Блиц Министров 2017. Итоги.

«Мечты сбываются»

— Армант и Илинар

Жил-был один крокодил. Как? Ты не хочешь слушать сказку про крокодила? А почему? А, вот, и неправда! Не все крокодилы злые. Вспомни крокодила Гену – и добрый и умный, и дружить умеет.

И этот крокодил был ничуть не хуже — он тоже был очень умным и добрым крокодилом. И очень грустным, потому что жил в одном зоопарке – далеко-далеко от своей родины.

Сначала, когда он только попал в зоопарк, то был даже счастлив и ощущал себя настоящей звездой! Ещё бы – его все фотографировали, и он с удовольствием позировал. Но шло время, и крокодил стал всё чаще грустить. Ведь те, кто был по другую сторону решётки, были свободны и уходили потом домой, а крокодил никуда не мог уйти, и новый дом стал казаться ему всё более чужим и тесным.

Особенно грустил он осенью, глядя в серое, неприветливое небо, по которому уносились вдаль стаи птиц. Куда они улетали? Может, на его родину? «Прощай!» — кричали ему птицы. «Прощайте! — шептал им вслед крокодил, а по щекам его катились крокодиловы слёзы.

Может, он так бы и умер от тоски и скуки, если бы однажды не произошло настоящее чудо.

Наступила зима, и его, как обычно, перевели в тёплое помещение. Крокодилу очень хотелось увидеть эту таинственную зиму, а ещё… деда Мороза. И ёлку. И Новый год. Ведь он не раз слышал обо всех этих чудесах от тех, кто за ним ухаживал. И о самых заветных желаниях тоже слышал – тех, что сбываются, если их загадать под Новый год. Но как узнать, когда он приблизится?

«Опять ведь пропущу», — с отчаянием думал крокодил.

— С наступающим тебя, зубастый! Держи свой праздничный ужин! – неожиданно услышал он.

Крокодил никогда раньше не видел этого человека, вероятно, новенький.

«И тебя с наступающим», — мысленно ответил ему крокодил и тут понял, что тот ему сказал!

Если бы крокодилы умели кричать «ура!», он бы крикнул.

С наступающим?! Значит, этот волшебный праздник вот-вот будет? А когда?

И чтобы не пропустить нужный момент, крокодил решил без конца повторять своё желание: «Хочу увидеть настоящего деда Мороза! Хочу волшебства!» Он готов был повторять его хоть целый день, хоть два дня!

— И долго ты будешь твердить одно и то же? – вдруг рядом раздался чей-то голос.

Крокодил глянул и открыл пасть от удивления – перед ним стоял человек в красном тулупе, в шапке и с длинной палкой в руках, на верхушке которой сияла яркая звезда.

— Ты кто? – пропел крокодил, как поют крокодилы перед дождём.

— Я – дед Мороз, ну и волшебник немножко. Ты ведь об этом мечтал?

— Да! – воскликнул крокодил. – Я очень-очень хочу быть свободным, хочу иметь крылья и улететь, как птица, в тёплые края!

— Но ведь там тебя никто не будет кормить, и тебе придётся охотиться самому.

— Охотиться? – приуныл крокодил. – Я не хочу ни на кого охотиться. А ты не можешь сделать так, чтобы мне не хотелось кушать?

Дед Мороз засмеялся:

— Эк, сколько у тебя сразу желаний-то! И крылья дай, и края тёплые, и чтобы кушать не хотелось… а, знаешь? Помогу я тебе. Хочешь, чтобы всё исполнилось? И летать сможешь, и свободным будешь, и даже с птицами будешь дружить, вот только, это будет совсем другая страна, не твоя прежняя.

— А какая это страна? – крокодил готов был лететь куда угодно!

— Сказочная, — улыбнулся дед Мороз.

— Сказочная?! И ты ещё спрашиваешь – хочу ли я? – крокодил был так счастлив, что… даже не мог поверить своему счастью.

— Ну, тогда лети! – и дед Мороз коснулся крокодила своим посохом.

Крокодил почувствовал в теле небывалую лёгкость, а за его спиной развернулись прекрасные зелёные крылья.

— Ура! – закричал крокодил — он теперь мог кричать и «ура», — я единственный в мире летающий крокодил! — но тут же притих, не хватало ещё, чтобы кто-то услышал. Если обычным крокодилом угораздило попасть в зоопарк, то летающим крокодилом ещё неизвестно куда попадёшь.

— Нет, — засмеялся дед Мороз, — ты уже не крокодил – ты сказочный зелёный дракон. Лети в свою новую страну – страну тепла и лета, будешь там хранителем лесов, травы и цветов.

— А мы с тобой ещё встретимся? – спросил новоявленный дракон.

— Вряд ли, — покачал головой Мороз, — у меня другая сказка – снежная, белая, холодная.

Дракон чуть было не сказал об ещё одном своём желании — увидеть зиму, но подумав, смолчал – всё-таки, тепло было ему куда ближе.

Он низко поклонился деду Морозу и взмыл ввысь в разверзнувшееся перед ним сияющее сказочное небо.

***

— Фигли

Я поливаю фиалки на своём подоконнике и смотрю в окно… Вообще-то у меня растут не только эти капризули-фиалки, но и множество других растений. Есть и неприхотливые орхидеи, и влаголюбивые кактусы, и что-то кругло-зелёное, и что-то длинно-коричневое, и трава с листьями-стрелами, и деревья, и мхи, кто-то растёт в земле, кто-то в воде, а кто-то не нуждается ни в том, ни в другом, висит в воздухе и не чахнет… Много чего есть. Конечно, это не сад на краю земли, но, всё же, мой любимый садик.

За окном серо, тускло, уже конец зимы, но ещё не начало весны. Спешат прохожие по своим делам, проезжают машины, обдавая спешащих волной грязной жижи из-под колёс. А я смотрю на них из-за стекла, с той стороны, где всё цветёт и зелено… Сад на краю земли. Может, он не где-то там далеко, а в нас самих? Что такое край земли? Это место, за которым никто не ждёт. Это не пустота, за краем всегда есть что-то другое, но, возможно, не для тебя. Для тебя там ничего нет. И никого нет. Вот как для меня за этим стеклом. Я здесь, поливаю яркие нарядные цветы, а они там, бегут, спешат, серо-чёрные на коричневом фоне. Мы не нужны друг другу, ни я им, ни они мне. Иногда, правда, кто-то из них просит: «Ой, а вы не дадите мне черенок мирта? У вас такое дерево красивое!» Мне не жалко веточки, берите… Но у них мирту плохо, его, оказывается, поливать надо, а у них отпуск, да и спешат они всегда… Наверное, это хорошо, когда есть куда спешить, когда есть зачем и к кому спешить? Но если для тебя за стеклом есть кто-то и что-то, значит, твоя земля бесконечна, у неё нет края. А нет края, нет и сада. Потому мирт и засыхает. Ведь даже одинокому деревцу нужен свой сад, маленький садик, где нет суеты, а только тишина и шелест листьев. Деревья – они никуда не спешат, они всегда на одном месте. Если им хорошо – они цветут, если плохо… То им просто плохо и сад исчезает. Но если деревьям плохо, то, получается, людям хорошо? Сад исчез, исчез край земли, значит, в твоей жизни появилось что-то другое, что-то нужное и важное? Получается, что сады мешают счастью людей. Но будут ли люди счастливы без садов, без того, что постоянно отвлекает и мешает спешить, бежать куда-то, жить… Наверное, не будут. Сад – это ведь, просто место, которое требует твоего внимания, место, которое вырывает тебя из привычной жизненной суеты. Не будет сада, появится что-то другое, потому что иногда человек устаёт спешить и ему требуется остановиться ненадолго, отдохнуть… А остановился, начал думать, начал озираться вокруг, начал видеть, что вокруг всё серо-чёрное. А сада больше нет, больше нет ярких красок. Конечно, другие, более умные, придумают, что у серо-чёрного есть множество ярких оттенков и своя индивидуальность, и большинство с радостью примет новую градацию, но ведь встречаются же и люди, плохо различающие такие тонкие оттенки, им нужно больше контрастов, а садов с разноцветьем не будет…

Эх, ну их, все эти мысли. У меня здесь и сейчас есть свой собственный сад. Мне ещё фиалки в нём пересаживать, разрослись, требуют новой жилплощади. Может, придётся раздать часть тем, которые за окном, пусть и у них будет свой небольшой садик…

«К чему приводит любопытство»

— svetulja2010

Варвара Степановна Сорокина была почтенной замужней дамой мещанского сословия. Женщиной она была доброй, словоохотливой, но очень любопытной. Всё время ей хотелось узнать, что, где и с кем произошло, да и поделиться этим знанием не считала зазорным, а очень даже общественным благом. Надо сказать не одна она такая была — сорокинские чаепития славились на всю округу и собирали всех жаждущих новостей. И вот однажды на таких посиделках за чаем и были озвучены соседкой-купчихой слухи. Да, какие!

А дело было в том, что к купцу Защёлкину приехал намедни сильно важный господин. Уж точно из высших чинов, в мундире золотого шитья больше чем сукна зелёного, ордена и награды всю грудь закрывают, и при сабле. Как есть при параде для важных визитов! И ведь ничем тот Защёлкин не славен, чтобы гостя такого ждать – торговал скобяным товаром, прибыли большой нет. И что тому посетителю надобно — неизвестно. Интерес подогревался ещё и тем, что Защёлкины с Сорокиными были, если и не во вражде, но и не в дружбе точно. Давным-давно лет семнадцать уж поди минуло, Варвара Степановна была в дом соседский вхожа и привечаема, и даже, как кума, вместе с купцом ходила в церковь записать новорожденную дочку. И надо было такому случиться — отвлёкся молодой отец на думы, и на вопрос священника о имени младенца промедлил с ответом, а Варвара Степановна возьми да и скажи: «Юлий он у нас, Юлий!» Перепутала с соседским же мальчиком, что в тот же день родился, и к которым на крещенье она тоже была звана. Священник так и записал — 31 мая сего года родился младенец мужеского пола, и наречён Юлием. Вот скандал-то был! Хорошо ещё священник не упёрся, запись исправил, но кошелёк купца сильно похудел. С тех пор Защёлкины на Сорокиных и в обиде. А дочь купца стала Юлией и выросла в красавицу и умницу. Отбою от женихов не было. Вот тут-то и смекнули кумушки, что гость по делам свадебным явился к купцу. И стали думу думать — ежели сват такой весь блестящий, то каков жених-то? И выходило, что званием никак не меньше князя! И это к скобяному торговцу! И что тут между почтенных матрон началось – и ахи и вздохи, и счет приданного, и виды на столичную жизнь и торговлю невестиного папеньки, озолотеет купчишка при таком-то зяте! И так трещали, что вышел сам Сорокин муж и, услышав новости, очень удивился и посмеялся. Варвара Степановна сразу поняла, что супруг знает — кто у Защёлкиных, но не скажет при гостях. А потому чаепитие было свернуто в самые короткие для приличия сроки, и все соседушки разошлись по домам.

