Разбор по-мастерски №56. Итоги

Начнем с самого начала. То бишь, с названия. «Малютка жизнь» да еще с эпиграфом. Символично, не спорю, но как-то слабовато связано с содержанием. Если в тексте мистика, философия и человек, то в названии сплошное самоосознание.

Уже с самого начала автор вываливает на нас множество интересных метафор, которые могут восприниматься (да что там могут, воспринимаются) сложновато для понимания. Это уже не проза, а поэзия, «колючее молчание» — никак нельзя отнести к обычному описанию. Образы, образы везде. С одной стороны, такое насыщение усиливает эффект, с другой, затрудняет восприятие. Но это уже субъективно, кому-то нравится, кому-то нет.

Царапающие фразы вроде «… героического, даже мужицкого и простонародного» ставят на одну планку столь разнородные понятия. И по тексту таких сочетаний стоит много. Возможно, столь нарочитая небрежность в обращении со словом была задумана автором изначально, для создания эффекта стихотворения, что-то вроде Блока или Маяковского с их объединением разнородных вещей в одном предложении.

Но оставим впечатления на потом и вернемся непосредственно к тексту. Начало рассказа пронизано холодом. Колючая тишина, холодный взгляд, «студенистый» цвет, телогрейка. Всё описание толкает на противопоставление «лед и пламя», противоречие, конфликт. Казалось бы, из такого начала вполне логично должно было бы появиться появление героев в стиле «Онегин – Ленский», но нет. Главные начальные персонажи совершенно не такие. Данила и ГГ (Леонид Барков) не несут в себе жесткого антагонизма. Они, хоть и похожие, но разные. Не может у них возникнуть идейного конфликта, потому что нет общих точек пересечения для возникновения разногласий. Они живут в разных Вселенных, изредка пересекаясь в сфере образов. Только художественная восприятие и некоторая сентиментальность позволяют им быть близкими приятелями. Случайных друзей у таких людей быть не может. Все окружающие остаются на некотором эмоциональном отдалении и внутрь их не пустят.

Именно эта схожесть и позволила ввести в повествование нового действующего персонажа – монстра, который выпивает из города все соки. И тут автор не дает однозначного ответа, что же это за монстр, только намеками обозначая, что за этим скрывается и оккупационная армия, и что-то незримое, что живет в городе. Читатель сам может дополнить эту недостающую информацию или просто пройти мимо, оставив это под грифом «чего-то тут автор накрутил». Оба варианта не мешают читать дальше, но влияют на восприятие вложенных смыслов.

Позволю себе некоторое личное мнение. Умение писать «многослойно» – редкость, тут нужен или талант или долгий и кропотливый труд по определению мыслей и чувств читателя. Как в «Алисе…», кто-то видит забавную сказку, кто-то библию с описанием всего мироздания.

Обнаруженные мною смыслы довольно неоднозначны, первый – мистический, главный, восприятие человека сквозь призму столкновения с чем-то нереальным, запредельным, околочувственным, второй – реальный, история про бойца, который взял к себе ребенка из разрушенного войной города. Малая реалистичность событий не дала развернуться второму смыслу, и оставила его на уровне черновика-наброска истории.

От чудовища переходим к городу. Образы города и чудовища неразрывно связаны и проходят от начала и до конца. Наиболее концентрированным образ города предстает в замке. Сосредоточение грустной истории, человеческих страстей и неизбежного проклятия, которое должно быть разрушено по заветам строителей любого нового общества, который «весь мир насилья мы разрушим…».

Трагизм жизни в дальнейшем показан через историю про Исашку, который был и умер, после чего возвращался во сне. Наверняка и в этом кусочке текста должен скрываться какой-то образ, но я его разглядеть не смог, только нашел настроение лирическо-мистическое настроение.

Дальнейшее развитие сюжет получил в беседе работника музея и ГГ. Это один из самых замечательных отрывков. Именно в нем получилось показать не какие-то функции, а людей, которые по-человечески реагируют на обстоятельства, беседуют, имеют привычки, что-то недоговаривают, испытывают эмоции, прячут свою бедность. Будь весь рассказ написан в таком стиле, это было бы великолепно. В рассказе всё снова возвращается к   замку, где читателю и рассказывается о его судьбе и жизни и смерти его обитателей.

В нарушение житейской логики, но вполне в духе рассказа, ГГ снова отправляется к развалинам, где встречает Сашку. Символичное пересечение основных действующих лиц (кроме Даниила) в одном месте. Чудовище-война, город-замок, ГГ и последствия столкновения в лице сироты, который пришел на это место в поисках ответа на вопрос «Что делать?».

Автор гуманен и заканчивает историю хэппи-эндом с налетом некой грустинки. Усыновление, окончание войны, возвращение на место, где было побеждено чудовище. Всё возвращается на круги своя, круг замыкается, но герои уже не те и история, будь она продолжена, продолжилась бы не по накатанному, а по спирали.

Я говорил выше, что название рассказа никак не отражает содержание. Автор придумал что-то лирично-пафосное, влепил эпиграф, а получилось, простите, что корове седло. Автор, не обижайтесь, пожалуйста, я иногда употребляю сравнения слегка грубые, но это чтобы до человека дошло. А то начинают размазывать слащаво, и автор останавливается в своем собственном восприятии.

Теперь по теме. Фоном сюжета о замке вы взяли войну. И еще добавили линию друга ГГ. Простите, но друг с замком никак не связаны. Если вы хотели показать замок, то фон, я считаю, должен остаться фоном, а вы показываете усиление войны через историю брата друга. Сначала у вас, именно замок выступает фоном на войне. Действие военное, а призрак замка, как усиление. Тем более звучит фраза про кракена. Потом госпиталь и опять друг. А затем — бац… и линия замка с историей про императора. Ваш рассказ стал напоминать несмазанную карусель. Ладно. Идем дальше. ГГ встречает Сашка. Замок забыт, друг упоминается вскользь.

Окончание скомканное. Линия замка закрыта, друг с Сашком в двух словах. Карусель остановилась.

Усиления через мелочи и сравнительные поэтические фразы (по Бородцу), на мой взгляд, только добавляют скрипа в карусели. По этому и текст получается колючий, да еще и с множеством мелких погрешностей. Читать его очень тяжело. Я так и не понял, о чем вы хотели сказать. О войне? О замке? О людях на войне? Что люди остаются людьми даже на войне? Тыкаете растопыренной пятерней, вместо того чтобы стукнуть кулаком.

Думаю, не стоит показывать какие либо архитектурные и исторические излияния через призму военных действий. Предположим, уберите развернутую историю про императора и замок, просто скользните по ней в словах командира, а старик посетует, как детям тяжело, они остались сиротами и т.д. У войны, Автор, своя лирика. На ней человек черствеет до состояния холодного камня, иначе он просто пушечное мясо.(образно)

Что касается персонажей, то гармонично получился только старик. Но это мой взгляд. Друг ГГ — Данила, простите, не тянет. Несмотря на «студенистые» глаза и телогрейку. Барков раскрывается только действием в окончании, и интересом к историческому наследию.

