Салфетки-120. Итоги.

1.

Б-р-р-р! Холодно-то как! А что думаете, костюм – самая подходящая одежда для прогулок по заснеженной тундре? Как меня вообще сюда занесло?

Нет сил идти дальше. Сколько я уже километров пилю в ботинках? Тяжело вздыхаю, бросаю на снег сумку, вытаскиваю из пакета бутылку коньяка. Хоть как-то согреться.

Вскоре я уже выпил порядочно. Перед глазами начинают мелькать формулы, что я не раз выводил на доске. Специально для тупых лоботрясов, называемых студентами. Мелькают каракули из их контрольных и шпаргалок.

Вот распечатка рукописного текста. Письмо от Развозжаева, которое Ромка Костерёв оставил на парте. Ну, ходил бы Костерёв на Болотную, ну, переписывался бы с этими узниками, светиться-то зачем? Завкафедрой, прочитав письмо, покачал головой, сказал: не очень хорошо, что этот Костерёв у нас учится. Но я его даже не заваливал, честное слово! Просто по-другому сформулировал вопросы. Кто виноват, что Костерёв не понял? Будущий математик должен быть сообразительным.

Зато Юльке Сытниковой я задавал понятнее некуда. Не ответила. Ну, я и поставил ей неуд. Пусть не думает, что через постель можно получить всё, что хочешь. Ну а то, что взял – отчего бы не взять, коли дают? И нечего было потом по телефону подружке плакаться, кричать: чёрт бы побрал этого урода!

Кстати, а не Сытникова ли меня сюда забросила? А то заснул в метро, и вдруг просыпаюсь где-то у чёрта на куличках.

Вот промелькнула шпаргалка. Та самая, которую я заметил у Ильи Боброва. Заметил, хоть и виду не подал. Всё-таки племянник ректора, а мне лишние проблемы ни к чему.

Шурин мне сказал: «Молодец, далеко пойдёшь!».

Неужели накаркал, паразит? Так далеко я не хотел!

Перед глазами уже не формулы, а надписи. И не только перед глазами. На снегу вырисовываются. «Подлизываешься к начальству, карьерист!», «Изменяешь жене со студентками» и другие грехи. Не мои. Не мои! Голыми руками я пытаюсь затереть надписи, но они вновь проступают.

В конце концов, я устал. Сижу, тяжело перевожу дух. И тут я понимаю: а ведь правда это. Подлизываюсь… изменяю… Вот замёрзну здесь, кто вспомнит меня добрым словом? От этих мыслей стало так грустно, что захотелось выть.

Пожалуйста! Я не хочу здесь пропасть! Я хочу домой! Пожалуйста, вытащите меня отсюда! Я больше не буду! Я исправлюсь! Обещаю…

— Станция Проспект Мира. Переход на кольцевую линию…

Я открываю глаза…

2.

Формула счастья

Как ни спешил Марк в институт к началу испытаний, приехать вовремя ему не удалось. Самолет задержали, на дорогах были пробках, а потом, уже загородом, его машина безнадежно заглохла, а мобильник разрядился. Проклиная все на свете, Марк решил пройти оставшиеся километры пешком.

Поначалу он вприпрыжку бежал по редкому молодому лесу, радуясь, что студенты и коллеги не видят любимого профессора за этим занятием. Но через полчаса Марку стало ясно, что на испытания он не успеет, даже если будет бежать изо всех сил. Его, конечно, какое-то время подождут, но недолго – срывать такое важное мероприятие нельзя, даже из-за неявки главного действующего лица. Все произойдет без него, а он попадет в институт, когда результат будет уже известен.

Мысль об этом заставила Марка остановиться и перевести дух. Через час-полтора он доберется до института и узнает судьбу своего открытия. Узнает, что ждет его и всех его помощников: или все пройдет успешно, и созданный ими препарат будет массово производиться и лечить людей, а самих их будет ждать почет, слава и всевозможные награды, или испытание провалится, и им придется начинать все сначала под насмешки всего научного мира. Или – или…

Профессор снова пошел вперед, но теперь уже медленно, спокойно. «Или победа, или провал», — думал он и не мог понять, что пугает его больше. Победа должна была стать началом новой жизни, совсем иной, не похожей на жизнь скромного ученого – жизни избавителя человечества от множества тяжелых заболеваний. Провал означал конец всем надеждам изменить свою жизнь – другого подобного открытия он точно не сделает.

«Но провала не будет», — попытался убедить себя Марк. Он присел на небольшой валун, достал из портфеля бутылку с образцом препарата и уставился через нее на восходящее солнце. Прозрачная жидкость в бутылке заискрилась всеми цветами радуги. «Я все рассчитал правильно!» — наклонившись к покрытой инеем тропинке, профессор медленно начертил на ней формулу своего лекарства. В ней не было ошибки, он верил в это.

Посидев еще немного, ученый встал подхватил свои вещи и зашагал дальше. Редкий осенний лесок, освещенный медленно поднимающимся в небо солнцем, был необычайно красив, а вдыхать чистый морозный воздух было так приятно… Где-то рядом щебетали птицы, а издалека доносился еле слышный шум поезда.

