Битвы на салфетках № 239. Голосование.

1

— Как это?

Наставник сделал вид, что не понял его вопроса.

— Ну, иногда я как бы вижу сон наяву и могу в нем совершать разные действия, почти как в нашем реальном мире. И еще — там, в этих снах, одни и те же обитатели, совсем не такие, как мы. Они меня, конечно, не видят и не слышат, но все время пугаются и орут, когда я пытаюсь до них дотронуться. А мой дедушка рассказывал, что однажды в молодости даже притащил одного такого в наш мир, но тот оказался уже неживым и дедушка отнес его обратно.

— Не морочь нам головы, Семнадцатый! Давным давно наукой доказано, что мы -единственные обитатели Мира, а эти глупые фантазии оставь для своего дедушки. Как это можно — притащить что-то из сна?!

— А это, видели?!

Семнадцатый гордо вытащил из рюкзачка какой-то продолговатый предмет и высоко поднял над головой, чтобы всем было видно. Более всего это походило на нижнюю конечность, но явно какого-то уродца. На ней совсем не было меха, она была до омерзения гладкая и вместо аккуратного копытца на стопе виднелось несколько отвратительных маленьких отростков. Судя по всему, ее просто вырвали из тела — на бледно-голубой коже тут и там виднелись пятна крови, а из огромной красной раны некрасиво торчала беловатая кость.

По классу пробежал восхищенный ропот воспитанников. 

— Я вообще-то хотел его, конечно, целиком вытащить, но наверное слишком сильно дернул…

Наставник подошел к Семнадцатому и забрал его трофей. Внимательно обнюхал, машинально облизнулся и сглотнул слюну.

— Ладно, заберешь потом, после уроков. А теперь, внимание, продолжим наше занятие!

***

«Какой талантливый все таки ребенок, этот Семнадцатый! В его возрасте — уже такие успехи...»

Наставнику стукнуло недавно двести, а он еще ни разу не пробовал человеческой крови.

2

С тех пор, как пропал брат, прошло более пятнадцати лет. Сколько мне тогда было? Двенадцать? Да, наверное. Было начало осени. Время, когда отопление еще не включили, а на улице уже похолодало. Время, когда плотно закутываешься в одеяло ночью, и совершенно не хочется из-под него вылезать по утрам. Зябко. Брат смеялся надо мной. Говорил, что я боюсь монстров под кроватью, поэтому так неохотно встаю. А мне просто было холодно. А брат, вдобавок ко всему, хвалился собственным бесстрашием перед монстрами и часто пугал меня. Поднявшись пораньше, Гриша тихо залезал ко мне под кровать, и когда я вставал, хватал меня за ногу. А потом вдруг исчез. Исчез навсегда, и никто не мог понять, как это произошло. 

Время шло, стирая из памяти большинство воспоминаний о Гришке. Кроме одного, самого главного. Каждый раз, укутываясь в одеяло, я вспоминал его смех. Тогда в детстве байки про монстров казались мне глупостью, казалось, что Гриша просто издевался надо мной. А после его исчезновения страх постепенно стал набирать силу. 

И вот опять осень. И эта осень особенная. Я наконец-то съехал от родителей и теперь живу один. И тот старый страх снова стал крепнуть. Мне двадцать восемь лет, но я, как маленький, боюсь вставать по ночам с кровати. Каждый раз ночной подъем превращается в борьбу логики и иррационального страха. Я ведь не знаю, что на самом деле случилось с братом. Не знаю, но предполагаю. И встаю, каждый раз зажмуривая глаза.

Я зажмурился и в этот раз. Самое смешное, что именно в этот раз в душе было щемящее чувство чего-то неизбежного. Пугающее чувство, но я все равно встал. Рука из-под кровати тут же ухватила меня за щиколотку. Рука была теплой, но по телу тут же пробежал холод. Это конец? Наверное. Хотелось вырваться, но я оцепенел. Мысли закрутились в голове. И что теперь? Возможно, там, куда утащит меня рука, я наконец-то встречу брата. Каково ему сейчас? 

Поток мыслей был прерван зловещим хохотом. Зловещим, но меня он не напугал. Наоборот, было в нем что-то близкое и родное. Я опомнился и воскликнул:

— Гриша?!

— Ага, — раздался довольный голос брата.

— Не может быть! Где ты пропадал все это время?!

— У, Лёшка, это такая история.

Я не мог поверить в происходящее:

— Так вылезай и расскажи! Я столько лет тебя не видел.

— Сейчас. Только не пугайся. Время меня не щадило.