И последнее. Я не согласен с Бородцом, что не нужно упираться в матчасть. Да, сильно упираться не нужно. Если это фантастика или фэнтези. Но, если реальные события, матчасть не упоминается вообще или упоминается грамотно. Это также, как в сериалах о ВОВ. События 1941-ого года, а на экране танк Т-90. Будете такой сериал смотреть?

Попробую, чем черт не шутит. Мош это и не особенно важно, но…

Поехали.

«Нашему отряду удалось попасть в город по единственной дороге, не занятой оккупантами»

Пишу читая сразу текст, поэтому, возможно, там дальше будет понятны некоторые моменты, которые слегка не понятны в начале. Вот в первом же предложении возникает вопрос — почему город оккупирован, а вот одна дорога вроде как вход. Это, можно расценить, не читая дальше, что это ловушка. Ну, ладно, посмотрим что там дальше.

«Данила шел впереди. Я увидел его напряженную спину, фигура в мешковатой телогрейке показалась нереальной. Да, было что-то несовместимое. Не сходились в одной точке, гармонично соседствуя, солдат и Данила.»

Здесь не совсем понятно построение — Если -Данила шел, то я не Увидел, Показалась, а Я видел, мне казалась. Более того, как можно видеть напряженную спину в мешковатой телогрейке? А, в чем выражается несовместимое? Не сходяшееся в одной точке? Ведь фигура в мешковатой телогрейке и есть солдат Данила.

«Знаю, в его внешности никто бы не обнаружил героического, даже мужицкого и простонародного. Тонкое худое и вытянутое лицо с изящными аристократическими чертами. Студенисто-серые глаза — вот, что привлекло внимание, когда я впервые его увидел. Взгляд легкий, теплый и в то же время печальный и ледяной.»

"«Знаю, в его внешности никто бы не обнаружил героического, даже мужицкого и простонародного.» А откуда такая уверенность? Внешность обманчива.

«Тонкое худое и вытянутое лицо с изящными аристократическими чертами.» Ну и что? Истирия знавала несть числа героев именно с такими аристократическими чертами лица.

" Студенисто-серые глаза — вот, что привлекло внимание, когда я впервые его увидел. Взгляд легкий, теплый и в то же время печальный и ледяной." Автор играя в слова пытается совместить не совместимое: огненно-холодное, или ослепительно-черное. Возможно, в разных ситуациях они были разными от лёгкого и тёплого до печально ледяных. Но, автору виднее.

" Данила сосредоточено слушал и кивал, понимая и сожалея, что не увидит тех красот. Он никогда не был в городе, но даже сейчас, когда большая часть строений обезлюдила и архитектура, казалось, замерла и сжалась в ожидании очередного налета авиации, можно было представить величие громад в мирное время."

Как мне показалось, предложение не совсем согласовано от — Он никогда… Может попробуем как-то иначе?

«И не смотря на то что он не был здесь никогда, на то что большая часть города обезлюдела, на как-будто замершую и сжавшуюся архитектуру в ожидании очередного налёта авиации он, тем не менее, мог все же, наверное, представить себе величие этих громад в мирное время.» Ну или что-то в этом роде."

«Мы шли молча, неся на своих плечах груз чужих жизней. Мы почувствовали тишину ночного города, его молчаливое сопротивление смерти, и тут я вспомнил, как друг однажды обмолвился:»

Красиво, черт возьми… нести на плечах груз чужих жизней. Особенно учитывая, что и у оккупантов тоже на плечах мозоли. Но, это так, к слову. Хотя, не знаю, вряд ли такие красивости приходят на ум в такой обстаноке.

Ну, да ладно, мало ли? А вот дальше в седующем предложении, идёт повтор — " Мы почувствовали тишину ночного города," ведь в начале сказано уже было — «Нашему отряду удалось попасть в город по единственной дороге, не занятой оккупантами.

Уже спустилась морозная ночь, и колючее белое молчание звезд зависло над нами. „

“— Ты знаешь, город окружен щупальцами монстра. Они высасывают из него все соки.

Я согласился, поняв, кого он назвал монстром. Конечно, имелась в виду оккупационная армия. Я так ему и сказал.

— И да, и нет, — осторожно шепнул Данила. — Это чудовище реально прячется в городе. Просто его не видят.»

М-да, уж… с этим монстром что-то не так. Если город окружен, значит зверюга снаружи. Если он внутри, значит его никто не видит. Чо я не мудрый мудрец, а? Ну, да ладно… город-монстр-город изнывают строения улицы и дома в смертельной истоме нежась высасывая сам себя в пустых глазницах окон в зеркале темноты щупальца монстра млеют в белом молчаньи звёзд.

«И в эту темноту ворвалось инородное тело. Вначале я не понял что, но, спустя мгновение, все стало ясным. Самолет оккупантов. Черный хрусталь неба пересекли прожекторы. Где-то заухало и завыло.»

Сами себе оккупанты вызвали свой самолёт долго строчили пушки звёзды кололись в ответ. Черный хрусталь не вынес трещинами пав с небес ухнуло и завыло всё стало ясным… ложись!

«Уже в силу привычки мы рассеялись. Решили не кучковаться, чтобы одним ударом с воздуха не возможно было уничтожить отряд.

Я не особо понимал в темноте, где можно скрыться. Побежал наугад в строение, примыкавшее к высокому куполообразному зданию. Нудящий гул затих, но это только временная передышка. Самолет пошел на разворот. Когда он подлетел вновь, я оказался в нише. Воздух разорвался, будто ткань. Лево и право, верх и низ смешались. Мир прекратил свое существование, и в короткой тишине показалось, что я стою на пороге смерти.»

Оооо как, а? Завистью источаю себя через яд возрождаясь как прежде.

И так, темнота, самолёт, разрушенный город, отряд где-то там. Город весь занят оккупантами кроме одной дороги. Как мог пилот увидеть в темноте где свои оккупанты а где чужие? Ясное дело не мог видеть но задание уничтожить там где-то в городе. Чо делать? Правильно! Мочи всех и своих тоже. Тем более что попал паразит всё же в наших. Подбросил к черте у порога там Смерть за порогом стоит костлявые рученьки нежно косу прижимают к груди…

«Но опять все пришло в движение. Открыл дверь. Гул вгрызся в мозг. Двигаться дальше я не смог. Проход оказался закрытым вращающимися шестернями и дисками. Они гудели и свистели. И вновь порвалась то ли ткань, то ли воздух взрезался взрывом, но передо мной заколыхались обрывки темной материи. Я машинально раздвинул их и уперся взглядом в пустые красные глаза зверя. Его пасть с множеством зубов раскрылась, а челюсти выдвинулись вперед, уродуя и без того отвратительную морду. Он попытался схватить меня, затащить в свой мир, но челюсти беспомощно клацнули, и зверь исчез. Настала темнота. Я потерял сознание и очнулся в госпитале»

Просто блеск!!! Снимаю шляпу.