«Запомни все это. Запомни как следует! – велел Марк себе. – Успешным будет испытание или нет, станешь ты великим ученым или посмешищем – так счастлив, как сейчас, ты не будешь уже никогда!»

3.

Иногда Максим представлял себя обычным. Стать как все? Так заманчиво и так отвратительно. Словно добровольный отказ от зрения, чтобы приняли в общество слепых. Хотя, когда живешь среди слепцов, в голову приходят и такие глупости.

Макса признали вундеркиндом в четыре года. Родители догадались показать его тетради, исписанные формулами, знакомой учительнице, а затем и маститому профессору. Семья вздохнула с облегчением – теперь-то можно перестать пытаться понять этого ненормального ребенка. Все чудачества, замкнутость, молчаливость и странные поступки отныне списывались на гениальность. Мать рассказывала о достижениях сына всем, кто слушал. Отец, вдохновленный перспективой, нанимал лучших репетиторов. Но Максима не нужно было учить математике, он ею жил. Макс видел весь мир через числа, их соотношения и последовательности. Этот мир был так гармоничен, так прекрасен, столь исполнен смысла и порядка. Будь то цветок или ракушка, мелодия или поэма, течение реки или бег времени, свет или загадка радиоволны — все выражалось с помощью чисел.

Максим вырос. На перспективного ученого посыпалось множество выгодных предложений. И он с фанатичностью начал работать сразу над несколькими сложнейшими задачами, все больше погружаясь в свою цифровую вселенную.

Макс помнил день, когда вся эта научная возня утратила смысл. Когда впервые увидел нити, пронизывающие пространство; связи, соединяющие явления, события и людей; увидел пути вероятностей; осознал истинную гармонию и ощутил боль от того, что эта соразмерность может быть разрушена.

Числа стали его проводниками. Казалось, что гений сошел с ума. Мама плакала. Знакомые жалели или злорадствовали – шизофреник. А Максима вели числа. Он объездил полмира, следуя их знакам и заполняя тетради вереницами формул.

Сегодня Максим вышел на станции. Номер её подсказала математическая последовательность. В момент очередного озарения закончилась тетрадка. Зажав под мышкой выигранную в карты бутылку виски, Макс отошел от вокзала. Бросив вещи, он лихорадочно выводил новые числа прямо на снегу…

Вечером показали интервью с начальником станции. Чиновник волновался, рассказывал, что о готовящемся теракте сообщил неизвестный человек, который указал номера билетов задержанных. О том, что цифры, обезвредившие взрывное устройство, неизвестный прочитал со штрих кода этикетки виски, начальник предпочел умолчать…

Макс летел в Филадельфию — познакомить будущих родителей великого композитора. Вокруг он видел гармонию и красоту. Нет, Максим не хотел стать обычным…

4.

До зеленых чертей…

«Когда он, наконец, успокоится? Битый час каракули на песке рисует. Ох, не люблю я работать с ботаниками. У них в голове столько тараканов, замучаешься гонять. Вроде все, опять к бутылке присосался. Не перебрал бы, а то отключится и все труды насмарку.»

— Вот куда ты теперь? Бери чемоданы, пошли обратно.

— Ты еще здесь?

— Конечно. Мы же друзья! Я не могу бросить тебя в трудную минуту.

— Какие друзья? Я тебя на дне бутылки нашел.

— Это не так. Я всегда рядом. Только ты видишь меня когда перепьешь.

— Изыди!

— Не груби… Сам подумай, она тебе изменила, и кто она после этого?

— Тварь.

— Правильно. Зачем ты себя изводишь? Вещи взял, и из дома ушел. Даже дверью не хлопнул!

— Без тебя тошно.

— Нет, ты послушай. Сидишь теперь на берегу, жалеешь себя.

— Тебе какая разница?

— Мне не все равно. Ты должен пойти и разобраться. Показать, кто в доме хозяин. Не зря в старину мужья по субботам жен били. Хорошая, кстати традиция, предлагаю взять на вооружение. Со следующей женой, естественно. А эту так, напоследок, что бы знала, что спать с друзьями мужа нехорошо. И дверью хлопни, но, за ее спиной.

— Пусть живет, как хочет. Видеть ее не хочу.

— А друг твой… Бывший, надеюсь? Вот кому морду набить надо. Воспользовался ситуацией, гад!

— Заткнись!

— Пошли, скорее, пока он на работу не ушел. Я понимаю, что математики обычно не бьют физруков, но тут случай особый. Заодно его жене расскажешь. Она баба бойкая, тебе поможет, если что.

— Я ни куда не пойду. Оставь от меня, а то тумаки с тебя начну раздавать.

— Какой ты не благодарный. Я о тебе забочусь. А ты?

Гриша поднял ветку и начал чертить на песке. Машинально, не задумываясь. Сердце в груди от боли щемило так, что казалось, ребра домкратом разводят.

— А после на работу пойдем. Выскажешь начальнику все, что о нем думаешь. Это он виноват, что жена загуляла.

— Как это?

— А кто тебя в командировку послал?

— Вот…

— Вот именно. А лучше еще в морду дай. Сразу легче станет.

— Что ты заладил? В морду! Ты к чему меня склоняешь?

