Кот в мешке №7.Третий этап. Голосуем

Инохо приложил руку к глазам и посмотрел на восходящее солнце. По обычаям предков мысленно поблагодарил его за наступающий день и попросил удачи, коснувшись амулета — маленького желтого круга, висевшего у него на шее. Яркий лучик солнца скользнул по влажным листьям, заблестел в каждой капле росы, усыпавшей их, и коснулся его лица.

— Ну, чего встал, — раздался резкий окрик.

Инохо вздрогнул, ощутив толчок в спину.

— Зачем ты так грубо? – попытался заступиться за него другой человек.

— Чего с ним церемониться — дикарь, — ответил первый и сплюнул на землю.

Инохо молча вернулся к месту ночевки и затушил тлеющий костер. Затем неспешно выкопал яму в мягкой земле, положил туда оставшийся после их пребывания мусор и закопал. Потом взял свой самодельный нож и, махнув рукой, молча пошел по видимой только ему тропе. Двое мужчин двинулись за ним. «В моем племени осталось всего пять человек. Когда белые люди пришли сюда, они пообещали изменить нашу жизнь к лучшему. Но вышло совсем не так. «Сдвинувшиеся с ума существа» — так назвал их мудрый Вуху, когда впервые увидел. Его убили первым – не захотел вести белых людей в Сад звенящих листьев, сад нашей памяти», — думал Инохо, пробираясь сквозь заросли лиан и ощущая как холодок страха ползет по спине – его может постигнуть такая же участь. Внезапно он развернулся и срезал продолговатый лист ядовитого плюща. «Умеет прятаться среди лиан, сразу не заметишь», — Инохо остановился и поднял руку вверх, призывая к вниманию своих спутников. Жестом показал на дерево, с которого свисали скользкие серого цвета длинные отростки с редкими бурыми листьями с синими прожилками. Главное — обойти его стороной. Спутники поняли это и, поглядывая с опаской на зашевелившееся в их сторону растение, отошли подальше. Инохо, усмехаясь, повернулся к ним спиной. Плющ реагирует только на страх. Мудрый Вуху учил, что подходить к плющу надо не опасаясь, а доверяя. Но объяснять это чужакам он не собирался. Просто успокоился и провел рукой по выпуклым прожилкам на листе. Спутники замерли от удивления…

Вереница людей, петляя по едва приметной тропе, углублялась в джунгли.

— Скажи, Селтер, как ты думаешь, нашему проводнику можно доверять? – нарушил тишину Кроун, пытаясь на ходу ориентироваться по карте.

— После того, как мы почти все племя отправили на тот свет? Сомневаюсь. Хотя выглядит он довольно миролюбивым, но глупым. Вчера пошли за водой, на земле птица лежала. Я хотел ее прикончить, а этот дикарь оторвал тряпку от своей одежды и перевязал. Потом залез на дерево и положил ее в дупло. Каждый рожден, чтобы жить, сказал. Ну не глупо? — ответил ему Селтер.

— Не забывай, это их мир. Здесь свои правила и порядки. Мы всего лишь гости, возьмем, зачем пришли, и свалим. Пусть и дальше возится со своими птичками, — ответил ему Кроун, — хорошо еще, что согласился провести нас.

— Да куда б он делся бы, — усмехнулся Селтер, — жить охота всем.

Они вышли к небольшой поляне, за которой росли странные деревья с огромными фиолетовыми листьями, не пропускающими солнечный свет. Инохо остановился.

— Впереди проход через Мерцающие сумерки, — объяснил он, оборачиваясь к своим спутникам, — испытание судьбы.

Он встал на колени лицом к едва виднеющемуся сквозь листья солнцу и замолчал. Селтер и Кроун с удивлением смотрели на него, не понимая.

«Я взял амулет мудрого Вуху — отнесу в Сад звенящих листьев, таков обычай. Когда в нашем племени кто-нибудь умирал, Вуху снимал с него амулет и шел по этой тропе. Иногда он брал меня с собой, но самого сада я не видел. Мудрый Вуху не разрешал – говорил, что всему свое время. Сегодня я иду туда… с его амулетом, — подумал Инохо, смотря на пробивающиеся через листья и слепящие глаза, солнечные лучи, стараясь до мелочей вспомнить дорогу. Встав с колен, он быстро пошел через поляну. Маленький желтый кружок на его шее, словно вобрав в себя блеск светила, заискрился. Его спутники переглянулись и с опаской пошли следом. И, несмотря на то, что был день, сумрак окутал их плотным кольцом. Впереди показался широкий проход между деревьями, весь усыпанный листьями. Амулет Инохо заблестел ярче, и фиолетовые листья под ногами замерцали красноватыми огоньками. Увидев одному ему знакомую примету, Инохо прыжками стал перемещаться дальше. Его спутники вскинули ружья, прицеливаясь в него.

— Стой, зараза, — закричали ему вслед.

Инохо добрался до зарослей причудливых волнистых кустов и   остановился. Гордо выпрямился и, ударив себя кулаком в грудь, гортанно вскрикнул.

— Я смог пройти. Моя судьба – идти по этой тропе. Теперь вы, — и с вызовом посмотрел на попутчиков.

— Вот обезьяна, пристрелить бы тебя сейчас, — разозлился Селтер, сжимая приклад ружья.

— Не надо, не стреляй, — Кроун резким движением схватил ружье Селтера и опустил его вниз, — без него мы отсюда не выйдем.

Селтер налившимися кровью глазами посмотрел на Инохо.

— Ладно, дикобраз. Судьбу испытать хочешь? — крикнул он и подтолкнул Кроуна, — Давай, ты первый. Это их мир, говоришь? Будет наш! И богатства в этом чертовом Саду звенящих листьев тоже! Не зря же его так назвали, звенящих — значит золотых! Деньги, понимаешь? Мы станем богаты и счастливы, сча-стли-вы! Надо только пройти по этой чертовой тропе.

Кроун боялся Селтера. Поэтому отбросил ружье, медленно сделал несколько больших шагов вперед и замер, думая, как поступить дальше. Внезапно он прыгнул, ориентируясь по едва заметным следам Инохо. Селтер внимательно следил за ним, стараясь запомнить, куда тот наступает. Кроун, сделав несколько прыжков, остановился, оглянулся назад и поднял руку вверх, показывая, что все хорошо. И прыгнул еще. Но поскользнулся, упал на бок и провалился в яму, незаметную под листьями. Инохо вздрогнул всем телом от раздавшегося крика. Селтер прыжками добрался до ямы, затем осторожно нагнулся и посмотрел вниз.

— Давай вытащим его, — крикнул ему Инохо, — я помогу.

Он знал, что выбраться из ямы можно, но делать это надо быстро, пока на запах крови не сбежались слепые Ревуны. Но Селтер резко выпрямился, снял ружье и выстрелил в яму.

— Ты ничего не понимаешь в жизни, дикарь. С ним надо было делиться, а так – нет, – ответил он и быстро добрался до Инохо, — и не вздумай меня учить, как надо поступать – тоже пристрелю.

Инохо со злостью посмотрел ему в глаза, но ничего не сказал. «Вся твоя сила, белый человек, в палке, стреляющей огнем. Духом ты слаб», — подумал он и, стиснув зубы, пошел через заросли кустов вперед…

Тропинка привела их к глубокой реке, плескавшейся внизу расщелины. Они пошли по ее крутому берегу.

— Не вздумай сбросить меня, — нарушил молчание Селтер, — я всегда начеку. Долго еще идти?

— Нет, — ответил Инохо, — Видишь мост? Он называется Танцующий под ногами. Это место выбора. Надо перейти по нему через реку.

— Что у вас за названия такие? – разозлился Селтер, его все начинало раздражать, особенно солнце, вставшее высоко над горизонтом: оно слепило глаза, — Ничего не поймешь. Вчера было все нормально, а сегодня – выбор, судьба и Кроуна пришлось пристрелить. А мы с ним много лет вместе…

— Мы не вспоминаем вчера, живем только сегодняшним днем, наслаждаемся каждой его минутой, и нам хорошо, – со злостью перебил его Инохо.