"— А про императора Борислава I слышали?

— Его убили заговорщики в одну из апрельских ночей.

Чего-то не хватает, как мне показалось. В одну из ночей он мог, например, подвернуть ногу. В данном случае это уже не одна из, а последняя апрельская ночь. Да и год этой одной апрельской ночи?

"— И как же я забыл… Конечно, Бориславский замок, ну да. Я его и не узнал."

Хотел поумничать и сказать, что, мол он и не мог его не увидеть не узнать, но… доктор меня опередил " Вы не узнали строение — не удивительно. Темно было." Вопрос — зачем? Эххх кабы знать бы не спрашивал бы. Но, закралась таки мыслишка о замке. Ну не мог сей колосс быть среди города. Ну… не знаю почему. Ему быть бы на возвышенности, окруженным высокими стенами, рвом, подвесным мостом, ну… что там ещё нужно для узнавания замка? Хотя, Бог его знает.

«Что я знал о нем? Он — солдат. Он сопровождает колонны жизни в оккупированный город по единственной дороге, которую не удалось захватить врагам.»

Здасьте, Вам приехали… Чо то я начинаю путаться. Так оккупанты где? Если оккупированый оккупантами город, то оккупанты внутри города. Если сопровождает колонны жизни в город по единственной дороге, которую не удалось захватить врагам, то это не оккупированный уже город а — осаждённый вражиной. Я ничо не путаю? Хотя, какая разница? Враги кругом они везде и в небе и земля для них они идут они придут чтоб в землю лечь навечно они нужны ну как без них без них нам не узнать героев.

"— Думаю, когда конвой пойдет из города, меня выпишут."

Опять куда-то заносит. Странный город… Туда-сюда ходют конвои под ночным покровом.

«Затем грохот — человек тяжело спустился по ступенькам.»

Это как? Может под грохотом звук открывающегося замка? А то — Человек с грохотом спустился по ступенькам.

«Клочки седых волос выбивались из-под шапки, на лице — трехдневная щетина. Карие глаза показались не выспавшимися»

Так, как определяется трёхдневная щетина? И нужно ли упоминать о днях? Вообще-то рос волос на лице у каждого индивидуален. У нас в армии был прапощик, так он брился два раза на день. А старшина раз в неделю. Не выспавшиеся глаза тоже не совсем верное построение. Может воспалённые от недосыпания? Или ещё как?

«И тут, будто кто-то кольнул меня.»

Не знаю… как-то не звучит, штоле.

«В той книги на сто тридцать четвертой странице кроме снимков была схема расположения Данииловского замка, и я решил свернуть с привычного маршрута. Меня почему-то потянуло туда. Улица, на которой располагалось историческое здание, уходила под гору, и в конце спуска я заметил замок»

В той книгЕ, наверное. Далее не даётся схема расположения замка — где? В городе, наверное. Или план города с обозначением расположения замка. Ну, и я раньше упоминал, что замок не может быть ни среди зданий ни тем более в низине. Скорее на горе, а не под горой. Иначе он теряет свое основное предназначение.

«Сферообразный купол его зиял дырой, словно человеческий череп, пробитый крупнокалиберной пулей.»

Нет… сравнение не реальное. А почему пуля крупнокалиберная? Не знаю что осталось бы от черепа попади в него крупнокалиберная пуля. Скорее всего череп был бы одной огромной дырой, если от него вообще что-либо осталось бы.

«Мальчик встал и вперил в меня черные угольки испитых глаз.»

Как понимать — испитые глаза?

В общем рассказ понравился. Хотя… поработать бы над мелочами.

Рассказ в декорациях Великой Отечественной.

Лирическое отступление.

Тема непростая. Я на тему ВОВ не пишу: подозреваю, что ничего выше уровня школьного сочинения не получится. Кроме того, Великая Отечественная все больше становится священной коровой, которую не трожь.

Конец лирического отступления.

Первое, что отпугивает от рассказа — неудачный диалог про предчувствие. «Ну не говорят так люди!» — вопиет во мне злобный гном. Ладно… Допустим.

Второе, что отпугивает — метафора про «чудище, высасывающее соки из города». Здесь я вообще чуть не бросил читать, потому что преисполнился подозрением, что меня сейчас будут кормить чем-то в духе «Первого Отряда». (Не считаю, кстати, что мультик так уж плох, но… но, но, но.) Продолжение разговора двух героев только укрепило меня в этом подозрении.

Не оправдалось. Это хорошо.

Налет авиации, Зверь, госпиталь… Налет описан изрубленными в щепу предложениями, что мешает страшно. Разговор с доктором тоже на удивление неживой. «Его убили заговорщики в одну из апрельских ночей» — так и хочется сказать: «К черту подробности — город какой?!»… то есть, конечно, «В каком году?», но про город тоже интересно.

Вот. Дальше, когда Данила приходит в госпиталь и рассказывает сон про брата — вот тут рассказ, собственно, и начинается. Такое ощущение, что автор разогнался и начал работать, черт подери! То есть, да, и тут есть что править, но история становится интересной. Может быть, потому, что происходящее там автору ближе? Может, ему следовало бы избавиться от первой — догоспитальной — части.

Так… что я еще забыл? Герои… Собственно главного героя почти не видно. А неплохо был бы его показать. Возраст, например… (Фраза про «апрельские ночи» намекает на какого-то мечтательного студиозуса, но это так, домыслы.) Потом, такое ощущение, что он совсем зеленый и необстрелянный новобранец/ополченец (нужное подчеркнуть). Вопреки некоторым его словам («в силу привычки», например). Не очень ясно, как и чем он связан с городом (он ведь рассказывает приятелю о городе, хотя вроде и не местный).

Остальные герои есть и, пожалуй, неплохи (начиная, опять же, с госпиталя).

Финал — хороший. Собственно, становится ясно, зачем автору понадобился Данила. Хотя… есть ли особое значение в том, что его и замок зовут одинаково, я не очень понял… наверное, есть.

Название… Название бы поменять. Не отражает. То есть, наверняка автор думал, слова подбирал, но на мой читательский взгляд — не отражает, и все тут. Эпиграф тоже лучше убрать, и вот почему: на данный момент он или забывается от слова совсем, или начинает вдруг перевешивать все остальное произведение. (В этом вообще опасность эпиграфа — он может оказаться сильнее того, что предваряет.)

Еще два минуса. Первый — это все-таки язык. То избыток красивостей, то щепки.

Второй — некоторая стерильность рассказа, не доходящая (к счастью) до уровня глянца. Но окруженный (оккупированный) город — это должно быть страшно, особенно для человека, еще не успевшего должным образом очерстветь…

Итого. Конечно, рассказ требует переработки. Язык — раз, главный герой — два. Может быть, чуть определиться с тем, зачем в рассказе мистическая составляющая.

Ну, или писать на ту же тему, но уже другое, если желания «спасать» нет.