— Я? Как ты можешь! Я один у тебя остался. Забочусь о тебе, друг!

— Иди ты со своей заботой…

— Вот вместе и пошли. Сначала, к твоей жене. Вещи заодно дома оставишь. Не таскаться же с ними весь день.

Гриша смачно выругался и бросил бутылку в черта. Она пролетела мимо и со звоном разлетелась на мелкие осколки. Мужчина подхватил чемоданы и, пошатываясь, поплелся в город.

— Вот это правильно — чертенок запрыгнул на чемодан. — Старайся идти ровнее, а то меня укачает. Так вот, первым делом…

5.

Напиток мудрости

…Последние штрихи в надписи, которую он выводил на песке, наконец-то встали на свои места. Перед ним была формула этого удивительного напитка, напитка мудрости и спокойствия.

— Теперь я смогу воспроизвести его! — прошептал он и привстал, в руке была пустая бутылка, которую он сверлил нездоровым взглядом. — Благо есть все ингредиенты.

Позади этого человека лежали средних размеров чемодан и небольшой походный рюкзак. Он выпрямился, поднял свои вещи, стёр надпись на песке ногой и устремился вдаль. Солнце последний раз посветило в его спину так, что тень человека растянулась на десятки метров. Одарив её своим взглядом, он сказал:

— Я докажу им…всем докажу на что я способен…

6.

Двадцать секунд

Марк — друг замечательный, но бывает порой чертовски назойливым. Так что лучше уступить, чем в сотый раз объяснять, почему я не могу сделать то, чего хочет он.

Я поддался на его уговоры и согласился приехать с ним на это озеро. Ничего особенного. Большая «тарелка» с мутно-серой водой в окружении торчащих на каменистых берегах редких метёлок. Марк распинался, что я смогу отвлечься, подышать свежим воздухом, заняться рыбалкой. И тут же запнулся и покраснел, как маленький, будто его поймали на чем-то нехорошем.

Марку не понять, что я никогда не смогу отвлечься от этих мыслей до самой смерти, надеюсь скорой. Моё чувство вины ушло глубоко внутрь, разрослось острыми кристаллами боли, разрывающими на куски душу.

В тот день я был трезв, абсолютно трезв. Мы возвращались с Линдой после матча «Рейнджерсов», которые в очередной раз продули. Ссора началась на стадионе, и продолжалась в машине. Линда упрекала меня, что я «женат» на своей математике, и мало уделяю внимания ей, нашим малышам, пропадая в университете. Линда никогда не кричала. Нет. Говорила мелодичным, бархатным голосом оперной дивы. И это злило больше всего.

Самый тёмный участок шоссе. Летящий на нас свет фар. Страшный удар в борт машины и тьма обрушилась, как чёрный мешок палача при повешенье. Когда очнулся в больнице, узнал, что Линды больше нет. Мне не сразу рассказали, что произошло. Щадили мои чувства. Пока я сам не прочёл в газетах. Два ублюдка решили устроить гонки. И один из них, который мчался на скорости сто миль в час, врезался в наш «форд». Машина перевернулся несколько раз, и вылетела в кювет. У меня был поврежден позвоночник, сломано несколько ребер, но это всё пустяки по сравнению с тем, что произошло с Линдой. Она истекла кровью, прежде чем нас нашли.

Но слова, брошенные мне в лицо защитником этого отморозка, лишили сна и покоя: «У вас было целых двадцать секунд. Если вы посмотрели бы налево, когда сворачивали на шоссе, то увидели бы свет фар за полмили. И никто бы не пострадал».

И теперь, где бы я ни находился, моя рука автоматически начинает выводить формулы и схемы. Я пытаюсь мучительно понять: успел бы я отвернуть или нет? Это сделало меня одержимым.

Иногда сквозь алкогольный угар, мне кажется, что рука божьего провидения, в конце концов, начертит предо мной формулу воскрешения мёртвых. И Линда вернётся ко мне.

7.

Луна в ту ночь занималась обычным для себя делом — проливала свет. И как раз целью оказался полусонный город. Вывески и фонари мерцали, помогая светилу, редкие окна указывали на квартиры самых ярких сов, отпетых флудеров и всех городских геймеров. Где-то центре шарик описывал последние круги по красному дереву рулетки.Какие-то подростки хлебали пиво в подворотне.

Ржавые коробки старых заброшенных гаражей, сколоченные из какой-то кровельной жести, едва слышно стонали от ветра. в одних пылились старые инструменты и какие-то баночки с краской, в других коррозия пожирала остовы забытых москвичей, из которых растащили хоть как-то пригодные в хозяйстве детали, и только в паре коробок ещё хранились Жигули местных пенсионеров. Скоро это место совсем умрёт, никому не надо объяснять, куда денутся деньги на то, что бы вывезти отсюда всё и превратить бывшую гаражную площадку в парковую зону…

Десяток фигур в чёрных плащах, ещё столько же в обычной одежде молодёжи. В стороне валяются пакеты и сумки разного размера и заполненности. Собравшиеся в меру громко разговаривали, смеялись.

