4. Рэми. Замок

Тот, кто держит цепь,

почти не свободнее того, кто ее носит.

Пьер Буаст

Замок казался сказочным. Сквозь окна яростно врывался солнечный свет, обмазывая все вокруг янтарной краской. Подобно мелким сонным мухам плавали в воздухе пылинки, мирно спала мебель под посеревшими от времени чехлами. Помутневшие зеркала отражали тонкие колонны, похожие на увитые плющом березки, и казавшиеся грозными растения с изрезанными узкими листьями. Сладко чадили дымом светильники у стоп статуи Радона, и чудилось Рэми, что слегка влажный взгляд верховного божества устремлен на него и смотрит как-то странно… сурово. Будто Рэми что-то натворил и очень скоро за это поплатится.

Заныло золото татуировок на запястьях, перехватило дыхание, а мир, миг назад яркий и насыщенный красками, потускнел, подернувшись густой сероватой дымкой. Тревожно стало. Душно.

— Иди за мной! — одернул Рэми управляющий. — Раз живешь в замке, то должен работать наравне с остальными.

Рэми поклонился статуе Радона и бросился к широким крытым красной ковровой дорожкой ступеням. Управляющего, высохшего и столь же пропитанного пылью, как и замок, Рэми, откровенно говоря, побаивался. Он еще ярко помнил их первую встречу и хлесткий холод слов:

— Худющий, слабый, болезненный… одни хлопоты от тебя, Брэн. Приводишь заморыша в замок, сажаешь на шею и воображаешь, что архан его будет кормить?

Услышав это, Рэми очень огорчился. Чего он не терпел больше всего на свете, так это быть лишним. Вот и в деревне он был лишним. Лию все любили, мать — боялись, а на Рэми взрослые косились, мальчишки — откровенно ненавидели.

Рэми знал почему и вовсе не жалел. Не так давно пригожим морозным днем он наполнял ведро чистым пушистым снегом, когда в ноги ему метнулся растрепанный серый комочек, вжался в колени и просительно заскулил.

Собака была старой и беззубой. Один глаз ее закрывало бельмо, поседевшая шерсть слиплась от крови. Из-за забора вылетел мальчишка — самый сильный и крепкий в деревне — глянул на Рэми и крикнул, чтобы тот отошел подальше и не мешал закидывать собаку снежками.

Рэми не отошел. Не смог. Встал между псом и мальчишками, потянулся за лежавшей рядом палкой, приготовившись получить так, как не получал никогда прежде.

Он видел в глазах злость, знал уже, что не важна та собака… они нашли себе жертву поинтереснее. И, наверное, Рэми не отделался бы так легко, если бы во двор не заглянул старейшина. Мальчишки убежали, а собака осталась лежать на снегу… и больше так и не встала. А Рэми был с ней до последнего.

Домой он вернулся поздно. Той ночью долго мучили кошмары. Тускнеющие глаза умирающего пса… не поддающаяся под палкой мерзлая земля. Быстро коченеющее собачье тело…

— Он не обременит, Власий, — прорвался через горечь воспоминаний голос Брэна. — Жить мальчик будет в моей комнате, ест он не так и много, а работать силенок у него хватит, не смотри, что с виду хрупкий.

— Так и корми его сам.

— Боюсь мальчик усердный, но совсем не умеет быть нахлебником.

Брэн ласковым движением взъерошил волосы Рэми, и серые глаза мужчины потеплели, как солнце в ожидании весны. Рэми ответил улыбкой на улыбку, ему так нравилось, когда Брэн называл его волчонком. Брэн был сильным. И мудрым. А еще страшно терпеливым и серьезным — отвечал на все вопросы, даже на самые глупые.

— Может, все же пристроишь его по дому? — спросил Брэн.

— Может, и пристрою, — чуть смягчился управляющий. — Сегодня получил письмо архана, работы в ближайшее время всем хватит. Вот заодно и посмотрим, стоит ли кормить твоего заморыша. Только учти. Опасно это, самому мне не нравится. Жаль все же, что для таких игр выбрали наш замок.

— Я не боюсь! — выпалил Рэми.

Брэн и управляющий ничего не ответили. Только когда Власий поманил Рэми за собой, мальчику показалось, что Брэн смотрит на него как-то иначе. Будто уже и сам не хочет отпускать.