Юлий Петрович Птичкин удовлетворенно потянулся и радостно выдохнул. Кому-то могло показаться и пустяком несколько строчек в дневнике. Зато какие строки! Юлий Петрович всю зиму и весну пребывал в размышлениях, и все то смутное, порой смущающее, а порой и вовсе кажущееся несбыточным, наконец-то вызрело и обрело ясность и законченность письменной формы. Итак, жизненные цели были поставлены, ориентиры определены. Теперь можно и в жизнь воплощать. Между прочим, в третьем пункте там шла речь о некоей особе по имени Юлечка Защёлкина, кою Юлий Петрович в мечтах своих видел и именовал не иначе как Юлией Михайловной Птичкиной. Но тут вдохновенные мечты были прерваны громкой беседой. Сорокинские кумушки расходились по домам, но новостью о светлом княжеском будущем дочери купца Защёлкина не переставали делиться. И их думы по этому поводу и услышал Юлий Петрович, сидящий у окна за столом. Ушат холодной воды не произвел бы большего впечатления на мечтателя. Как, где и когда, почему эта юная и безответственная особа предпочла ему какого-то гадского князя?! Что князь был гадским, сомнения не вызывало, но про безответственность были некоторые раздумья. А может это происки папеньки, он-то от княжеского титула не откажется. Мысли в голове у Юлия Петровича метались как всполошенные куры. Но толку-то от тех метаний, надо было действовать и незамедлительно. И Юлий Петрович, не мешкая, отправился к соседям, чтобы самолично удостовериться в своем положении в сердце Юлии Михайловны.

На исходе весны ночи в Замоскворечье душисты и звонки. Заливаются в сиреневых ветвях соловьи, поют о любви, и совсем не обращают внимания на тихое сопение и шебуршение внизу — нет им дела до людей. А там, в гуще душистых кустов, что обступают беседку в защёлкинском саду, затаилась Варвара Степановна. Муж её на расспросы не повёлся, от жениного любопытства отмахнулся одной фразой, мол, ничего интересного нет — родственник приехал. И еще любопытнее стало, поскольку не знала Варвара Степановна ничего о таких родичах купцовых, значит, надо лично узнать и проверить. А на чай приглашения не дождёшься, вот и пришлось по кустам, как тать, лазить. В тех же кустах, только чуть поодаль от Варвары Степановны, обретался и Юлий Петрович. У него задача была более романтичная, но и он в гости зван не был.

А купец и гость его провожали вечер тихой беседой, разговор вели о вещах заморских и совершенно неинтересных подслухам в сирени. А потому вскоре стало Варваре Степановне в кустах неудобно, то ветка в бок вопьется, то лист по лицу елозит, да и мнилось, что кто-то рядом сопит. Ночь, темно, одна. И стало ей страшно, и очень захотелось домой.

Юлий Петрович сначала внимательно слушал речи в беседке, но о будущем Юлии Михайловны ни слова обронено не было, да и сама она на чаепитии не присутствовала, а сидеть и вздыхать в темном кусте надоело. И Юлий Петрович решился возвратиться домой. Но не тут-то было. Когда он устраивался в дозор, на дворе был ранний вечер, все хорошо виделось, а сейчас оказалось, что ступить некуда – кусты шуршали и оглушительно трещали, ломавшимися под ногами ветками. А лишнего внимания привлекать не хотелось, вон купец с гостем явно услышали и обеспокоились, что это там в кустах за беседкой завелось. А потому Юлий Петрович притих, надеясь, что хозяева скоро успокоятся.

Варвара Степановна совсем обомлела, когда кто-то начал ломиться сквозь сирень. И стало еще страшнее, когда всё стихло буквально в шаге от неё. Она явно слышала сдерживаемое дыхание ночного злодея. Кто же ещё ночью полезет в чужой сад? Решил гостя у купца ограбить, вот время и выжидал. А сейчас прознал, что и она тут, и решил свидетельницу того… Додумать чего это «того» Варвара Степановна не смогла, душа не вытерпела накала страстей и вылилась в вопле: «Спасите, люди добрые, убивают!», а ноги уже несли, не разбирая дороги, прочь из кустов.

Когда у вас прямо над ухом начинают неожиданно вопить про убийства, то мало кто окажется хладнокровен, чтобы не закричать в ответ, но подпрыгнет-то уж точно каждый. В кустах прыгать неудобно. Это Юлий Петрович понял сразу, но зато оказалось почему-то очень легко бежать в противоположную сторону от кричавшего.

Не ожидавшие такого развития событий, купец и его гость с изумлением наблюдали, как из сиреневых кустов выскочили две тени и бросились бежать в разные стороны, огибая беседку. Причем одна истошно вопила, а другая молча, но очень быстро летела прочь от зарослей. Бежали они по кругу, и встреча была неизбежна. Она и состоялась ровненько на том месте, где свет керосиновой лампы освещал дорожку к беседке. Варвара Степановна пала в объятья Юлия Петровича, и вместе они повалились трепыхающейся кучкой перед ступеньками. В таком пикантном положении их и увидело все защёлкинское семейство, на крики Варвары Степановны и жена купца прибежала. Даже опознание Юлия Петровича не принесло Варваре Степановне успокоения, завтра все Замоскворечье будет знать про ее ночные похождения, купчиха Защелкина тоже любила посудачить. А когда Юлий Петрович увидел, кого он поймал, то мысленно начал уже прощаться и с Юлией Михайловной, и с самим житьем в родном доме. Уж эти две всем растрезвонят, что и где он делал этой ночью.

Ах, как вкусен чай, привезенный гостем из далекой Индии. Ах, как приятно вспомнить былое, когда робкий студентик, рассказывал Вареньке про далекие края, и как интересно бы там побывать. И уехал, и пропал на долгие, долгие годы… Но все же вернулся живой и сидит теперь такой важный в орденах и медалях, но так же рассказывает истории, что случились с ним в заморских странах и весях.

А Юлий Петрович слушал рассуждения папеньки Юленьки о ценах на шпингалеты и задвижки и соглашался, что московские власти совсем не думают о поддержании купечества, и что толковый помощник в торговом деле – это уже половина выручки. А её маменька все подливала в чашку ароматного чая и подсовывала под руку то калачик, то плюшку сдобную.

***

— Фигли

Есть у меня приятель один, любит всё в стиле а-ля хай-тек. Причём, только камень, металл и стекло. И чтоб только чёрное и серое. Разные оттенки чёрного и серого. Светло-чёрное, тёмно-чёрное, ярко-серое, бледно-серое. И серебристое. А ещё любит различные инсталляции из камня и металла. Всё строгое, холодное, неприступное. Мы как-то в шутку советовали завести ему хомячка, ну или рыбок. Бойцовых. Наслушались в ответку… И грязь от них, и вонь, и шерсть летит, да и вообще, не переваривает он «всю эту тупую живность». Только если в качестве завтрака или обеда. Даже от комнатных растений его воротит – грязь, мол, от них и пыль. У нас-то у каждого дома животинка какая-никакая есть, у кого собаченище ласковое, у кого котяра ленивая, так что мы только подсмеиваемся над причудами приятеля, над его живноненавистничеством.

Но это всё лирика. Решил я ему на день рождения своеобразный «террариум» подарить, в стиле хай-тек. Хотя, конечно, не настоящий террариум, живность-то он не переваривает, а такой здоровый стеклянный куб с марсианским ландшафтом. Или каким другим инопланетным. На дно подложку проложил из толстого слоя мха, чтоб влагу впитывал, сверху крошку чёрного блестящего кварца насыпал, скалы из чёрного турмалина сделал, да ещё и чёрные пики кварцевых кристаллов везде натыкал. И парогенератор от фонтана среди камней спрятал. В общем, конструкция сложная получилась, я её ещё и запаял, чтоб… а, не знаю, для чего. Просто, чтоб не лез он туда, не испортил то, что я с таким трудом сделал. Но красота получилась: террасы, перепады, гроты, всё блестит, сверкает под мельчайшими капельками тумана.

Приятель подарку порадовался, на видное место поставил. А на следующий день разгрохал его! Там мох отсырел, прогрелся и из него бабочка вылезла. Лимонница, что ли. Вероятно, куколка среди засушенных пучков притаилась, замерла, а в тепле и влажности «выкуклилась». О стекло бьётся, крылышки туманом пропитались, а выбраться не может. Ну, приятель не долго думая, вынес стеклянный куб на улицу, да и жахнул по нему молотком. Бабочка упорхнула, а мой куб – в хлам. Обиделся я на него тогда знатно. Козявку, видите ли, жалко стало. А я столько денег, столько труда вложил. Оно, конечно, понятно, не его работа, и задаром досталось, потому и сломать не проблема. Высказал ему наболевшее, а он только плечами пожал, мол, она же живая. В общем, нелепая история какая-то…

«Городовой»

— Потанина Полина

Однажды, где-то посреди весны Яру снилось что-то важное и хорошее. Кто-то говорил с ним во сне. Кажется, говорил о Городе. А еще Город был вокруг и, кажется, даже участвовал в разговоре.

Разбудил Ярослава звонок. Яр нащупал телефон в изголовье на столе, нажал нужную кнопку и сказал хрипло:

— Слушаю.

— Доброе Утро, Ярослав, – сказала Лизонька, толковая и симпатичная секретарша непосредственного Ярового начальника, в прошлом однокурсника. – Геннадий Петрович хотел бы с вами встретиться. Когда вы сможете подойти? – Лизонька, умница, поняла, что Ярослав дома и только проснулся. Она давала ему время, чтобы собраться и прийти на работу.

Яр разлепил глаза и сфокусировал их на настенных часах:

— Наверное, смогу в одиннадцать. Нормально будет?

— В пределах, – ответила Лизонька. – Геннадий Петрович хотел поговорить с вами до обеда, по поводу кадровых решений. Я ему передам, что вы подойдете в одиннадцать. Не опаздывайте, пожалуйста.

Попрощавшись, Лизонька отключилась. Завтракать Яр не стал. Умылся, оделся, хлебнул минералки, и вышел из дома.

Яр шагал по аллее все дальше от офиса. Ему было муторно и противно.

Деревья были еще голые, но дорожки сухие, а снега на газонах почти не было. Кусты пахли мокрыми ветками. От прелых листьев на земле несло холодной прелью, горьковатой и пыльной. Этот сквер был минипарком. Две широкие аллеи соединялись неширокими дорожками. Сквер окружал низенький кованый заборчик. Яр дошел до самой дальней скамейки. Надо было подумать.

С Генкой он разговаривал почти три месяца назад. А пиво они пили… чуть не в прошлом году по зиме. Сильно Геночка за это время изменился, очень сильно. Ах, да! Ведь это же он, Гена, становиться начальником всего подразделения. Высокого полета ястребок. Понятно…

Свободный график Яра теперь точно канет в лету, придется сидеть с девяти до пяти каждый день. Ох и тоска.

Яру вдруг действительно стало нестерпимо тоскливо. Вроде все так хорошо шло. Все было налажено. И тут на тебе…

Но это с одной стороны. А с другой… Ему уже тридцать, а он, здоровый мужик, дизайнерствует, картинки рисует. Это все дело нужное, конечно, но уже не захватывает оно как раньше.

И в очередной раз Яр пожалел, что не дал ему Бог таланта художника. Не умел Яр в руках кисть держать, да и карандаш тоже почти не умел. Хотя на мониторе мог изобразить что угодно.

Надо что-то придумать, что-то предпринять. Может не сейчас, а позже. Может, и скорее всего, придется другую работу искать. А может что-то параллельное попробовать начать?..

Он раздумий его отвлекли злобные выкрики:

— Дай ему, пердуну старому!.. Штоб запомнил!..

Яр увидел, как трое гопников пинают лежащего на асфальте человека. Яра тут же просто швырнуло к ним:

— Вы че делаете, козлы?! Оборзели, беспредельщики?!

Яр налетел, расшвырял, за одним погнался было, но ему сзади крикнули:

— Молодой человек, постойте. Не надо. Плюньте на них! Да постойте вы, Яр!