Раздался приближающийся рокот мотоцикла. «Некит приехал» — обрадовались собравшиеся. Мотоцикл подъехал почти к самой компании, с него спрыгнул последний член честного собрания. Это и был Некит — здоровенный бритый байкер длинным русым хайром, толстыми губами, в очках и с кобурой, впрочем он был ровесником собравшимся.

И вот наконец все пожали ему руку и началось действо. Самый длинный плащ воздел руки, Двое других затянули Pater noster по бумажке, правда отчаянно не попадая в глас. последние строчки завершились и Длинный начал:

— Братья и сестры! Сегодня мы собрались здесь, дабы очистить умы и души наши от скверны и еретического учения. Десять и один год нас заставляли впитывать лжеучения, но теперь мы освободились. Освободились, что бы служить и очищать. И мы это сделаем! Аминь.Тащите сюда учение диавола.

Остальные плащи пошли к сумкам и стали вываливать в кучу их содержимое. Шелестела бумага учебников в основном по геометрии, алгебре и обществознанию. Длинный встал пере грудой бумаги.

— Да очистит спасительный огонь наши умы! — Щелчок зажигалки и долгий поёт на скопище адских знаний…

Эх, славно прошёл тот выпускной… Кто-то достал гитару, один парень парень добыл пиво. но его не поддержали. вспомнились древние шутки… В довершении всего Некит разбил нос Длинному, потому что атеист и пришёл за компанию.

Да…

8.

Эта формула работает. Доказано тысячу раз мною лично. Всё в мире дело воображения. Любой предмет, любой объект могу себе я представить, любую ситуацию могу смоделировать. Плохо одно, формула не доказуема без топлива. Хотя, может быть это и неплохо… Но зато с ним! Всё возможно, всё что угодно! Хочу услышать море за спиной, без шторма, спокойное. Легкое, соленое дыхание ощутить затылком. Никто, думаю, море затылком не чувствует, а я знаю, оно сзади меня. Для этого и глаза мне не нужны, и оборачиваться не нужно, только затылок. Начинается. Старина Джек во мне лишь набирает обороты. Горы сделай мне и каменистый берег, непременно обрывистый, и с острыми разбросанными по побережью камнями. Горы и море, уже похоже на выдумку, на сказку для меня. Кто способен для меня на что-то подобное? Кто кроме тебя, старина?

Сделай меня сидящим на камне, посреди всего этого великолепия. Непременно хорошо одетым. Хочу быть в белом костюме и в ярко желтой рубашке, как рассвета лучи, рассвет, кстати, тоже хочу. Самое его начало за моей спиной. Хотя нет, к черту! Убери всё! К чему мне белый костюм и рубаха клоуна? Не спорь со мной, прошу. Убери всё одеяние это. Нет, рассвет оставь. Только оставь его навсегда восходящим. Не хочу видеть солнце. Пусть томиться, пусть плавает в море. Музыку, пожалуйста, что-нибудь из Генсбура, веселое что-нибудь. Меня самого, сделай похожим на молодого Сержа Генсбура. Он тоже тебя любил. Только теперь сделай костюм черный. Вот так. Так и оставим всё: море за спиной с рассветом, горы, я молодой и пьяный Генсбур, рисую формулу вечного счастья на земле. Мне ещё чемоданы нужны. Зачем? Люблю чемоданы и сумки. Только нечего мне в них положить. Пусть пустыми будут, лишь бы ты, старина, всегда был полон. С тобой вдвоём, мы весь мир наполним, нарисуем любую картину. В пустой чемодан поместим целый мир. Только вместе. Без тебя моя формула не работает.

9.

Поиск

Арбатов… — он иллюстратор! А Дитрих — ничего! Это что, тоже иллюстрация? Забавное задание — словестный рисунок на нарисованные слова… Помню книгу «Алиса в стране чудес» — какая там была графика! Коктейль из утонченности и парадоксов! Какое бледное у героя лицо, словно вампир или демон. Дозорный? «Демон» Врубеля? Как там, у Лермонтова – «Изгнанник рая пролетал..». А у него не крылья за спиной? Яблоко, что ли, съесть… У мужчины яблок нет, пьет не закусывая… Надо бы набросать варианты развития событий и выбрать лучший.

Версия первая – пишем от имени бутылки… как растрясло в самолете… как через таможню не пускали… угу… А мужчина тоже в поиске — формулу ищет… Знать бы какую — золота из свинца, эликсира вечной жизни, да скорее для военной промышленности. Это не Перельман? Не похож…

Продолжим поиск версий: два – это хоррор. У мужчины на картине ночью… медленно (со скрипом… хы) поднимается (хы)… лицо… Он смотрит … красными огнями («Космическая Одиссея 2001!») и высасывает МОЗГ! И каждое утро у него появляется новая формула… Вон, у него уже чемоданы этих формул… А хозяев забирают в сумасшедший дом… Нет, каждый день — это часто. Раз в год. И эти идиоты, с высосанным мозгом, совершают преступления — например, крадут у власть имущих формулу быстрого и безнаказанного обогащения… Бред.