Смотреть на него действительно было страшно. Лохматый, со шрамом в пол-лица, в какой-то странной самодельной одежде, но это все было не важно. Я все равно его узнал. Брат! Он вернулся. Теперь все будет иначе.

3

— Спи, доченька. Свет оставить?

— Мам, я уже большая, — высунулась Яла из-под края одеяла.

Как только мама ушла, Яла спустила пятку вниз. И тут же отдернула. Опять спустила и опять отдернула. Наконец за пятку схватила мохнатая рука, и Яла, визжа от счастья, свалилась под кровать.

— Привет, Йохху!

— Ты меня опять не испугалась, — проворчал Йохху. – Пощекотать тебя, что ли?

Пальцы прошлись по бокам Ялы, и она захихикала.

— Тише! – приставил Йохху коготь к зубастой пасти.

— А то мама услышит?

— Если бы только мама, — вздохнул Йохху. – Они уже знают.

Яла погрустнела. Она должна бояться Йохху, но он похож на медвежонка, грустного и доброго. Когда первый раз цапнул ее за пятку, а потом растерянно протянул: «Ты почему не боишься, я же чудовище?» — Яла только расхохоталась. Она видела чудовищ на картинках, Йохху – не такой! Он рассказывал ей сказки о своем мире. Семей у них нет, и вылупляются они из темноты и в темноту же уходят.

— Йоххи должны пугать людей, а не дружить с ними.

— А зачем пугать? Ты же мой друг! – прижалась Яла к Йохху.

Он внезапно откинул ее в угол:

— Не подходи!

Из темного угла комнаты вытянулись тени, и поднялся еще один йохху, но выше и больше.

— Так-так-так! Глупый йохх позабыл все правила? Йохх хочет быть изгнанным?

— Не подходи!

— Убей девчонку, и ты сможешь вернуться! Убей ее сам, или это сделаю я!

Они метнулись навстречу друг другу, закрутились одним страшным комком.

Наконец ее Йохху дернул за шею пришельца, тот дернулся и затих.

Йохху обернулся к Яле, выдохнул и упал на пол.

Яла подошла ближе. Тот дышал часто-часто, и черная длинная шерсть его была очень липкой.

— Йохху, не уходи, — прошептала Яла.

— Прощай, Яла.

— Йохху, а если очень попрошу тебя остаться? Поверь я, что ты злой, ты был бы злым. Но я верю в то, что ты хороший! И верю, что ты живой!

Йохху не ответил. И совсем перестал дышать…

*

— Ну разве можно спать на полу! – мама отодвинула шторы, и солнечный свет разогнал тени. – Да еще в обнимку с одеялом!

Яла быстро оглянулась, но ни Йохху, ни другого, страшного, не было в ее спальне.

— Собирайся быстрее! В больницу поедем!

— Куда?

— К Йолу. Он хоть и троюродный, но брат!

— Может, не стоит брать ее с собой? – показался в дверях отец.

— Да Йол как очнулся, так только о Яле и говорит! И как ее помнит? Странно, она же крошкой была!

— Как из комы вышел через пять лет, вот это странно. Аппарат уже отключать собрались. Никто не верил… В пятнадцать лет словно заново родился!

— Вот и плохо, что не верил. Яла, ну что ты плачешь? Живой он!

4

— Не уходи, — прошелестел Голос.

Я выдумывала Его одинокими ночами, обнимая подушку, которая еще хранила запах — запах моего шекспировского Ромео, моего угасшего друга, моей погибшей любви. Кто знает — не ушла бы я вслед за ним, если бы одной ночью под кроватью не послышался шорох, другой ночью — шепот, а следующей — Голос?

Подумать только: когда-то сумасшествие казалось мне страшнее смерти! Теперь же я знаю: ужаснее одиночества нет ничего. И плод моего воображения, подкроватный монстр, шепчущий мне ночами, доказывает это лучше всего.

— Не уходи…

Я не боюсь — нет, не боюсь! — просто не желаю заглядывать под кровать. Что случится со мной, если я увижу, что там ничего нет? Пока я верю, Он мой. Он нужен мне, а я нужна ему.

— Не уходи-и-и… — настойчиво повторил Голос.

Я улыбнулась и поднялась, накидывая сорочку.

Капля пота щекотно пробежала вдоль позвоночника, когда щиколотку обхватила Его рука. Я замерла, не в силах двинуться или даже опустить взгяд.

— Не уходи-и-и, моя Джулье-е-етта…

Ликующая дрожь охватила всё тело.

Больше я никогда не буду одинока.

5

— Ну что вы Демьян Вельзевулович грустить снова принялись? Неужто не рады подарку батюшки и матушек? Они уж всю Преисподню обползли, чтобы вам с подарком ко Дню Падшего Херувима угодить.