Собственное имя Яра остановило. Кто это его позвал?

Яр вернулся к скамейке, у которой началась драка. Там, на асфальте, сидел старичок с шапкой седых волос и добрым лицом. Он легко поднялся и стал отряхиваться.

Яр подошел к нему и стесненно спросил:

— Как вы себя чувствуете? Может, врача?

— О нет, что вы! – бодро ответил старичок, — не нужно. Эти бесы мне ничего не сделают, даже если захотят.

— На вашем месте я бы не был так уверен, — сказал Яр, помогая старичку отряхнуться.

— Видите ли, это была не настоящая драка. Дело в том, что это я их попросил напасть на меня.

Яр застыл в недоумении:

— Зачем?

— Видите ли, это было последнее испытание, которое вы успешно прошли, – старичок глянул в глаза Яра неожиданно остро. Яр хотел что-то сказать, но тут старичок кивнул ему на что-то за его спиной.

Яр оглянулся. По другой стороне аллеи шла… Она. Именно так, с большой буквы. В этом неярком весеннем дне, среди этих стволов и голых газонов с сероватыми остатками снега. В этой аллее Она была настолько к месту, настолько естественна и правильна. Она шла не торопясь, почти гуляющим шагом. Тонкая фигура в серо-кремовом пальто, короткая стрижка, — рыжеватые пряди в художественном беспорядке, чуть золотятся на солнце, аккуратное ухо с капелькой золотой сережки. Яр видел ее почти со спины. Не видел лица, только нежная линия скулы и щеки скрылась в повороте головы. Яр, сам того не замечая, уже сделал пару шагов за Ней.

— Яр, подождите, — вцепился в рукав старичок. – Вы не догоните ее, она всегда ускользает. Это же Муза!

— Кто?

— Муза. Та, что приносит вдохновение.

Яр оглянулся на девушку. Та уже шла по другой аллее. Он смотрел ей вслед, пока она совсем не затерялась среди голых ветвей, стволов и людей.

Яр присел на скамейку и внимательно посмотрел на старичка. Какой-то он был интеллигентный и несерьезный одновременно – светло-серый плащ, очень белая шевелюра, очень голубые глаза, чуть сутуловатая фигура.

Яр откинулся на спинку скамейки и сложил руки на груди:

— А как вас зовут?

Старичок сел вполоборота к Яру:

— Извините, что не представился. Меня зовут Дмитрий Сергеевич. Я Городовой этого Города.

Яр решил, что чего-то не расслышал. Недопонял:

— Что вы имеете ввиду? Что значит городовой? И откуда вы меня знаете?

— Ярослав, давайте я буду отвечать по порядку, хорошо? Городовой, это дух Города. Нет, не совсем так, — старичок задумался. — Я же не дух… Понимаете, Яр, для одного дома достаточно одного домового. Домовой, это такое существо, почти нематериальное. Это дух дома. Ну, вы знаете. А Городовой, это дух, символ Города. Но Город, это не один дом, здесь много всего и на земле и под землей, понимаете? Духом города может стать только человек. Город наделяет его некоторыми полномочиями, которые недоступны простому жителю. Я человек, но я еще и чуть-чуть больше, чем человек.

— Вы что, городом управляете? – спросил Яр. Старичок в своих объяснениях был так уверен и искренен, что Яр ему сразу поверил. Хотя все еще мало что понимал.

— Домовой домом не управляет, – покачал головой Дмитрий Сергеич, — Он присматривает за домом, помогает ему. Еще может являться как бы посредником между домом и… мышами, например. С городовым то же самое.

— С мышами договариваться?

— И с мышами, и с кошками, и с собаками, с трубами водопроводными, проводами, бесенятами… Много с кем. По–разному бывает. И договариваться приходиться и воевать.

Яр усмехнулся:

— А при чем здесь я?

— Вас выбрал Город. — Старичок вздохнул и зябко потер ладони. – А я только устроил небольшое испытание.

— Ваше испытание — эти мелкие гопники?

— Это не совсем гопники, но да, испытание было на смелость. Вы без раздумий кинулись один на троих. Это достойно уважения.

Яр усмехнулся:

— Они мелкие были, так что, это я бы смелостью не назвал. Но погодите, вы так и не сказали, зачем все эти хлопоты? Что вы от меня хотите?

Старичок помолчал. А потом сказал как-то спокойно и осторожно:

— Я бы хотел предложить вам работу, Яр. У меня здоровье уже не то, что бы по Городу мотаться. Внуки, опять же. А вы молоды, силы у вас есть и еще долго будут…

— Погодите, погодите, — остановил его Яр, — вы что, предлагаете мне Городовым поработать?

— Видите ли, городовым нельзя поработать, Городовым можно стать. Это как научиться ездить на велосипеде, понимаете?

— Понятно. А когда я стану, что я должен буду делать?

— Что посчитаете нужным. Вы будете слышать Город, он будет говорить с вами. А вы с ним. Можете воплощать какие-то свои идеи и задумки. Можете общаться с разными… необычными жителями…

— С Музой, например?

— Знаете, Яр, Муза в Городе появилась недавно. Я с ней только пару раз здоровался. – Старичок смущенно развел руками, — не поверите, но я Городовой, просто робею перед ней, как мальчишка. И ничего не могу с собой поделать – Дмитрий Сергеевич развел руками. – Может, у вас получится…

— И с чего вы взяли, что у меня получится? Это же не просто так, взял и стал Городовым. Почему вы решили, что я подойду? Вон сколько народу вокруг.

— Это не я выбирал, — покачал головой старичок, — это Город. Вы самый подходящий. – Дмитрий Сергеич помолчал и спросил, — Вы согласны стать Городовым, Яр?

Яр рассмеялся:

— Вот это предложение. А в чем подвох?

— Вы никогда не покинете Город. Но вам и не захочется.

Город продолжал жить. Его новый Городовой учился у старого. И Город был благодарен ему. Душа Художника уже делала Город ярче и прекрасней.

А молодая Муза – с удовольствием гуляла по весеннему Городу, который одевался в листья цветы и траву.

***

— Insomnia

Стоны… Крики… Вопли… протяжные, иступленные, несмолкающие и довольные. Ночь кажется бесконечной как их половой акт, или наоборот. В два с половиной часа голова не очень соображает, плохо устанавливает причинно-следственные и тому подобное после десятичасового рабочего дня, дороги туда-обратно и холодного приветствия пустой квартиры. Пустой квартиры… Ах да, у меня есть кот! Сижу в кровати, обреченно глажу его. Обзавелся мерзавцем по совету Марины, коты, мол, успокаивают. Ничего подобного! До жути бесит мысль, что завтра днем он отоспится. Глажу его сильнее, жаль, что ему не больно. Мерзавец монотонно машет хвостом, мурчит умиротворённо. Смотрю на потолок, с которого под барабанной дробью кроватных ножек сыпется штукатурка. Это же какая амплитуда? Вспоминаю Марину, как она смотрит по сторонам, морщит свой носик, и говорит: «Тебе бы тут косметический ремонт сделать, что ли?» На кой черт?! Какой ремонт выдержит их ежедневные игрища в постели? Стоны… странно, что сквозь них я различаю, как капает вода на кухне, надо бы встать, закрутить, но боюсь по пути дорваться до холодильника. «Тебе бы заняться собой» — все та же Марина. Пытаюсь сосчитать, когда в последний раз спал нормально, кажется, дней восемь назад. И откуда у этих двоих такая тяга к друг другу? Психую, встаю и начинаю накладывать их стоны на музыку, прелюдия у них хорошо ложится на Шопена, и кажется только попал в такт, как они ускоряют темп, здесь больше подойдет Вагнер или Григ, сегодня врубаю «Полет валькирий», до предела накручиваю громкость. Бесполезно! На прошлый новый год я им подарил кляп, ну как подарил, подсунул под дверь, обернул в бумагу с оленятами, обвязал красной ленточкой, всё как положено. Жаль, очень жаль, что они им не пользуются. Мария Константиновна разъярённо стучится в стенку, музыка ей мешает. А стонов из квартиры этажом выше она, значит, не слышит? В очередной раз удивляюсь избирательному слуху этой старухи. Сдаюсь, иду на кухню, режу себе бутерброды, завариваю чай, с унынием смотрю на спящий город. Здесь их слышно чуть тише, кажется, близятся к финальным аккордам. Думаю, о том, что с ними не так. Не то чтобы я им завидовал, предложи они мне присоединится я бы отказался. Но странно это, так сильно желать друг друга спустя четыре года совместной жизни, а может и больше. В эту квартиру они заселились четыре года назад, а сколько до этого были вместе? Детей у них нет, но они не унывают, вон как стараются из ночи в ночь. Я редко с ними вижусь, но всякий раз замечаю его взгляд, устремленный на неё с безграничной любовью и нежностью. И она всегда улыбается, счастливая, довольная. А мне вот этой нежности хочется, неугасающей тяги к другому, чтоб и через четыре года и двадцать лет я так на кого-то смотрел. Да разве так можно, так бывает?! Уже сейчас бывает гляжу на Марину и не верится мне, что у нас так получится. Стрелки часов стремятся к четырем, когда я наконец-то засыпаю.

Понимаю, что кофе не бодрит, когда с третьего раза не получается попасть в замочную скважину. С гневным лицом на пороге своей квартиры появляется Мария Константиновна.

— Если Вы еще раз включите ночью свою сатанинскую музыку, я вызову милицию!!!

Вагнер, значит, ей не по душе, а с виду приличная женщина. Одна из тех старушек, волосы которых всегда затянуты в тугую гульку, губы в красном, брови наведены, кружевной воротник застегнут под самое горло крупной брошью. Из её квартиры пирожками не пахнет.

Устало киваю и ныряю в лестничный проем. Домофон испускает измученный стон, и я вырываюсь в утреннюю прохладу поздней весны. Стоны мне теперь мерещатся везде, в сигнализации машины, в лае дворовой собаки, в скрежете тормозов маршрутки, во всем, что говорит Марина. Протираю глаза и вижу героя-любовника. Стоит, весь из себя, бодренький, улыбающиеся, роется в кармане, придерживая ногой чемодан. В душе сразу зарождается благоговейная надежда на несколько дней спокойного сна. Улыбаюсь совсем не свойственной мне улыбкой во все тридцать два зуба: «Доброе утро! Куда-то уезжаете?»

— Доброе! – протягивает мне приветливо руку, — Да нет. Только вернулся. В командировке был, удалось вырваться пораньше.

Мой недоуменный взгляд встречается с его, и я хочу быстрее раствориться в заспанных улицах едва пробудившегося города.

— Я побегу, а то проспал сегодня.

Странные, странные, странные! Смеюсь про себя нервно, почти истерично, недосып дает о себе знать. А я думал, я надеялся, что они странные, а они оказались такими как все, обычными, даже хуже. Всё как в банальном и несмешном анекдоте. Набираю полную грудь сладкого с привкусом разочарования воздуха и погружаюсь в очередной день.

Новой ночью из квартиры этажом выше доносились только крики.

***

— Потанина Полина

— Эй, парень, у тебя огня не найдется? Такой дождь, никак спичку зажечь не могу. Что, у тебя тоже не получается? Слушай, а ты руками прикрой, а я чиркну… Ну, вот и хорош. Подкурил. А ты парень, что же, дождя не боишься? Я вот, знаешь, дождь даже люблю. У меня жена очень дождь любила. Седая уже была. А как летний дождь начнется, так сразу под ним гулять идет, если получается. Приходила домой мокрая… Радостная такая… Да-а…

Ты, поди, в магазин на станцию идешь? Там сейчас обед, вот только-только начался. А когда кончится, это никому не известно. Люська-продавщица должна к двум подходить, а иногда ее и до четырех не бывает. По настроению барышня работает.

