Виньетки-83. Поэтика. Начало.
 

Виньетки-83. Поэтика. Начало.

30 мая 2024, 21:45 /
+11

 

Добрый день, уважаемые жители Мастерской! Внимание! Если кто-то пишет стихотворение, но ему не хватает времени — постучитесь ко мне в ЛС, я продлю срок приёма. Если же нет, откроется вовремя.

 

Все желающие приглашаются на новый тур игры «Виньетки».

 

По замыслу каждый седьмой тур Виньеток объявляется особенным. И называется он – Поэтика. Ведущий выбирает поэта, конечно, из известных, и предлагает участникам написать стихотворение в стиле именно этого мастера.

Оффтопик

Все авторы, независимо от того, напишут ли стихотворение для игры и вышлют что-то подходящее на Внеконкурс, получат подарок…

 

Предлагаю написать стихотворение в стиле Эдгара Аллана По

Его поэтическая манера настолько яркая и узнаваемая, темы стихотворений настолько захватывают воображение, что подражание этому автору может оказаться очень интересной задачей!

 

Присылайте работы в ЛС ведущей до 31 мая, до 22:00 по Мск.

_________________________________________________________________________________________________________________________________________

О поэзии Эдгара По можно почитать подробно, например, тут:

scienceforum.ru/2013/article/2013007649?ysclid=lwkre9buxf778889497

 

Попробую кратко сказать об особенностях его поэзии.

 

— Художественное впечатление (или «эффект», как определял его По), по его мнению, должно было помочь читателю постичь нечто невыразимое, подняться над бренным миром.

— Причудливые, точно выверенные сочетания ритмических ходов, аллитераций (созвучий), рефренов позволяют добиться желанного эффекта. Например, Аннабель-Ли. Здесь мы видим завораживающие повторы, созвучия, мистику, неожиданные повороты сюжета. Перевод Бальмонта — одного из ближайших ему по «музыкальности» поэтов:

Оффтопик

Это было давно, это было давно,

В королевстве приморской земли:

Там жила и цвела та, что звалась всегда,

Называлася Аннабель-Ли,

Я любил, был любим, мы любили вдвоем,

Только этим мы жить и могли.

 

И, любовью дыша, были оба детьми

В королевстве приморской земли.

Но любили мы больше, чем любят в любви,—

Я и нежная Аннабель-Ли,

И, взирая на нас, серафимы небес

Той любви нам простить не могли.

 

Оттого и случилось когда-то давно,

В королевстве приморской земли,—

С неба ветер повеял холодный из туч,

Он повеял на Аннабель-Ли;

И родные толпой многознатной сошлись

И ее от меня унесли,

Чтоб навеки ее положить в саркофаг,

В королевстве приморской земли.

 

Половины такого блаженства узнать

Серафимы в раю не могли,—

Оттого и случилось (как ведомо всем

В королевстве приморской земли),—

Ветер ночью повеял холодный из туч

И убил мою Аннабель-Ли.

 

Но, любя, мы любили сильней и полней

Тех, что старости бремя несли,—

Тех, что мудростью нас превзошли,—

И ни ангелы неба, ни демоны тьмы,

Разлучить никогда не могли,

Не могли разлучить мою душу с душой

Обольстительной Аннабель-Ли.

 

И всетда луч луны навевает мне сны

О пленительной Аннабель-Ли:

И зажжется ль звезда, вижу очи всегда

Обольстительной Аннабель-Ли;

И в мерцаньи ночей я все с ней, я все с ней,

С незабвенной — с невестой — с любовью моей-

Рядом с ней распростерт я вдали,

В саркофаге приморской земли.

 

— Эдгар По придавал большое значение объему стихотворного произведения (“длинное стихотворение не имеет права на существование”, “длинное стихотворение ― это парадокс”. Главное требование — сохранение целостности впечатления — выполняется лишь в случае, когда произведение можно прочитать за один раз, при этом градация эмоционального напряжения (осуществляемая, в частности, с помощью все тех же рефренов (повторов) погружает читателя все глубже и глубже в мир поэтических грез, гипнотизируя его, как мерные и неотвратимые движения маятника. Поэт считал идеальным стихотворение приблизительно в сто строк.

Для Виньеток возьмём прежний объём, до 40 строк.

