Шесть мальчиков и заброшенный колодец (Rip Vanvincle)

Колодец стар.

Брёвна оголовка, которые покрывает двустворчатая крышка на ржавых петлях, черны от многолетних зима-лето. Створки, ветхие и перекошенные, раскрыты. Скрип ржавых петель, кажется, всё ещё звучит в вечернем воздухе.

Добро пожаловать!

Колодец давно заброшен. С одной стороны его обступают стебли пожухлой крапивы. С другой, подпирают коричневые заросли репейника, утыканные сухими колючими шариками.

У колодца шестеро мальчиков лет десяти-двенадцати. У самого высокого в руках ярко-красный, будто большая капля крови, мяч.

— Он точно в темноте светится? — спрашивает он.

Никто не спешит ему ответить.

Страх.

Им всем очень страшно. У одного мальчика это чувство выражается через частое моргание, другой нервно потирает один носок сандалика о другой. Но каждый нет-нет, да и бросит взгляд в сторону, где за пустырём виднеются дома. Там кудахчут куры, мычат коровы, хрюкают свиньи. Оттуда в малиновое от заката небо тянутся столбики дыма и доносятся людские голоса. Там — жизнь, привычная своей ежедневной рутиной и такая сейчас желанная.

А здесь сгущающиеся сумерки, тишина и старый заброшенный колодец.

— Да не тяни ты, — сквозь зубы говорит конопатый мальчик. Он загорелый и босой, в шортах и выгоревшей на солнце тельняшке. У него свежая ссадина на коленке.

Остальные мальчики поддерживают его глухим одобрительным гулом.

— Нужно чтоб по правилам. Нужно играть, — говорит высокий и бросает мячик соседу. — Лови!

Тот пытается поймать, но от волнения роняет, и красный шар прыгает и катится по траве. Наконец он поднят и брошен соседу. Тот ловит, бросает другому мальчику. Сделав круг, мяч возвращается к высокому.

— Теперь можно, — говорит он и почти торжественно отправляет игрушку в жерло колодца.

Все замирают, вслушиваясь. Ни всплеска, ни стука.

Тишина.

— Ну, — наконец говорит высокий. — Кто полезет?

— Договаривались же, — подаёт голос кучерявый мальчик в спортивных штанах и сандаликах на босу ногу. — Спички будем тянуть.

В глазах его страх. Он боится колодца и боится, что правила поменялись. И что именно его заставят лезть в это страшную дыру. Вон, она уже и пасть распахнула.

Ну же, смельчаки!

— Да это я так, — тушуется высокий. — Может кто добровольцем…

Он воровато смотрит по сторонам и достаёт из застиранных джинсов коробок. Торжественно трясет им: чика-чика-чика…

На свет появляются спички. Высокий отсчитывает шесть штук. Остальные вкладывает обратно в коробок.

— У кого короткая, — объявляет он и прячет руки за спину. Несколько томительных мгновений и на свет появляется его кулак, из которого торчат шесть круглых коричневых головок.

— Кто первый?

Мальчики синхронно отшатываются, смотрят друг на друга.

Конопатый сердито сплёвывает. Решительно шагает вперёд и первым тянет спичку.

— Длинная.

Его пример заразителен. Тут же выстраивается очередь.

— Длинная…

— Длинная…

Счастливчики отходят в сторону, буравят оставшихся любопытными взглядами.

— К-короткая!

Жребий обрушивается на худенького очкарика, который до этого всё время стоял чуть в стороне, не вступая в разговоры. Лицо его вдруг сморщивается — сейчас заплачет.

Но нет — сдержался. Шмыгает носом. Вопросительно смотрит на высокого.

Коротко стриженый толстяк в рваной подмышкой футболке, до которого так и не дошла очередь, деловито привязывает один конец мотка бельевой верёвки с большими узлами на ней к ржавой железной трубе. На этом месте когда-то стояла лавочка. Высокий проверяет, прочно ли привязано, после чего остальная верёвка летит в чёрное жерло колодца.