Слышь, парень, а может ты со мной тут посидишь? Ты же из этих, из ролевиков, да? То-то я смотрю, видуха у тебя как у монаха какого. Хотя, конечно, не такая как у наших монахов. Тех то я хорошо знаю — моя Наташенька туда часто ездила. Свечи ставила. Что бы всем хорошо было. Это тут недалече, через станцию по той же ветке. На электричке минут сорок. Там храм, а при нем обитель.

Наташа-то у меня не то чтобы набожная, просто сердобольная такая. Она, знаешь что говорила? Если я, говорит, всем доброго дела сделать не могу, так хоть помолюсь за них. Если таких молитв будет много, то все будет хорошо, как надо. Когда все люди хорошего хотят — оно всегда сбывается. Вот как говорила, представляешь? Я-то такого, честно говоря, не очень понимаю. С Богом разговаривать как-то у меня не получается. А уж как Наташа моя ушла, так я только на заупокойной службе и был. А больше в тот храм и не ездил. Не могу. Тоскливо это.

Ты, извини, парень, что я тут так… Это все из-за твоего вида. Выглядишь ты действительно как монах, только не нашенский, не православный. У наших монахов таких капюшонов вообще не бывает. Ты вон как его надвинул — лица не видать. Но ты сиди-сиди. Ты ж в этой, в роли, в игре. Я про это знаю.

Тот лесок, где у вас игра проходит, он уже лет двенадцать каждый год весь в палатках. Я помню, первый-то раз чудно было. Это когда милиция одного игрока искала. Да кажется так и не нашла. Константином его звали. Сухановым. Не слыхал? Ох и искали тогда. Долго искали. До самой поздней осени. Весь наш поселок тогда прошерстили. А не нашли. Мы тогда-то про ваши ролевые игры и узнали. После той истории думали, что больше не будут сюда ролевики приезжать. Ан нет. Каждый год вас видно. И год от году все больше.

Но из ваших больше никто не пропадал. У нас-то что ни год, по два-три человека. И найти никто не может. Раньше милиция не могла, теперь полиция. Причем, знаешь что говорят? Что люди во время дождей пропадают. Тут даже эти… лозоходцы какие-то ходили. Я их не видел сам, мне только говорили, что ничего они не нашли. Чуять вроде как что-то чуяли, а найти не смогли. Вот как! Да…

Умеешь ты слушать. Прямо так и хочется тебе все рассказывать. Я бы тебя домой на чай зазвал, но, честно говорю, давай потом. Когда дождь кончится. Знаешь, я вот, ничего не слышу и не чую ничего такого. Это Наташенька моя была – весь мир вокруг слышала. А я не такой. Просто когда она ушла, я как-то вот так же под дождь вышел. Присел на лавочку у ворот и заслушался дождем. Знаешь, дождь он ведь такой… Он, наверно, как Бог. Ты, парень, только не смейся. Ведь если подумать, тот Бог, который самый главный, он же один. Совсем один. Прикинь? Но при этом он как бы везде.

Представляешь себе картинку. Везде есть. Но все равно один. Вот как этот дождь. Дождь ведь тоже один. Идет себе и идет, и все у меня впечатление, что что-то здесь не так. Что в этом дожде есть что-то еще. Он везде. Он один. Почти как Бог. Этот дождь, он не только дождь, он еще что-то. Извини, парень. Это я тебе не совсем свои слова сейчас говорю. Вон в том доме поэт тут жил. Сейчас-то дом продали. А раньше там его дача была. Мы с ним часто по вечерам пиво пили. Он когда увидел, что я под дождем сижу, ко мне выходить начал. Тоже, значит, сидеть… В то лето мы с ним раз десять под дождями посидели. Да… А потом я на пару дней уехал. И все, пропал поэт. Никто его больше и не видел.

Я думаю, он во время дождя пропал. Это ж дело такое. За дождем можно спрятаться. А потом совсем уйти. И никто не увидит. Он, поэт-то был хоть и знаменитый, а я-то знал, что несладко ему живется. У него сын погиб, жена через год умерла. Он один на всем белом свете остался, очень по своим горевал. Все говорил, что обязательно с ними встретиться на небесах или где там еще. Надо было ему, вот его дождь и увел. И ничего в этом такого нет. Если человек хочет уйти, если ему тут не жизнь, то так лучше будет.

Правда, парень? Вот как я, например. Не могу я без Наташи моей, честно скажу – не могу уже! Тоска, печаль житья не дают. Дочки у меня хорошие, и внуки тоже. Но Наташа моя, она мне самая-самая была. Как половинка. А без нее — я насовсем один.

Ты же за мной пришел, паренек? Ты не удивляйся — это я сразу понял. Просто, надо было немного собраться перед дорогой. Не думай, я сегодняшний дождь с самого утра почуял. У меня и дом закрыт уже. И теплицу проветриваться поставил. И электричество с газом тоже прикрутил. Так что я готов, парень. Почти совсем готов.

Не буду тебя спрашивать, куда мы пойдем. Ты не удивляйся, тебя поэт вычислил. Поэты, они ж как провидцы. Он первый сказал, что в такой дождь должен приходить Маг дождя. Он и внешность твою описал. И с именем, смотрю, не ошибся. Ты же Маг дождя?

Киваешь… Ну, значит, все правильно. Все верно… Хорошо что ты пришел. Не надо человеку этот добрый мир своей тоской отравлять, не стоит. Ни проку с этого, ни смысла никакого нет. Лучше уж уйти.

Ну что, пойдем?

Знаешь, мне поэт одно стихотворение читал, которое ему тут под дождем сочинилось. Жалко, не помню почти, но вот с чего начиналось…

Как странно с магами дождя

Играть на листья в чет и нечет.

Текут дожди, плывут поля

И время ран твоих не лечит…

Не помню, что было дальше… Жалко…

Но ты его куда надо отвел же, да? Опять киваешь. Хорошо.

Тогда с Наташей я скоро встречусь, правда?

Да, скоро встречусь…

***

— Линда

Я охотник. Ловлю луну на обыкновенный машинный трос. Закидываю его в небо, луна изгибается серпом и ныряет в петлю сама. Ей нравится качаться на тросе, поэтому она и не против быть пойманной.

Я хороший охотник, никого не убиваю. Вчера волка поймал. Мы вместе с ним выли на луну, а потом по очереди качали ее на тросе.

А люди неудачные охотники. Не могут поймать ни меня, ни волка, ни тем более луну.

С факелами гоняются за нами и просят чего-то. Завидуют, наверное. А мы их не слышим. Нам некогда. Ведь луну нужно качать до утра. А то ей не спится по ночам.

А утром ежи проснуться, и я с ними выйду на очередную охоту. Мы ловим упавшие за ночь звезды и возвращаем их на прежние места. Некоторые звезды такие непослушные, пытаются влезть не в свое созвездие. Тогда я вытаскиваю машинный трос и начинаю ругаться на звезды.

Иногда приезжает белая машина и портит весь ритуал. Люди в белом пытаются отнять трос и запихать меня в машину. И как я понял, им вовсе не нужен мой трос, им нужен исключительно я. Зачем? Не знаю. Завидуют, наверное.

«Ледяное Солнце»

— Kartusha

Белое солнце будто застыло. Под ногами хрустел полувековой снег. Виньер нёс дрова в пещеру. Куски дичи уже были нанизаны на осиновые прутья. Охотник боялся, что на запах крови сбегутся звери и утащат добычу.

Находить пищу стало сложнее, а выбраться из Поющего ущелья не получалось. Магический барьер не ослабевал.

Виньер с трудом запалил огонь. Пламя не хотело разгораться. Ленивые огненные языки изгибались, пробовали мёрзлое дерево на вкус и с неохотой прятались в золу.

Виньер привык к голоду и холоду, он давно досыта не ел, но энергия Земли ещё питала кровь охотника. Шкура бизона огрубела, но служила одеялом и плащом.

Виньер давно не чувствовал вкуса еды. Жевал мясо медленно и смотрел, как зарождается буря. Крупные снежные хлопья метались и кружились в диком танце, ворожили и колдовали, сплетая древние языческие символы и знаки.

К утру вьюга стихла. Вход в пещеру наполовину замело. Было уютно, а на сердце непривычно спокойно. Виньер чувствовал, что должно что-то случиться.

Скинув шкуру и стянув рубаху, охотник перетянул чёрной лентой волосы, полоснул по руке обсидиановым ножом. Сила Земли всколыхнулась, яростно засияла и хлынула наружу. Виньер сжал зубы и побежал к обрыву.

Крылья распахнулись резко, уверенно. Охотник улыбнулся. Огненные чешуйки твердели, покрывали каждый дюйм тела.

Зоркие глаза уловили движение где-то на пределе возможного. Магический барьер исказился и внезапно исчез, растворился, словно не бывало.

Люди!

Панически сжалось сердце. Виньер не был готов к переменам, нежданным гостям.

Пока не заметили, рванул с небес на уступ. Едва не порвал крыло, но быстро вернул человеческий облик и рухнул в снег.

Когда он пришёл в себя, застонал. Тело жгло и чесалось. С трудом открыл глаза. Вокруг суетились чужаки. Их было трое.

Косматая седая старуха в мешковатом сером балахоне возилась у костра, варила мясо в котле. На плоском камне в самой дальней части пещеры сидел лысый худощавый мужчина с безумными глазами и татуировками по всему телу, точил нож. Вокруг костра весело носилась конопатая девчушка с голубыми глазами, распевала монотонную песню, подобную заклинанию.

— Кто вы? — Виньер приподнялся на локте и обвёл чужаков внимательным взглядом. Отметил, что его отмыли от крови и одели.

На охотника обратила внимание лишь старуха, зашелестела бесцветными губами:

— Ты не пугайся. Вон тот малый — блаженный бродяга, он разговаривает лишь с духами. Но безобидный. Мы с внучкой бежали от морока, съедающего всё живое. Лыборь нас спас, помог пробраться в ущелье. Сюда морок не идёт. Видать, какие охранные чары действуют или травы-благодать, затаившиеся под снегом.

— Откуда ты о таких вещах знаешь? — напрягся Виньер. Не нравились ему эти людишки.

Старуха задумчиво помешала суп и ответила:

— Об этом все знают, кто от морока спасается.

Бродяга вздрогнул, уронил нож и запричитал на птичьем языке. Упал на колени и прижался головой к холодному камню. Девчушка покачала головой и подошла успокоить блаженного, погладила его по голове.

— Что за морок такой? Откуда он взялся?

Старуха пожала плечами.

— Говорят, это происки Владыки Холода и Льда. Захватил власть, поглотил весь мир, развёл морок, черпает силу жизни. Теперь убивает всё живое, чтоб никто не смог ему противостоять. А как ты тут оказался? Давно пришёл? Из каких земель?

Охотник стиснул зубы и улегся обратно на солому. Всю правду говорить опасно.

— Я живу здесь давно. Спасался от разбойников, ударился головой. Да и позабыл о прошлом. Не знаю откуда пришёл и кем был.

— Бедняга, — сочувственно покачала головой старуха. — По виду ты ладно сложен. Может, воином был? Да теперь не особо важно. Надо думать, что с мороком делать будем. Мы — в ловушке, а морок ждёт, притаился у входа в ущелье.

— Я думаю, есть тайные ходы. Сюда проникают животные и птицы. Но я не смог обнаружить лазейки.