Отдельно замечу, что из этого можно сделать приличный детский рассказ, если постараться.

Не оживить «Малютку жизнь»

По законам жанра рецензент должен сначала похвалить произведение, а уж потом перейти к выявлению недостатков. Очень хотелось бы соответствовать этой литературной традиции, но в данном случае не получается. Я не нашел, за что можно похвалить рассказ Евгения Пышкина «Малютка жизнь». Ощущение авторской беспомощности возникает с первых же предложений. Еще задолго до того, как дело дошло до разбора сюжета и анализа использования изобразительных средств, у меня возникло понимание, что рассказ не состоялся. Однако, преодолев стилистические и логические нестыковки, я дочитал произведение до конца. Поэтому разговор пойдет не только проблемах языка.

Существуют различные мнения по поводу того, обязательно ли в рассказе должна присутствовать сюжетная линия. Наверное, это зависит от задачи, поставленной автором. Но вот конфликт – психологический ли, межличностный — должен быть обязательно. Иначе о чем тогда рассказывать? В работе Евгения ни сюжета, ни конфликта я не увидел. А что увидел?

Увидел несколько разрозненных, не связанных между собой частей, очень условно объединенных темой «Данииловский замок». Впрочем, единение это весьма формально, мы можем говорить о нем лишь потому, что замок упоминается в большинстве из этих фрагментов. Автор, правда, намекает читателю на некий мистический смысл этого образа, однако, похоже, и сам не представляет, в чем этот смысл заключается.

Я так и не понял, зачем собраны в одно целое и обозначены как рассказ фрагменты о продовольственном конвое, мальчике Исашке, видении главного героя, историке Иване Арсеньевиче, сироте Сашке, легенда о Данииловском замке. Конечно, это не значит, что автор не вкладывал в свое произведение никакой идеи, не значит, что он не пытался намекать читателю, отражая в своих иносказаниях исторические параллели.

Первая аллюзия, с которой читатель сталкивается с первых строк рассказа, связана с блокадой Ленинграда и Дорогой жизни в осажденный город. Это, конечно, зыбкая аналогия, неточная, но она явно присутствует. В таком случае следующий намек на город Петра — Данииловский замок, который можно представить как литературный аналог Михайловского замка, а Борислава Первого в силу этого соотнести с Павлом Первым. Тем более, что читателю дана подсказка в виде шарфа, которым были задушены оба императора. Во всяком случае, такая версия относительно гибели Павла существует. Правда, автор тут непоследователен. Словно бы испугавшись, что читатель именно так и подумает, он два раза (без надобности для развития действия) сообщает, что убит был Борислав в апреле. Исторический Павел погиб в марте. Но после этого «шага назад» делается еще «несколько шагов вперед» — аллюзии на Михайловский замок продолжаются: и литературный, и реальный замки были построены по инициативе и при деятельном участии императора, в обоих замках после гибели монарха никто из представителей августейших фамилий не селился. Да и названия замков, как реального, так и литературного, связаны с религиозными персонажами. Михайловского – с признаваемым церковью архангелом Михаилом, Данииловского – с вымышленным автором рассказа архангелом Даниилом. Здесь, кстати, нужно отметить неточность, допущенную автором. Он пишет «Император Борислав воздвиг его (замок) в честь архангела Даниила». Но замки не возводятся в честь прославляемых церковью персон. Храмы – да. Михайловский замок, если уж быть точными, назывался так не в честь архангела Михаила, а по той причине, что на его территории была церковь св. Михаила. Поэтому правильней сказать, что он не назывался так, а его так называли. Наименование это неофициальное, бытовавшее в разговорном просторечье.

Но зачем автору эта многоплановая аналогия Петербург-Ленинград? Намек на некий образ мистического чудовища, обитающего в замке, только увеличил мое недоумение по этому поводу.

Если освободить повествование от случайного, то остаются два сюжета, которые можно было бы как-то соединить и принять за основу рассказа. Это судьба двух мальчиков – умершего и спасенного главным героем. Но кроме возраста персонажей нет в этих эпизодах ничего общего. Незатейливая история о сироте, вывезенном из вроде бы как блокированного города, в который, тем не менее, без риска для жизни входят и из которого так же свободно выходят люди, и идиллическое повествование о четырехлетнем неслухе, назло всем не надевавшем рубашки, не связаны ни по теме, ни технически. Можно было бы расценить второй сюжет, как развитие первого, если бы не Леня, а Даниил, потерявший брата, усыновил мальчика. Прием избитый, но хотя бы логически обоснованный. Без этого Даниил вообще оказывается в рассказе лишним. Как, впрочем, и многие другие: врач, историк, командир, спрут, Борислав. Убери любого, и читатель не заметит «потери бойца». Хотя, как мне кажется, автор имел на Даниила особые виды. Описывая его внешность и поведение, он как бы намекает, что парень этот «не от мира сего». Недаром же название замка Борислава и имя странноватого товарища главного героя созвучны. Но даже если и было автором задумано воплощение архангела в человеческую плоть, то реинкарнация ему не удалась. В конце концов Даниил куда-то тихонько исчез, так ничего и не сделав полезного для рассказа.

По сути дела, в рассказе только два персонажа, подталкивающие развитие действия: Леонид и Сашка. Но и эта линия лишь нечетко обозначена и литературно не обработана. Тема детей-сирот в литературе разрабатывалась очень активно, потому каждое новое ее использование требует большого умения или сильного эмоционального впечатления, которое поможет автору написать так, что это затронет читателя.

Ну а теперь о логических и стилистических неточностях, которые с первых строк дали понять, что рассказ не состоится. Продовольственный конвой идет в блокированный город. Однако кроме мороза и зловещей тишины, ему ничего не препятствует. А где, собственно, враг? Почему он не перерезал эту дорогу? Нет ответа. Дальше – больше. Оказывается, бойцы несут продовольствие на себе. «Мы шли молча, неся на своих плечах груз чужих жизней». Неуклюжая попытка красивости, но я сейчас не об этом. Сколько продуктов можно принести в вещмешках? Дай бог, чтобы самим хватило не умереть с голоду по дороге. А уж поддержать многомиллионный город… Но ни о каком транспорте в рассказе и слова нет. Более того, отсутствие транспорта подчеркивается тем, что главный персонаж видит перед собой «напряженную спину, фигуру в мешковатой телогрейке» идущего впереди товарища.

Бывает так, что рассказ не выстроен, герои скучны, но язык повествования свеж и оригинален. И ради этого автору прощаются все его крупные провалы и мелкие неувязки. Увы, здесь язык не просто невыразителен, он откровенно плох. Я начал было отмечать по тексту неудачные обороты, а потом оставил это занятие – отмечать можно буквально каждую строку. Для примера:

«Нашему отряду удалось попасть в город по единственной дороге, не занятой оккупантами».

Дорогу не занимают, ее блокируют, перекрывают и проч. Занимают города.