Они подошли к веревочному мосту, за которым возвышалась скала, и остановились, молча смотря на него. Инохо не знал, что там за скалой. Когда мудрый Вуху приводил его сюда, то через мост шел один.

— Черт! Не видно, что там, дальше, — разозлился Селтер опять и приказал, — иди первым.

Инохо осторожно наступил на деревянные доски, перевязанные веревками. Мост закачался. Держась за перила, он медленно пошел вперед, удаляясь от Селтера.

— Стой, — внезапно крикнул Селтер, когда Инохо осталось пройти всего треть моста, — жди меня. Не остановишься – пристрелю.

Инохо замер, а Селтер стал неуверенно переступать с доски на доску, с опаской посматривая вниз.

— Выбрось рюкзак, — попросил его Инохо, — мост старый, идти надо по одному. Двоих он не выдержит.

— А в чем я понесу золото из Сада? – прокричал Селтер, — в рюкзак можно много положить.

Он уже прошел половину пути, когда подгнившая доска под ним треснула. Селтер сорвался, но успел схватить веревку и повис над рекой. Мост сильно закачался, и Инохо вцепился руками в перила, чтобы не упасть.

— Бросай рюкзак и ружье, — крикнул он Селтеру, — я не могу подойти к тебе помочь, мост сильно качается.

— Хочешь, чтоб я выбросил ружье? Тебе со мной безоружным легче справится, да?

Селтер попытался подтянуться, но и вторая доска надломилась, и он с громким криком сорвался вниз.

Инохо, не оглядываясь, побежал по мосту вперед и схватился руками за спасительную землю. Цепляясь за выступающие камни на скале, обдирая руки в кровь, перебрался на другую сторону. И замер…

Перед его глазами открылась каменистая местность. У подножия небольшого потухшего вулкана застыли карликовые деревья. Их было много. На ветках вместо листьев висели амулеты его племени, маленькие желтые кружочки. Ветер раскачивал их, и они, задевая друг друга, звенели. Инохо медленно спустился вниз и подошел к одному из деревьев. Достал амулет Вуху и надел на верхнюю ветку. « Я сделал то, что хотел», — облегченно вздохнул он. Сильный порыв ветра разогнал облака, солнце засияло и лучами коснулось висевших амулетов. Они заискрились, заблестели, отражая солнечный свет, и превратили сад в золотой всполох. Инохо зажмурился – глазам стало больно от такого сияния. Он отвернулся и отступил немного назад. Открыв глаза, увидел бескрайнее, голубое небо. Ему показалось, что оно совсем рядом и, раскинув руки, он захотел раствориться в нем, почувствовав свободу. Тихий звон плыл над скалами, принося радость и успокоение в душу Инохо. Он улыбнулся, представляя, что это мудрый Вуху разговаривает с ним.

— Я никогда не слышал про счастье и не знаю, что это такое. Почему белые люди думают, что золото – это счастье? Не понимаю… – крикнул Инохо. — Я вернусь назад, к людям моего племени, и приведу их сюда по другой дороге, через скалы. Живя здесь, мы будем чтить обычаи предков, и никто больше не вмешается в нашу жизнь.

И его крик, переплетаясь с плывущим звоном, эхом разнесся до самого горизонта…

У Марка в Аладиере было немного любимых мест. И в одно из них он как раз сейчас и направлялся. Благо ректор Брициан дал выходной студентам, и можно было расслабиться. Для полудемона, каковым являлся Ксенон, это было ой, как необходимо: ведь, не являясь чистокровным аладьери, ему приходилось заниматься усерднее.

А в лесу джиу было замечательно: деревья звонко переговаривались, постукивая широкими золотистыми листьями, горячий ветерок из близлежащих каверн в скальных отложениях обдувал полы плаща, облегчая зуд в обмороженных на последнем занятии пальцах. Но лучше было сидеть на высоком скальном выступе, прислушиваясь к шелесту джиу за спиной. Туда Марк и направился, шагая тихо и неслышно сквозь чащу.

Но, не выходя из чащи на уступ, он остановился. Впереди, на его облюбованном месте сидела странная фигура, укутанная темно-багровым плащом. «Аладьерка», — вглядевшись в ауру, пробормотал Марк. — «Что, ракшас ее подери, она делает здесь?». Дурацкая привычка бормотать вслух, за которую наставники его ругали, на этот раз сыграла злую шутку. Фигура в плаще вздрогнула и привстала. Стоило девушке обернуться, как Марк понял, что сюда он будет приходить теперь не только из-за тишины и покоя. Ее фиолетовые глаза с радужкой, обведенной золотистой каемочкой, обрамленные длинными ресницами, буквально поглощали душу. Поскольку он был полудемоном, Ксенон с трудом противостоял этому магнетизму урожденной аладьери.

Сглотнув, юноша подошел к незнакомке.

— Что вы здесь делаете? — спросил Марк, но тут же одернул себя. Не в его положении было задавать подобные вопросы, за такое поведение могли и наказать. Девушку же, похоже, вопрос нисколько не возмутил. Наоборот, она улыбнулась вполне доброжелательно.

— Ты Ксенон? Шатиша мне сказал, что я могу найти тебя здесь. Брициан Каторвус приказал явиться к нему. Зачем, не уточнял.

Юный ученик-демонолог внутренне вздрогнул. Если ректор призывает к себе, это не сулит ничего хорошего, тем более ему. Неужели отчислят? Но зачем тогда эта девушка? Марк насупился и сказал:

— А может, ты скажешь, что не нашла меня?

Незнакомка усмехнулась. Еще бы, соврать Брициану себе дороже.

— Мьярра Каторвус меня зовут, и нам сказано явиться вдвоем, — сказала девушка, и рассмеялась, увидев выражение лица Марка. Тот еще не прошел Бездну и не заслужил демонический облик, поэтому все эмоции юноши легко читались. От звонкого смеха Мьярры сердце бедного ученика Диерватори-скав (Академия высшего колдовского искусства Хаоса, как перевели бы человеческие маги) забилось так, что, казалось, и без посвящения он взлетит. Ему еще было неизвестно это щемящее чувство, но он хотел, чтобы эта сладкая пытка длилась подольше.

К сожалению, его надежде не удалось сбыться, поскольку он почувствовал, как позади сформировался портал, от которого повеяло таким жаром, будто Бездна сама пришла за ним. Брициан Каторвус. Его аура. Со вздохом обреченного Марк повернулся. Мьярра, как назло, продолжала смеяться.

— Я получил сообщение из Совета, Ксенон. Тебе надлежит вместе с Мьяррой прибыть к Закарасу. Немедленно! Я создам проход к Залу Совета. Надеюсь, ты не подведешь своих учителей, и мне не придется краснеть перед Советом. Мьярра, от тебя я тоже жду соответствующего твоему происхождению поведения.

Марк оглянулся и заметил ехидную улыбку на прекрасных губах аладьерки. Ее огненно-рыжие локоны выпали из-под капюшона, выдавая общие черты клана Каторвус. Ракшасы в озорных глазах плясали так заразительно, что Марк ощутил желание присоединиться к ним.

— А чтобы вы не шалили… — продолжил Каторвус. — С вами пойдет Шакирас.

Из портала Брициана выступил высокий демон, облаченный в багровую броню, выглядящую словно вторая кожа.

Склонив голову перед ректором, Марк направился во второй портал, который сформировался в паре шагов от предыдущего, спиной чувствуя улыбку Мьярры…

***

— Ты помнишь тот день? — Марк задумчиво поправил плащ, опершись спиной о ствол джиу. Золотистая листва тренькнула, словно в ответ на заданный вопрос. Но демонолог обращался не к дереву.

Рядом сидел полупрозрачный призрак демонессы, видимый только ему, немолодому уже мастеру.

— Да, Марк, ты был тогда очень забавен. Для полукровки,— нежная улыбка Мьярры, или, как ее назвали уже после Слияния, Мары, заставила сердце мужчины вздрогнуть. — Прошло уже почти три столетия, а ты все так же почти невинен. Даже Бездна мало повлияла.

Звонкий смех демонессы в унисон с шелестом листьев джиу зазвучали словно мелодия.