— Волчонок, — пробурчал под нос управляющий. — Щенок ты, а не волчонок. Потерявшийся и глупый…

Позднее Рэми целый день вместе со служанками драил полы, выбивал ковры, лазил по стенам, чтобы смахнуть пыль с лепнин капителей и дверных порталов. Замок постепенно преображался, начинал сверкать чистотой, а Рэми уставал все больше. Плечи болели, в горле пересохло, слезились глаза, навязчиво чесалось в носу от пыли. Рэми очень старался не отставать от служанок и нанятых управляющим деревенских, но все равно почему-то делал все медленнее и хуже.

То и дело проходил мимо управляющий, тыкал узловатым пальцем в едва видимые пятнышки и презрительно улыбался. Щеки тогда начинали гореть, к горлу поднималась горечь стыда, а Рэми возвращался и начинал чистить сначала. Он не будет бесполезным. Не будет лишним!

Поздним вечером он едва живой доползал до каморки Брэна и, не раздеваясь, падал на кровать. Брэн приходил чуть позднее. Заботливо укутывал Рэми колючим шерстяным одеялом, скармливал небольшой жаровне немного дров, и через опущенные ресницы Рэми наблюдал, как его друг до поздней ночи задумчиво сидел на ложе, поглаживая спину трехцветной кошки.

Утро приходило внезапно, не принося облегчения. Брэн поднимал уставшего, не успевшего выспаться Рэми, совал ему в руки чашу с наваристым теплым супом и кусок хлеба. Рэми ел, не чувствуя вкуса, всеми силами пытаясь отогнать сонную одурь. Суп, кажется, был хорошим, сытным. С крупой и редко, а все же попадающимися кусочками мяса. И приносившая суп рыжая служанка, Мия, была ласковая и милая. Улыбалась широко, скорее Брэну улыбалась, говорила медленно, тихо, часто краснея и странно растягивая слова.

В замке, работая бок о бок с Рэми, она была смелей и разговорчивей. Рэми нравилось слушать ее быстрое, временами непонятное щебетание. Она сама нравилась и смущала одновременно: подобные ей были слишком внимательными. Перед такими не скроешь постыдную слабость, а мать учила Рэми быть сильным.

— Не переживай так, — засмеялась морозным утром Мия, поймав тоскливый взгляд Рэми, украдкой брошенный в сторону другого мальчика.

Кай был на год младше, а управлялся гораздо быстрее. Рэми еще возился на крыльце, а растрепанный, веселый Кай уже улетел далеко впереди по выложенной камнем дорожке, ловко сметая с нее упавшую за ночь снежную пелерину.

— Только у высших магов и богов все получается сразу, — улыбнулась Мия, снимая с веревки затвердевшие, пропитанные морозной свежестью простыни.

— Высшие маги тоже боги? — спросил Рэми, вновь принявшись усердно махать метлой.

Работать на улице ему нравилось больше, чем в замке. Тут маняще пахло морозом, березовыми ветками и свежим деревом, которое рубил на поленья мускулистый и огромный, похожий на быка Тэйт.

— Да какие они там боги? — Тэйт ловко подхватил чурбан и поставил его на колоду. — Вот Радон, его братья и сестры, это да! А высшие маги это насмешка над богами… пока их повелитель в узде держит, так еще ничего, а как разойдутся…

Треснула древесина, расщепляясь на две части, упали поленья в уже порядком набравшуюся кучу и новый чурбан встал на обледеневшую колоду.

— Ты язык-то придержи! — зашипела Мия. — Эх, видела я как-то Даара, телохранителя повелителя…

Она мечтательно закатила глаза и прижала к груди корзину с бельем:

— … какой красавец! И светится весь… а когда на лбу татуировка зажглась, я думала, что сама расплавлюсь, как масло на солнышке. Моя сестра говорила, что он еще и милостив… и служанкам улыбается…

— … и в постель их берет! — взорвался Тэйт. — А коль какая ему ребенка родит, так сразу мать в дом забвения, а ребенка в жертву темным? А то, не дайте боги, тоже с даром…

— Ни одна от него не понесла, — усмехнулась девушка. — Говорят, он и сюда приехать может. Тогда я все… все сделаю… только один раз, но по-настоящему, как архана… на шелковых простынях. С настоящим мужчиной.

Топор с резким треском вошел в колоду. Рэми невольно попятился к стене, почувствовав, как твердеет от угрозы морозный воздух. Метла выпала из ослабевших пальцев: таким страшным Тэйта он еще не видел. Никого таким страшным не видел.