«Воцарилась та непривычная тишина, которую я всегда боялся. Почему-то после нее что-то происходило. Что-то неотвратимое и неприятное».

Странно… На войне неотвратимое и неприятное происходит независимо от уровня шума. Кстати, ничего такого страшного не произошло. Все персонажи остались живы.

«Скорее это было звериное чутье, вскормленное войной и впитанное с пороховым дымом».

Звериное чутье, впитанное с пороховым дымом – образы противоречат друг другу, поскольку дым и зверь явления несовместимые. Да и чутье это, как я уже говорил, оказалось не таким уж тонким, поскольку главного героя подвело.

«Не сходились в одной точке, гармонично соседствуя, солдат и Данила».

Фраза неуклюжая.

«Знаю, в его внешности никто бы не обнаружил героического, даже мужицкого и простонародного».

Если исходить из сказанного, героическое это обязательно простовато-примитивное?

«Тонкое худое и вытянутое лицо».

Зачем это нагромождение однозначных определений?

«Студенисто-серые глаза — вот, что привлекло внимание».

Мутный взгляд привлекал?

«Взгляд легкий, теплый и в то же время печальный и ледяной».

Теплый и ледяной одновременно – никак не вяжется.

«Случались свободные минуты, я рассказывал Даниле о городе. Я не раз бывал здесь до начала войны, а теперь спешил поделиться впечатлениями.»

До начала войны – не хорошо. Просто «до войны». И построена фраза неуклюже.

«Данила сосредоточено слушал и кивал, понимая и сожалея, что не увидит тех красот».

«Понимая» – слово лишнее, потому что в тексте не говорится о том, что он такое понимал.

«Он никогда не был в городе, но даже сейчас, когда большая часть строений обезлюдила, и архитектура, казалось, замерла и сжалась в ожидании очередного налета авиации, можно было представить величие громад в мирное время».

Архитектура – понятие обобщающее. В данном случае его применить нельзя. Предложение неудачное. Строения обезлюдели – нелитературное выражение, да и по сути неточное. Не все строения жилые. Это слово не может здесь выступать общим определением. Величие громад – неудачная формулировка.

«Ты знаешь, город окружен щупальцами монстра. Они высасывают из него все соки».

Окружен, значит, отрезан от внешнего мира. Щупальца не могут окружать — они хватают, душат и проч. Да и не предназначены они высасывать. Нет у них таких функций.

«Я согласился, поняв, кого он назвал монстром. Конечно, имелась в виду оккупационная армия».

Несколько раз упоминаются оккупанты. В рассказе этот политический термин звучит чужеродно. Кстати, фраза: «Сашку … вывезли с оккупированной территории» неточное и по сути. Не был Сашка на оккупированной территории, он был в осажденном городе, который враги не смогли оккупировать.

«И в эту темноту ворвалось инородное тело. Вначале я не понял что, но, спустя мгновение, все стало ясным. Вражеский оккупантов».

Инородное тело в ночи – вражеский оккупант? Это уже не только нелепо, но и смешно. Речь, как я понял, идет о самолете. Самолет-оккупант? И, кстати, с падежами нестыковка.

«Уже в силу привычки мы разбежались».

Это вообще что? У доблестных этих солдат бегать от врага вошло в привычку?

Ну и хватит, хотя неудачных формулировок можно было бы привести еще много. Автору надо начинать с литературных азов. Учиться правильно строить фразы, учиться по-русски писать.

По моему убеждению, рассказ не получился. Скажу больше, он безнадежен. Если какие-то произведения можно выправить редакторскими усилиями, то в данном случае этого сделать не удастся, поскольку нет в нем основополагающей мысли, которую можно было бы развить и оживить фактами.

1. Победитель предыдущего тура — Ведущий — выбирает произвольный текст (рекомендованный объем 5-25 тысяч знаков с пробелами, согласие автора обязательно) и создает новую тему с заголовком «Разбор по-мастерски — <порядковый номер>»

2. Любой желающий новым комментарием пишет критический разбор на предложенный текст. Форма произвольная, но от нее зависит результат голосования.

3. Участники, зрители и критикуемый автор вправе вступать в вежливую и доброжелательную дискуссию с критиком в комментариях к критическому разбору.

4. Участники, зрители и критикуемый автор голосуют плюсами и минусами за критические разборы.

ИЛИ

Отдельным комментарием присылаем ТОП с обоснованием мест.

Подробная (или не очень) критика разбора приветствуется в качестве обоснования топа или в индивидуальном порядке на любой разбор.

Общий балл выставляется из расчета 1 место = плюс три плюсика, второе = плюс два, третье — плюс один.

5. Через две недели Ведущий объявляет Победителя — автора критического разбора с наибольшим количеством голосов.

1. Критический разбор публикуется с новой ветки.

2. Критический разбор нельзя прятать в оффтоп.

3. Каждый разбор помечается заголовком: КРИТИКА НА КОНКУРС

А! этот сон! Малютка жизнь, дыши,

Возьми мои последние гроши,

Не отпускай меня вниз головою

В пространство мировое, шаровое!

Арсений Тарковский. Стихи разных лет.

Москва, «Современник» 1983.

Нашему отряду удалось попасть в город по единственной дороге, не занятой оккупантами.

Уже спустилась морозная ночь, и колючее белое молчание звезд зависло над нами. Воцарилась та непривычная тишина, которую я всегда боялся. Почему-то после нее что-то происходило. Что-то неотвратимое и неприятное.

Данила сказал однажды:

— Все может быть. Это предчувствие. На войне оно куда важнее холодного рассудка.

— Да, Данила. Так оно, наверно, и есть, — согласился я.

Но о каком еще предчувствии тут могла идти речь? Скорее это было звериное чутье, вскормленное войной и впитанное с пороховым дымом.

Данила шел впереди. Я увидел его напряженную спину, фигура в мешковатой телогрейке показалась нереальной. Да, было что-то несовместимое. Не сходились в одной точке, гармонично соседствуя, солдат и Данила.

Знаю, в его внешности никто бы не обнаружил героического, даже мужицкого и простонародного. Тонкое худое и вытянутое лицо с изящными аристократическими чертами. Студенисто-серые глаза — вот, что привлекло внимание, когда я впервые его увидел. Взгляд легкий, теплый и в то же время печальный и ледяной. Под стать этому городу, застывшему в морозном воздухе, как муха в янтаре.

Случались свободные минуты, я рассказывал Даниле о нем. Я не раз бывал здесь до начала войны, а теперь спешил поделиться впечатлениями. Данила сосредоточено слушал и кивал, понимая и сожалея, что не увидит тех красот. Он никогда не был в городе, но даже сейчас, когда большая часть строений обезлюдила и архитектура, казалось, замерла и сжалась в ожидании очередного налета авиации, можно было представить величие громад в мирное время.

Мы шли молча, неся на своих плечах груз чужих жизней. Мы почувствовали тишину ночного города, его молчаливое сопротивление смерти, и тут я вспомнил, как друг однажды обмолвился:

— Ты знаешь, город окружен щупальцами монстра. Они высасывают из него все соки.