— В тот день я был почти счастлив, и Слияние я пережил лишь потому, что это была ты. Но Бездна задери тебя, Мара, не надоело меня подкалывать?

— Такова природа аладьеров — мы не признаем слабостей. Даже от тех, кого любим.

Марк посмотрел на край обрыва. Фигура демонессы протанцевала за край и невесомой дымкой поплыла дальше.

— Снова болтаешь с ней? — Из-за плеча демонолога вылезла морда ящера.

— Шати, ты проверил путь?

— Естественно, за кого ты меня держишь? Я тебе не какой-нибудь там эльфийский магик. Вон тропка из сердца Хаоса, по ней и иди. Упрешься прямо в эту треклятую гостиницу междумирья, заинтересовавшую Фиросаги. Встретим курьера и свалим назад, а то меня заждалась парочка аладьерок.

Шати продолжал болтовню, попутно раскрывая пласты реальности. Марк почти не слушал, он подошел к скальному уступу и шагнул с него. На спине расправились крылья, поднимая тело ввысь и, словно танцуя на ветру, фигура демонолога растаяла в воздухе, оставляя за спиной мелодичный перезвон золотого леса.

— Нет ничего проще, — сказала Ведьма своим мягким, полным незримой власти голосом. — Но тебе нужно время. День до вечера.

Эта молодая женщина, сероглазая, носившая платье цвета сумерек и прибранные в строгий пучок волосы, была похожа скорее на королеву, чем на ту, что делает из своих чувств и желаний приходящих к ней людей разные эликсиры, и потому Илсо с трудом заставил себя ей перечить:

— Мне ничего не нужно. Я уверен в том, что хочу.

— Уверенность тоже нужно правильно настроить. Особенно когда нуждаешься в эликсире, что даст тебе понять, какой во всем смысл, даже если это убьет тебя.

Ведьма поставила на столик чашку с недопитым чаем.

— Иди. И подумай о золотой листве.

Илсо нахмурился:

— Золотая листва? Но сейчас лето!

Ведьма словно и не слышала его. Она заговорила, глядя куда-то поверх его головы вдруг заблестевшими глазами, и ему захотелось оглянуться и посмотреть, что заставляет их так светиться.

— Есть у каждого человека свой Сад Золотых листьев. Каждый лист — это то, что мог сделать и сделал только он. Его цена или его ценность на свете. И у кого-то на ветках всего несколько листьев, а в чьем-то саду не смолкает хрустальный звон. Это значит, что…

Она вдруг замолчала, не сказав того, что было для Илсо интересным. И снова смотрела на него — этот взгляд прогонял, велел идти.

Он кивнул, словно и не было недосказанного, и вышел в теплый летний день.

Слова о Саде вертелись в голове у Илсо все время, пока он шел домой. Может быть, так было правильно, хотя он и не понимал, для чего нужен Сад в его мыслях. Но что-то заставило его свернуть к реке, может быть, желание провести вечер там, где не было людей.

Надежда на одиночество обманула: на обрыве, свесив ноги вниз, сидела девушка, кидая вниз подобранные с земли камешки. Ему показалось, что она собирается с духом, чтобы прыгнуть. Не зная, как поступить, Илсо подошел и сел так же, как она, свесив ноги вниз. Оказалось, что это удобно, и отчего-то приятно было знать, что удобно не только ему.

— Спасибо, — сказал Илсо.

Девушка не удивилась, просто кивнула и бросила вниз еще один камешек. Шум реки заглушил плеск, и Илсо подумалось – зачем делать то, что не оставляет следа, не становится еще одним золотым звенящим листом в твоем саду? Захотелось рассказать об этом девушке, хотя наверное, ей это совсем не было нужно, если она, как и он, уже приняла решение и была в нем уверена.

— Знаешь, — все же сказал Илсо, — есть Сад Золотых листьев, где каждый листок – то, что сделала и могла сделать только ты. Это должно быть красиво.

Девушка перестала бросать камешки и с любопытством посмотрела на него синими глазами.

— А какие это листья? Резные, с зубцами, или края у них гладкие и ровные? Листья узки или широки? Может, есть и золотые иголки, ведь они тоже листва?

— Думаю, там есть всякие, — заметил Илсо. – Ведь и сделанное, которое становится листвой, тоже разное.

Девушка помолчала, снова глядя на реку.

— Я хотела бы увидеть такой сад. Как можно это сделать?

На этот счет Ведьма не сказала ничего, и Илсо пришлось придумать самому:

— Просто нужно сделать очередное такое дело и осторожно оглянуться через левое плечо. Тогда обязательно увидишь.

Девушка подумала и встала на ноги – но совсем не для того, чтобы прыгнуть вниз.

— Меня зовут Амирэ, а тебя?

До вечера они гуляли по городу, и разговаривали словно бы ни о чем. Потом Амирэ спохватилась, что уже поздно, и Илсо предложил проводить ее домой. Конечно, она не отказалась.

Дом Амирэ утопал в цветах, и в этом было что-то правильное. Только простившись с девушкой, Илсо вспомнил о ведьме и ее эликсире. Но сумерки уже переходили в темноту, и он подумал, что для визита слишком поздно, а потому решил зайти к Ведьме завтра, с утра.

А утром, таким же погожим, как прошедший день, едва выйдя из дому, Илсо увидел женщину, продававшую букетики – ромашки вперемешку с розами. Странно, но самый благородный из цветов и самый простой вместе смотрелись красиво. Он подумал, что такой букет обязательно понравится Амирэ, купил у цветочницы один, самый яркий, и отправился к дому девушки.

Она уже не спала – выкатывала из калитки небольшую, уставленную цветочными горшками тележку. Глиняные и стеклянные вазы со срезанными цветами там тоже были – розы и фиалки, маки и лилии, и множество красивых цветов, наверняка имевших столь же красивые названия.

— Привет, — поздоровалась она и приняла из его рук букетик. – Какие чудесные!

— Твои лучше, — признал Илсо чуть смущенно.

— Мои для других, — заметила Амирэ. – Я развожу и продаю цветы.

Он уже понял это и сам, и предложил:

— Помочь тебе с тележкой? Она, наверное, тяжелая.

Девушка не стала отказываться от помощи и так, вместе, они довезли тележку с горшками и вазами до самого рынка, где пока еще было немного людей. По дороге Илсо слушал рассказы девушки обо всем на свете – теплом лете, людях, цветах и звездах, и осторожно рассматривал ее. Невысокая, тоненькая, она выглядела немного растрепанной и, казалось, совсем не подходила ни для тяжелой тележки, ни для того, чтобы что-то продавать, целые сутки стоя на одном месте и разъезжая с товаром по всему городу. Поэтому он остался с ней на все утро, хотя должен был пойти к Ведьме за эликсиром.

Торговля, как ни странно, шла бойко. Девушка не стала возвращаться в дом, чтобы оставить подаренный Илсо букет, она поставила его в одну из ваз на тележке, и вот удивительно, именно к этому букету то и дело кто-то приценивался, а Амирэ отвечала, что этот не продается, хотя порой ей предлагали хорошую цену. После очередного такого раза, она со смехом сказала:

— Мне кажется, сегодня в твоем Саду Золотых Листьев стало на один листок больше.

Илсо удивился, что она помнит об этой сказке, хотя и сам нет-нет, да и вспоминал ее. Но он получил сказку от Ведьмы, велевшей думать о Саде, а девушке просто отдал ее как единственное, что у него было тогда.

— Может быть, — ответил он, и сделал вид, что пытается осторожно посмотреть за левое плечо. – Нет, не вижу.

Амирэ, кажется, огорчилась, а потом улыбнулась, явно желая ободрить его:

— Что поделать, нам самим трудно увидеть со стороны то, что мы делаем для других.

И он думал об этом весь день, который провел с ней на рынке. Это в самом деле было непросто, но иногда – весело. Они придумали разыгрывать с цветами сценки, которые привлекали покупателей, и даже по дороге от одного рынка к другому делали это – уже для себя. В итоге к вечеру от цветов почти ничего не осталось, и когда девушка везла тележку домой, ей уже не требовалась помощь Илсо. Но он все равно проводил ее до дома, и в этот раз был впущен внутрь.