 

— «Веря, что «в неопределенности – душа поэзии», — писал видный американский критик В. В. Брукс, — он стремился объять «неведомое, туманное, непостижимое». Образы его поэзии не вызывали в памяти картинки действительности, но будили ассоциации неясные, отдаленные, зловещие или меланхолические, величественные и печальные».

 

Мало что может быть величественне, печальнее, страннее, чем «Ворон»… Снова предлагаю перевод Бальмонта:

Оффтопик

Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,

Над старинными томами я склонялся в полусне,

Грезам странным отдавался, — вдруг неясный звук раздался,

Будто кто-то постучался — постучался в дверь ко мне.

«Это, верно, — прошептал я, — гость в полночной тишине,

Гость стучится в дверь ко мне».

 

Ясно помню… Ожиданье… Поздней осени рыданья…

И в камине очертанья тускло тлеющих углей…

О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа

На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней —

О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, —

О светиле прежних дней.

 

И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,

Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.

Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:

«Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,

Поздний гость приюта просит в полуночной тишине —

Гость стучится в дверь ко мне».

 

«Подавив свои сомненья, победивши спасенья,

Я сказал: „Не осудите замедленья моего!

Этой полночью ненастной я вздремнул, — и стук неясный

Слишком тих был, стук неясный, — и не слышал я его,

Я не слышал...“ Тут раскрыл я дверь жилища моего:

Тьма — и больше ничего.

 

Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,

Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;

Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,

Лишь — »Ленора!" — прозвучало имя солнца моего, —

Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, —

Эхо — больше ничего.

 

Вновь я в комнату вернулся — обернулся — содрогнулся, —

Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.

«Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,

Там, за ставнями, забилось у окошка моего,

Это — ветер, — усмирю я трепет сердца моего, —

Ветер — больше ничего».

 

Я толкнул окно с решеткой, — тотчас важною походкой

Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,

Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво

И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей

Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,

Он взлетел — и сел над ней.

 

От печали я очнулся и невольно усмехнулся,

Видя важность этой птицы, жившей долгие года.

«Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, —

Я промолвил, — но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,

Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?»

Молвил Ворон: «Никогда».

 

Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.

Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.

Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,

Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда —

Сел над дверью говорящий без запинки, без труда

Ворон с кличкой: «Никогда».

 

И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,

Точно всю он душу вылил в этом слове «Никогда»,

И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, —

Я шепнул: «Друзья сокрылись вот уж многие года,

Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда».

Ворон молвил: «Никогда».

 

Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.

«Верно, был он, — я подумал, — у того, чья жизнь — Беда,

У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье

Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда

В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда,

Вновь не вспыхнет никогда».

Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,

Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,

И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной

Отдался душой мятежной: «Это — Ворон, Ворон, да.

Но о чем твердит зловещий этим черным „Никогда“,

Страшным криком: „Никогда“.

 

Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,

Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,

И с печалью запоздалой головой своей усталой

Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:

Я — один, на бархат алый — та, кого любил всегда,

Не прильнет уж никогда.

 

Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, —

То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?

В миг неясный упоенья я вскричал: „Прости, мученье,

Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, —

Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!“

Каркнул Ворон: „Никогда“.

 

И вскричал я в скорби страстной: „Птица ты — иль дух ужасный,

Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, —

Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,

В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!

О, скажи, найду ль забвенье, — я молю, скажи, когда?“

Каркнул Ворон: „Никогда“.

 

»Ты пророк, — вскричал я, — вещий! «Птица ты — иль дух зловещий,

Этим небом, что над нами, — богом, скрытым навсегда, —

Заклинаю, умоляя, мне сказать — в пределах Рая

Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,

Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?»

Каркнул Ворон: «Никогда».

 

И воскликнул я, вставая: «Прочь отсюда, птица злая!

Ты из царства тьмы и бури, — уходи опять туда,

Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,

Удались же, дух упорный! Быть хочу — один всегда!

Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь — всегда!»

Каркнул Ворон: «Никогда».

 

И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,

С бюста бледного Паллады не умчится никуда.

Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,

Свет струится, тень ложится, — на полу дрожит всегда.

И душа моя из тени, что волнуется всегда.

Не восстанет — никогда!

Вставка изображения


Для того, чтобы узнать как сделать фотосет-галлерею изображений перейдите по этой ссылке


Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.
 

Авторизация


Регистрация
Напомнить пароль