Мия, казалось, ничего не замечала. Она говорила и говорила, а Рэми уже не разбирал слов. Он слышал лишь тяжелые шаги Тэйта, видел его налитые кровью глаза, опущенные плечи и взгляд исподлобья. Рэми знал, точно знал, что Тэйт ударит, и трясся от бессилия и страха. Он хотел крикнуть Мие, чтобы та перестала, не распаляла неудержимый гнев мужчины, но слова застряли на губах, а непослушное горло внезапно пересохло. Тэйт замахнулся. Рэми, сжав до хруста зубы, зажмурился. Он был напряжен, подобно стреле на натянутой до отказа тетиве, а хлесткий удар пощечины выпустил стрелу на волю:

— Прекрати! — закричал Рэми, бросаясь к Мие.

Девушка сидела в сугробе, прижимая ладонь к покрасневшей щеке, и, ошеломленно глядя на Тэйта, тихо плакала.

— Прекрати!

Рэми бросился к вновь замахнувшемуся Тэйту, повис на его руке, и тихо заскулил, приземлившись в сугроб рядом с Мией. Плечо прошило болью, но глаза мужчины стали осмысленными, не страшными, и Рэми почему-то понял, что драться он больше не будет.

— Шлюха! — прошептал Тэйт, сжимая кулаки. — Тварь продажная! За тряпки да за пару ласковых слов все отдать готова! Чем мы хуже? Чем, скажи? Тем, что наши руки не в крови?!

Рэми задрожал всем телом, прижимаясь спиной к боку Мии. Честно говоря, он не знал, кому больнее — продолжавшей рядом рыдать девушке или Тэйту, в глазах которого дрожала тяжелая, непонятная боль. Почему у взрослых всегда вот так? Сложно?

— Не плачь, — прошептал он, зарываясь лицом в выбившиеся из-под шерстяного платка волосы Мии. — Пожалуйста. Только не плачь.

— Дурачок, — почему-то сказала Мия, обнимая Рэми за дрожащие плечи. — Мой смелый дурачок.

Скрипнула входная дверь, заскрипели под поспешными шагами ступеньки, щеки Рэми коснулся подол плаща Влассия. Мия перестала плакать. Ее ладонь скользнула на волосы Рэми, тихий шепот обжег ухо:

— Бедный мальчик, сильно досталось? Из-за меня?

Подоспевший Кай помог им вынырнуть из снега. Мия потянула Рэми к крыльцу, подальше от виновато сутулившегося перед управляющим Тэйта. Плечо все еще рвало болью, щека Мии распухала на глазах.

— К чему молодежь пугаешь? — мягко спросил Власий. — Дочку этим не вернешь.

От слов управляющего Тайт будто постарел и ослабел в одно мгновение. Посмотрев на Влассия беспомощно, как ребенок, он пошатнулся и прохрипел, как бы оправдываясь:

— Она такая же была! Как на праздник к храму съездила, высшего увидела, так все уши прожужжала. Какие добрые, защитники… а этот защитничек… выродок, мальчишка, ее заживо сжег… вместе с ребенком, вместе со всей деревней, всех, без разбора! Тварь проклятая!

— Тихо, тихо, — прошептал управляющий, положив руку Тэйту на плечо. — Но девочка не виновата. Молодая еще, не понимает…

— …повелитель защитит, — продолжал рыдать мужчина. — Как же! Он этого щенка, высшего, в столицу увез. А всем велел лишнего не болтать… иначе самих на костер… вот как они нас защищают! Проклятые! Моя дочь в огонь, а мальчишку, говорят, к жрецам! Новым телохранителем!

— Идем, — потянул его управляющий. — Лишнее, друг, говоришь, сам же знаешь. А у тебя еще трое малых. Вспомни, что их растить надо. Вспомни, что женка твоя одна с детьми не управится… вспомни, что помимо дочери тебе есть для кого жить. А красавица твоя, Олюшка, отмучилась уже. Такие, как она, за грань проходят быстро…

— … падаль они, слышишь!

Он еще что-то говорил, но Рэми уже не разбирал слов. Он метнулся к поманившему его деревенскому и, повинуясь приказу, принялся собирать поленья:

— Забудь о том, что тут было, — сказал Рэми мужчина. — Если хочешь жить спокойно в этом замке, лучше лишнего не болтай, мальчик. Сам же видишь… жизнь рожанина для арханов ничего не значит. Сожгут ли, убьют ли, им без разницы.

— Боги все видят, — вмешалась Мия.