Оказалось, что цветы у нее не только снаружи дома, но и внутри – и вряд ли могло быть иначе. По правде сказать, было тесновато, но Илсо не сказал об этом ни слова. Было немного чая и чуть-чуть разговоров. «Чуть-чуть» снова затянулось до темноты и он опять не пошел к Ведьме.

И на следующее утро, хотя ему больше не встретилась на улице цветочница, Илсо решил заглянуть к девушке – снова помочь с тележкой. У него немного побаливали спина и руки, и не хотелось, чтобы у Амирэ тоже что-то болело, хотя она, наверное, привычная. Но оказалось, что сегодня Амирэ не пойдет торговать цветами. Девушка хлопотала над вынесенным во двор готовым раскрыться цветком в стеклянном горшке, – поливала, осматривала тонкие узкие листья, поворачивала то одним боком к солнцу, то другим. И по тому, как девушка обращалась с ним, Илсо понял, что это особенный цветок.

— Раскроется сегодня, — сказала она, ничего не объясняя и продолжая хлопотать. – Должен раскрыться!

Илсо не стал спрашивать, почему это для нее так важно, почему она волнуется и беспокоится, он просто остался с ней – ждать цветка.

Ждать пришлось долго; цветочный бутон открывается слишком медленно, чтобы это можно было заметить, пристально глядя на него. Но постепенно тоненькие острые листочки бутона разошлись в сторону, и стало ясно, что цветок – белый. Прошло еще несколько часов – снова стемнело, и девушка вынесла из дома и расставила вокруг цветка зажженные свечи – и он совершенно раскрылся. Казалось, цветок слабо светится в вечерней полутьме, и он выглядел растрепанным, как та, что его вырастила – из-за того, что все лепестки были разной длины. Амирэ загрустила, увидев результат.

— Снова не тот, — вздохнула она, касаясь цветка. – Снова не вышло.

— Но цветок красивый, — заметил Илсо, и поправился: — Он удивительный.

— Этого мало. Я расскажу тебе… Знаешь сказку о Белом Цветке? Он может вырасти из любого семечка, и обладает волшебством – дает каждому человеку найти то, чего ему не хватает. Я знаю много растений, из которых можно приготовить что-то целебное для тела. Но душу исцелить труднее, и часто это может только красота. Но я сама, первая должна была почувствовать силу цветка, но не чувствую ничего. – Она с надеждой посмотрела на него. – А ты?

— Нет, — ответил он, и улыбнулся. – Но знаешь, может быть, у тебя есть все и ничего другого не нужно, а цветок и на самом деле волшебный? Или он действует так же быстро, как ведьмины эликсиры — не успеваешь заметить, как изменился?

— Эликсиры? – переспросила девушка.

— Ну да. Перед тем как увидеть тебя на берегу, я был у Ведьмы и просил у нее… Впрочем, не важно. Я так и не вернулся за своим эликсиром, но кажется, Ведьма все же дала его мне. И от него у меня сейчас звенит в голове.

— Может, это листва в твоем Саду, — улыбнулась девушка, она больше не казалась огорченной. – Или в моем?

Они больше не говорили о цветах и волшебстве. Но когда Илсо уходил, он оглянулся – не через левое плечо, а просто. Свет из окна девушки падал на листву деревьев в ее саду, и она казалась золотой. Правда, звона слышно не было, но Илсо все равно был уверен – это тот самый Сад. А что это значит… что-нибудь, и это все, что ему нужно было знать.

— А помнишь, ровно год тому назад тут звучала прекрасная музыка, и они танцевали?

— Это был чудесный вальс! Конечно, помню. Все кругом были в алом и золотом, как на венецианском карнавале.

— И правда. А я думал, что ты забыла, как это было красиво. Года и листва облетают так быстро, не сосчитать…

— Не сосчитать, твоя правда. Но что-то же остается. Остаемся мы и наша память. И почему-то из года в год к нам приходит время изумрудной юности, пора красочного расцвета, период багряно-золотых карнавалов, и эпоха строгого серебра.

— Когда все замирает и молчит…

— Всем нам бывает нужно отдохнуть и помолчать, ты же сам знаешь. Да и музыка хрустальных колокольчиков, как она убаюкивает, какие навевает сны!

— Это сказочные сны…

— И волшебные воспоминания о прожитых днях и улетевшей листве.

— А знаешь?..

— Что, родной?

— Мне кажется, эти золотые листья, усыпающие сейчас тропинки и всю землю, это наша плата за счастье видеть солнце и радоваться жизни. Посмотри, как радуются вон те двое детишек, они делают солнечных ангелов, упав в разноцветье нашей листвы.

— Да, да! А как в прошлом году танцевала та пара, и багряное золото кружилось вместе с ними – это была сказка!

— Помню, конечно помню, светлая моя…

— Что ж, до весны?

— До весны…

Клен в ярком багряно-золотом мундире шелестел, роняя узорчатую листву, и словно переговаривался о чем-то с почти прозрачной и невесомой в своем солнечном ореоле березкой. А в осеннем воздухе витал аромат счастья.

Есть сад звенящих листьев, где ночью бродит фея,

Тихонько напевая, до самого утра…

Пока напев тот длится, и птицы петь не смеют,

Доколь не крикнет ворон: " Пора! Пора! Пора! "

Там брызгами фонтана сверкает чье-то счастье,

Туда напиться ходит серебряный олень…

Там розы и тюльпаны… Мне снится сад всё чаще.

Я верю, что настанет такой волшебный день —

Войду в тот сад чудесный с кувшином, и наполню

До самого до края прохладною струей…

Где край тот, неизвестно… Но я однажды вспомню

Дорогу в сад прекрасный с звенящею листвой!

Рецепт был записан неровным почерком на мятом, наспех вырванном из блокнота листе.

«Смешай что-то белое. Смешай что-то сладкое. Смешай что-то яркое».

Сначала Оля была в растерянности, но быстро нашла выход: тесто. Это будет пирог. С ярким возникло затруднение, поэтому она добавила ядовито синий пищевой краситель. Остался пакетик с Пасхи, и она все равно собиралась его выбрасывать, а тут пригодился. По мнению Оли — идеально.

«Добавь то, что любишь. Добавь то, что ненавидишь».

Оля нарезала и красиво выложила в форму поверх теста кусочки яблок сорта антоновка — самые любимые. То, что она истово всей душой ненавидела — лук — было мелко нашинковано и добавлено загодя.

И вот, Оля сидит на выщербленной старенькой, доставшейся еще от бабушки, табуретке, и сосредоточенно смотрит в духовку. Осознавая, впрочем, всю абсурдность этого внезапного ночного кулинарного порыва.

Спустя полчаса Оля надела на руки цветастые прихватки в форме рукавиц и вынула плод своих трудов из духовки. Счастье получилось синим, одурительно вкусно пахнущим, но, увы, совершенно непрезентабельным внешне. Именно так — Оля сегодня, в три часа ночи, пекла счастье. Пекла по рецепту, записанному из сна.

Оле приснилась ее старенькая и трепетно любимая в свое время преподавательница философии, ушедшая, к сожалению, в мир иной спустя год после Олиного выпуска.

— И запомните, девочки и мальчики, счастье — субстанция эфемерная, и, я бы сказала, зыбкая. Постичь счастье нельзя, это понятие слишком субъективное, — шамкала старушка, с важным видом стоя у кафедры и то и дело поправляя съезжающие с носа смешные очки в старомодной роговой оправе. Оля по ходу лекции пыталась писать конспект, но все никак: то от нее упрямо ускользала суть услышанного, то, как насекомые, расползались ею же и написанные буквы в тетради.

Одно Оля запомнила четко: как философиня стояла прямо напротив ее стола и, сурово глядя в глаза, четко, чуть ли не по буквам диктовала рецепт счастья:

— Запиши, запиши, Оля. Запомни. Тебе не лишнее.

Оля запомнила. Проснулась и записала. А потом, как была, в ночнушке и мохнатых розовых тапках, прокралась на кухню и начала шарить по шкафчикам в поисках нужных ингредиентов.