А одет он хорошо, но потерянный какой-то. Степан Лиходеев спрашивал: «Скажите, где я? – Ну, в Ялте..»… а это, наверно, Бодуны – проснулся внезапно…

Третья версия – почти «Звонок» — мужчина выходит из рамы (за рамки… хы) Идет в ресторан. Танцует (Аль Пачино..). Обольщает даму, сливается в экстазе, а потом — грабит спящую… И все, нажитое непосильным трудом — бриллианты, коронки, антиквариат, — складывает в чемодан и уносит в картину… Так, а формулы?

Четвертая тема – ад математика… Сизифов труд: пишет формулы – а они испаряются, конденсируются. Он их выпивает и пишет опять. Или он игрок — ищет код выигрыша. Тройка, семерка… Игровой автомат…

Еще вариант: Он был вороном… или мудрым зверем. Новый Шариков из кота ученого. Или этакая сказка – он – Кощей… в командировке… выпивающий – ему то что – настойку на Василисах Премудрых (Парфюмер… хы)… А формулы – это побочный эффект. Или рисунок показывает изнанку мира эгоиста? Или — добровольную ссылку? Серый покой. Суровая природа. Наказание себя (Остров?). Выпивка. Формулы. Замкнутый круг. Безысходность…

Хватит голову ломать, пойду, посмотрю другие иллюстрации. Так… комп… поиск… Алексей Арбатов… А Шевчук похож!

10.

Руки окоченели. Аманд выпустил чемодан из непослушных пальцев и растерянно огляделся. Куда его занесло на этот раз? Едва припорошенные снегом скалы, гладь заледеневшего озера вдали и… ни души кругом. Ни чужих следов на земле, ни звуков. Одна лишь холодная ярость рвётся наружу из груди.

— Я докажу. Всем докажу, — зло шептал Аманд, согревая ладони дыханием. – И тогда смеяться буду я, а вы, все вы, будете выть у моих ног. Жалкие ничтожества! Говорите, алгеброй гармонию не поверить? Так я докажу!

Он опустился на корточки и нервно вывел на снегу цепочку одному ему понятных формул. Где же ошибка? Ряд сходится, а в результате получается ерунда. Случайный набор звуков, какофония. Может, изменить граничные условия? Аманд представил сферу гармонических связей. Казалось, она висела прямо перед ним, и крохотные искорки аккордов метались внутри, постепенно выстраиваясь в мелодию. И даже услышал, как она звучит. Опять полная чушь! Где ошибка?

А что, если… Аманд замер, боясь спугнуть даже вздохом неожиданно пришедшую мысль. Комплементарные пары аккордов! Как же он раньше не догадался? Изящное решение, позволяющее расширить сферу связей до бесконечности. Осталось только исправить расчёты.

Пальцы замёрзли окончательно – не гнулись кисти, пальцы нелепо крючками торчали в разные стороны. Аманд лихорадочно достал из сумки бутылку бурбона — проверенное средство: и согреться можно, и барьеры падут, открывая простор для фантазии. Он с благодарностью вспомнил единственного друга, который почти силой заставил взять бутылку за пять минут до бегства Аманда из города. Жаль, что сейчас его нет рядом – старина Салли наверняка бы радовался не меньше. Даже бурбон сегодня необычно сладок.

Строчки формул ложились на снег ровными рядами, и с каждым новым знаком сфера увеличивалась, наполняясь новыми парами аккордов. Они дрожали от нетерпения, словно ждали команды демиурга, чтобы излиться совершенной мелодией.

Готово, можно задать начальные условия. Аманд осмотрелся: солнце, расплавив лёд, тонуло в озере, звенел тишиной мороз, грязные тучи медленно тянулись к горизонту. Холодно и мёртво.

— Чем не тема? – пробормотал он, и его пальцы уверенно заскользили по снегу.

Аккорды сплелись в спираль, плеснули наружу низкими, тяжёлыми звуками.

— Рэквием… — сипло выдохнул Аманд, пытаясь протолкнуть глоток в сдавленное спазмом горло. – О, как же сладок… сегодня… бурбон…

Мелодия ревела, заполняя пространство…

11.

Называй меня Алан

В последние дни он часто приходил сюда, особенно по вечерам. Это место расположенное среди холмистых равнин, летом- опаленнное жарой, весной — зеленое и аромaтное, сейчас выглядело серым и унылым. Порою дул сильный пронизывающий ноябрский ветер, шатающий деревья и ламающий сухие ветки. Вечером здесь было жутко, ночные звуки леса настораживали и пугали, воображение рисовало страшные картины. Но ему было всё равно, он старался бороться со своими страхами, садился на старое поваленное дерево и рисовал палочкой формулы. Ему хотелось вычислить формулу вечной жизни, ведь недаром стал профессором в области генетики, не зря столько лет трудился.Порою он брал с собою бутылку водки или коньяка, чтобы согреться, жмурился от удовольствия и снова чертил свои знаки. В поселке его не любили. " Что толку с твоих формул? Может они принесли тебе счастье или багатство?"- говорили они

А потом прилетела она — худенькая незнакомка, воздушное, эфимерное созданье, с мелкими завитушками рыжих волос. Незнакомка подлетела, взглянула на формулы, одобрительно кивнула и села на куст. Её розовые крылышки гармонировали с белым платьем, а чудесные золотистые башмачки светились в темноте.Мужчина подошел к кусту, чтобы рассмотреть рыжеволоску.