— Боги это для высших магов, а для нас, простых людей… только осторожность, девочка. Вместо того чтобы стараться попасться им на глаза, лучше молись, чтобы тебя не заметили. Для них мы, рожане… даже арханы со слабым даром, это сор, понимаешь? Одним больше, одним меньше — не важно. Они ведь высшие, они ведь судьбы народов решают. Что для них какие-то людишки?

— Ты завидуешь, — прошипела девушка. — Вы все завидуете!

Рэми впервые не согласился с Мией. Как можно завидовать кому-то, кого все боятся и ненавидят? Рэми бы не хотел, чтобы его боялись… Рэми бы не хотел быть тем мальчиком, который убил. Пусть даже тот мальчик великий маг и скоро станет телохранителем самого повелителя.

Через пару дней Рэми уже не так уставал и привык к работе: управляющий привязывался все реже, мужчины брали в помощники все чаще.

Замок стремительно хорошел: заблестел пропитанный воском паркет, утратили таинственную мутность зеркала, тщательно вымытые окна пропускали гораздо больше яркого солнечного света. По залам пронесся свежий морозный воздух, быстро пропитавшийся теплом бушующего в каминах огня, сизым дымом благовоний, едким, едва уловимым, но назойливым — курений, отгоняющих шаловливых спутниц смерти: тресею, пухлею, желтею, анею, глухею… Рэми всех, сказать по правде, и не помнил.

Вместе с оттепелью пришла и тяжелая тревога. Ровными рядами разложили прямо на паркетных полах тюфяки, набитые свежей соломой, и все обитатели замка враз стали угрюмыми и неприветливыми.

К вечеру, когда солнце только спряталось за высокие стены, пришла беда — первая повозка с больными, к ночи еще одна. Потом еще и еще. Слишком много. Слишком часто. Залы наполнились тяжелой болью, запахом гнили и стонами. Впервые Рэми не отпускали в каморку Брэна до самого утра.

Как и остальных, его заставили закрыть нос и рот повязкой, смоченной едким отваром трав. Дышать через повязку было невыносимо, воздуха все время не хватало, и Рэми казалось, что он задыхается. Но привезенным в замок людям было гораздо хуже. Рэми метался между тюфяками, приносил больным воду, менял повязки, терпеливо помогал напиться темно-зеленого, густого и неприятного на вид отвара, явно насыщенного магией. После него больные переставали метаться, взгляд их становился спокойным лишенным боли. Только вот совсем ненадолго…

Под утро, когда Рэми казалось, что он больше не выдержит, мальчика и дежуривших с ним наконец-то отпустили. Несмотря на усталость, его вместе с остальными мужчинами заставили раздеться догола и от души пропарили в жарко натопленной бане. Рэми не помнил, как переоделся в свежевыстиранную одежду и дополз до каморки Брэна. Не помнил, как упал на узкое жесткое ложе и провалился в спасительную густую темноту.

К концу третьего дня он умирал от усталости. Сил сочувствовать больным уже не было, он мог лишь бездумно делать то, что от него требовалось: вытереть рвоту с пола, принести старику поесть, напоить слабую, как котенок, девчушку новой порцией отвара, помочь Мие придержать рвущегося в лихорадке мужчину… Сразу же оглянуться на тихий зов:

— Воды! — и, забыв об усталости, встать рывком.

Перед глазами плыло, колени отказались держать. Рэми покачнулся и упал бы, если бы кто-то не подхватил бы за плечи и не прижал к пахнущему морозной свежестью плащу.

Плащ был дорогой. Отороченный мехом, тяжелый, с серебром вышивки на иссиня-черной ткани. Поняв, что натолкнулся на высокорожденного, Рэми поспешно шагнул назад и упал на колени, сложив на груди крест накрест руки, и выдохнул едва слышно:

— Мой архан.

— Ради богов, во что ты превратил мой замок, Сеен?

«Мой замок»? Рэми опустил взгляд еще ниже, не осмеливаясь вздохнуть лишний раз. Брэн и Влассий предупреждали, что хозяин замка, Эдлай, крут нравом, что лучше его лишний раз не гневить, иначе день закончишь на конюшне под розгами. А архан гневался. Рэми это чувствовал всем телом и напрягся, как тетива под пальцами выследившего добычу лучника.

— Откуда эти люди? — продолжал задавать вопросы Эдлай. — Не думал, что на моих землях угнездился мор.

— А он и не угнездился… — мягко ответил второй архан. — Больных людей всегда хватает… мы просто собрали их в одном месте.

— Зачем?

— Ты заверял, что готов сделать все, чтобы помочь повелителю. Просто верь мне.

