ли кто поверит, но уболтать родню я, пожалуй, смогу. Продать квартиры-дачи-гаражи, переехать в Красноярск. Или в Омск. Подальше от предстоящего ТВД. Там тоже родственники есть, проще будет обустроиться. А после хоть и подданство сменится, нам плевать. Вон, пиндосы с Аляски нефть качают — так там и экология, и эскимосы живут как сыр в масле. Только вот как-то предательски это… и сыновьям к тому сроку как раз в армию. Не в Чите, так здесь войну и встретят.

   — Заводи, — сказала Алиса. — Едем.

   Забрызгав грязью стёкла, мы выгребли из проулка обратно на трассу.

   — Коля, ты… езжай домой. Высади меня возле леса, и возвращайся.

   Я чуть в ограждение не въехал.

   — А ты? Куда ты пойдёшь?

   — А всё равно. Только не с ними.

   — Анабиоз отменяется?

   — Отменяется. Завези меня в сторону от трассы — и они меня не найдут.

   — На улице дождь и почти ноль градусов!

   — Ну и что? — в голосе Алисы звучало уныние. — Ты мне теперь уже ничем не поможешь. Останови, прямо сейчас!

   — Тут до леса далёко. Алис, я не пойму только вот чего. Если бы тебя… того… в двадцать втором, то ты б тогда не оказалась здесь, правильно?

   — Ты не понял. Меня там ещё не убрали. Я ещё дышу, как видишь.

   — А что должно случиться, когда уберут?

   — Не знаю. Наверное раз — и всё.

   — Исчезнешь? Прямо у меня на глазах?

   Алиса призадумалась.

   — Ерунда получается. Причины и следствия не сходятся. Вот, забросили меня сюда. Сама заброска уже произвела воздействие на фронт событий, который отстоит от исходного примерно на двенадцать лет. Я дышу здешним воздухом — это тоже воздействие, только мизерное. Тебя вот втянула — и твой фрактал хронопотока изменён, но пока не критично.

   — В смысле?

   — Ты ещё можешь вернуться и всё забыть.

   — Я в терминологию не совсем въезжаю...

   Алиса вздохнула. А что поделаешь, я вот такой дремучий.

   — Смотри. Вот глобальный поток — это Вселенная. Вот составляющие его фракталы — хронопотоки звёзд, планет, людей, даже квантов. Хронопоток можно представить в виде дерева, или потока событий — в прошлом одно русло, в будущем — бесконечное число ответвлений. Настоящее — это что, по твоему?

   — Тот самый миг, между прошлым и будущим...

   — Ага! Последовательность вот этих самых мгновений, которую воспринимает наблюдатель. То есть фронт событий, бегущая волна. По стреле времени. В каждом фрактальчике. Реализующая какую-то одну вероятность, и отсекающая все остальные, с точки зрения наблюдателя. Но если наблюдатель воздействует на прошлое, это может вызвать изменение реальности. Причём изменения скорее всего настигнут исходный фронт событий не в момент переброса хронавта, как обычно думают, а через такой же промежуток времени, как между прибытием его в прошлое и развилкой, которую он создаст. Точкой бифуркации, то есть. Это объясняют волновой теорией хронопотока. При этом из тех, кого развилка затронет, информацию из прежней реальности будет иметь только сам наблюдатель. И хронавт, конечно.

   Я покосился, Алиса ли это говорит.

   — Слушай, Алиса, ты прямо как профессор шпаришь. Тебе что ли, правда, одиннадцать?

   — Правда. Я их дискуссии неделю слушала, сердилась, что готовиться мешают. Ещё и мне пытались объяснять. Вот, запомнилось что-то. Как под гипнозом.

   — Ну, ладно, я ещё понимаю — развилка, параллельный мир образуется. Это уже давно придумали, чтоб парадокс убитого дедушки обойти. А ты вот говоришь, реальность меняется из-за действий путешественника во времени. То есть никаких параллельных миров не возникает?

   — Возникает, но только на уровне фракталов. А потом они сливаются. В общем, это явление — так называемая колеида, и это уже установленный факт. Про собак помнишь? Я знаешь, что вдруг подумала? Они ведь развилку создали только в первый раз. Точнее, заметную для нас развилку. А потом был момент, когда одновременно в лесу бродило пять разновременных Белл и пять Стелл. Они ведь не делали замкнутых петель во времени, они перемещались по спирали! Вот в чём дело! После того, как я попала сюда, меня бесполезно убивать в двадцать втором! Эта реальность уже параллельна моему прошлому! Они лишь создадут новый кусок реальности, который потом совместится с этим, где мы с тобой находимся. Потому что я отсюда ещё могу повлиять на то время. А потом прийти к себе на могилку...

   Во как её понесло! Прямо вновь ожила, глаза засверкали. Я-то опять запутался во всех этих хронопотоках, лишь головой кивал.

   — … Погоди, так выходит, тебе здесь ничего не грозит? — перебил я Алису.