Я согласился, поняв, кого он назвал монстром. Конечно, имелась в виду оккупационная армия. Я так ему и сказал.

— И да, и нет, — осторожно шепнул Данила. — Это чудовище реально прячется в городе. Просто его не видят.

Я не знал, что ответить. Легче было промолчать.

Никакого монстра, конечно, не было. Хотя, если отдаться на волю фантазии, можно представить, что вот эти разрушения сделало мифическое чудовище. Оно изуродовало город, искромсав улицы, посшибав верхушки высотных зданий, выбив стекла и загнав людей в подвалы и уцелевшие строения. И теперь ночь и снег скрыли следы смерти.

Напряженная тишина. Только наше дыхание и скрип снега под ногами.

И в эту темноту ворвалось инородное тело. Вначале я не понял что, но, спустя мгновение, все стало ясным. Самолет оккупантов. Черный хрусталь неба пересекли прожекторы. Где-то заухало и завыло.

Уже в силу привычки мы рассеялись. Решили не кучковаться, чтобы одним ударом с воздуха не возможно было уничтожить отряд.

Я не особо понимал в темноте, где можно скрыться. Побежал наугад в строение, примыкавшее к высокому куполообразному зданию. Нудящий гул затих, но это только временная передышка. Самолет пошел на разворот. Когда он подлетел вновь, я оказался в нише. Воздух разорвался, будто ткань. Лево и право, верх и низ смешались. Мир прекратил свое существование, и в короткой тишине показалось, что я стою на пороге смерти.

Но опять все пришло в движение. Открыл дверь. Гул вгрызся в мозг. Двигаться дальше я не смог. Проход оказался закрытым вращающимися шестернями и дисками. Они гудели и свистели. И вновь порвалась то ли ткань, то ли воздух взрезался взрывом, но передо мной заколыхались обрывки темной материи. Я машинально раздвинул их и уперся взглядом в пустые красные глаза зверя. Его пасть с множеством зубов раскрылась, а челюсти выдвинулись вперед, уродуя и без того отвратительную морду. Он попытался схватить меня, затащить в свой мир, но челюсти беспомощно клацнули, и зверь исчез. Настала темнота. Я потерял сознание и очнулся в госпитале.

Потом объяснили, что бомба разорвалась рядом с тем строением, замком, у которого я и оказался, прячась от налета. Как уж меня угораздило очутиться там, я не помнил. Помнил только, что открыл дверь — и все, а дальше началась фантасмагория со зверем.

И как только я воскресил наваждение, монстр будто зашевелился внутри, слабая жизнь затрепетала в нем холодным огоньком. Опять возникла знакомая картина: диски и шестерни, разорванная ткань, пустые алчные глаза чудовища, непропорционально большая пасть и выдвигающиеся челюсти с острыми зубами.

Я спросил у врача:

— А тот замок, где меня накрыло, что за строение.

— Памятник архитектуры.

— А раньше в нем жили?

— Вы не местный?

— Да. Но бывал здесь много раз.

— А про императора Борислава I слышали?

— Его убили заговорщики в одну из апрельских ночей.

— Да, задушили шарфом как раз в том замке. После Борислава ни один из его наследников больше не селился там. Сами понимаете, суеверия.

— И как же я забыл… Конечно, Бориславский замок, ну да. Я его и не узнал.

— На самом деле, молодой человек, он называется Данииловский замок. Император Борислав воздвиг его в честь архангела Даниила. Ну, а Бориславский — это так в народе именуют. Вы не узнали строение — не удивительно. Темно было. — Врач задумался, бросил взгляд на запястье и закончил: — Ладно, что-то вы слишком болтливы для пациента. — Он улыбнулся. — Отдыхайте.

«Бориславский, или Данииловский замок, — подумал я, провожая взглядом врача, — из головы вылетело, надо же».

Я давно уже не воспринимал окружающие меня исторические дома, как следы прошлого, как память о предках, имеющих со мной одну историю, живших в северном городе на берегу залива, который в спокойные дни серым зеркалом отражал сторожевые башни. Память о прошлом уснула, скрывшись в закоулках подсознания.

Оккупанты не смогли взять город. Подошли к нему вплотную и замерли ощетинившись бесполезно тысячами орудий. Ощетинившись… Ощерившись… Я вновь вспомнил монстра в Бориславском замке. Он, похожий на сказочное чудовище морских глубин, застыл в сознании багровым уродом. То ли осьминог, то ли гигантский кальмар. Кракен. Ухмыльнувшись про себя, попытался перевернуться на бок, но сделанное усилие тяжелым молотом отозвалось в голове, ударив в виски. Закрыл глаза и не заметил, как провалился в сон.

В эту ночь покоя не было. Монстр опять вернулся. Будто вор, что крадется во тьме, он проник в мою голову. Я физически ощутил, как его склизкое тело вползло в меня, но я прогнал чудовище.

Проснулся, видимо, поздно. Солнце не заглядывало в восточные окна госпиталя, как случается в первой половине дня. Рядом с постелью сидел Данила. Его студенисто-серые глаза посмотрели на меня печально.

— Ну, брат, как ты? — спросил он.

— Да не переживай, — успокоил я. — Думаю, скоро выпишут.

— Думаешь? Или знаешь?

Я улыбнулся. Опять он со своей пунктуальностью не к месту. Я протянул руку и пожал его сухую и горячую ладонь. Но он все равно посмотрел печально. Не было в его взгляде отчаяния и безысходности, а лишь застывшая неопределенность северного неба. Она загипнотизировала. Что я знал о нем? Он — солдат. Он сопровождает колонны жизни в оккупированный город по единственной дороге, которую не удалось захватить врагам. Данила задумчив, не особо разговорчив. Если говорит, то иногда говорит странности. И ты шестым чувством понимаешь, что у него иной взгляд на мир. В его внешности, тембре голоса, взгляде эта иная точка зрения проявляется помимо его воли. Что еще? Читает молитвы над убитыми солдатами.

— Данила, может, что-нибудь случилось?

— У нас все в порядке. Главное, чтобы ты… — Он замолчал. — Я узнаю у врача, насколько тебя задержат.

— Думаю, когда конвой пойдет из города, меня выпишут.

— Неплохо бы…

И друг загрустил, это было заметно. Человек — живой механизм. Какие тайные шестеренки или моторчики вращаются в нем, не известно, но однажды, словно не хватает смазки, и они жалобно скрипят. Вот и мне показалось, что моторчик Даниила стал сдавать вопреки опыту, вопреки привычке, что выработала война.

— Все-таки что-то случилось? — спросил я.

— Ну… День такой…

— Не раскисай. И не отмалчивайся, — ободрил я друга.