Старуха замолчала, сосредоточилась на супе.

— Всё, готово! Поешьте, а потом с моей девонькой сходите, поищите выходы. Она молодая, юркая, многое подмечает, видит больше других.

Виньер спорить не стал, кивнул. Его такой вариант вполне устраивал. Главное было выбраться, а там ускользнул бы своим путём. А то повадки блаженного начинали нервировать. Вдруг полезет драться, а Виньер не выдержит и обернётся?

Суп оказался сытным, наваристым, ароматным. Старуха явно знала толк в травах.

Моря была забавной девочкой, непоседливой. Витала где-то в своём мирке и радовалась жизни. Жаль, что морок заполонил земли. А Виньер помнил другое время, яркое, свободное, беззаботное, полное счастья, смеха и близких людей, других человекодраконов… Владыка Холода и Льда истреблял их жестоко один за другим. Охотник единственный спасся, успел укрыться под щитом энергии Земли.

Но и сюда Владыка добрался.

Наст крошился, рассыпался крошечными льдинками, как взлелеянные мечты в сердце Виньера. А голубоглазая Моря скакала рядом и восторженно глядела по сторонам.

— Дядя, вон там какая-то нора! — показала девочка на дупло старого дуба, привалившегося к горе. И правда, охотник раньше не обращал на него внимания. Ну, дупло и дупло. А сейчас пригляделся — что-то странное в нём было. В него втиснулся бы и медведь.

— Давай, проверим! — воскликнула девчушка и влезла в дупло, исчезла в зияющем зеве, полном тьмы. Виньер поспешил следом и оказался в узком проходе между гор. Свет едва проникал в обнаруженный тоннель, Моря пропала.

— Эй, где ты? — крикнул охотник и осторожно двинулся внутрь. Пахло пылью и прелыми листьями. Вдруг что-то острое вцепилось в плечо Виньера. Он отшатнулся и развернулся.

Перед ним маячил бесформенный призрак с горящими красными глазами.

Порождение морока! Сердце охотника ухнуло. Он понял, что попал даже не в ловушку, а в капкан. Чужаки вовсе не были людьми! Настал конец эпохи человекодраконов.

Но сила Земли не дала сломаться и покориться судьбе — взметнулась, прожгла застывшую кровь.

Виньер вспыхнул алой зарёй, рассекающей сумрак, и пронёсся по заброшенному горному коридору к выходу из Поющего ущелья.

Ветер рвал и метал, стонал и бился в агонии, как Владыка ревел в бессилии, что нечаянно упустил долгожданную жертву.

А последний человекодракон летел, и его сердце бешенно билось. Он готов был бросить вызов судьбе, готов был сломать и переродить умирающий мир.

***

— Лисовская Виктория

В ту ночь я проснулась от ощущения, будто кто-то на меня смотрит. Это чувство было настолько отчётливым, что я не сразу сообразила, что в комнате, кроме меня никого нет. Я села на кровати, вглядываясь в тусклый полумрак, который рассеивал лишь свет фонаря за окном. Но ничего, и уж конечно, никого я не увидела: лишь странная тень танцевала на стене, плавно покачиваясь, словно водоросли под водой. Сперва я решила, что это тень фонаря или дерева, но она напоминала скорее человеческую фигуру с длинными и гибкими, как паучьи лапы, руками. И, готова поклясться, эта тень смотрела прямо на меня…

Стоп, нет! Я даже головой тряхнула, чтобы быстрее прогнать эту мысль. Тени не смотрят, это ведь только проекция. Но чувство, что холодные цепкие пальцы сдавили мои внутренности, было уже не преодолеть.

— Ты смотришь? – сама не зная зачем, шёпотом спросила я.

И тут же почувствовала, как несуществующий ветер растрепал мои волосы, и мурашки побежали по коже.

— Я всегда смотрю, — ответил шелестящий призрачный голос. Шершавый и серый, как шипение песчаной змеи. Бесплотный как воспоминание.

— Кто ты? – с трудом проговорила я.

— Ты знаешь, — прошелестела тень. – Ты знаааешшшь…

И я знала. Всегда знала. Странная тень узнавания мелькала в моей голове каждый раз, когда я видела его или её краем глаза на стенах домов в неверном свете фонарей, в своей комнате, в едва освещённых барах.

— Я та часть тебя, которую ты прячешь в снах, — донеслось будто эхом прямо из подсознания. – Все прячут. Но иногда я вырываюсь наружу. Смотрю.

— Зачем ты смотришь?

— Ты знаааешшшь…

Я знаю: всегда это знала. Проекция – моя проекция хотела не испугать меня, а защитить.

— Ты останешься? – спросила я. – Не спрячешься в сон сегодня?

Но тень промолчала, а я почувствовала, как холодные цепкие пальцы разжались, и я нырнула в тёплую пустоту.

В ту ночь я проснулась от ощущения, что кто-то на меня смотрит. С трудом открыла глаза – и тут же встретилась с сияющим жёлтым взглядом.

— Ты останешься, Тень? – спросила я сонно.

В ответ – неопределённое «мрр!» и топот-шёпот мягких лап по одеялу. Мой дымчато-серый кот уж точно не хотел испугать.

***

— svetulja2010

Охой проснулся. Было еще темно. Но что-то мешало спать, какая-то неясная тревога, ожидание или просто удушающая жара. Даже ночь не приносила прохлады. Раскалившаяся за день земля возвращала свое тепло ночному воздуху, не давая ему остыть и делая его еще суше и горячее. Но друзья рядом спали, умаявшихся за день мальчишек никакая жара не заставила бы проснуться. Охой полежал еще немного, отодвинулся от Мары – и так тяжко, послушал его сопение и начал было снова дремать, убаюканный размеренными звуками, как Мара вновь придвинулся тесно-тесно и даже обхватил Охоя руками. Мальчик понимал, что обнимавший его малыш просто еще не отвык от детских привычек, он ведь только этим летом переселился в шалаш подростков. Днем Мара считал себя уже большим, и вовсю подражал старшим ребятам, но вот ночью, ночью он вновь становился совсем маленьким. И Охой обычно не сопротивлялся, но сегодня было очень жарко.

Охой глядел в дырку в шкуре, что накрывала шалаш. Дырок было много, залатать их у подростков не хватало времени, сил, да и желания тоже. Взрослые не касались быта мальчишек, мол, ваше жилье, сами и обустраивайте его. А целые шкуры имелись только у хороших охотников, мальчишкам доставалось лишь изношенное и выброшенное старье. Охой только что открыл, что именно через эту дырку хорошо просматривалось место большого очага. А там происходило что-то интересное. Суетились взрослые, бегали от шалаша к шалашу, что-то несли к огню, ставили в круг света и отходили в темноту. Тихо, молча, только надрывались выводя свою песнь цикады. И скоро Охою из-за ряда темных фигур стало ничего не видно. И Охой выполз из шалаша. А вместе с ним и Мара. Подросток, увлеченный подглядыванием за взрослыми, не заметил, что мелкий тоже проснулся и явно желал поучаствовать. Пришлось ползти к костру вместе, правда, сначала приложив палец к губам и погрозив кулаком для более сильного эффекта.

У самого костра, сидел Дед. Самый старый человек племени. Когда-то давно он был очень сильным и удачливым охотником и приносил много добычи. Но шло время, не приходили с охоты друзья, уходили его силы, удачливее становились другие добытчики. А когда ушел в саванну и не вернулся хранитель огня, постаревший охотник остался у большого костра. И стал новым хранителем. И дел у него было только присматривать за огнем, да рассказывать, когда находились слушатели, разные истории, что случались в жизни его или соплеменников. Иногда Дед рассказывал мальчикам о том, каков мир вокруг и как в нем жить. Они и сами уже много знали и понимали, и могли объяснить, что, например, сегодня в ловушку не попался никто, не потому что она неправильно поставлена, а потому что последнее стадо ушло. Воды в источнике почти не осталось. Солнце выпило всю влагу, а Большой Дождь не приходил. И взрослые мужчины и женщины племени вечером обсуждали переход на другое место, но разведчики еще не вернулись. Значит, воды не было по всей земле. Дед это объяснял так, что где-то там высоко-высоко есть другой мир. Мы вот живем в видимом мире, и все звери и деревья и растения вокруг, они тоже живут с нами и такие же, и как мы. А тех других мы почти никогда и не видим, но они есть. В том мире есть и большие слоны, и быстрые антилопы, и свирепые леопарды, и все, все, все. Только больше, сильнее, быстрее. И лучше не попадаться им под ноги или лапы. И именно в том мире живут и Солнце, и Дождь и Оно. От этой троицы зависит жизнь на земле. Оно самое главное, грозное, и оно следит за порядком. Потому что первые двое вечно соперничают друг с другом, один не переносит другого, там где есть один, второго не сыщешь. А иногда и вовсе устраивают битву, а потом побежденный убегает далеко-далеко. А в мире нарушается порядок. Вот сейчас убежал Дождь, а мир внизу сгорает от жара Солнца.

Охой с Марой притаились в тени большого валуна. Днем на нем обычно сидел Дед, сейчас тот ходил по кругу, разглядывая разложенные у костра вещи. И было на что поглядеть. Охой рассматривал стрелы и дротики, топорики и огненные камни, скребки и ножи, костяные ожерелья и связки звериных клыков, выделанные шкурки и пучки ярких перьев. Люди принесли самое лучшее и самое дорогое. Сильно хотелось пощупать и потрогать, оценить остроту одних и мягкость других. И если уж у Охоя захватило дух от созецания, то Мара так совсем забылся и сиял восторженными глазами так, что Охой боялся, что по этому блеску их и заметят и прогонят. А потом события стал разворачиваться так быстро, что мальчишки обо всем забыли. Дед, оглядев подношения, что-то переложив, что-то отставив в темноту, застыл перед огнем. И вдруг кто-то во внешнем круге стал хлопать, звонко, медленно, с длинными паузами, Охою иногда казалось даже, что все — опять будет тишина, но хлопки продолжались. И дед отмер. Он стал двигаться, то медленно величаво вышагивая по кругу, то, почти припав к земле, стремительно бросаясь в сторону, замирая и подпрыгивая. Охой сначала не мог понять что это? А потом вдруг увидел в колеблющемся свете костра буйвола. Вот он идет по высокой траве, не боясь никого и ничего, силой и мощью веет от всего его облика. А потом буйвол в мгновение ока превратился в леопарда, и вот уже кошка замерла, слилась с веткой и ждет подходящую добычу и только хвост чуть дрожит от напряжения. Дед танцевал вокруг костра, изображал всех кого знал и встречал в саванне за всю свою жизнь. Здесь были и животные и птицы и еще кто-то, кого Охой не смог опознать, но все они проходили в бликах костра, показывая свою жизнь. А хлопки стали звучать чаще, уже множество ладоней выстукивало мелодию. Люди хлопали, казалось, вразнобой, но мелодия была – очень знакомая и такая долгожданная. Мара тоже понял это и даже пощупал себя, проверяя: а где же капли? Вокруг племенного костра под танец старого охотника шел сухой дождь. Стучали и стучали ладони, будили заснувшего Оно, просили дождя, призывали вернуть порядок и жизнь в высохшую саванну. Старый Дед устал, он уже несколько раз споткнулся, но Оно не просыпалось. И Охой вдруг понял, что может и не проснуться, когда у Деда совсем кончатся силы. Так же как кончатся силы и у большого быка, и у пятнистой проворной кошки, и у всех, всех, кто живет рядом. И не будет сладких ягод на кустах, и не будет первой большой охоты, и не будет Мары, и он, Охой, вообще тоже может не быть… если Оно не проснется, если они не достучатся…

И мальчик, повинуясь внезапному порыву, вдруг неожиданно даже для себя вылетел из темноты к огню. И Мара, за ним как хвостик. И пусть леопард был вовсе не сильным и страшным, а совсем маленьким и больше похожим на котенка, а кусачая змеюка в исполнении Мары скорее выглядела как червяк-переросток, но они были. И были живыми. И они взывали к Нему, тому, который повелевает всеми в саванне.