Выбравший короткую спичку вытягивает шею. Он стоит метрах в двух от почерневших брёвен оголовка, не смея подойти.

— А д-достанет до низа?

— Не достанет — вылезешь, — говорит высокий.

— А е-если у меня с-силы не х-х-хватит? — всё сильнее заикается очкарик.

— Крикнешь — мы тебя вытащим, — безжалостно говорит высокий.

— А е-если…

Но тут конопатый шагает вперёд и перебивает:

— Давай я полезу!

Порыв холодного ветра заставляет всех поёжиться. Вершины сосен в недалёком лесу зашумели, заскрипели…

Какая в этот момент у очкарика в глазах надежда!

Но высокий неумолим:

— Поздно. Теперь уже нельзя ничего менять!

И надежда сменяется покорной безнадёгой.

— Ну что ты тянешь? Струсил? Струсил, да?

Под эти слова мальчик в очках, намертво вцепившись в верёвку, переваливает через трухлявый борт колодца. Зависает, громко сопя, дрыгается в поисках опоры, находит ногами узел и медленно начинает спускаться. Вот он по пояс в черноте, а вот — нырнул с головой. Теперь лишь напряженное подёргивание верёвки напоминает о нем.

Оставшиеся мальчики обступают было колодец, но высокий их отгоняет:

— Куда? Вы же ему весь свет заслоняете!

Все отходят назад, он же остается у колодца и смотрит вниз.

— Небоись, — громко подбадривает он того — в колодце. — Если что — кричи. Мы тебя в раз вытащим.

— Угу, — доносится из глубин колодца.

Высокий уже давно не видит очкарика, но он продолжает всматриваться в темноту. Воображение рисует ему красное пятнышко мяча где-то глубоко внизу и едва заметную фигурку на конце верёвки.

Остальные довольствуются зрелищем того, как дергается конец, привязанный к трубе.

Вот верёвка дернулась влево, вправо и вдруг безвольно провисла. А из жерла колодца наружу вырывается и тут же иссякает отчаянный детский крик.

Высокий отпрыгивает в сторону, приседает. Остальные напряжены: вот-вот сорвутся с места и побегут куда подальше от этого страшного колодца. Один только конопатый бросается к чёрным бревнам, перегибается через край и кричит в чёрную бездну:

— Санёк!

Рядом возникает высокий и подхватывает:

— Санёк! Ты как? Ты спустился?

Гулкое эхо орёт им в ответ что-то нечленораздельное, затихает. Все ждут ответа, затаив дыхание.

Минута, две, пять.

Ответа нет.

И не будет.

Это начинает понимать каждый, кто стоит у колодца.

Высокий несколько раз открывает рот, чтобы снова крикнуть, но так и не решается нарушить тишину. А вдруг как раз в этот момент из глубин донесётся… Но — нет. Всё та же

ти-ши-на.

— Нужно кого-нибудь позвать, — наконец озвучивает общую мысль кучерявый мальчик. Кого-нибудь — это взрослых. Они придут и всё наладится.

Толстячок тут же втягивает голову в плечи:

— Ох, и влетит всем! А с меня за верёвку мамка — вообще шкуру спустит…

Он садится на корточки и пытается развязать узел, притороченный к бывшей лавочке.

— Не смей! — кричит конопатый. Он хватает толстяка за шиворот, пытается оттащить и тем душит.

— Ты чего? — сипит толстяк, пытаясь отцепить руки конопатого. — Дебил что ли?

Они оба падают и возятся на траве.

Новый порыв ветра обрушивается на них, полощет незаправленные майки, гнёт пожухлую траву, плюётся песком.

— Хватит вам, — вмешивается высокий.

— Васёк, а чего он? — ноет толстяк и трёт глаза. Песок попал?

— Утихни, Серый, — говорит ему высокий Васёк. — И ты, Тоха, отпусти его. Макар дело говорит. Надо старших звать.

— Никого я звать не буду, — заявляет конопатый Тоха.

— Как — не буду? — возмущается кучерявый Макар. — А Санёк как же? Мы что его бросим там?