— Называй меня Алан, — предложил он.

— Муза, — представилась она звонким девичьим голоском.

Муза? В мозгу что-то щёлкнуло, ученый пытался припомнить какую-то мысль, но так и не вспомнив отошёл со злостью и раздражением.

«Как же я наверное старо выгляжу в сером пальто с потрепанными рукавами,» — подумал Алан.

— Не правда, — отвечала девушка, отряхивая платье.

— Ты, откуда здесь взялась? — спросил он.

— Вы позвали я и прилетела? — ответила.

— Я? — удивился Алан.

— А кто говорил: «вдохновенья не хватает»? — надула губки она. И рассердившись исчезла. С тех пор она часто прилетела сюда, но больше с ним не разговаривала. А однажды случилось чудо, ученый решил формулу. И Муза покинула его.

Две соседки разговаривали между собой:

— Помнишь сына Никитишны, — говорила одна толстощекая.

— Это профессора чё ли? — спрашивала другая, худая словно треска.

— Того самого

— А чего с ним?

— С ума сошёл, всё музу какую-то кличет и Аланом всем представляется! А какой из него Алан — Алёшкой звать! Во как бывает вздохнула толстощёкая.

— Никитишну жаль, — поддакнула худая.

И сплетницы отправились по домам.

12.

Солнце село…Земля отдавала впитавшее за день тепло. Я вытирал рукавом рубашки остатки портвейна на губах, который так приятно разливался по телу, на душе стало легче. Что мне больше всего нравилось в одиночестве – это спокойствие. Я был далек от городской суеты, от мыслей о работе и серых будней. Этот берег был словно ладонью матери, что погружает меня в беззаботное детство. Алкоголь и закат вселяют любовь ко всему окружающему. Интересно, эти пейзажи могли бы повлиять на решение, отдать приказ о войне, какого-нибудь диктатора? А если нет? В таком случае, мне его жаль, ведь он потерял чувство к прекрасному. Погрузившись всей головой в планы, как робот, высчитывающий единственно правильное решение, действует, а единожды ошибившись, вылетит как пробка, освободив дорогу таким же черствым и циничным людям, затерянных в жажде к власти. Они великие люди, но им чуждо наипрекраснейшее чувство любви, доступное каждому. Словно воспитатель в детском саду, чувствует свой авторитет, значимость, но ему никогда не проникнуть в милейшие игры маленьких детей, ведь только им понятен её смысл. Окутанный тайной, разглашать которую нельзя ни при каких условиях. Тут мои мысли улетели куда-то вдаль, будто парусник, попавший под попутный ветер. Перестал акцентировать внимание на какой-либо из них, сон заманил меня к себе. А завтра меня ждет новый день, в котором я, продолжу своё странствие, вновь и вновь наслаждаясь своим одиночеством.

13.

Что я делал не так- скажи! Отчего ты немилостив и гневен? Забыл о моих чаяниях. Отвернулся от жертв, что я принес на твой алтарь. Или их недостаточно? Нужна и моя жизнь? Но она не стоит и ломанного гроша. Я — ничто, абсолютная пустота. Я сейчас- лишь обрывки мыслей и желтоглазый дьявол, заменивший кровь. Он течет по венам, сжигая остатки разума и творя свою реальность! Нашептывает льстивые слова и обещает не подаренное тобой. Мы с ним вывели свою формулу Вечности. Верный друг расчертил лемнискату на сумрачном небе и поднял тост за человеческую глупость и слепоту.

Почему? — спросил я его. Но он промолчал. Он всегда молчит, когда его спрашивают. Впрочем как и ты, когда тебя просят.

Знаешь, чтобы высоко подняться – надо низко упасть.

Что говоришь? Или наоборот? Да, именно так. Я сейчас поднимаюсь, сбил ноги в кровь, спотыкаясь о камни. Осталась лишь сотня метров и полбутылки забытья.

Там, в часовне, меня ждут крылья. Я буду летать, несмотря ни на что! Парить над миром и громко смеяться.

Homo homini lupus est. Я никогда с этим не спорил. Люди обходились со мной, как с волком, потому что я жрал их.

Чтобы отличаться, надо пролить кровь, выпить чью-то жизнь.

Первая жертва – жена. Ее беззаветная любовь, оплаченная презрением, насытила на короткий миг и только разбудила жажду. Она стала легким аперитивом перед щедрым застольем.

Сколько сердец я потом выпил? Не счесть! Сколько судеб истоптал? Не важно! Мои ботинки чисты.

Я шел к благородной цели, искал формулу вечной жизни. И тогда бы слезы тех, оставшихся за спиной, не были настолько бессмысленными!

Говорят, мои дети умерли с голоду, когда остались одни. Их никто не приютил. Говорю же — человек человеку – волк.

Я посчитал это необходимой жертвой и восславил твои деяния! Потому что стоял на пороге открытия, от бессмертия меня отделял лишь шаг.

Вечность – это слава! Вечность — это поклонение! Все глупцы поклоняются тебе, но что ты сделал для них? Вознесся и бесстрастно взираешь на копошение. И всегда молчишь. Вечность — это твое равнодушие! Это твоя пустота! Твое молчание!