— Сегодня могло бы исполниться девять лет младшему брату. Он до войны умер. Знаешь, когда я читаю молитвы над убитыми солдатами, губы машинально перебирают знакомые слова, а мысли цепляются за брата. Отчего? — Он пожал плечами. — Ты не думай, я не раскис. — Данила горько улыбнулся. — Просто смерть брата — это первая смерть, которую я увидел. Я посчитал ее несправедливой. А тут война, сам понимаешь…

— Слушай, а как его звали?

— Кого? — Студенисто-серые глаза Данилы оживились.

— Брата.

— Исаак. Но мы его Исашкой звали.

— Расскажи о нем. Интересно же.

— Да что рассказывать. Он только четыре года на свете-то и прожил.

— Что помнишь, то и расскажи.

— Деревня наша Кругловка, ну, я тебе говорил. Исашка самый младший в семье был. Про него стих такой сочинили: «Исашка, надень рубашку». Это потому, что он летом без рубашки бегал, а солнце дочерна его зацелует, и от арапа не отличишь. Мать Исашку и уговаривала и ругала, а ему все нипочем. Мы, старшие братья и сестры, тоже его тиранили рубахой. — Данила светло улыбнулся и замолчал ненадолго. — Но он стоял на своем: «Тяк и надо», — твердо, как заклинание произносил эту присказку. Ну, что еще помню… Любил рано вставать. Мать только подойником загремит, а он вскочит и попросит стакан молока. Любил рисовать. Отец у меня портняжным делом зимой на хлеб зарабатывал. Так вот, в отцовском столе Исашка и хранил свои каракули. Что рисовал — не разберешь. А умер… Умер от болезни. От какой?.. Перед самым недугом случай с ним был. Спал. Вдруг ночью вскочил, да и кадку с водой опрокинул, а затем заплакал. Не каждый взрослый ее и с места сдвинет, а он — раз, и вода разлилась. Знаешь, иногда я думаю, что он смерть во сне увидел. После этого случая Исашка заболел и умер. Потом сестра сон рассказала, будто Исаака видела нарядно одетого. Он ее к столу приглашал, за которым множество детей сидели. Исашка спрашивал о матери, как она, а сестра сказала: «Сам-то как живешь, что делаешь?» «Рисую», — ответил он. Мать, как услышала, скупо заплакала и произнесла: «Значит, моему Исашке на том свете хорошо». Не знаю, может, сестра все выдумала, а, может, действительно приснилось.

Данила замолчал. Больше о чем-то еще говорить не хотелось.

* * *

Через день меня выписали. Наш отряд принимал участие в раздаче гуманитарной помощи.

— Барков!

— Да, товарищ командир, — ответил я.

— Вот, держи. Отнесешь по этому адресу. — Командир протянул мне бумажку и стал выкладывать продукты на стол. — Белозерский Иван Арсеньевич. Ему восемьдесят три года. Он плохо ходит, поэтому не смог придти на пункт выдачи. Раньше он возглавлял городской исторический музей, работник культуры и, так сказать, себе на уме. Поэтому если пригласит вдруг к чаю, не отказывай.

— Так точно, товарищ командир.

— Выполняй.

Я переложил продукты в вещмешок и вышел на улицу. Дорога проходила по центральному проспекту, затем надо было повернуть вправо, и я еще петлял с минуту по закоулкам, прежде чем оказался перед массивной деревянной дверью. Звонка не было. Громко постучал и сразу услышал старческий голос:

— Слышу, слышу. Иду.

Затем грохот — человек тяжело спустился по ступенькам.

Дверь открыл невысокий старик в ушанке. Клочки седых волос выбивались из-под шапки, на лице — трехдневная щетина. Карие глаза показались не выспавшимися. Старик ласково улыбнулся, и лучистые морщинки заиграли в уголках рта.

— Иван Арсеньевич, я…

— Знаю, гуманитарная. Проходите, молодой человек.

Он застучал клюшками. Я помог ему преодолеть три ступеньки, и мы, пройдя по сумрачному коридору, оказались в довольно светлой прихожей.

— Ни-ни-ни… Не раздевайтесь, не лето. И обувь тоже не надо, — сразу же предупредил старик.

Я, оглядываясь, снял шапку. В прихожей не оказалось вешалки.

— Туда, в зал проходите. Как вас?

— Леонид.

— А по батюшке?

— Андреевич, — смущенно произнес я. К чему это величание? Ведь не ровесник ему.

— Чая? — Я кивнул. — Замечательно, — задумчиво произнес он. Взгляд Ивана Арсеньевича потух, а затем вновь оживился, — А сколько вам лет, молодой человек?

Я остановился у входа в комнату.

— Двадцать три.

— Невероятно, просто невероятно, — бормоча, старик скрылся на кухне. Я услышал грохот пустого чайника, плеск воды, шипения примуса.

Посреди зала располагался огромный стол, стояла всякая посуда. Вокруг стола — венские стулья. Я занял один из них, а шапку пристроил на спинку.

Осмотрелся — ничего особенного. Потертый диван. Когда-то он был приятного изумрудного цвета. Кресло с высокой спинкой приставлено к окну, на сидении лежал плед, если можно назвать эту толстую ткань непонятного цвета пледом.

— Все готово, — произнес Иван Арсеньевич, входя в зал. Я привстал. — Нет, не надо, не помогайте, я сам. Вы ведь гость.

Я раскрыл вещмешок и выложил продукты на стол.

Хозяин разлил чай и поставил чайник на стол.

— М-м, — одобрительно прогудел старик, проследив за моими движениями. — Возьмите сахарную голову и наколите сюда, будьте любезны. — Он поставил передо мной пластмассовую миску.

— Иван Арсеньевич, а что вы имели в виду, когда сказали: «невероятно»? Что невероятно?

— То и имел, Леонид Андреевич, что вам двадцать три. Даже не верится. — Он снял шапку, пригладил жидкие волосы и, сев за стол, придвинул чашку. — Умом-то я как двадцатилетний, а телом, увы… — Он ухмыльнулся. — Я вас старше ровно на шестьдесят лет.

— Это уж мне удивляться надо, — произнес я, придвинув чашку.

— Все равно невероятно, а с иной точки зрения, что жизнь? Так, крошка или искорка. Дунул, растер — и нет ее.

Бледно-желтая жидкость лишь отдаленно напоминала чай. Скорее всего, это был травяной отвар.

И тут, будто кто-то кольнул меня.

— Иван Арсеньевич, вы ведь возглавляли городской исторический музей?

— Да.

— Что вы можете рассказать о Данииловском замке?

Его внимательные глаза застыли, разглядывая меня. Тонкие морщинистые пальцы машинально перебирали ручку у чашки. Я заметил легкую дрожь. Затем ладони медленно легли на стол, будто он хотел разгладить скатерть.

— Я сейчас. — В глубине зрачков мелькнул живой огонь. Он вышел из зала.

Я услышал, как из соседней комнаты донеслось его недовольное бормотание, даже различил слова: «Да где же! Да неужели! Вот она! Слава богу».

Старик вернулся с книгой.