— Я сам за ним полезу, — решительно говорит Тоха.

Сверху раздаются пока ещё глухие раскаты грома. Из-за кромки сосен быстро наползает гряда тёмно-фиолетовых облаков. Снова ветер, снова пыль с песком в лицо.

— Это не по правилам, — пытается перекричать ветер Васёк. — Нужно позвать.

— Клал я на твои правила, — кричит в ответ Тоха. — Ты же знаешь, что будет дальше. Не боишься, что именно твой батя полезет Санька выручать?

Ветер внезапно стихает, и все отчётливо слышат голос Макара:

— Не полезет. Он с обеда в райцентр уехал. И вечерним автобусом не возвращался. У меня дом напротив остановки, я видел.

— Ну ты гнида, — взрывается Тоха. Он подскакивает к высокому, который собирается что-то сказать в своё оправдание, и бьёт кулаком. Раз, другой, третий. В глаз, в скулу, в нос. Последний удар вызывает ручеёк крови из носа, который скатывается по губе Васька и начинает капать на майку. Высокий сгибается, закрывает лицо ладонями и, подвывая, уходит в сторону деревни.

— И чтоб ни слова, понял? — кричит Тоха ему вслед.

— Что ты делаешь? — растерянно спрашивает у него Макар. — Он ведь прав. Это не по правилам.

— А ты знаешь, что будет, если по правилам? — спрашивает Тоха. — Знаешь, чем всё кончится?

— Колодец зальют бетоном, — неуверенно говорит Макар.

— Зальют, — подтверждает конопатый. — И под нашей деревней взаперти окажется какая-то злобная нечисть. А ты уверен, что кроме этого колодца нет больше других выходов?

Макар молчит.

— А я всё поменяю. Вот полезу и вытащу Санька. И всё. И никаких ужасов.

С этими словами Тоха решительно хватается за верёвку и начинает спускаться в колодец.

Оставшиеся три мальчика застывают, глядя на то, как снова напряженно дёргается верёвка.

А над ними клубится, расстилаясь до горизонта, грозовая туча. В быстро наступающей темноте исчезает всё вокруг, и только частые вспышки молний напоминают оставшимся мальчикам, что колодец — вот он, никуда не делся. Гневные раскаты грома, как ругань с небес.

Новая, ярче прежней, вспышка, и у колодца появляется —

ПРИЗРАК?

— высокий Васёк. Он страшен. Его лицо и майка в крови.

— Чего вы тут стоите, дураки? — кричит он в паузе между раскатами грома. — Сейчас тут такое начнётся!

В подтверждение его словам на троицу у колодца обрушиваются три из четырёх стихий. Разогнанные штормовым ветром потоки дождя, обжигают как крапива, жалят, как злые осы. Молния за молнией слепят глаза, тени от них искажают реальность. И вот уже толстяк в рваной футболке видит не колодец —

ВСПЫШКА!

— а огромную уродливую пасть. И мерзкий липкий язык, который устремляется, чтобы вцепится в его ногу. Мальчик даже обоняет смрадный выдох, который вырывается из недр чудовища. Дикий визг на секунду перекрывает громовые раскаты. В следующую секунду толстяк улепётывает в сторону деревни. Секундой позже за ним устремляются ещё двое.

Васёк торжествующе отвязывает верёвку от трубы и бросает конец в колодец.

Губы его шевелятся, но за шумом ветра и дождя почти ничего не слышно. Что-то там про правила и, что пусть все сдохнут. Плюнув в тёмное нутро колодца, он уходит, оскальзываясь в размокшей грязи. Сцена пустеет. Проливной дождь, ветер, всполохи молний и в их свете

СТАРЫЙ ЗАБРОШЕННЫЙ КОЛОДЕЦ.

Проходит время.

Дождь продолжает поливать, как из ведра, но молнии всё реже, и гром становится бархатистым и не таким оглушающим. Поэтому искажённое эхом:

— Пацаны! — достигает поверхности.

— Пацаны, верёвка отвязалась!

Похоже, это голос Тохи.