— Это скучная и страшная игрушка, Вампирина Родионовна!

— Ну уж страшная! Скажете тоже… Для пятьсотшестнадцатилетнего бесенка и страшная. Что же вас напугало?

— Я играл, как вы мне и говорили — в «цапки-царапки» с этими розовыми лепешками…

— Ну…

— Все неплохо было, только над кроваткой стал свет зажигаться, понимаете? Желтый противный свет, у меня внутри от него все потеплело…

— Ну, так и должно быть! Это же специально так, чтобы играть веселее было, вроде взаправду наверх вылез, понимаете?

— А потом эти лепешки вдруг исчезли!

— Тоже верно! Вы зря волнуетесь, такими игрушками и матушки ваши играли, и батюшка, да многие! Вы мне вот что скажите: розовые рожи под кровать уже заглядывали?

— Заглядывали. Отвратительные такие…

— Неужто никто не понравился на ком можно было бы прокатиться? Ну или порезвиться на худой конец.

— Куда же с ними кататься, если у них везде свет там? И потом, вы сами говорили, что наверх выползать опасно.

— Ну так это если самому, а верхом на человеческой душонке очень даже забавно и познавательно. Могли бы уже наверху гулять во-всю.

Бесенок помолчал виновато, а затем склонившись над одним из восьми ушей Вампирины Родионовны тихонько заговорил:

— Ну, вообще-то я гулял уже немножко, а потом убежал, я думал что вы ругать меня станете и матушкам расскажите…

Нянечка хохотнула.

— Дык я бы может и рассказала, да нечего! Но теперь-то я их порадую, всех троих! Выкладывайте!

— Ага — хрюкнул бесенок — только вы мне сперва ответьте: а эти, как вы их называете люди, они тоже так играют? Ну, как я? У них это тоже игра такая?

— А как же, Демьянушка! Все играют. Мы как будто игроки в разных командах. Соперники, почти. Ну полно-те, говорите уже где вас бог носил?

Демьянушка принялся рассекречиваться не обратив внимания на слово «почти».

— Ну, я это… — он достал из кармана надкушенное кадило.

— Ну дела! — Няня всплеснула тентаклями, — неужто и Бармалей с кадилом приходил? Ну, ничего, для первого раза и то хлеб.

— Он оказался самым сговорчивым — пожал плечами бесенок, — вот я и подумал…

— Подумал — это хорошо, только в следующий раз кого повеселей выбирайте, а то с «этими» еще прийдется встречаться, по службе, так сказать. Лучше уж кого поневинней да почище оседлать, поверьте моему черноблудному опыту.

6

Банальный конец у банальнишей саги — лишь ногу с кровати, вдруг лапы как краги хватают и тянут куда-то в пучину. И ветер оттуда, пронзающий спину, и крики о том, что пора выбираться. Банальный кошмар. Ох, над ним бы смеяться. Такие как раз для комедии глупой, где ходит мужик в странной кепке и с лупой. Но как же такое случилось в реале?! Давно эти лапы холодные ждали? Похоже, ответа и выхода нету. И с горя с'едаю большую конфету. О, чудо! Она — словно «Матрицы» ложка, меня возвращает в реальность немножко. Спасенье нашлось, и я снова в кровати. А фильмам кровавым решительно «ХВАТИТ!»

7

Это началось неожиданно и без видимых причин. А потом так же кончилось. Я даже не пытался понять, что это было. Кошмары были, кошмары прошли. Точка. Нас приняли в пионеры в фойе кинотеатра, в торжественной обстановке. Взяли клятву, а потом отправили смотреть кино. «Неуловимые мстители». Потом вожатая поручила забежать в школу и взять каждому домой на каникулы портрет в застекленной рамке. И портрет мне достался самый важный. Даже тошно вспомнить, что началось потом. Конечно, не из-за портрета. Причем тут портрет! Отец открыл дверь и застыл на пороге. Мне даже показалось, что он меня не узнал.

— Что это, сын?

— В школе ремонт, пионерское поручение.

— А-а-а… Неси тогда в свою комнату.

— На стену повесим?

— Э-э-э, да как тебе сказать. А если упадет, стекло вдрызг! Поставь к стенке за швейную машинку.

Так я и сделал. Ночью я проснулся от нестерпимого желания пройтись. Подскочив в постели, приготовился спустить ноги и нашарить впотьмах тапочки. Но тут невыносимый ужас охватил меня. Возникло чувство, что стоит мне только коснуться пола, как из-под кровати высунется чья-то мохнатая лапа и схватит меня за ногу! С трудом пересилив страх, я сорвался с кровати и добежал до выключателя у двери. Вспыхнул свет, но я, без оглядки, вылетел из комнаты. Потом бродил по квартире, как неприкаянный. Из спальни родителей доносилось их мерное сонное дыхание. Свет горел только в моей комнате, да и темноты я никогда не боялся, но вот поди ж ты! Улегся в гостиной на тахте и задремал, презирая самого себя.