Я постиг ее, отвернувшись от мира, покинув его.

Еще сотня метров. Часовня. Здесь меня ждут крылья, подаренные глупой женщиной, пожертвовавшей собой ради безумных минут счастья.

Я — лишь обрывки мыслей. Бутылка выпита до дна. Я сейчас— обрывки ее последних мыслей.

«Вечность – это Любовь»

Буду парить над миром и громко смеяться.

ВНЕКОНКУРС

1.

Переправа

212 век до нашей эры. Сицилия. Сиракузы доживают свои последние часы. Два года изнурительной осады. Греки не сдались, а Рим не мог больше терпеть. Пришло время последнего штурма.

Куцые римские шлемы замелькали на стенах. Греки сопротивлялись яростно. Зная, что пощады не будет и город уже не удержать, они старались забрать с собой как можно больше ненавистных всему миру сынов волчицы.

Безысходность удвоила силы осаждённых. Они не просили пощады, а сами искали смерти. С искажёнными злобой окровавленными лицами, они бросались на врага, повергая его в ужас и заставляя пятиться и отступать. Римляне посыпались со стен. Сначала по одному, затем группами. Вот уже в глазах сиракузцев вновь зажёгся огонь надежды. Взвыли победно медные трубы. Но в этот момент страшный рёв разлетелся окрест. И небо содрогнулось от этого рёва, рвавшегося из тысяч ликующих глоток.

Не выдержав напора, рухнули ворота, и легионы Марцелла, железной безжалостной рекой хлынули в город. Началось избиение. Солдаты убивали, разрушали дома. Но с особым остервенением они рубили ненавистные им механизмы, убившие за два года столько римлян, сколько не смогли убить орды Ганнибала за всю войну.

Разгорячённый боем легионер ворвался во дворик и остановился в нерешительности. Посреди двора, не обращая внимания на происходящее, на деревянной скамье сидел человек. Ветерок шевелил края его тоги и чёрные, местами выбеленные сединой волосы. Человек держал в руке ивовый прут и рисовал им на песке, непонятные для солдата, знаки.

Меч опустился сам собой. Человек поднял голову и улыбнулся. В глазах сверкали озорные искры. Он спокойно произнёс:

— А. Вы уже здесь? Только прошу, не стирайте формулы, — и невозмутимо продолжил писать.

-Чтооо?!!! – Легионер заревел и взмахнул мечём.

— Жмии!!!

Гладий, издав тонкий свист, рассёк воздух. Глаза легионера округлились, и он в страхе бросился бежать.

Рубка наполнилась звонким смехом. Молодые лица. Тонкие пальцы проворно перебирают клавиши на панели.

— Успел?

— Успел, успел. Щас закрою портал и пойдём, посмотрим.

Девушка в нетерпении запрыгала на месте. Комбинезон, плотно облегающий её стройную фигуру, окрасился оранжевым. Парень щёлкнул последнюю клавишу и сорвался с места со словами:

— Кто последний – тот хвост кибриолиса.

— Так не честно!!! – Девушка бросилась за ним.

Они миновали ещё одну рубку. Хохоча, пронеслись по длинному овальному коридору и остановились у прозрачной панели.

За стеклом, на деревянной скамье сидел человек. Тога свисала мягкими складками. Чёрные с проседью волосы спадали на высокий лоб. Человек что-то писал на песке ивовым прутиком.

Парень пропустил девушку ближе к панели:

— Смотри.

— Кто это?

— Не знаю. Но, что интересно. – Он положил руку ей на плечё. – Я их уже столько переправил, и каждый раз всё одно и то же.

— Что одно и то же?

— Да они все какие-то одинаковые. Они да же не понимают, что произошло. Они просто не замечают ничего вокруг. Они все, что-то пишут, пишут, и для них самое главное, что бы было чем и на чём писать.

— Чудно. – Девушка повернулась и поцеловала парня в щёку. – А зачем они нам?

— Не знаю. – Он крепко прижал её к себе. – Решением правительства их всех переправляют в наше измерение. Говорят, ТАМ они не нужны. ТАМ главное деньги, слава, власть. ТАМ их убивают, морят голодом, изводят насмешками, считая сумасшедшими. Вот правительство и забирает их сюда.

— А что такое деньги? – Она поцеловала его ещё раз.

— Не знаю. Пошли. А то до следующего сеанса осталось тридцать минут.

— Кого переправляем?

— Без понятия. Знаю только, что этого на костре сжечь должны.

-Ужас! Бежим скорее! Кто последний — тот бакура!

И молодые люди, с шумом, умчались вглубь овального коридора.

2.

Я остаюсь.

«Тири-тири-там-там-тирам, тоненьким пунктиром…» Мышь-пеструшка пробежала, оставив на снегу четкий след: прыжок – точка, коротенький хвост – тире, точка-тире-точка… Паническое послание сородичам – неподалеку мышкует лис, втыкаясь длинным носом в снег и высоко закидывая ноги в черных чулках. Куропатка, уже начинающая менять оперенье из зимы в лето, истерично прошлась по насту длинными росчерками перьев. Силки пора проверять… черт…

Он еще раз перечитал скупые строки письма, которого ждал всю жизнь, и сделал щедрый глоток. «Огненная вода» опалила гортань. «Уважаемый господин Сергеев, университет штата… имеет честь предложить вам должность заведующего кафедрой… в ваше распоряжение представлена лаборатория … ведущие проекты…». Еще глоток. Как нелепо он выглядит сейчас: черное пальто, ботинки, костюм, а вокруг тундра без конца и края. Он читал мышиную морзянку, решал уравнение лисьей охоты, проверял формулы крылатых оттисков на снегу так внимательно, как будто в них был ответ.