Ей и впрямь не было лишнее: последние полгода пролетели для Оли, как тумане. Серые, одинаковые, унылые дни сменяли друг друга. Оля рассталась с мужем. Оля ссорилась с мамой. Олю шпыняло начальство и подкалывали коллеги — за вид, словно не от мира сего. За рассеянность, за вечные ошибки в отчетах. Оля семи пядей во лбу не была, но понимала, что ее скоро уволят. Но значения это не имело.

Коллеги не черствые — просто устали сочувствовать и спускать на тормозах все промахи Оли. А начальник да, бесчувственный тип, да он и раньше Олю недолюбливал.

Полгода назад Оля потеряла ребенка. Потеряла внезапно — 7 месяцев все было прекрасно, Оля килограммами ела бананы и присматривала коляску. А потом резкая боль в животе, потеки крови на линолеуме, скорая, реанимация, озабоченные лица врачей, и «вы больше не сможете иметь детей».

Оля разрезала пирог на шесть равных частей. Ее так и подмывало целомудренно прикрыть хотя бы сахарной пудрой всю безобразность этого дичайше синего нелепого пирога, но решила, что не надо. Вдруг это испортит рецепт. О посыпке там речи не шло. Подумала, и сама рассмеялась. Рецепт счастья испортит. Оля начала подозревать себя в сумасшествии. Однако утром переложила кусочки пирога на красивое блюдо и заботливо завернула их в пергаментную бумагу.

«Угости того, кого встретишь первым. Угости бродячего пса».

Первым Оля, к своему ужасу, наткнулась на Вадима — своего бывшего мужа. Они жили в одном подъезде, но потом Вадим, кажется, переехал, и квартиру то ли продал, то ли сдавал. Оля не интересовалась. А тут он идет, собственной персоной, прямо ей навстречу.

Оля промямлила «привет», краснела, бледнела под его испытующим взглядом, а потом выудила из сумки кусок пирога, и втолкнула Вадиму в руку. Вадим недоумевал, но пирог взял, избавив тем самым Олю от объяснений. Которые были бы дурацкими — врать Оля не умела, а правду говорить было глупо. Потому что глупой была правда. И сама Оля.

Второй кусок Оля отдала псине, прикормившейся от мусорки. Пес был плешивым и устрашающе огромным, но так жалко вилял хвостом и так по-человечески грустно смотрел ей в глаза, что Оля отважилась приблизиться.

«Угости того, кто был рядом в беде. Угости того, кто на дух тебя не выносит».

Третьим куском счастья Оля угостила свою непутевую, вечно неприкаянную, и вечно в поиске спутника жизни подружку Катю. Именно Катя часами висела на проводе, когда Оля, захлопнув на мужем дверь и захлебываясь слезами, изливала душу в телефон. Именно она с бутылкой хорошего красного вина и коробкой так любимых Олей заварных пирожных приезжала среди ночи, хотя завтра обеим на работу.

Четвертым угостила коллегу. Энергичная отчаянно молодящая дамочка с претенциозным именем Ивонна Олеговна давно положила глаз на Олину должность. Коллега скривилась, но пирог взяла. Оля сомневалась, будет ли Ивонна Олеговна его есть, слишком уж подозрительным и враждебным взглядом та окинула выпечку. Поэтому контрольным выстрелом стало преподнесение пирога начальнику.

Последний, шестой кусок пирога Оля принесла домой. Разогрела чайник, заварила ароматного черного чая, и придвинула блюдце к себе.

Завибрировал, запел нежными женскими голосами модную попсовую песенку телефон. Катя звонила сообщить, что сегодня на планерке произошло невероятное. Нет, не просто невероятное, а НЕВЕРОЯТНОЕ!!! Катя предложила Оле сесть, а не то та непременно упадет. Ведь уволился начальник. Уволился внезапно, никому ничего не объясняя, просто покидал свои вещи в коробку и объявил, что улетает на Гоа. И теперь его место займет, судя по всему, Ивонна Олеговна. Оля подивилась вместе с Катей, и тут пора было заканчивать разговор. Но Катя, замявшись, сказала Оле, что беременна. Что у нее восьмая неделя, и все это время она хотела сделать аборт — ну куда ей, одинокой, безмужней ребенок. Но сегодня передумала, окончательно и бесповоротно. Катя заверила Олю, что та станет крестной. И не просто крестной, а второй матерью ее будущему ребенку. Ведь Кате и положиться, кроме Оли, не на кого.

Оля положила трубку, а потом в каком-то отупении сидела и доедала остатки подсохшего, крошащегося пирога, обильно сдабривая его слезами. Плакала Оля от зависти, плакала от радости, плакала от жалости. На вкус пирог был отвратителен, тошнотворен, горек. Что странно, ведь Оля не пожалела и вывалила в тесто ни много, ни мало полтора стакана сахара.

А в одиннадцать ночи кто-то постучал в дверь, и Олино сердце затрепетало в совершенно иррациональном предвкушении чуда. Оля выпорхнула в прихожую, открыла двери и с трудом подавила разочарованный вздох. Ну конечно, Вадим. Своим дурацким синим пирогом Оля дала ему карт-бланш на очередную попытку возобновить ни ему, ни ей ненужные отношения.

— П-привет, — выдавил Вадим, сразу как-то сникший и съежившийся от Олиной кислой мины, — я хотел сказать… Хотел сказать, что твой торт был очень вкусный. Я его весь съел. Может, есть еще?

— Пирог. Не торт, — устало ответила Оля. В ее голове бешено метались сто и одна отмазка, как спровадить Вадима, и поскорее. И тут кто-то за его спиной гавкнул густым басом. Вадим смущенно пояснил:

— А это бездомная псина. Увязалась за мной сейчас на улице, я прогнать пытался, а она ни в какую. Я и подумал — чего бы и нет, возьму к себе. А что… Живу один, а она меня с работы будет ждать и радоваться. Помнишь, как почтальон Печкин в мультике говорил? Заведу вот животину…

И тут внутри Оли, внутри ее грудины, что-то произошло. Словно Олино сердце — это бочка, и на ней вдруг лопнули все обручи. Словно ее сердце, как замороженный полуфабрикат, было в ледяной глазури, и тут прозрачная твердая корка треснула, обнажив нежную уязвимую мякоть.

Оля заплакала. Обескураженный Вадим бережно и нерешительно, словно не до конца веря в происходящее, обнял ее.

— Пирога больше нет… — всхлипывая, сказала Оля дрожащим голосом. — Но я сейчас испеку новый. Нормального цвета.

…Клетчатый лист, упавший под ноги Эрике откуда-то сверху, вывел её из невесёлых мыслей. Точнее, даже не вывел, а вырвал, выбросил силком, заставив сначала поднять его, а потом, задрав голову вверх, посмотреть, нет ли поблизости блокнотного дерева, с которого он мог сорваться.

По всей видимости, вылетел он вон оттуда, из распахнутого настежь окна девятого этажа. Да, больше неоткуда… И кто открывает во всю ширь окна в такую погоду?! Небо затянуто плотным серым покрывалом, а ливень нуден настолько, что даже яркую расцветку листвы – ржавую, золотую и всех оттенков красного – делает какой-то безрадостной.

Судя по характерной бахромке, которая остаётся, когда лист отрывается от металлических колечек, выдернут он был из малоформатного блокнота. Эрика развернула его. Ну-с, полюбопытствуем… Эх, жаль в лужу упал, часть текста размылась. Удалось прочитать не так уж и много. Почерк беглый, неровный, как будто человек был в сильном волнении или со всех ног куда-то торопился.

«Шереметьево, 23:15. АлИта…

Заплатить за гос…

Via XX Ottobre, …»

«Шифровка, — подумал Мюллер». Что ж, интересненько… Эрика обожала загадки, особенно такие, где надо было что-нибудь расшифровать и до чего-нибудь догадаться. Но эта, кажется, не так уж и сложна. «Шереметьево, 23:15» — очевидно, рейс. Последняя строка – начало адреса. «Улица Двадцатого октября». Где-то в Риме, кажется. Из этого делаем несложное заключение, что «АлИта» — это авиакомпания «АлИталия». «Заплатить за гос…» — вероятнее всего, за гостиницу. Хм-м… ничего подозрительного. Ничего интересного. Но информация явно важна для того, кто её записал. Значит, нужно подняться к этому кому-то (окно-то она знает, значит, найти квартиру не составит труда) и вернуть ему его записку.