Приехавший с Эдлаем архан опустился перед Рэми на корточки, зажав его подбородок между большим и указательным пальцем. Повинуясь, Рэми поднял голову и осмелился посмотреть приезжему в лицо. Лицо оказалось приятным, глаза серыми, улыбчивыми и внимательными. Архан провел ладонью по волосам Рэми, подергал зачем-то ворот туники, так, что он ощутимо врезался в шею, и довольно сказал:

— Мальчика еще сегодня купали, одежда чистая, свежестиранная. Повязка тщательно смочена в отваре орлении, даже меня от этого смрада воротит… Вижу, они четко исполняли инструкции. Это радует. Если кто-то из больных оказался заразным, мор все равно не тронет твоего замка, Эдлай.

— Лучше бы у тебя получилось, Сеен. Не переношу запаха погребальных костров.

Сидевший рядом на корточках архан, казалось, не слышал. Рэми всей кожей чувствовал, что Эдлай злится все больше, а сероглазый гнева хозяина будто и не замечал. Он так же внимательно рассматривал Рэми и от взгляда его было почему-то тревожно:

— Какие необычные глаза у этого рожанина… Колдовские.

— Меня не волнуют глаза рожанина, — оборвал его Эдлай. — Почему именно мой замок?

Тонкие пальцы Сеена отпустили подбородок, и Рэми вспомнил, что ему надо дышать. Архан медленно поднялся, стряхнул с серого плаща прилипшую сосновую иголку и так же спокойно, тихо ответил:

— Завтра первое полнолуние со дня смерти Эррэмиэля…

Показалось или кто-то рядом дернулся? Рэми осмелился поднять взгляд и успел заметить, как ладонь Эдлая легла на плечо худого, бледного мальчика со светлыми, почти белыми волосами. Голубые, поддернутые туманом глаза арханчонка были густо обведены черной краской, тонкая линия ритуального рисунка шла вниз от уголков глаз, разветвляясь на щеке куриной лапой. Перевернутая руна Альгиз, откуда-то вспомнил Рэми, передернувшись. Руна смерти. Черные одежды, черная лента, удерживающая прямые, до плеч волосы, стянутые в тугой хвост, никаких украшений, потухший, бессмысленный взгляд. Знак скорби, глубокой и болезненной, от которой Рэми почему-то замутило.

— Завтра ночью мы проведем в этом замке ритуал забвения, — продолжил Сеен, и глаза мальчика-архана, который был всего на несколько зим старше Рэми, опасно сузились.

— Не дождешься! — зло прошипел он. — Я отказываюсь, слышишь, я отказываюсь забывать брата!

— Мертвых надо отпускать, — неожиданного мягко ответил Эдлай. — И помни о нашем договоре, мальчик.

— Церемония забвения не входила в наш договор! Ты не можешь, ты не имеешь права меня заставить!

— Я твой опекун, Арман. Я имею право на очень многое.

— Плевать я хотел! — гордо вскинул подбородок мальчик и направился к двери. Эдлай было дернулся следом, но Сеен его придержал:

— Оставь… Пусть подумает в одиночестве, успокоится. У нас много работы, Эдлай. Ты должен подготовить замок к прибытию гостей.

— Гостей?

— Думаю, Арман не пропустит церемонию забвения… как и…

Рэми показалось, что Эдлай на миг побледнел. Потом сжал зубы, окинул зал тяжелым взглядом и сказал:

— Я надеюсь, ты хорошо понимаешь, что делаешь.

— Очень хорошо понимаю, — улыбнулся Сеен и, повернувшись к Рэми, холодно добавил:

— Почему ты все еще здесь? Ступай. Сдается мне, тебе есть чем заняться.

Рэми медленно поднялся с колен, игнорируя боль в затекших ногах, и бросился к стоявшей в углу бадье с водой. Церемония забвения… наверное, это очень красиво. Посмотреть хотя бы одним глазком…

И… Рэми набрал в черпак теплой воды и перелил ее в глиняную чашу… Хорошо, если бы Арман все же явился на ту церемонию. Может тогда глубокая скорбь в его глазах станет хоть немного меньше. Хотя Рэми какое дело до арханчонка? Арханы такие пугающие. Сеен тоже, сначала добрый и ласковый, а уже через миг холодный, как вода под ледяной коркой. Вот рожане да… близкие и понятные. Нет, прав Брэн, надо подальше держаться от арханов.

Проклятая повязка… орления… как сложно дышать...