И Оно проснулось. Раскололось небо огненной стрелой, понеслись к земле тысячи искр от небесного костра. Загудело, загрохотало, завыло. Пригнулись травы и молодые деревца от его дыхания, а человеческий костер растекся по земле лужицей. Всполохи частых молний осветили округу, земля под ногами задрожала, словно огромное невидимое стадо пронеслось мимо. Дед обнял Охоя и Мару, не дав убежать и спрятаться. Заставив глядеть, как клубится, переливается чернота с неба на землю, как грозное и страшное Оно превращается в благодатное и родное. Как возвращается на землю Большой Дождь.

«Поезд в детство»

— Потанина Полина

Парк аттракционов — замечательное место! Днем в нем разноцветно, многолюдно, весело и шумно. Гремят качели-карусели, визжат на особо резких высотах-поворотах взрослые и дети. Шарики и мягкие игрушки, выигранные в разных местах. Киоски с мороженным, сахарной ватой и газировкой, всех видов и сортов. Кафе под открытым небом и лавочки с удобными спинками.

Но это все днем. Ночью парк темен, пуст. Фонари горят только на главной аллее. И не различить в темноте за деревьями и кустами остановленных каруселей, качелей. И только колесо обозрения возносится выше деревьев, и темнеет на фоне звездного неба неясным закруглённым очерком. Никого сейчас в парке нет, кроме старого сторожа — деда Вити.

Тот идет не торопясь по центральной алее. Потом, включив фонарик, сворачивает на боковую дорожку, ведущую к калитке в ограде парка. За ней, на тротуаре тихой улицы стоят пятеро – очень разношерстная компания: три женщины и двое мужчин. Женщина, похожая на учительницу, что-то негромко говорит грустной, невысокой толстухе. Та безучастно кивает. Третья дама – нервно курит. Один мужчина тоже курит. Другой стоит, руки в карманы, и демонстративно глядит в сторону.

Дед Витя гремит ключами, открывает калитку:

— Добрый вечер, господа. Проходите.

Компания проходит на территорию парка.

Сторож закрывает калитку на замок и поворачивается к полуночным гостям:

— Все устроили свои дела? У всех есть куда приткнуться, если всё получится?

— Да, да… — слышится в темноте.

— Тогда давайте сюда документы.

К нему протягиваются руки с пухлыми конвертами. На каждом конверте была наклеена фотография и надписаны два имени – старое и возможное новое. Дед Витя берет конверты по одному, внимательно рассматривает, подсвечивая себе фонариком, и прячет во внутренний карман куртки.

Наконец, круг света от фонарика лег на дорожку.

— Пойдемте, — позвал за собой старик. По центральной аллее они дошли до детского аттракциона «Веселый поезд».

За посадочной платформой располагалась большая площадка, с стоявшими тут и там игрушечными домиками, взрослому по плечо. Еще на ней росли искусственные деревья, текла игрушечная речка с мостиками, а по узким дорожкам ехали игрушечные машинки. Рельсы тянулись между деревьями, домиками, по мостикам, кругами, дугами, петлями. И бежал по ним маленький разноцветный локомотивчик, с одним открытым вагоном. Вагончик был платформой с расписными бортиками и скамейками вдоль них. Детям казалось, что они едут по сказочной игрушечной стране.

Но так было при свете дня.

Сейчас же только слабый свет фонарей с центральной аллеи давал возможность хоть что-то разглядеть. Смутно белели маленькие домики, а детский поезд казался темным пятном под навесом посадочной платформы.

Дед Витя распахнул дверцу в низком заборчике аттракциона:

— Заходите. Только осторожно, смотрите под ноги. — Старик подошел к будочке кассы. — Идите сюда, господа. Вам надо купить билеты.

— А зачем их покупать? — спросила толстуха. — Какой в этом смысл?

Дед Витя пожал плечами:

— Я не знаю, какой смысл. Но без билетов ничего не получится — Он открыл дверь будки, и зажег в ней свет.

Когда билеты были раскуплены, а касса закрыта, женщина с узлом волос на затылке спросила:

— А что еще нам надо будет сделать?

— Больше ничего. Сейчас пройдете к поезду, сядете и поедете. На этом все. — Дед Витя был спокоен и терпелив.

Женщина же явно нервничала:

— А вы уверены, что это сработает? А если нет? Получится, что мы все пришли сюда зря?!

— У вас шанс есть, — спокойно сказал сторож. — Сегодня двадцать третье число, а Луна в первой четверти. Билеты вы купили. Проходите и садитесь.

Дед Витя первым поднялся на посадочную платформу и занял место машиниста в локомотивчике. Остальные взрослые разместились в вагончике, на низких скамейках.

— Все устроились? — спросил старик. Из темноты ему ответил мужской голос:

— Да, можно ехать.

И они поехали.

Поезд негромко гудел и постукивал колесами. Они ехали по темной площадке, между призрачными домиками, темнеющими деревьями, проехали по мостику над игрушечной речкой. Молча, в напряженном ожидании.

Но ничего не происходило. Путешествие подходило к концу.

И вдруг в темноте, уже на подъезде к платформе, детский звонкий голос возмущенно произнес:

— Слушайте, что вы локти растопырили? Пихаетесь и пихаетесь!.. У меня синяк будет!

Все пассажиры вагончика, разом загомонили:

— Кто? Кто это? Только один?.. Неужели получилось? А почему не все? Да быть не может! Все-таки правда!..

Поезд, наконец, остановился, и первым из него выпрыгнул мальчишка лет шести-семи:

— Получилось! — запрыгал он по асфальту, — получилось, получилось! Ну, дед, а я тебе не верил!

Из вагончика осторожно выбирались взрослые. Дед Витя подошел к мальчику и поймал его за плечо:

— Тебя как зовут?

— Юра. Юра Бортников.

— Ага. — Дед Витя достал конверты — Пойдем-ка, Юра, посмотрим, что у тебя тут…

Они двинулись к дверце в низеньком заборчике.

И тут их окликнули:

— Погодите, куда же вы? А мы?..

— А вы идите за мной, — ответил сторож.

Под ближайшим фонарем на главной алее он перебрал маленькую пачку конвертов, нашел с именем Бортникова Юры. В конверте лежали Свидетельство о рождении, Медицинский полис, еще какие-то документы и плотная пачка пятитысячных купюр.

Дед Витя среди документов нашел небольшую записку: «Отвезти по адресу… к двоюродной бабушке… Предъявить свидетельство о смерти… Опекунство...»

— Ну, дальше понятно, — старик сунул записку в карман и повернулся к мальчишке:

— Ты все правильно сделал, Юрик. Отвезу я тебя, и все будет в порядке. Слушай пока сюда. Сейчас ты еще взрослый. Мозги взрослые, понимаешь? Плюс каша в голове. Но скоро детство в тебе начнет верх брать. Старая личность будет меняться. Ты не пугайся, это нормально. Знания забудутся, но личность твоя останется, хоть и измененная. Понял?

Мальчик кивнул.

— Теперь с вами, — дед Витя повернулся к четверым взрослым, что сейчас стояли под светом фонаря, потерянные и печальные. — Возвращаю вам ваше, — он протянул остальные конверты. — Разбирайте.

Толстуха всхлипнула:

— Но почему не получилось? Почему только у него?.. — она ткнула пальцем в мальчишку. — Так нечестно, несправедливо!..

Старый сторож пожал плечами:

— Я не знаю, почему. Наверно, вы не хотели в детство.

— Я хотела! — взвизгнула толстуха. — Я жизнь хотела с нуля начать!.. Что бы все по-другому, что бы все исправить.

— Вот-вот — покачал головой дед Витя. — Вам исправления были нужны. А не детство.

— Это как понимать? Что вы имеете в виду? — спросила дама с незажженной сигаретой в пальцах.

Дед Витя вздохнул:

— Понимаете, детство мало кому бывает нужно на самом деле. Оно ведь неудобное, беззащитное. Часто люди не в детство попасть хотят, а от своих бед бегут. Кто-то от горя, кто-то от неудач, а кто и от смерти. А в ком-то детства и не осталось совсем. Отравлено оно у них взрослой жизнью, порушено, – дед Витя развел руками, как бы извиняясь, — Таким просто некуда возвращаться. – Он взял мальчика за руку, и обратился к четверым, оставшимися взрослыми, — Пойдемте, я вам калитку открою. А то Юрке уже спать пора, завтра у него длинный день, трудный. Первый в новой жизни.

***

— Карапац Александр

Его никто никогда не видел. Если кто-то рассказывал, что видел, не верьте! Существо живет не в нашем измерении, поэтому человек его не воспринимает. Как глаз не воспринимает рентгеновские лучи, а ухо ультразвук. Оно приходит к людям, которым плохо, которые не знают, что делать, не понимают, зачем живут. Тихо подкрадывается к такому человеку, кладет лапу на плечо. И человеку сразу становится хорошо. У поэтов рождаются стихи, музыканты слышат прекрасную музыку, художники судорожно начинают творить шедевры.

Где оно живет и чем питается? Об этом можно лишь гадать. В пространстве много щелей, куда существо может забиться в ожидании очередной жертвы. Да, именно жертвы, потому что оно забирает у человека нечто. Пусть это — тоска, пусть это — неудовлетворенность, но это то, что принадлежит только одному конкретному человеку, а существо съедает эту субстанцию без остатка. Может быть, человеку после этого станет лучше, но это еще не факт. Конечно, прожить без тоски легче, но раз тоска есть, значит, она зачем-то нужна. Так же, как нужен нам аппендикс, который порой удаляют безжалостные врачи.

Существо никогда не появляется в местах, где людей много. Может быть, боится захлебнуться их тоской или опасается само что-то потерять? Мы можем представить его в виде другого человека: друга, утешителя, любимой. И часто после встречи с ним люди начинают искать того, кого сами вообразили. Порой ищут всю жизнь. А иногда даже находят. Конечно, не само существо, а другого человека, который представляется им похожим на существо.

Полезное оно или вредное? А как это определить? И кто дал нам право давать такие оценки? Полезен ли ветер? Вреден ли град? В природе все тесно переплетено, и все, что существует, необходимо!

Возможно вы тоже с ним знакомы. А если еще нет, то хотя бы узнаете его, когда встретитесь.

«На память»

— Армант и Илинар

Старичок, а какой крепкий – молодые позавидуют. Да, дед строил дом на совесть, думал, что и внуки будут в нём жить, и правнуки. Потому и нашлись на «старичка» аж три покупателя.

Иван вздохнул и обвёл глазами комнату. Подошёл к ходикам, потянул гирьку – и те сразу пошли. Слово-то какое забавное – ходики. В детстве он закрывал глаза и слушал. А, ведь и впрямь, ходят. Топ-топ. Разве что половицы не поскрипывают.

Нет, их он тут не оставит, заберёт с собой, повесит над столом, а ночью будет слушать их тихие, и такие знакомые, шаги. Часовые. Уют охраняют.