Немного погодя из жерла вылетает камень, обмотанный верёвкой.

— Привязывайте!

Но некому прийти на помощь. Несколько минут спустя спасительный конец начинает втягиваться обратно в колодец. Вот он дополз до черных от времени брёвен оголовка, ещё мгновение и он канет в бездну…

В последний момент его перехватывает детская рука мальчика в прозрачном дождевике и резиновых сапогах. В одной руке он держит электрический фонарик, в другой — камень с намотанной на него верёвкой.

— Сейчас! — кричит он. — Сейчас я привяжу, Тоха. Подожди!

— Макар, ты? — доносится радостный крик Тохи.

Порыв ветра сдувает с головы капюшон.

— Я, я, — бормочет Макар, одной рукой прилаживая его обратно. Дождь заливает ему глаза.

Он стоит на коленях и возится с мокрой верёвкой, подсвечивая себе фонариком. Наконец мальчик понимает голову — прозрачный целофан наползает ему на лицо — и кричит:

— Готово, Тоха! Вылезай!

Верёвка натягивается как струна. Макар поднимается, на спортивных штанах две грязные плюхи в районе колен, и подходит к колодцу. Из темноты вначале появляются руки, на одной в кровь сбиты костяшки, потом голова Тохи. Последнее усилие — конопатый уцепился за мокрый край оголовка. Он тяжело дышит. Макар бросается к нему на помощь, хватает за плечи, тянет, тянет.., и два мальчика падают рядом с почерневшими брёвнами.

— Спасибо, — сипит Тоха. — А я думал, что вы все нас бросили.

— А мы и бросили, — говорит Макар. — Только я вернулся.

— Спасибо, — никак не может отдышаться Тоха. — Я там его обвязал. Надо быстрее вытаскивать. Быстрее.

Он с трудом встаёт на ноги и вцепляется в мокрую верёвку. Рядом встаёт Макар, и они начинают тянуть. Руки скользят и если бы не узлы, им бы никогда не справится. А так, трудно и медленно, они, метр за метром, вытаскивают тяжёлый груз из колодца.

Гроза снова приходит в бешенство.

Гром, молнии, ветер!

Теперь и Макар видит вместо колодца разверзнутую пасть, но зажмуривается и продолжает тянуть.

Рядом кряхтит Тоха.

— Упрись! — спустя какое-то время пытается он перекричать грозу.

Пока Макар изо всех сил вонзает каблуки резиновых сапог в землю и, ухватившись за очередной узел, отклоняется назад, он бросается к колодцу и хватает за плечи безвольно висящего Санька.

— Ну! Давай!

Макар бросает верёвку и помогает Тохе. Вдвоём они вытаскивают мальчика из колодца и укладывают на землю. Тоха, мокрый насквозь, достаёт из кармана перочинный нож и режет верёвку на поясе Санька. Дождь хлещет очкарика по лицу. Хотя какой он теперь очкарик? Его очки исчезли, одежда в дырах, руки в свежих царапинах. Вода затекает ему в нос, он резко кашляет. Веки трепещут, открываются. Санёк щурится, крутит головой, пытаясь осмотреться.

— Г-где? Что? — ему помогают сесть. Потом встать на ноги.

С одной стороны его обхватывает Тоха, с другой — Макар. В его свободной руке, освещая путь, горит фонарик.

— А что с-случилось.., — Санёк замолкает и с ужасом смотрит в сторону колодца.

— Потом, — говорит Тоха. — Всё потом. А пока нам всем нужно домой.

И он прав.

Всё будет позже. И выволочка Макару, который вышел до ветру на пять минут, а исчез на час, и родители не знали, что и думать. И враньё Санька, где он посеял очки и так расшибся. И что это за рана на ноге, похожая на след от укуса. И рассказ Тохи про то, что же он увидел там — на дне старого заброшенного колодца.

А пока три товарища, поддерживая друг друга, возвращаются домой и ни что, никакая гроза с её громом, молнией и проливным дождём ничего не может с ними поделать.

К О Н Е Ц.