доброе такое

Александр КУЗЬМЕНКОВ

Салам тебе, Марат!

Алиса Ганиева. Жених и невеста. — М.: «АСТ», 2015.

Ле, вацок, ты за Марата волокешь, нет? Слушай, тут такие движения замутились — просто астауперулла, отвечаю! Марат этот — ну, москвич, Асельдера сын, — саулскую серьезку себе нашел. А бывшая его, Анжела, резко взбычила. А Марат ей: йо, зачем беспонтово делаешь? Мозги не делай мне, да? Нормально делай — нормально будет! Но эта овца кипишнутая на понты вскочила и давай на него всякую чIанду гнать, всякий хIапур-чапур, вообще кисляки кидала: типа, с лесными повязан, с вахами. Понял, да? Короче, Марата менты прямо перед свадьбой закрыли, а серьезка его, Патя, тут вообще поехала: напялила бабкино тряпье и в море купаться полезла. Совсем аман, слушай. Да, вацок, реально все на жесткаче, отвечаю, все движения!

«Жених и невеста»: нет повести печальнее на свете…

Эту дружбу на все времена…

Нет? А ведь есть, пожалуй: повесть о писательской карьере Алисы Ганиевой.

«Превращение скромной дагестанской девочки в известного писателя, лауреата каких-то там премий, успешного здесь и широко переводимого там — произошло как-то уж очень быстро», — недоуменно заметил блогер vlad-dolohov. Хотя чему, простите, удивляться? Происходящее более чем закономерно.

Восхождение Ганиевой по литературной лестнице состоялось под патронатом координатора премии «Дебют» О. Славниковой, критиков Е. Погорелой и В. Пустовой. Однако, если разобраться,   главную протекцию составили вовсе не они, а — многозначительная пауза, взволнованная публика судорожно утирает холодный пот — товарищ Ленин: «Лучше пересолить в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам, чем недосолить». Тем паче если речь о Кавказе.

Уступчивость и мягкость по отношению к горцам стали ну о-очень категорическим императивом во всех сферах российской жизни. Словесность, разумеется, не исключение. Для Кавказа, вопреки Пастернаку, опасна пустая вакансия поэта. Немирнóй, амбициозной и взрывоопасной провинции просто необходим живой классик как залог присутствия в культурном пространстве метрополии. До недавних пор на этот пост активно прочили Германа Садулаева. Надеюсь, помните, как ни один шорт-лист не обходился без его фамилии. При этом качество прозы не имело никакого значения, будь то откровенно провальная «Таблетка» или средних достоинств «Шалинский рейд». Но после скандального интервью «Комсомольской правде» и кадыровской фетвы, — «не мусульманин, не чеченец и даже не человек», — Садулаева вежливо перестали замечать. Знамо дело, плетью обуха не перешибешь: прозаик и политик выступают в разных весовых категориях.

Место Великого Кавказского Писателя осталось вакантным. То бишь опасным. И кого прикажете назначать? Не Яндарбиева же с «Балладой о Джихаде», в самом-то деле!

Потому Ганиевой охотно прощают все: парализованные фабулы, картонных героев, инкурабельное косноязычие и невыносимое, под стать стуку ходиков, однообразие. Реестр регалий говорит сам за себя: премия газеты «Литературная Россия», «Дебют», Горьковская премия журнала «Литературная учеба», премия журнала «Октябрь» и прочая, прочая, прочая.

Торжественный комплект

Право слово, зря ильфопетровские персонажи обещали ни словом не поминать узун-кулак и прочие экзоты. Грех пренебрегать безотказным карьерным инструментом. Любой опус Ганиевой словно Великим Комбинатором продиктован. В обязательном порядке присутствуют: 1) хинкал, аджика, чуду (пища); 2) никаб, хиджаб (одежда); 3) шайтан (черт); 4) салафиты, шахиды (нехорошие люди); 5) астауперулла, вабабай, ай-уй (выражения) и прочие восточные арабески, достойные «Торжественного комплекта». На публику и рецензентов накатывает потный вал восторга.