Эдуард ещё с самого утра был в самом недурственном расположении духа. Во всяком случае, свой рецепт счастья он знал точно и твёрдо. А для надёжности (мало ли, что можно забыть с похмелья!) записал его тут, рядом, на блокнотном листке. Его счастье состояло из трёх пунктов. Самым простым было перевести на счёт Аркадия Васильевича сто тысяч рублей, чтобы тот, в свою очередь, поставил Эдуарду годные оценки на предстоящих госэкзаменах. Второе посложнее, но, кажется, с этим он тоже справился. Он со своей группой – «Круги на воде» — впервые писал песню по-итальянски. В отместку этой стерве, которая его бросила и решила вернуться в родные пенаты. Песня почти сложилась, общий смысл был в том, что Маргарету ждут в Италии – ну и пусть катится! Но не хватало ключевой фразы, которая бы замыкала каждый куплет, придавая всей композиции достойное обрамление. Может быть, так: «Via XX Settembre, chiunque casa che vuoi»? Как это переводится? «Улица Двадцатого октября, какой угодно дом». В смысле, там и ждут, а сюда больше не приходи… Шикарно получается, ей-богу! Итальянский вообще потрясающе ритмичный язык.

Кстати, по поводу стервы. Третий пункт, необходимый Эдуарду для счастья. Маргарета Скафицци не должна долететь до Рима! Его мстя будет страшна, он сам её об этом предупреждал! План был настолько прост в исполнении, что испугал даже самого Эдуарда. А от дрожи в теле стало почему-то не холодно, как обычно бывает в таком случае, а наоборот, жарко. Юноша лихим жестом распахнул окно и позволил осеннему ветру ворваться внутрь. А зря: этот самый ветер, внаглую воспользовавшись подобным гостеприимством, утащил со стола заветный листок. Эх, незадача! Впрочем, он и так всё прекрасно помнит. Протупив ещё какое-то время, как бы колеблясь и проверяя самого себя на прочность, Эдуард тряхнул головой, отбросил последние сомнения и взял телефонную трубку.

— Алло, Махмуд? Салам алейкум! Да, я. Есть дело…

«Интересно», — подумала Эрика, поднявшись на этаж и остановившись перед тяжеленной металлической дверью с ободком из стразов вокруг глазка. Здесь, что ли? А небедные люди тут проживают! Страсть к приключениям заставила девушку не сразу звонить в дверь, а сначала прислушаться у замочной скважины. Голос командирский, хотя на слух пацану не больше семнадцати-восемнадцати лет. Судя по отрывистости, говорит он по телефону.

— Аэропорт «Шереметьево», рейс Москва-Рим. Сегодня в 23:15. «АлИталия», да… Сможешь? Чтобы без осечек только, ладно?.. Ну ладно, ладно, не сомневаюсь, что ты прекрасно выполнишь работу… Что?.. Да у тебя деловая хватка!.. Что ж, как насчёт полутора миллионов?.. Наших, наших, ещё евро на тебя тратить!.. Идёт? Ну бывай, салам!

Эрика в своё время прочитала много детективов. Очень много. Простроить в голове цепочку событий для неё не составило труда. И, уже занеся руку над дверным звонком, она вдруг отдёрнула её и стремглав бросилась вниз по лестнице, попутно вызывая по смс Яндекс-такси.

«Внимание! Внимание! Рейс номер 2141 авиакомпании «АлИталия», следующий в Рим, отменён по техническим причинам. Вы можете сдать билеты и получить обратно деньги за стойками регистрации № 20-35. Авиакомпания приносит свои извинения за вынужденные неудобства». Потом то же самое по-английски. Да, именно так всё и будет. А если бы не это пресловутое «салам», брошенное хозяином квартиры в конце разговора, ни за что бы не догадалась! «Салам» в переводе с арабского означает «мир». Так пусть же и будет мир, и никому из пассажиров не скажут, что «технические причины», по которым отменён рейс – это обнаруженное на борту взрывное устройство… Как хорошо, что, отправляясь сегодня на прогулку, Эрика забыла вытащить из нагрудного кармана удостоверение сотрудника МВД. Всё остальное – дело техники: квартиру-то ведь она знает. А счастье… оно у каждого своё, рецептов нет. Но кажется, как минимум семьдесят два счастья она сегодня спасёт. Столько ведь мест в Боинге у «АлИталии»?

Мне попался рецептик на листке из блокнота.

Он смешной и нелепый, совершеннейший бред.

Только, если устану от тоски и заботы,

То напомни, прошу, мне этот странный совет!

«Чтоб вернуть свое счастье, нужно встать до восхода,

И, сорвав семь ромашек, нашептать на букет:

— Я отныне счастливый, вот от этого года,

И жить в радости буду много зим, много лет!

А потом поклониться солнцу ясному низко:

— Здравствуй, солнце златое! Дай мне силу свою!..»

Вот и всё. Никакого тут особого риска.

Да, ещё нужно миру прошептать:

— Я люблю!..

И смешно, и нелепо!.. Век язычества канул…

Только вдруг я однажды поднимусь до зари.

И, пройдя тихим полем, пред востоком я встану…

И всходящему солнцу крикну:

— Благослови!

— Ребеночек у тебя здоровый, ручки-ножки на месте, пальчики даже видно. Вот, смотри, — медсестра развернула экран аппарата УЗИ к Тане, и она увидела нечеткое черно-белое изображение растущего внутри нее плода. – Только пол пока не определить. Видишь, как лежит: ножки сложил и все там прячет, — улыбнулась акушерка.

— А я и так знаю, — уверенно ответила на улыбку Таня. – Это мальчик.

Роды были затяжными и долгими, но ради этого ребенка она решила выдержать все. Ведь это их с Антоном первенец, сын! Когда Тоша увидит его и узнает в нем частичку себя, разве его сердце не растает? Разве не поймет он наконец, какое это счастье – стать отцом?

У малыша, которого они назовут Марком, будут папины карие глазки и мамины ямочки на щеках. Люди на улице будут оборачиваться и восхищенно восклицать: «Какой милый мальчик!» А когда Марк подрастет, Антон станет брать его с собой на рыбалку и в гараж, возиться с машиной, и, конечно, Тоша бросит пить – не прикладываться же к бутылке при ребенке.

После сорока часов непрерывной пытки, когда Таня уже теряла сознание от изнеможения, ей протянули сморщенный красный комок, ради которого она прошла через ад:

— Девочка, — объявила акушерка, и Таня провалилась в темноту.

— У девочек не бывает колик, — утешали ее потом в палате.

— Девочки спокойнее, с ними меньше хлопот.

— К папке будет ласковая.

— Вырастет красавица-невеста.

Но у Маринки были колики. Она орала, как резаная, большую часть дня, и не упускала шанса подрать глотку ночью, так что Тане пришлось спать с нею отдельно – Антон ругался, что ему потом не встать на работу. Девочка начала поздно ходить, но, как только это случилось, в доме не осталось полки, которую бы она ни свернула, чашки, которую бы она ни раскокала, книги, которую бы ни украсили разноцветные каракули.

Когда Маринке исполнилось шесть, Тане стало окончательно ясно, что красавицы из мелкой не вырастет. Говорят, когда дочка в отца — это к счастью. Но широкие темные брови, грубоватые черты лица и угрюмые глаза в сочетании с тяжелым рыхлым телом вызывали у Тани не родительскую гордость, а отвращение, которое становилось все сложнее скрывать. Ее дочь уродилась дурнушкой. Единственное, что в ней удалось – это блестящие густые волосы, которые Таня заставляла растить, несмотря на Маринкино яростное сопротивление.

«Не родись красивой, а родись счастливой», — напомнила себе Таня народную мудрость. Если уж дочка не может взять красотой, то наверняка возьмет умом. Например, будет читать лучше всех в классе. Но чтение Маринке не давалось. Она часами могла сидеть над книжкой, с трудом выдавливая из толстых губ невнятные запинающиеся слоги. Первым не выдержал Антон:

— Да что ты с ней нянькаешься?! Не видишь, что ли, она просто тупо ленится! Меня в ее годы отец ремнем один раз отходил, и сразу вся дурь из башки вылетела.