На следующую ночь повторилось то же самое. К концу недели неподвластный доводам рассудка первобытный ужас стал моим неизменным ночным гостем. Задолго до наступления сумерек накатывала тоска. Носиться по улицам, играть в казаки-разбойники, лететь вдоль проспекта на велике наперегонки с ветром и даже драться, мне было нипочем. Но стоило солнцу начать клониться к горизонту, я терял покой. Приехала бабушка, и пока я сидел у телевизора они с отцом в кухне пили чай. И я услышал краем уха странный разговор.

— Саша, там, у мальчика в комнате.

— Мама, не надо.

— Но он же неупокоенный до сих пор.

— Вздор.

Я поразмыслил над словами бабушки и пошел в свою комнату. Понимая, что я поступаю нехорошо, и мой поступок одобрить нельзя, я все же повернул портрет лицом к стене.

Ночью я спал в своей комнате. Назло всем страхам и кошмарам. И они вдруг ушли. Не стал я тогда доискиваться причин. И теперь не стану. Кошмары были, кошмары прошли. Точка. Тhe end.

8

Ольга до хруста потянулась всем телом, громко чихнула и блаженно улыбнулась – утро обещало быть добрым. Свесив ноги с кровати, она картинно наморщила лоб, пытаясь вспомнить, как вчера добралась до дома, но так и не смогла. Вечер пятницы она начала проводить с Зинкой в кабаке «Три поросенка», а вот продолжение уже возникало обрывками. И голова ни капли не болит – вот что значит здоровый дух в здоровом теле! Ольга потянулась к мобильнику, чтобы позвонить Зинке, и в этот момент почувствовала, как чья-то рука схватила ее за ногу. Она замерла, улыбнулась, и погладила эту теплую, пушистую руку.

— Алик, вылезай! Я знала, что ты будешь просить прощения каким-нибудь оригинальным способом. Но три дня воздержания, которые ты мне устроил, придется искуплять на кровати, а не под ней!

— Встань, умоляю! — раздался из-под кровати низкий голос, и он принадлежал не Алику…

Ольга вскрикнула, вскочила, и отбежала в сторону. Теперь она уже с интересом наблюдала за безвольной рукой.

— Ты кто и как сюда попал?

Рука зашевелилась, показалась вторая. Медленно, цепляясь огромными острыми когтями за линолеум, из-под кровати выбралось нечто худое и горилообразное, поросшее с ног до головы густой черной шерстью.

— Я демон Козлариус, воплотился под этой кроватью, чтобы согласно нашему древнему обычаю, провести ночь под девой Ольгой и попытаться забрать ее душу. Но, похоже ты забрала мою, — демон беспомощно развел руками и с трепетом посмотрел на Ольгу, которая грозно возвышалась на ним, хмуро уперев руки в боки.

— Да откуда у вас душа, чего брешешь?.. Коз…Ахахаха… Козленочек!

Демон совсем поник.

— Есть у нас душа, только она темная. И сейчас… я уже не могу вернуться домой – застрял в вашем мире.

— И как же это я забрала твою душу?

— Как только ты проснулась, я почувствовал громкий и мощный духовный удар и… все — моя душа отлетела…

— Так, козленочек!..

Ольга подошла к демону и придирчиво его осмотрела. Конечно не красавец… Но по пьяне с Аликом можно запросто спутать…

— Ты попал – понимаешь?! Душу мою захотел? Это ведь не хрен собачий — теперь отрабатывать будешь!.. Ща, мы с тобой вискарика на кухне вмажем, а потом… Хотя нет, вискарик подождет… Ты хоть представляешь, что такое три дня воздержания для здоровой, молодой женщины? Да ни черта ты не представляешь! В баню Алика…

Ольга повела бюстом и откинула демона на кровать.

— Может и к лучшему, что твоя душа уже «того» – больше отлетать нечему. Теперь не засачкуешь!

Она плотоядно улыбнулась и накрыла демона всеми своими сто пятьюдесятью килограммами…

9

Юной выпускницей я попала на практику в офис, да так и осталась там работать. Три заботливые тетушки-коллеги кормили меня тортиками и вязали носки. В глубине души я была счастлива.

Со временем тетушек сократили под благовидным предлогом. Приходили новые люди, но не удерживались на месте со скромной офисной зарплатой.