Пыль тонким слоем лежала на мебели. Надо бы немного прибраться до приезда покупателей. Сколько он тут не был? Почти год. С прошлого лета, а сейчас весна. За окном поют воробьи, заливаясь соловьями, пахнет талым снегом, солнцем, теплом…

А тихо как! Слышно, как в стекло бьётся проснувшаяся мушка.

Иван снова огляделся, взгляд его на этот раз остановился на фотографии деда, стоящую на комоде. Подошёл, взял в руки, провёл ладонью, смахнув пыль. Фотографию он тоже заберёт с собой. Правда, точно такая же есть у него в семейной папке – давно отсканировал все фотографии из старых альбомов. На диске-то они уже не испортятся, не пожелтеют, как та, что держал сейчас в руках. Да и качество куда лучше – он немало потратил времени, чтобы отретушировать старые фото, улучшить качество. А вот сейчас держит одну из них в руках и понимает, что живая она, куда живее той, что в папке. И пусть чуть загнут уголок, и пусть чуть пожелтела. А дед, как живой. Именно таким он его и помнил, живым.

И ворвался в сознание калейдоскоп воспоминаний, от которых сердце чуть сжалось, а потом распахнулось настежь, впуская в себя детство, и наполнилось радостью.

Как же давно он не испытывал подобных чувств, чтобы вот так, всем сердцем, всей душой чувствовать сопричастность жизни, наслаждаясь каждым её мигом.

Речка, на берегу дед и он… ах, да, рядом ещё и Мишка. Мишка-то так и остался в деревне.

Счастливый…

Иван вздрогнул. А разве он не счастлив? Вроде бы, всё есть. И квартира в городе, и хорошая работа, и семья… раньше сюда вместе с семьёй приезжал, пока жене не полюбилось заграничное море. Море – оно, конечно, и есть море. А чем хуже их река? А природа такая, что дух захватывает!

А дух и захватывает всё от тех же воспоминаний. И будто и не воспоминания это – а сама жизнь. Время не любит городов, не городское оно, как и он сам. Несётся, не оставляя ничего в памяти. Порой и вспомнить не может – а что было вчера? А здесь оно всегда рядом шло, в ногу. А часто и само останавливалось, давая хорошенько запомнить те или иные моменты. Будто фотографировалось на память.

И не сердцу ли чувствовать – где оно, настоящее? Ишь, как сразу радостно забилось.

Подошёл к окну, распахнул его, выпустив на волю жужжащую пленницу.

У калитки увидел женщину. Тётя Маня. Нет, теперь уже баба Маня. Но окликнул:

— Тёть Мань!

Та сразу обернулась, заулыбалась:

— Ваня? Давненько не был. Навестить приехал?

Навестить? Иван засмеялся. Навестить! Конечно же, навестить! Вспомнил…

«Заодно возьму что-нибудь на память…»

Но пока ещё не придумана такая сумка, чтобы в неё влез целый дом.

Подошёл к комоду, поставил фотографию на место:

— Спасибо тебе, дед.

«На другом краю Вселенной»

— svetulja2010

Кот сидел на краю Вселенной и болтал лапами. Сиделось хорошо, удобно, обзор открывался замечательный. Вселенная мягко и ровно летела куда-то вдаль, а Кот разглядывал проносящиеся мимо объекты. Он любил именно такие времена, когда было немножко лениво, но очень созерцательно и спокойно, и можно было вдоволь пофилософствовать. Например, о том, почему именно Коты любят это делать. Надо сказать, что в этой Вселенной жили не только Коты, кто только не жил! Но вот посидеть, подумать — это только Кот хотел и мог. Остальные были заняты другим делами. Вот Пес, что жил где-то там, но почти рядом, он всегда был чем-то озабочен. То бегал куда-то, то что-то доставал, то с кем-то дружился, то с кем-то ругался, решал какие-то свои и чужие вечно возникающие проблемы. Все что-то искал. И все в таком роде, суета сует, а не жизнь. Вот полежать поразмышлять у него времени никогда не было, сначала сделает, а потом думает, что можно было бы и по-другому сделать. Кот был не таков, зачем торопиться? Проблема вообще могла и сама решиться, пока о ней думаешь, ну уж если не решилась, то вариант обдумывания можно было и воплотить в реальность. Терпение и спокойствие – и будет все хорошо. Но иногда бывало немного скучно, особенно если посмотреть на того же Пса, чем же все-таки он там занят? Любопытно же.

***

На другом конце Вселенной, на самом ее краю свернулся калачиком Пес. Он решил немного отдохнуть, не все же делами заниматься? Вон Кот, что на том конце Вселенной обретается, вообще никогда ничего не делает, сидит о чем-то мечтает, лапами болтает. Бездельник как есть! Хоть бы что-нибудь посчитал что ли, а вдруг что-то потерялось? Все надо самому делать, все проверить, все уладить, все найти и достать. Оно, конечно, иногда и подумать не успеваешь, но лучше уж исправить неправильное, чем жалеть о несделанном. Отдыхать – хорошо! Но ведь мысли всякие появляются про то, про другое, надо вот опять бежать, смотреть, делать. А кто кроме меня?! Кот что ли? Да он же лентяй еще тот, фиг сподвигнешь на что-то, вот ни разу не получалось. А ведь старался, пробовал! Хвостом ему помашешь, привет мол, глазастый, как дела?! А он только прищурится, да ухом дернет. И все. Или наоборот, уставится своими глазищами, смотрит, смотрит, так и кажется, дырку в тебе просверлит, а что у него там на уме? Нет уж, пусть сам с собою сидит. Хмм, а что это он там сейчас делает, опять мечтает? Интересно о чем же?

***

На другом краю Вселенной стоял Человек. Человек был маленький и многого не умел, а еще больше просто не знал. Не успел узнать. Он смотрел на крышу сарая, на которой в лучах теплого весеннего солнышка грелся рыжий бездомный котенок. Человеку этот котенок был очень нужен, потому что ну что это за дом без Кота? Так место проживания. Кот был с этим согласен. И рыжик перебрался на руки Человека. А на крыльце их ждал Пес, тот самый без которого скучно, а иногда даже и страшно и который всегда найдет, чем заняться. И маленький человек открыл дверь теперь уже в настоящий дом.

***

— Пес, а Пес! Ты такой дом хотел все время найти? – промурчал Кот в собачье ухо, удобно расположившись на теплой собачьей же спине.

— Ну, почти, — Пес ухмыльнулся, — если ты мне споешь колыбельную, я точно буду счастлив.

***

Иногда ночью, когда стихает шум и гам дня, замерев на мгновение и прислушавшись, можно услышать, как Вселенная летит сквозь пространство и время под мягкое сопение Пса и мурлыкание Кота.

«Пленник»

— Армант и Илинар

«Не слышны в саду даже шорохи…» Как же! Ещё как шуршит. Вот уже третий вечер кряду. Днём, вроде бы, затихает, а как солнце сядет, так – шур-шур-шур, шур-шур-шур! И не по всему саду, а именно в кустах крыжовника.

Крыжовник… Ах, как же они долго с женой мечтали купить домик, да ещё и с садиком, и непременно с кустами крыжовника. Николай Иванович грезил этой мечтой ничуть не меньше супруги – ни дать ни взять, как и его тёзка в чеховском рассказе.

И ведь сбылась мечта. И сбережений им хватило на домик, и даже осталось кое-что. А какой домик-то! Любо-дорого посмотреть. Да ещё и с садиком и… с крыжовниковыми кустами.

Конечно, Николай Иванович даже и внимания бы не обратил на эти шорохи, если бы не его жена — Анна Петровна.

В первый же вечер уселись они попить чайку на террасе и тут… зашуршало. Да так сильно! Анна Петровна сразу замерла с чашкой в руке:

— Слышишь? Шуршит кто-то в кустах… кто это может быть?

Николай Иванович лишь рукой махнул:

— Ёжики, наверное.

Ёжики супругу немножко успокоили. А следующим вечером всё вновь повторилось.

— Нет, Коленька, это не ёжики, — покачала головой жена, — кто-то там ползает, ворочается будто. Сходил бы, посмотрел?

— Ну, тогда, наверное, ужики, — ляпнул Николай Иванович и тут же прикусил язык.

Ужики! Да его жена гусениц-то – и то боится, а то – целый уж!

И точно. Анна Петровна побледнела и замахала руками:

— Ужики?! Да я тут тогда и минуты не останусь! – и бросилась в дом.

Конечно, он мог бы взять фонарик и посмотреть – что же там такое шуршит? Но вместо этого он отправился успокаивать супругу, благоразумно рассудив, что утром лучше порасспрашивает соседей – а нет ли в этих местах гадюк? А то, вдруг, в кустах окажется совсем не ужик. Да и о цене вспомнил, и цена теперь ему казалась подозрительно низкой.

Впрочем, к вечеру, поговорив с соседями и выяснив, что в этих местах о гадюках и слыхом не слыхивали, он успокоился. А на его вопрос, кто же может водиться в саду, услышал подтверждение своих первоначальных версий. Или ёжики или ужики. И, конечно же, для успокоения супруги он остановился на первых.

Обретя душевный покой, Анна Петровна напекла к чаю ватрушек, и вечерком они снова сидели на террасе, стараясь не обращать никакого внимания на шуршание в кустах. Но теперь уже не страх, а любопытство мешало душевному покою.

— Может, посмотришь, кто там? Вдруг, маленькие ежата? Принёс бы одного посмотреть.

Николай Иванович вздохнул, встал и, вооружившись фонариком, пошёл к кустам.

Подойдя, немножко раздвинул колючие ветки и посветил. Пусто!

— Кто тут? – еле слышно спросил он, не ожидая получить ответ.

И, вдруг!..

— Я это… ветерок. Слышал ведь, наверное, что ветер путается в ветвях деревьев? А я ещё маленький, вот, и запутался в кустах. Освободи меня.

Конечно, это казалось полным бредом. И лишь для того, чтобы убедиться – сошёл он с ума или не совсем, Николай Иванович раздвинул ветки пошире. И тут что-то лёгкое, прохладное, приятное коснулось его рук и лица. Будто кто лизнул холодным язычком. Это было тем более приятно, что ночи стояли жаркие, душные. А потом зашуршало уже выше, в ветвях яблони. Николай Иванович отпустил ветки и, улыбаясь, пошёл к террасе.

— И что там было?

— Ничего. Я никого не увидел. Может, и был ёжик, но убежал при звуке моих шагов.

Не станет же он рассказывать – кто там был?

А вечер с каждой минутой становился всё более и более приятным. Кто-то невидимый прикасался к волосам, гладил, обдувал, и доносил из сада ароматы душистого табака…

«Мара»

— Герасимова Ирина

Снег искрился в лучах прозрачного зимнего солнца, стоявшего низко над землей. Вокруг простирались бескрайние поля с островками леса. По полю тянулась тонкая ниточка лыжни, петляла, огибала ближний островок и возвращалась к темневшему на горизонте городу. Трое лыжников бежали по лыжне и, добежав до островка, остановились, чтобы перевести дыхание. На березу, утонувшую в сугробе, села синичка, пискнула, покрутила головкой и вспорхнула, осыпала людей ворохом колких снежинок.

Где-то далеко прозвучал долгий протяжный вой и оборвался на высокой ноте. Трое людей, двое мужчин и женщина, повернулись на звук.

— Кто это? Волк? – спросила Олеся.

— Волки не подходят близко к городу. Собака. – Олег совсем не был в этом уверен, но считал нужным успокоить друзей. – Возвращаемся в город.