Ремень не помог. Маринка капала на книжку соплями и слезами, икала и выдавливала, заикаясь: «М-ма… м-мы… л-ли...». Читать она постепенно научилась, хотя в школе звезд с неба не хватала. Двоечницей не была, но то и дело приносила в дневнике тройки. Тогда в дело вступал привычный друг родителя – ремень, ну, или что под руку попадется. Таня отдавала предпочтение проводу или собачьему поводку: от них жирная Маринкина жопа быстро шла красными разводами, и воспитательный эффект достигался быстрее и без травм, какие могли случиться от стальной пряжки.

К четвертому классу Таня оставила надежду воспитать из дочери Софью Ковалевскую.

— Если ты безмозглая уродина, — наставляла она Маринку на кухне, — в жизни тебе остается одно – стать хорошей хозяйкой. Мужики это ценят. Вон, смотри, папка твой – и ухоженный, и обстиранный, и накормленный. Такой, может, на другие юбки и заглядывается, а домой всегда приходит.

Но и на хозяйственном фронте Таню ждало сокрушительное фиаско. Сварить прилично Маринке удавалось лишь макароны, пришить — разве что свой палец к блузке, ну а убрать квартиру ее мог сподвигнуть только тот же ремень. Не удивительно, что, когда дочери исполнилось одиннадцать, Антон ушел из семьи. Кому захочется возиться с трудным ребенком, не оправдавшим ни одно из родительских ожиданий?

Без отца Маринка и вовсе распустилась. Целыми днями начала зависать в интернете, обвешала всю комнату сатанинскими плакатами, стала отказываться надевать платья и даже в школу ходила в джинсах и жуткой клетчатой рубашке навыпуск. Тане приходилось тяжело: дочь требовалось держать в ежовых рукавицах. Того и гляди усвищет на тусовку с какими-нибудь гопниками и принесет в подоле. Конечно, к своим четырнадцати краше Маринка не стала – разве что похудела немного, но зато в чертах проступила резче подростковая угловатость. Даже ходила девочка в раскачку, как пацаненок. Но разве парней это остановит? Была бы, как говорится, дырка между ног.

Все это Таня пыталась Маринке объяснить, но дочка только смотрела сквозь мать, хмуря свой толстый лоб над остывающим супом, и слова отскакивали от нее, как от стенки горох. Так что, когда, несмотря на запрет, Маринка поперлась куда-то на метро, Таня просто рассвирепела. К кому эта малолетка могла ездить через весь город? И сколько раз она уже это втихаря делала, прежде чем Таня подловила ее, сделав контрольный звонок на мобильник? Может, дочка уже вообще не девочка? Или еще девочка, но наркоманка?

На этот раз даже провода показалось Тане мало. Эта засранка ведь просто издевается над матерью!

— Я на тебя всю жизнь положила! – Кричала Таня, снова и снова опуская на жирные, трясущиеся от рыданий бока собачью цепь. Ротвейлера Антон забрал с собой, а вот цепочку-поводок забыл. – Лучше бы я тебя не рожала, гадина неблагодарная! Ты мне всю жизнь поломала, всю! Даже отец тебя ненавидел – из-за того и ушел. Ты никчемная, тупая, безобразная тварь!

Потом Таня плакала, повалившись на кровать в своей комнате. Плакала над своим одиночеством, над разбитыми мечтами, над своей несостоятельностью – женской и родительской. «Если бы только это был мальчик, — шептала она в пропитанную слезами подушку. – Если бы только родился мальчик...»

Марк: Ненавижу ее! С… ка!

Бешеная: Кого?

Марк: Мамку мою! Иногда кажется, убить ее готов.

Бешеная: Что случилось?

Марк: Отобрала у меня телефон. Забыла, пи… да тупая, что у меня старый смартфон в столе валяется. Знаешь, одна из первых моделей, там экран со спичечный коробок.

Бешеная: Почему отобрала?

Марк: Помнишь, я тебе говорил, мне нельзя ездить на метро? Ну вот. Я поехал сегодня, а она меня спалила.

Бешеная: Ясно. А чего ты на метро-то поперся?

Марк: Да к барыге одному. Он на халяву значки предлагал с «Дворецким» – помнишь, я фотку присылал?

Бешеная: Бл… Вообще не е… у твою мамку. Почему метро запрещает? Тебе же не пять лет!

Марк: Именно, что не пять. Говорит, тебя вы… бут и по кругу пустят или обколют еще.

Бешеная: Бл..., засада. И чо мамка? Наорала?

Марк: Если бы только. Пи… ды дала.

Бешеная: Как пи… ды?

Марк: Да так. Пи… дила всем, чем попало, и проводом, и цепью, и кулаками.

Бешеная: Да ты чо???? Это прикол, да?

Марк: Ага. Оч смешно. Я ору.

Бешеная: Бл… Марк, я прям не знаю чо сказать, чувак. Ты говорил раньше, что мать руки распускает, но я не думала, что все так серьезно. Как ты вообще это терпишь? В смысле, ты же не сопляк трехлетний. Сколько можно позволять ей это?

Марк: А чо мне делать? Драться с ней?

Бешеная: Ты не пробовал рассказать кому-то? Отцу? Учителям?

Марк: Смеешься? Я с отцом последний раз говорил на Новый год. По телефону.

Бешеная: А если в школе помощи попросить? У этого вашего классрука… Да даже к ментам пойти. Это же жесть, понимаешь?

Марк: Я не хочу проблем. Все, давай больше не будем на эту тему, ладно?

Бешеная: Ладно.

Бешеная: Я, кстати, заценила твои косплейные фотки. Круто выглядишь там, чувак. У тебя свои волосы такие или парик?

Марк: Парик.

Бешеная: Тебе очень идет. Не хотел так постричься?

Марк: Хотел. Но х… й мамка даст.

Бешеная: Почему? Слишком длинно для куна?

Марк: Ну, типа она считает, тян должна выглядеть как тян, а кун как кун.

Бешеная: Но в паричке этом ты правда просто няшка. Так бы и съела. Красавчег.

Марк: Кончай п… здеть.

Бешеная: Да я правду говорю!

Марк: Ладно, вот стукнет мне восемнадцать, и свалю из этого дома. Постригусь, как хочу, волосы покрашу. И набью себе тату.

Бешеная: О, татушка! Какую хочешь? Решил уже?

Марк: Да, думаю, феникса. От локтя до ладони, на внутренней стороне руки.

Бешеная: Дороговасто будет. Где бабло возьмешь?

Марк: В переход сосать пойду.

Бешеная: Только скажи, на какой станции. Я тебя там найду.

Марк: Ладно, все, поздно уже. Я спать.

Бешеная: Давай, не унывай там. Ты же знаешь, со мной всегда можно поговорить. Чмоки.

Марк: Чмаф!

Марк вышел из соцсети и отложил старенький смартфон. Рука под повязкой болела, на бинте выступило пятно крови. Завтра он не сможет играть в баскет. Придется пропустить тренировку. Было бы хуже, если бы цепь прилетела в голову. Навряд ли бы он тогда смог пообщаться с Бешеной.

Он встал и подошел к зеркалу. Стянул туже хвост – длинный, ниже лопаток – так, чтобы волос было не видно. Теперь на лицо падала только густая темная челка, как на парике. Так он выглядел почти, как парень. Почти. Овал лица слишком круглый и мягкий, как у тяночки. Вот бы еще похудеть! Когда ты худой, то проще быть похожим на куна. Он и так ходит на тренировки три раза в неделю, это здорово помогло, и если не жрать всякое говно вроде конфет, то глядишь, и скулы на морде проступят. Вот только, сколько бы ни худел, эти зашкварные сиськи никуда не исчезнут. Так и будут топорщить рубашку на груди. Марк туго пеленал их бинтом тайком от матери, надеясь, что так они перестанут расти. Но они все пухли и пухли, как на дрожжах, с головой выдавая его физическую принадлежность не к тому полу.