   — Почему? Грозит. За мной тут киберы охотятся. Это с двадцать вторым у них ничего не выйдет. Наверное.

   — Хорошая оговорка, — хмыкнул я. — Наверное. А может, и с киберами всё не так страшно? Что мы имеем с их стороны? Два звонка по телефону. С уговорами и угрозами.

   — Не два, а три.

   — Пусть три. А не могли они заслать сюда какой-нибудь комп, который прослушивает эфир, а заодно рассылает по отделениям милиции твои приметы с официального адреса? Типа — потерялась девочка, психически нездоровая, неадекватная, необходимо принудительное лечение. И тебя станут ловить наши же менты, чтобы сдать в психушку.

   — Так, конечно, менее затратно, — сказала Алиса. — Только дольше, и нет гарантии, что вообще поймают.

   — Одно другому не мешает. Ты на всякий случай надень комбез, в рюкзаке сверху лежит. И шапочку. Жалко, парик не подумали взять. Если что — ты моя дочка, Аня.

   — Хорошо, Коля, — отозвалась Алиса, распаковывая рюкзак.

   — Не Коля, а папа, — поправил я. — Вообще, пока мы в машине, называй меня папой.

   — Ладно, отец Николай… А чего это тут сверху на рюкзак капает?

   — Дождь идёт, тент старый...

   Старый кожзам на тенте кое-где пошёл трещинками. Я это видел и раньше. Он, оказывается, и воду теперь пропускает. Менять надо. Или кузов списанный в автоколонне у ребят поспрашивать, чтоб с крышей был.

   Я потыкал радио. Ага, вот торчковая песня, припев — два слова, но зато в тему:

   Нас не догонят!

   Нас не догонят!

   Нас не догонят!

   Нас не догонят!

   Только скажи

   Дальше нас двое

   Только огни

   Аэродрома

   Мы убежим

   Нас не догонят

   Дальше от них

   Дальше от дома...

   Нет, двести по встречной нам не выжать. Сотку с небольшим по прямой, и то кажется, что тент сейчас сорвёт.

   Хуже всего — неизвестность. Неведомое пугает сильнее всего. Вот и мчимся мы в ночь, удирая от собственных страхов.

   — Алиса, а ты...

   — Вообще-то я Аня, или тебе не надо секрет соблюдать?

   — Надо, надо… Я вот что говорю, Аня (Алиса тихонько фыркнула, усмехнувшись), ты сможешь как-нибудь этих киберов вычислить? Где они, сколько их? Они ж тоже как-то связь держат.

   — Не смогу. Тут надо прогу специальную писать. А я не программист.

   — А ты покопайся в настройках своего хакерского просмотрщика, например. Может быть там куча готовых возможностей, ты просто ими не пользовалась. Как обычно бывает.

   — Попробую… — Алиса. — Кажется, там должен мануал быть. Ага, есть, вот он. Мощный. Страниц пятьсот, да ещё несколько часов видеокурсов.

   — Видно, правда много что может.

   Алиса неопределённо хмыкнула.

   Мы едем второй час. Миновали серпантины "тёщиного языка", сейчас "перевалы" пойдут. По обочинам забелел снег. Дорога тут петляет, словно повторяя старинную конскую тропу. Разгоняться опасно. Когда же её спрямить удосужатся? Зато на каждом повороте таблички "эвакуатор", и телефон. Редко когда проедешь, чтоб ни одной аварии не встретить.

   — Скажи, Алиса, я вот что-то не совсем понял...

   — Анна Николаевна я… — ёрничая отозвалась Алиса. — Чего ты не понял, па?

   — Я про войну. Я говорю, неужели наши по Америке в ответ так ничем и не шарахнули? Ведь это же нападение было, как ни крути.

   — Шарахнули. Я же говорю — мы три дня ответный удар ждали. Там очень мутно всё получилось, с самого начала. Когда всё началось, мы думали, что наши по Китаю ударят. А правителей, видать, экология на Рублёвке больше беспокоила, чем весь Дальний Восток. У китайцев тоже ракеты были, и до Москвы они могли добить. Вот наши и мялись, то вспомнят, что ядерное оружие обещали не применять первыми, то что в силу какого-то пункта ядерный удар по своей территории наносить нельзя. Красную кнопку так никто не нажал, даже когда ударили Штаты. Там вообще неразбериха была. Потом кое-что в сеть просочилось. Когда наши командиры получили оповещение о ракетном ударе, многие не стали ждать.

   — А как они смогли ракеты запустить? Там же коды какие-то надо, и чтоб от трёх ядерных чемоданчиков сразу. Или не так?

   — Не так. Оповещение и пусковые коды дала система "Периметр", которая, оказывается, от СССР осталась. Не сразу дала, а только после их удара. Там уже мало наших ракет уцелело. Кроме ядерного был ещё обезоруживающий удар, по нам и по Китаю. Иначе бы амбец Штатам. И может быть, ядерная зима впридачу. Но им были известны все шахты. Все мобильные комплексы они отслеживали через спутники, за каждой нашей подлодкой ходила целая стая охотников.