Он взглянул на часы: через час сядет солнце и, согласно метеопрогнозу, начнется снегопад. Часа им хватит, чтобы добраться до города и присоединиться к коллегам, уже ждущим их в местном ресторанчике. В городе Рузе проходил традиционный в это время корпоратив. Сотрудники компании прибыли на каникулы и наслаждались свежим воздухом, зимней рыбалкой и лыжными пробежками по бескрайним полям.

Снова раздался вой, прозвучав на этот раз гораздо ближе. На горизонте клубилась, мерцая синими искрами, дымка. Подул ветерок, поднял с земли снежную пыль, закрутил в спираль и швырнул в голубое небо. По полю побежали, словно волны, снежные валы.

— Быстрее! В город! – скомандовал Олег, опасаясь, что они могут оказаться в полях в самый разгар метели. — Скорее!

Не ожидая ответа, он оттолкнулся палками и побежал по лыжне. Дымка двигалась ему наперез, заходя справа, и с каждой минутой увеличивалась в размерах. Природа в этих местах непредсказуема. Час назад светило солнце, а сейчас идет пурга, да судя по всему, еще какая.

По полю бежали снежные валы. Один из них взметнулся в небо, блеснул кудряво-белым завитком и обрушился на землю, рассыпавшись снежными брызгами. Заревела, понеслась метель, смешала небо и землю в единый ком, стремясь догнать и смять бегущих от нее человечков. А люди мчались не разбирая дороги и казалось, что по пятам за ними мчится, рыча, какой-то зверь, гонит в нужном ему направлении.

— Смотрите, дом! – прокричал Олег. И впрямь, за елками, стоявшими по периметру засыпанного снегом пруда, виднелась избушка. Из сугроба торчала крыша. Вокруг мело, но снег ложился избирательно, аккуратно, оставляя кусочек пространства перед входом свободным от заноса. Люди толкнули дверь, прося кого-то свыше, чтобы она оказалась открыта. О чудо! – дверь распахнулась, впустила внутрь и тут же захлопнулась. Злобно взвыл ветер, разочарованный, что упустил добычу, швырнул в дверь вихрь снега, неистовым шквалом обрушился на землю.

Раздалось рычание, и из-за сундуков, расставленных в сенях, появился крупный черный зверь. Настороженно поглядывая на гостей и скаля зубы при каждом их движении, волк сел поблизости. Люди стояли, боясь пошевельнуться, но волк сидел тихо, не предпринимая попыток напасть.

— Место, Маха! – из комнат вышла женщина в нарядном белом сарафане и пригласила в комнаты. Посреди большой гостиной стоял стол, уставленный разнообразными яствами, – пирогами с брусникой, вязигой, капустой, горшочком с кашей и свежеиспеченным хлебом. Дымилось в блюде горячее мясо, краснела в кувшине смородиновая наливка.

— Не побрезгуйте, гости дорогие! Отведайте, чем Бог одарил! – Хозяйка улыбнулась, тряхнула черными, как смоль, волосами и гостеприимно указала на стол. Люди заняли места и принялись за еду, удивляясь невесть откуда взявшейся красавице-хозяйке, от души потчевавшей их необыкновенно вкусными кушаньями. Как водится, наливка развязала языки. Сначала несмело, потом бойчее они рассказывали о себе, о том, что уже не в первый раз приезжают сюда отдыхать, побегать на лыжах, порыбачить на озере и насладиться свежим морозным воздухом. Максим и Олеся женаты, а вот Олег…

Олеся прикусила язычок, но было поздно. Хозяйка взглянула на мужчину быстрым острым взглядом и спросила:

— Что ж так? Не нашел себе по сердцу?

Олег медлил, удивляясь бестактному вопросу. Где-то внутри него загорелся огонек, сигнализировавший об опасности. Наплывали горькие, злые мысли. Он пытался прогнать эти мысли прочь, но они возвращались. Хозяйка ждала, все так же пристально глядела на него.

— Умерла жена. Я в этом виноват, – сказал он тихо. Женька… Имя выскользнуло из уголка памяти, где он его тщательно прятал. За спиной тихо заворчал проснувшийся Маха, но хозяйка усмирила его движением.

— Олежек, не надо! – сказала Олеся умоляюще.

— Я виноват! – повторил он упрямо. – Виноват в том, что не любил.

Глянул на хозяйку искоса и увидел пристальный синий взгляд, неотрывно глядевший на него.

За окном стемнело. Стихла метель, легла на землю мягкими голубыми сугробами. Гостям постелили в комнате. Макс с Олесей быстро угомонились, а Олегу не спалось. За окном пролетела птица, коснулась стекла крыльями. И тотчас зазвучали странные грозные слова, бередившие душу.

Духи малые всюду чудатся

Тени навии всюду видятся

Мара-Матушка, Мати черная,

Мы встречаем тя, величаем тя

Ты услышь нам, ты сниди до нас

Бормотание за окном окончательно прогнало сон. Тихонечко, чтобы никого не потревожить, Олег выбрался из избы. На небе высыпали звезды, а над прудом повисла яркая луна, освещая окрестности. Дул легкий ветерок, собирая снег на озере в легкие морщинки, отчего озеро казалось живым. По его поверхности шла какая-то фигурка и, приглядевшись, Олег узнал в ней Женьку.

— Женька, что же ты наделала! – сказал он тихонько. Из его рта вырвался клубок пара и растаял в воздухе. Прошлое, с которым он никак не мог смириться, снова напомнило о себе. Перед его глазами встала Женька, такая, какой она была в последнее время перед уходом: измученная болезнью, с темными кругами под опухшими от слез глазами. Ему было тяжело видеть ее такой, каждый день приходить домой и притворяться, что ничего не происходит. А Женька хотела жить и быть любимой и сочувствие воспринимала как предательство.

Олег шел ей навстречу, готовый объяснить и покаяться и вдруг остановился. Дунул ветер — и фигура Женьки растворилась в воздухе, превратившись в туман. На том месте, где только что была Женька, стояла статная фигура хозяйки. Из-за ее спины вышел Маха и сел у ног. В руках у хозяйки появился острый серп, ярко сверкавший при свете луны, и по серпу Олег узнал Мару, языческую богиню правосудия и справедливости. Склонив голову, он ждал суда над своей жизнью. И суд пришел. Серп медленно поднялся в воздухе и опустился, поднялся и опустился. Олег упал.

Утро встретило его ярким солнцем. В комнату заглянула румяная статная хозяйка и улыбнулась ему. Олег поднялся и сел на кровати, чувствуя себя весело и легко. Страшное чувство вины, которую он испытывал по отношению к Женьке, ушло навсегда, отсеченное древним магическим серпом.

«Мама всегда права»

— Svetulja2010

Одуванчик родился беленьким. Все братья и сестры были серо-бурыми, как и положено обычным ушастым пустынным ежикам, а вот Одуванчик выделился, потому так и назвали: пушистый, белый, круглый — одуванчик и есть. Характер у него тоже был необычным. Вечно ему надо было что-то узнать, что-то найти, во что-то влипнуть. Сидеть на месте и слушать маму он не умел. А мама, как все мамы в мире, сильно беспокоилась за него, уж очень он был заметным – белого видно везде и издалека, а обидеть или даже съесть маленького ежика многие могут. Но Одуванчик, конечно, маму не слушал и частенько убегал из родной норки. Путешествовать и искать приключений. И был у него друг. Звали его Скок, потому что он был тушканчиком и больше всего любил прыгать. У Скока и Одуванчика было много общего – белый цвет шубки, огромные ушки и такой же непоседливый характер. А еще у тушканчика был длинный хвост с замечательной кисточкой на конце – заветная мечта Одуванчика, он тоже хотел такой, с кисточкой. У ежиков, знаете же какой хвостик, так одно название, недоразумение и никакой красоты. Хотя мама всегда говорила, что с таким хвостом, только беды себе найдешь. Но Одуванчик не верил.

Давно еще, когда ежик и тушканчик только встретились и начали дружить, в один из походов по окрестностям нашли они норку, кем-то когда-то вырытую и покинутую. Одуванчику и Скоку она очень подходила, в ней они пережидали дневную жару. И прохладно, и спрятаны ото всех, и мама не так за них тревожится. Вот и сегодня день уже к вечеру клонился, солнце не так припекало, вытянулись тени от саксауловых кустов, сгустились за камнями – можно и наружу вылезти. Посмотреть на мир, новости узнать, да и покушать хочется. Парочка выбралась из подземного убежища и отправилась добывать еду. Тушканчик грыз какие-то веточки, почки, семечки искал, ежик старался найти хоть жука какого. Так незаметно в поисках и отошли от норки довольно далеко. И набрели на степного удавчика. Или он их отыскал. Одуванчик знал этого удавчика, они даже иногда и перекидывались парой фраз при встречах. И никогда эта змейка не вызывала страха или опасения у ежика – медленный, ножек нет, бегать не умеет, чего бояться? Да и мама говорила, что змеи ежей не едят, скорее наоборот, но от дружбы предостерегала. Вот и теперь ежик сначала даже и не понял, что хочет удавчик. А тот явно вознамерился поужинать тушканчиком. Только прыгучесть и спасла Скока от молниеносного броска змеи. Когда до ежика дошло, что хотят его друга съесть, то он только и крикнул: «Беги, Скок, быстрее в нору! Я его не пущу, быстрее!» И повернулся к удавчику, встопорщил иголки, зафыркал, затопал, отвлекая внимание от улепетывающего друга. Удавчику ежик был не интересен, колючий, кусачий. Но догнать вкусного и подходящего для ужина тушканчика никак не получалось, везде натыкался на ежиные иголки. Так и пятились до самой норки, а потом Одуванчик шустро развернулся и юркнул в отверстие, закупоривая вход своей колючей спиной. Так всю ночь и просидели, ждали, когда змее надоест их караулить. А еще вспомнили, как мама была права. И насчет хвоста тоже. Вот что было бы, если сейчас снаружи болтался этот замечательный хвост с кисточкой? Уж точно бы за него выволокли ежика из норки или самое малое – покусали, а это очень неприятно и больно. Наутро удавчик уполз, взошло солнце, и сильно жарко стало в пустыне.

А кушать хотелось все сильнее и сильнее. И потому решили выйти в свет и немного, совсем немного поискать еды, да и домой надо возвращаться, там уж верно переживают. Выползли. Да кто же в такую жару из еды будет их ждать? Хотя тушканчику легче, его колючки никуда не убегут, а вот ежику хуже. Все попрятались от солнца. Так переходя от камешка к камешку, от кустика к кустику снова ушли от норки. А до дома не дошли. Закрыла серая тень небо. Свалилась с высоты стремительная пустельга. И был бы этот день последним в жизни Одуванчика, где уж ежику сравниться с быстротой птицы, а иголки ей не помеха. Но выскочил тушканчик, запрыгал из стороны в сторону, заметался белым пятнышком, зазвал, отвлек от друга хищницу сверкающей кисточкой на хвосте. Ежик забился под корягу высохшую, не достанешь, а Скок, обогнув по кругу эту самую корягу, тоже к Одуванчику присоединился. Сидели опять думали, что мама была права, — нельзя днем далеко от норки уходить. Так и дожидались вечера, хоть и улетела пустельга, но все же решили, что хватит им пока на их иголки и кисточки приключений. А в пришедших сумерках отправились по домам. Получили трепку по ушам и хвостам за отлучку и непослушание, обещали, что больше никуда даже ни одной лапой без разрешения и присмотра. Чего там в этом мире они не видели? Ничего интересного. А вот только что это там тетка тушканиха про большую воду говорит? Где это? Что это? Как это вообще выглядит — Большая вода?!