Больше года я тянула объем работы всего отдела. Начальником поставили молодого человека, на любой вопрос отвечающего: «Вам поручили, вы и делайте». А тут еще один из новых работников оказался нечист на руку, и посыпались проверки и вызовы в суд.

Вечером, приходя в свою квартирку на первом этаже девятиэтажки, я садилась и сидела сиднем на кухне минут сорок. Как это раньше я умудрялась слушать музыку, читать перед сном, болтать по скайпу?

Однажды вечером я обратила внимание на пятна в воздухе, не явные, почти прозрачные. Когда я была маленькой, отец любил показывать забавные фокусы, например такой – смотришь на предмет, не моргая, считаешь до ста, а потом переводишь взгляд на светлую стену и видишь там тот же предмет, но другого цвета. В школе нам объясняли механизм подобного обмана зрения усталостью каких-то колбочек в глазу.

На следующий день на кухне я увидела пятна вновь. Их было довольно много, а одно было значительно темнее других, почти черным и рыхлым, как комок шерсти. Я перевела на него взгляд – видение исчезло, но не пропало, а метнулось за пределы моего обозримого пространства. По спине пробежал холодок.

Проснувшись ночью, мне показалось, что мое одеяло кто-то трогает. Забыв ужаснуться, я натянула одеяло на голову и снова закрыла глаза…

Утром за кофе подумала, а, допустим, существуют темные пятна, и что тогда они из себя представляют? Это антиподы радости? Кусочки усталости?

Если бытие нейтрально, и из него выделяется добро, где-то, должно быть, накапливается оставшееся зло. Я, как предельно уставшая колбочка, вижу его там, где никто не видит. А не агрессивно ли «темное» к человеку? Меня замутило.

На работе начальник спросил, хорошо ли я себя чувствую и отправил домой. У меня кружилась голова, я прилегла.

Проснулась я, когда за окном уже стемнело. «Усталость» черным потоком лилась на меня с верхних этажей сквозь потолок. Темные крупные капли на кровати собирались в лужу. Мне показалось, что они объединяются, подобно ртути, в нечто большее, длиннолапое…

Я шевельнулась, и лужа в мгновение ока «стекла» под кровать. Прислушавшись, я решила включить свет и робко поставила ногу на пол…

10

***

Ты куда? Думал, под одеяло улёгся, с головой накрылся – и всё? Думал, твоя работа тебя здесь не найдёт? Ошибаешься, милок. Я тебе не волк, я от тебя не то что в лес не убегу, я тебя ни днём, ни ночью в покое не оставлю. Чего я страшная такая, чешуя да когти? Так ничего удивительного… как ты к работе, так и работа к тебе. Что? В поте лица? Не покладая рук? Ага, как же, поверила. Мне-то хоть не заливай. Не прикладая, так точнее будет. Как вы всей конторой меня туда-сюда шпыняете, а? «Работа-работа, пошла на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого». Я уж молчу, что среди вас ни Федота, ни Якова, потому и делать меня некому, кроме как всякому. Оттого и вид у меня такой, а ты что подумал? И отмазки твои одна другой гнилее. «От работы кони дохнут». Тоже мне, конь нашёлся. В пальто. Коней ты только кидать мастак. «Трудно любить работу, если тебя ненавидит зарплата». А кто тебе сказал, что любовь – это легко? Вот из-за таких, как ты, мне ничего не остаётся, как только дураков любить. Бескорыстно, ага. Зато и они со мной бескорыстно, не то что ты: «Да за такие деньги я не то что работать, я ещё немножко вредить должен». Можно подумать, ты сейчас не вредишь. «Немножко», ха-ха два раза. Ещё и зубы скалишь: «Работа не член, стояла и стоять будет». Так вот, милок, если я и правда встану, то ты ляжешь. То есть, конечно, наоборот: если ты ляжешь и будешь так вот лежать бревном, то я точно встану. Но во весь рост тебе меня лучше не видеть, а то вообще от ужаса удар хватит. Хотя, по-хорошему, это я тебя бояться должна, потому как дело мастера боится. Вот то-то и оно, что мастера. Или даже – Мастера. А не тебя, тля офисная. 

Что, зеваем? «Если хочется работать — ляг, поспи, и всё пройдёт», да? Заявиться к тебе во сне, что ли? Ага-а, испугался! Ладно, так уж и быть, отдыхай. Завтра встретимся. Был бы человек, а работа найдётся. Чего? Страшно ко мне подойти? Да-а, тяжко тому жить, кто от работы бежит. Ну ничего, глаза боятся – руки делают. И вообще, я, может, на самом деле белая и пушистая.