Большой вопрос: а что останется от ганиевской прозы, если отфильтровать местный колорит? Ответ пушкинский: ничего иль очень мало. «У Алисы получилось не особо внятное нагромождение всяких «дагестанизмов», а если их убрать, ничего не остается», — раздраженно констатировал блогер luguev.

Эстетику хинкала и хиджаба можно до дна вычерпать в одном-единственном тексте — что, собственно, и произошло в дебютном «Далгате». Не так много можно сказать о кавказской экзотике, чтобы выстроить писательскую карьеру исключительно на ней. Но ничего другого в репертуаре А.Г. попросту нет: ни продуманной интриги, ни характеров, ни даже грамотной речи — один «выкопанный фундамент» чего стоит…

Но давайте по порядку. Протагонист, как правило, — функция, начисто лишенная особых примет. У него одна сверхзадача: кое-как связать воедино разрозненные эпизоды, щедро украшенные азиатским орнаментом. «Главный персонаж довольно нейтрален, у него как будто бы нет собственных убеждений, он просто выслушивает встретившихся ему знакомых, сканирует происходящее. Это своеобразная мобильная камера», — созналась однажды А.Г. Таков оказался Далгат в «Далгате», и Шамиль в «Праздничной горе» выглядел точной его копией. Герои второго плана традиционно деградировали до амплуа: Гопник, Графоман, Салафит и т.д. Их миссия была и того скромнее — проиллюстрировать ту или иную социально-политическую тенденцию и бесследно сгинуть. Фабулу Ганиева всякий раз монтировала из готовых деталей: пышно-крикливая свадьба с непременной лезгинкой, перманентная склока суфиев и салафитов, трапеза с обязательной аджикой и проч. В роли идеи привычно выступала сдержанная скорбь о прадедовских полуязыческих адатах. За кадром неизменно присутствовал загадочный субъект по имени Халилбек: в «Далгате» он работал дядей главного героя, в «Праздничной горе» — чем-то вроде горного духа. Столь же стабилен был искусственный финал: едва отзвучат положенные речи, мобильную камеру выключали под первым попавшимся предлогом.

Пользуясь этим шаблоном, Ганиева изготовила физиологический очерк и антиутопию — книжки теоретически разножанровые, но до оскомины одинаковые. А нынче взялась за лавбургер, но и он оказался ровно из того же теста. Салам тебе, Далгат. Салам тебе, Шамиль. Салам тебе, Марат.

Повторение пройденного

Итак, «Жених и невеста». Вопреки названию, сладкая парочка обитает на периферии повествования — Марату и Патимат крайне редко удается прорваться к читателю. Для этого им приходится выстоять долгую очередь. Текст заселен ненужными персонажами, как советская коммуналка жильцами: Адик, Аида, Алишка, Амишка, Анжела, Асельдер… и далее по алфавиту, вплоть до Фарида, Фирузы и Хадижи, а есть еще и безымянные — словом, на девяносто первом фигуранте я сбился со счета. Воспользуюсь авторской формулировкой: «даже горло пересохло от обилия всех этих кузин и кузенов, племянниц и племянников, свояков и своячениц, шуринов и невесток, прабабок и прадедов». На каждого из них зачем-то собрано подробное досье. Если прежде эпизодический герой олицетворял некие значимые веяния, то теперь он возникает лишь по авторской прихоти, без всяких видимых резонов. Приношу извинения за безразмерную цитату, но надо же показать товар лицом:

«Наискось от меня пустел дом покойной Машидат Заловны, нашей учительницы по литературе. Это была высокая, под два метра, старая дева, полиглотка и увлеченная книжница. Отец ее вел род от ханов, обласканных русским царем, носивших генеральские эполеты, служил инженером, проектировал в горном каньоне гигантскую гидроэлектростанцию. В тридцатые по клеветническому доносу его обвинили в передаче секретных данных капшпионам, долго выпытывали признания, томили бессонницей в подвальном карцере по колено в ледяной воде. Несчастный узник в конце концов умер от слабости, упав, захлебнувшись, но ни в чем не покаявшись. Сама Машидат Заловна пришла в нашу школу по институтскому направлению. В городские школы дочке врага народа ход был закрыт. А в глухой поселок — пожалуйста. Здесь за ней, по слухам, ухаживал овдовевший дедушка Адика, архитектор, ветеран Великой Отечественной, сватался настойчиво, но она зареклась заводить семью и зарылась в пыльные томики и фолианты. Школьницей я заходила к старушке за редкими книжками. На форзаце обязательно каллиграфическим почерком значилось: «Из библиотеки Заловой М.З.», год и место приобретения. А на полях — восклицательные знаки, крестики, комментарии: «Как это верно!», «Sic!», «Но мысль совсем не нова» и так далее. Похоронили ее на поселковом кладбище».