«Ничего, — подумал он. – Только бы протянуть еще четыре года. Хирурги и не с таким справлялись».

— Спокойной ночи, пидар, — он ухмыльнулся пареньку в зеркале и принялся раздеваться.

Уже лежа в кровати, через стену, с которой мать сорвала постер его любимого аниме, он услышал, как она всхлипывает в своей комнате. «Наверное, она все-таки любит меня, — подумал он, засыпая. – Просто она делает это слишком сильно».

– Прошу, помоги мне! Ты же Мастер.

– Конечно, помогу. Что тебе нужно для счастья?

– Мне никак не удаётся найти работу. За институт нужно платить, у меня всего год, чтобы подготовиться к экзаменам, но куда бы я ни обратился, либо уже нет рабочих мест, либо слишком маленькая зарплата.

– Всего лишь?

– Ну вообще я хочу стать робототехником, но, думаю, дальше я сам.

– Хорошо, как скажешь. Твой рецепт счастья прост – завтра в полдень будь на городской площади. Там поймёшь, что делать.

– Спасибо! Ну, я побежал.

***

– Работы нет, жилья нет, мужа нет, хоть в реку прыгай!

– Никакой реки! Ты пришла ко мне, и я помогу. Просмотрев твою судьбу, я смогу сказать, что тебе нужно сделать, чтобы стать счастливой.

– Это дорого?

– Ну, что ты. Мы не берём денег за свою работу. Просто вспоминай меня с благодарностью, когда всё образуется. Устройся волонтёром в детский дом, работу выбери самую первую на сайте вакансий. А в первый день осени возьми жёлтый зонтик и прогуляйся по парку. Не забудь. Детский дом, первая вакансия, жёлтый зонтик.

– Спасибо, Мастерица!

– Беги, девочка и будь счастлива.

***

– Как думаешь, эта вспомнит?

– Увы, ты же сам знаешь, память людей недолговечна. Сделав первый шаг, они совершают второй, третий, и вот уже бегут, счастливо смеясь, по залитой светом дороге, совсем забыв о том, кто показал им дорогу. В чём-то правильно, ведь все свои шаги к счастью они делают сами. Следуя простенькому рецепту, люди творят свою судьбу.

– А мы пишем для них кулинарные книги. Да только сапожник без сапог, сама знаешь.

– Ты несчастлив, брат мой?

– Нет. Эгоистично, но я хотел бы почувствовать, что не зря горбачусь. Что моя работа не остаётся незамеченной. Вон того парня видишь? Это мой. Сейчас он получает почётную премию за вклад в развитие отрасли. Спорим, он поблагодарит всех: родителей, учителей, преподавателей, начальство, даже своего первого работодателя, которого спас от бесславной потери кошелька, но только не меня?

– Я даже спорить не буду. Сегодня одна из моих подопечных выписывается из роддома с дочкой, пойду, понаблюдаю за тем, как будут счастливы они с мужем.

***

– Ты не поверишь!

– Говори первая.

– Нет, ты первый говори! Ай, ладно, скажу я. Ты представляешь, та девушка – она про меня вспомнила! И поблагодарила мысленно.

– А мой поблагодарил меня. Прямо в микрофон, на всю толпу и телекамеры, объявил, что любой может открыть дорогу к счастью, даже просто дав хороший совет.

– Я так счастлива, брат мой! А ты?

– Знаешь, пожалуй, тоже. Хорошая, оказывается, штука – счастье! Думаю, я буду и дальше дарить его людям, оно того стоит.

Если нет подходящей работы,

И с семьёю одни лишь заботы,

Точно знаю, где счастье найдёшь ты.

Попроси, и с него не убудет,

Он же Мастер Событий и Судеб

Если жизнь к рутине стремится,

Ты ж не хочешь в руины скатиться?

Кто поможет тебе измениться?

Попроси, тебе счастье добудет,

Мастерица Событий и Судеб

Ты богат, тебя девушки любят,

Ходишь ты в горностаевой шубе,

Крутизна измеряется в кубе,

Только Мастер Событий и Судеб

Словно бы ни при чём в этом чуде.

Ты успешна, в руках твоих сила,

Получила ты всё, что просила.

Только кое-что ты упустила.

Кто соврал, что вовек не забудет

Мастерицу Событий и Судеб?

Такова их судьба непростая,

За людей жизнь свою отдавая,

Благодарностей не получают.

Вот погибнут они, кто же будет

Мастерами Событий и Судеб?

Николка запер предохранитель и сунул револьвер в карман. Полез по куче битого кирпича, а затем, как муха по отвесной стене, вставляя носки в такие норки, что в мирное время не поместилась бы и копейка. Оборвал ногти, окровенил пальцы и всцарапался на стену. Лежа на ней животом, услыхал, что сзади, в первом дворе, раздался оглушительный свист и Неронов голос, а в этом, третьем, дворе, в черном окне из второго этажа на него глянуло искаженное ужасом женское лицо и тотчас исчезло. Падая со второй стены, угадал довольно удачно: попал в сугроб, но все-таки что-то свернулось в шее и лопнуло в черепе. Чувствуя гудение в голове и мелькание в глазах, Николка побежал к воротам…

(М.А. Булгаков. «Белая гвардия»)

Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.

(Л.Н. Толстой. «Анна Каренина»)

На дворе стоит серое, слезливое утро. Дождевые капли барабанят в окна. Ветер плачет в трубах и воет, как собака, потерявшая хозяина (по А.Чехову).

Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребенок; одна нога была у него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребенку, и неровности его черепа, обнаруженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Его маленькие черные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли. В его одежде заметны были вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались в светло-желтых перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно черного цвета.

(М.Ю. Лермонтов. «Герой нашего времени»)

Отчаяние овладело мной. Злоба на самого себя туже и туже скручивала грудь. К злобе на самого себя примешивалась ненависть к проклятой, выматывающей душу тишине (А. Гайдар)

Через несколько дней чистильщик обуви, усаживая своего постоянного клиента, рассказал ему о том, что в пожаре сгорел их «районный» сумасшедший, псих Гижи-Кола.

— Как же он сгорел?.. — рассеянно спросил клиент.

— Да кто его знает? Сделал пожар и сгорел.

— В дурдом его надо было посадить. Хорошо еще, что не убил никого.

— Да нет, он добрый был. Такого доброго человека я еще не видел, — покачал головой чистильщик, и ему стало стыдно за то, что много раз он брал у юродивого деньги и ни разу не вычистил ему его старые, разбитые башмаки.

— А Христос таким ноги мыл, — словно отвечая на его мысли, неожиданно произнес клиент, и чистильщик вдруг почувствовал от этих слов жуткий страх, словно Кола мог пожаловаться на него Христу.

Но Кола был добрым человеком и этого не сделал.

(М.Гиголашвили «Похлебка для человечества»)

«Туда! — говорила она себе, глядя в тень вагона, на смешанный с углем песок, которым были засыпаны шпалы, — туда, на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя».

Она хотела упасть под поравнявшийся с ней серединою первый вагон. Но красный мешочек, который она стала снимать с руки, задержал ее, и было уже поздно: середина миновала ее. Надо было ждать следующего вагона. Чувство, подобное тому, которое она испытывала, когда купаясь готовилась войти в воду, охватило ее, и она перекрестилась. Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывавший для нее все, разорвался, и жизнь предстала ей на мгновение со всеми ее светлыми прошедшими радостями. Но она не спускала глаз с колес подходящего второго вагона. И ровно в ту минуту, как середина между колесами поравнялась с нею, она откинула красный мешочек и, вжав в плечи голову, упала под вагон на руки и легким движением, как бы готовясь тотчас же встать, опустилась на колена. И в то же мгновение она ужаснулась тому, что делала. «Где я? Что я делаю? Зачем?» Она хотела подняться, откинуться, но что-то огромное, неумолимое толкнуло ее в голову и потащило за спину. «Господи! Прости мне все!» — проговорила она, чувствуя невозможность борьбы. Мужичок, приговаривая что-то, работал над железом. И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла…

(Л.Н.Толстой «Анна Каренина»)