   — А сколько у нас подлодок с ракетами было, не знаешь?

   — Кажется, тринадцать. Или шестнадцать? Не помню. Они почти все были в базах, когда их грохнули. Остальные пропали без вести. То есть их утопили без шума. Кроме "Ивана Грозного". Тот отбился от охотников, и выпустил ракеты. И несколько "Тополей" наши запустили. Большинство ракет ПРО сбило, но несколько боеголовок долетело.

   — Куда попали?

   — Чикаго, Филадельфия, Бостон. И, кажется, Фриско. И ещё кто-то. Миллион погибших. Многие, правда, еще до взрыва погибли. Там, где ракеты и не падали. Их затоптали, когда паника началась. В общественных местах. И на дорогах из городов аварии были — целые свалки. И горят. Смотреть страшно.

   — А ты что, видела?

   — Видела. На ю-тубе ролики выкладывались, но их почти сразу удаляли. У них ведь по всей стране объявили тревогу, когда узнали, что наши ракеты летят. И везде они превратились в животных. Теперь про это пытаются забыть.

   — Облажалась, выходит, их ПРО?

   — Ага. Там столько воя в сетевых СМИ было. Они ведь не рассчитывали на такой ответ, думали, не допустят ни одного запуска. А тут — сразу несколько. Погоны у их генералов так и полетели. Правда, ракету над Чикаго они могли специально не сбивать — чтобы погибших в давке списать на настоящее русское нападение.

   — Почему ты так решила?

   — Это не я решила, так наши рассуждали. Чикаго — город чёрных, они белым амерам поперёк горла. Чикаго в глубине континента, а остальные потерпевшие на побережье. Там они наши ракеты, видимо, просто не смогли перехватить.

   — Ракеты? Или боеголовки?

   — Неважно. Но отыгрались они по полной. Россию заклеймили навеки — страна ядерных террористов. Русские — убийцы. Американцы, понятно — миротворцы. Рассеянские лизоблюды их ещё и переплюнули, в публичных покаяниях. Нам, мол, надо осознать вину, совершить искупление. Отдать себя мировому сообществу.

   — На органы, что ли?

   — Вот именно. В прямом смысле. Общество "Искупление" возникло — завещают свои органы пострадавшим от русского ядерного нападения. Или кровь сдают литрами.

   — Они что, себя виноватыми считают?!

   — Считают. Их там быстро в этом убеждают. Это ведь секта такая.

   — Да, к сволочи доверчивых у нас всегда хватало. А вообще, зачем китайцы-то к нам вдруг полезли? Они ведь и так Дальний Восток потихоньку заселяют. Через полвека устроят референдум, и тихо-мирно отделят Приморский край от нас большинством голосов. И нефть с газом им от нас качают вовсю. Они ведь и землю по всему миру скупают безо всякой войны. Чего им надо было?

   — За углеводородами они рванули. Когда амеры стали их отовсюду выдавливать. Деваться стало некуда, только в Сибирь, на север. И быстро, пока американцы не перехватили.

   — А Иран, Туркмения, Средняя Азия? Там же нефти полно.

   — Там лет пять уже гражданские войны, одна за другой. И в Африке тоже. Беженцы, эпидемии, голод...

   — Ты чего там затвором клацаешь? Кто тебя просил винтовку доставать?

   — Она же у тебя не заряжена. Я заряжу, я патроны достала.

   — Ты что, умеешь разве с ней обращаться?

   — Умею. В экспедиции такая была.

   — Ты вместо винтовки достала бы термос, пожевала бы чего.

   — А ты?

   — Ну, и мне плеснёшь немного.

   — За рулём есть нельзя, — сказала назидательно Алиса. — Лучше останови где-нибудь, перекусим, дела сделаем, и дальше.

   — Так бы и сказала, — проворчал я. Ох уж эта девичья деликатность.

   Кажется, вот-вот должна быть ЛЭП. Лучше завернуть туда, а то обочина тут узкая, и откос. Разлетится какой-нибудь длинномер по ночи.

   Точно — через минуту показалась просека, перед которой начиналась развороченная браконьерскими лесовозами колея. Лес нелегально пилят все, кому не лень. Пока Алиса бегала за кустик, я вспоминал незабвенную песню про нанайцев. Где второй с ружьишком двуствольным зорко стоит на стрёме. Но в нашем случае это, наверное, перебор.

   Мы перекусили бутербродами. Меня, понятное дело, тоже потянуло в лес. И когда я брёл по снегу обратно к машине, я вдруг увидел на просеке хищную тень. Тёмный силуэт на снегу. Волк?! Да нет, в свете фар мелькнул обычный деревенский пёс, неспешно трусящий вдоль грязной колеи. Он деловито направлялся прямо к машине, мимо меня. Наглый как паровоз, никого не боится, меня будто и не замечает.

   Э-э, — окликнул его я. Пёс резко повернулся.

   А потом была вспышка.