«Ты не можешь от этого отказаться», — сказала его бывшая, но все еще официально действующая жена, до сих пор пользующаяся плодами его научных достижений. Трубка хрипела и плевалась помехами. «Ты ждал этого предложения всю жизнь, ты не можешь…» — звук уплыл из слухового диапазона, но он и так уже все понял. Конец, пакуйте чемоданы.

«Перспективный ученый, большое будущее…» — лейтмотив его прошлой, цивилизованной жизни. Но в какой-то момент он вдруг осознал, что любимое дело начало проседать под грузом формальных заседаний, для «галочки» сработанных публикаций, лекций. Каждый новый день стал походить на предыдущий, жизнь пошла по кругу, привычный галстук все туже врезался в шею, сердце впадало в аритмию… Никто тогда не понял, что произошло. Однажды после очередного заседания кафедры он не вернулся домой, исчез из города, был объявлен в розыск и найден спустя пару месяцев здесь – за тысячи километров от прежней жизни, в глухой тундре, в поселке, куда «только самолетом можно долететь».

Тут он и остался. Последние несколько лет его жизни – это тяжелый ежедневный труд: охота, рыбалка, починка снастей и многое другое, называемое «выживанием в условиях Крайнего севера». Мир тундры, ее тишина вошли в него, и сердце перестало сбоить при ходьбе, сутулые плечи развернулись и зорче стали глаза. Разговоры со стариками-ненцами, веселые друзья-собаки, тишина и одиночество. И теплая луноликая женщина из местных, с раскосыми глазами… Жаркими зимними ночами бедра ее метались, как пойманные форели, и, казалось, кожа светилась в темноте мягким молочным светом…

Он ослабил узел галстука и скомкал письмо. Налетевший ветер вырвал листок из рук, обрадовано потащил свою добычу по снегу и потерял где-то в зарослях карликовых берез. Наши письма не нужны природе… Какая глупость, господин Сергеев, какая глупость…

Совсем скоро в поселке сядет вертолет, вот только улетит он без него. В далекий солнечный штат отправится короткое письмо, смысл которого будет предельно понятен: «Я остаюсь».

3.

Тебе всегда легко давалась математика, ты грезил великими открытиями, тебе снилось вручение Нобелевской премии за переворот в науке, но как бы ты ни силился чего-то достигнуть, везде натыкался на стену – всё уже открыто, исчислено и доказано.

Шли годы, ты делал свои маленькие открытия и доклады, но они все были лишь дополнением к уже известным вещам. Но однажды ты пришел в гости к своему другу – археологу. Вы разговорились, и он поделился с тобой открытием: они ездили в Сиракузы, копать старые поселения и обнаружили под землей нишу, в которой чудом уцелели некоторые из чертежей Архимеда. В том числе и те, которые считались утеряными – над которыми он работал перед самой своей смертью. Говорят, что он почти открыл что-то грандиозное.

Ты с замиранием сердца выслушал рассказ, с радостью узнал, что экспедиция вернулась только вчера, и материалы еще не успели передать в Институт для изучения. Ты буквально умолил друга провести тебя в хранилище и показать эти чертежи. Сердце подсказывало тебе, что вот оно – твое долгожданное открытие. И оно не обмануло.

Всё в нашем мире имеет точку опоры. Любая экосистема может быть разрушена одним касанием: удали из леса правильное дерево или несколько – и лес умрет. Ударь по небъющемуся стеклу в нужную точку – и оно разлетится на мелкие осколки. Точка опоры – то, над чем работал Архимед. Ты понял это едва взглянув на чертежи. Но расчеты не были закончены, ты был уверен, что сможешь завершить их.

Несколько лет ты работал над уравнением, ты уговорил друга включить тебя, как консультанта в исследовательскую группу и получил неограниченный доступ к формулам и чертежам Архимеда. Остальные даже не поняли, какой клад попал им в руки. Занесли в реестр, как еще одну древность и оставили до поры. У тебя было сколько угодно времени, и вот наконец-то ты нашел.

Ты собрался в экспедицию один, взяв минимум вещей и никому не сказав, куда направляешься. Улетел рано утром и уже к вечеру был на месте – возле озера на Камчатке, в забытом людьми краю. Ты с улыбкой оглянулся, отхлебнул виски и еще раз перепроверил все формулы – ошибки быть не могло – это было то самое место. Точка опоры Земли. Воздействуя на эту местность, можно было изменить всю планету. Сделать ее такой, какой хочется. Уникальная возможность. Большая власть.

Ты сидел на берегу озера, пил виски и любовался закатом. Впереди была целая вечность, ты совершил свое открытие, вот только не был уверен, что им стоит с кем-то делиться.