Пестрая толчея третьестепенных персонажей — конечно же! — происходит в тени отсутствующего, но всемогущего Халилбека — тот, по ходу дела, принимает облик то пророка Хыдра, то бродячего пса, то поселкового пьяницы. Алиса Аркадьевна, а может вам на поэзию переключиться? Гарантирую молодецкий четырехстопный ямб: «Служил Гаврила Халилбеком…» Свадебная лезгинка, салафиты и дежурная ностальгия о патриархальных нравах также в наличии.

«К сожалению, информация преобладает над художественностью, — писал С. Беляков о «Праздничной горе». — Но писатель все-таки создает другую реальность, преображает мир своей фантазией, создает художественное пространство, которое интересней и сложнее окружающей нас действительности. Возможно, и сама Алиса Ганиева рано или поздно пройдет «новореалистический» этап в своем творчестве».

Блажен, кто верует: «Жених…» — та же самая слегка беллетризованная публицистика с назойливой претензией на масштабность: религия, политика, культура, мода… Прошу заметить: все упомянутое, включая анкеты бесчисленных соседей, свояков и племянников, без труда умещается на 288 страницах. Всеохватность, как и было заявлено. Но это всеохватность инвентарной описи или товарной накладной.

Love story изображена точно так же, пунктиром, и едва заметна: подступы к ней наглухо задрапированы никабами и намертво забаррикадированы тарелками с хинкалом. Жених и невеста, как всегда, безлики: у Марата чайные глаза, а у Патимат неприлично короткая по дагестанским меркам стрижка, — вот и все, что о них известно. Задача у обоих прежняя: сканировать происходящее; прочее от лукавого, даже причины скоропостижной взаимной симпатии. Что общего у молодого юриста и его нареченной, за вычетом любви к пахлаве, — право, не знаю. Но поверим на слово автору: видно, и того достаточно для большого и светлого чувства с надрывно-трагической развязкой (спойлер см. выше).

Несмотря на таковую, «Жених…» вполне может составить конкуренцию миниатюрам Павла Воли или Гарика Харламова, настолько комично Ганиева изъясняется. «Неотесанной наружности человек» — экая прелесть! «Беспорядочно какофонящая дорога» — а что, возможна упорядоченная какофония? «Заработал скулами Рома» — поздравляю, переворот в анатомии: подвижная скуловая кость, и как только глаза не выпадут?! «Она редко отрывалась от незатейливого чтения, все время жаловалась на головную боль и заговаривала с папой, только когда нужда припирала» — Алиса Аркадьевна, зачем вы меня смущаете? Стесняюсь спросить: большая нужда или малая? Впрочем, судя по фонетике, явно малая: «с сухим», «с судимостью», «с суковатыми», «с сушеным»… Вабабай, вададай!

Впрочем, это тоже не ново. Как и надуманная кода: Патя, узнав об аресте жениха, с изменившимся лицом бежит к морю, а Марат, до полусмерти избитый в полиции, в бреду ведет метафизическую беседу с Халилбеком: «Все заключено в точке». Лезгинку слышали? Салафитов, кадаритов видели? Хинкал кушали? Значит, пора ставить финальную точку. Репертуар исчерпан, мобильная камера выключается.

Такие движения…

С подобными дырами ниже ватерлинии проза идет ко дну, но отнюдь не в случае Ганиевой. Пятая графа для писателя нетитульной национальности — carte blanche, green card и вообще все карты в руки. «Жених…» фигурирует в лонг-листе «Ясной поляны». Салам тебе, Марат! Саул тебе, Алиса!

Такие движения, вацок, прямо хIапур-чапур, отвечаю. Нет повести печальнее на свете…