— Я посчитал, что обменял ее на продукты. Нет, еще не успел. Откройте на сто тридцать четвертой странице. Там замечательные фотографии. Цветные. Ну, а рассказать о замке… — Он пожал плечами. — Но все ж напомню…

Фотографии действительно оказались цветными, вот только не замечательными. Качество оставляло желать лучшего. Замок выглядел скромным строением среди прочих, но было в творении Борислава I что-то невероятное. Трудно подобрать простые слова. Неземное? — Нет. Гениальное? — Возможно. Я так и не понял что, рассматривая снимки здания сделанные с разных ракурсов и в разное время суток.

— Император сам разработал проект, — воодушевившись, продолжил Иван Арсеньевич. — И интерьер и экстерьер. Придворные архитекторы внесли незначительные коррективы, но основная идея, если можно сказать музыкальная композиция в камне, осталась неизменной. Еще в здании не завершили внутреннюю отделку, а Борислав поселился в нем. Затем его семья переехала. Вы уж слышали, молодой человек, что император был деспотом и самодуром. Изучая исторические факты, это можно утверждать. И вот, в одну из апрельских ночей представители самых влиятельных дворянских фамилий ворвались в Данииловский замок вместе с подкупленными гвардейцами и потребовали у императора подписать отречение. Борислав отказал, его и убили. А потом уж никто из правящей династии не селился в замке. Даже такая сказка появилась, что не упокоенная душа императора бродит до сих пор по комнатам, и будет бродить, ибо она прикована невидимой цепью к собственному творению. Пока замок не разрушат, не будет покоя Бориславу. Кстати, и как появилась идея о замке, тоже легенда есть. Император прогуливался по городу и вдруг увидел архангела Даниила, который перекрестил пустырь и исчез. Борислав и повелел на этом месте воздвигнуть замок.

* * *

Я выпил чай и, поблагодарив Ивана Арсеьвича, покинул его дом.

В той книги на сто тридцать четвертой странице кроме снимков была схема расположения Данииловского замка, и я решил свернуть с привычного маршрута. Меня почему-то потянуло туда. Улица, на которой располагалось историческое здание, уходила под гору, и в конце спуска я заметил замок.

При свете дня он выглядел сиротливо. Сферообразный купол его зиял дырой, словно человеческий череп, пробитый крупнокалиберной пулей. На ступенях сидел ребенок. Я удивился: что он здесь делает? Не лето же, зима.

— Ты чего сидишь? Иди домой?

Мальчик встал и вперил в меня черные угольки испитых глаз.

— Дом разбомбили? — допытывался я.

— Нет. Просто никого нет. Родители умерли.

— Когда?

— Сегодня.

— Родственники? Знакомые?

Мальчик отрицательно помотал головой. То ли их не было, то ли он не хотел к ним идти. Но детский взгляд вселил тревогу. Усталый. Загнанный. Я подошел ближе и, протянув мальчишке руку, сказал:

— Леонид.

— Сашка.

Ладонь Сашки оказалась холодной как лед.

— Пойдем со мной.

Он ничего не ответил. Да и зачем нужны слова, когда и так и все ясно. Мы в молчании дошли до дома, где расположился наш отряд. Лишь по дороге спросил Сашку:

— Тебе сколько лет?

— Девять.

Не похож он был на девятилетнего мальчика. От силы пять. Под тонким пальто угадывалось исхудавшее тело.

Я рассказал командиру о Сашке. Командир понимающе кивнул и распорядился «найти место для нового квартиранта». Мы накормили его: разогрели банку тушенки, напоили чаем с куском сахара. Мальчишку от еды и тепла разморило, и он уснул. И спал он долго. Я даже испугался за него, но ровное спокойное дыхание и здоровый румянец говорили, что все в порядке. К вечеру я лег рядом с ним.

Уснул быстро.

Ночью Сашка разбудил меня, осторожно дотронувшись до кисти.

— Дядь Лень, — прошептал он.

— Что?

— А вы меня не бросите?

Я удивился. Глаза его смотрели не по-детски сосредоточено. Усталости не было, но та тревога, что заметил я еще у замка, осталась.

— Обещаю, что не брошу.

— Правда-правда?

— Да. Я поговорю с командиром. Завтра поедешь с нами.

— А куда поедем?

— За город. Далеко.

— Это хорошо. А как скоро?

— Вот завтра все и узнаешь. Спи.

Он закрыл глаза. Я еще пару минут смотрел на него и тоже сомкнул глаза. Сон вновь пришел быстро. Он был рваным и беспокойным, но что снилось, не помнил.

Утром мы отправились в обратный путь.

Сашку взяли в гуманитарный конвой и вывезли с оккупированной территории. Ясно, что он не будет мотаться вместе со мной, и в первом населенном пункте пришло время прощаться.

— Дядь Лень, не бросай меня.

Я опустился на колени и, обняв Сашку за плечи, прижал к себе.

— Дядь Лень, — опять запричитал он.

— Хочешь быть настоящим солдатом? — Он кивнул. — Чтобы не случилось, никогда не опускай рук, — произнес я прописную истину.

— А ты заберешь меня потом из детдома?

— Да.

— Слово солдата?

— Слово солдата. — Я отстранил Сашку и, держа его за плечи, добавил: — Я тебя обязательно найду. Обещаю. Знаешь что, давай сделаем так.

Я, достав из кармана огрызок карандаша и кусок бумаги, написал: «Барков Александр Леонидович, девять лет. Отец: Барков Леонид Андреевич». И ниже свою дату рождение и адрес, по которому проживал до войны.

— Береги эту записку.

Сашка кивнул.

Я расстался с ним.

— Ну, что? Пойдем? — спросил Данила.

Я кивнул. Друг, посмотрев на меня, странно улыбнулся.

— Ты чего так смотришь?

— Мне сегодня Исашка приснился. И я верю, все будет хорошо, — произнес друг.

— А я нет. Я не верю. Я знаю, что все будет хорошо. — И лукаво улыбнулся.

Мои слова оказались правдой. Я и Данила прошли всю войну. Я усыновил Сашку и в первое мирное лето мы приехали в его город. Я хотел узнать о судьбе Ивана Арсеньевича, но так ничего и не добился. Говорили, что его увезли с другим гуманитарным конвоем, потому как он стал совсем плох, хоть и уезжать ему не хотелось. Дальше след Ивана Арсеньевича терялся.

Мы побывали на улице, где раньше жил Сашка. Просто побродили по старым местам. Сашка рассказал мне о своей жизни до войны.

Затем заглянули на улицу, где стоял Данииловский замок, но его там не оказалось. Мы постояли несколько минут, смотря на пленных, которые закладывали фундамент. Прораб стройки рассказал, что замок Борислава уничтожен в одну из бомбежек, а теперь администрация города решила реконструировать его.

Я улыбнулся про себя: «Что ж, по крайней мере, душа императора упокоилась с миром. Будет стоять новое здание еще лучше прежнего, но, конечно, это совсем не то, что было раньше».

22 — 25 декабря 2015