3. Рэми. Маленький маг

Ненависть может быть унаследована,

любовь — ни­когда.

Ауэрбах

Отсюда, с обрыва, укутанное в бархат сосен поместье походило на игрушечный домик. Сестренке такой луну назад подарили, на трехлетие: белоснежные стены, завитушки лепнины, острые башенки по углам.

Но настоящий домик, погруженный в закатное марево, был гораздо забавнее игрушечного: фигурки в нем двигались сами, то появляясь в окнах, то исчезая. Каждая была по-своему интересна. Внутри каждой бурлила своя смесь: любви, ненависти, смеха, зависти. Многих Рэми еще не понимал до конца, но всегда был рад попробовать, запоминая неповторимый привкус: то легкая горечь, то приторная сладость, то капелька кислинки. Так много всего. Так трудно запомнить. И нет рядом учителя, который может подсказать…

… запретить. Нельзя играть с «фигурками». Нельзя «подавлять чужую волю». А если охота?

Изнывая от грызущего изнутри страха, Рэми-таки сорвался. Заставил круглолицую служанку улыбнуться, вспоминая давний зимний вечер и тихий голос матери, рассказывающей сказку. Заставил голодного прислужку заглянуть за портьеру, туда, где Рэми припрятал вкусный пирожок. Заставил конюшего, на глазах Рэми пнувшего собаку, зайтись черным, удушливым страхом… Это было так легко. Так забавно. И помогало преодолеть холодной змей свернувшийся внутри страх… Рэми не хотел думать о той ночи. И про дядю вспоминать не хотел. И про обжигающую боль, и про тихую силу целителя, и про бешенную скачку в ночь. Не хотел.

— Хей! — требовательно потянула за рукав сестренка.

И как только тут оказалась? Рэми хотел обернуться, но застыл как вкопанный. Так и не смог оторвать взгляда от сгустившихся вокруг дома облаков цвета запекшейся крови. Кровь… почти черная в полумраке. Бледная служанка оттирала ее тряпкой, пока Рэми бился в руках целителей, а браслет на руке нагрелся так, что выдержать было невозможно. Нельзя вспоминать о той ночи! Мама говорила, что нельзя!

Страх вновь вгрызся в душу, нахлынула тяжелая тревога. И не к кому с этим пойти. Учителей больше нет, брат и мать не понимают. Почему?

Почему Элизар оказался таким? Почему не пришел как прежде, не улыбнулся, не прошептал: «Ирехам лерде, Нериан, ирехам доре…» («Расти быстрее, Нериан, расти счастливым…» (висс.))

— Ирехам лерде, Лия, ирехам доре…— прошептал Рэми, прижимая к себе сестру.

Забавная она. Плаксивая и нежная. В глупом, похожем на взбитые сливки, пышном платье, а все равно забавная. Всего на три года младше, а, кажется, что на целую вечность. Вечность — это долго, говорил учитель. А еще говорил, что однажды сестра вырастет и станет лучшим другом, как станет другом Рэми для Ара. Жаль, что пока он Ару только мешает.

— Рэми, — заныла малышка, обнимая его за талию. — Пойдем…

— Нет, я еще останусь.

— Рэ-э-эми! — надула губки сестренка. — Пойдем!

Рэми покачал головой. Он не хотел никуда идти. Здесь, в теряющем последние листья буковом лесу, было хорошо. А в поместье его боялись. От чужого страха мутило больше, чем от собственного, и только там, где не было людей, Рэми мог вздохнуть свободно. Учителя предупреждали. Учителя говорили, что ему еще рано открываться миру. Рэми не верил… еще недавно не верил.

Он закрыл глаза, вздохнув. В столице его всегда прикрывали магическими щитами, и чужие эмоции были едва ощутимыми, как запах пыли в солнечный день. Оттого и не знал Рэми, что его так ненавидят.

Здесь мир взорвался чужой болью. Ненависть. Шепот по углам: «Отродье, высший маг». Кошмары ночами, тихие всхлипы в подушку и неожиданно теплые руки брата, прижимающие к груди. Ар, Лия, мама и няня были единственными, кто не боялся. И в то же время все равно не понимали. Мама только отмахивалась от попыток Рэми объяснить, говорила, что сына разбаловали, слишком долго держали под щитами, что он мужчина и должен справляться сам. Только Рэми совсем не знал как.

А Ар не мог помочь: он был старше и жил иначе. Рэми хотел жить как брат, но пока не умел. И чувствовал, что частенько мешает Ару, что брат раздражается, хоть и не подает вида. Что брату сложно быть с Рэми слишком долго. Это сильно ранило.

Элизар был другим, он понимал. Он гладил волосы Рэми и, улыбаясь, стирал со щек племянника слезы обиды: «Ты как луч солнца во мраке, невозможно тебя остановить. Другие люди всегда будут тебе завидовать, бояться. Ты научишься с этим жить. Мой черноглазый мальчик… Нериан. Ирехам доре…»

— Зерхэ, Элизар? (Почему, Элизар? (висс.))

— Я же просила забыть о моем брате, — всполошил Рэми голос матери. — Вытри слезы, сын. Мужчине даже в шесть не пристало плакать.

Рэми поспешно отпустил сестру и поднялся, всеми силами пытаясь улыбнуться. Он никогда не знал, что чувствовала мать: она не позволяла заглянуть за окружающие душу щиты. «Ледяная архана» — называли ее украдкой слуги. Но Рэми все равно не видел в ней ничего холодного и ледяного. Разве может быть холодным цвет ее волос? Мягкий, теплый, как нагретая солнцем земля. И глаза у нее теплые. И кожа будто теплом изнутри светится. И руки ласковые, украшенные на запястьях вязью синих татуировок.

У Рэми такие же, как и у каждого высокорожденного, архана. Сложный ажур бесконечно меняющегося узора, за которым так интересно наблюдать, вслушиваться в едва слышимый шепот силы. Магия татуировки выдавала слабости хозяина, жаловалась на его плохое настроение или на излишнюю злость к миру. Она была и предателем, и верным слугой, как объяснял учитель, она защищала и в то же время карала… она была даром богов и их проклятием.

Татуировки простых людей, рожан, не светились магией так ярко, да и цвета они были другого — от грязно-желтого до чисто-золотистого. Нити спали на запястьях, двигались медленно, лениво, редко просыпались в полную силу. Их магия не шептала, не пыталась разговаривать, да и не было ее почти. Рожане не были магами, может, потому и боялись? Ир говорил, что так часто бывает — люди боятся того, чего не могут понять.

Может, потому?

— Рэми! — вновь окликнула мать. — Ты слышишь меня?

Мальчик обернулся и растворился в ласковой улыбке, забыв о страхе. Мать была красива. Рэми мог днями любоваться ее чистой, прозрачной кожей и огромными глазами, опушенными длинными ресницами. Ни у кого больше не было таких глаз, как два теплых озера, в которые было приятно окунуться с головой, когда она улыбалась. Но улыбалась она так редко.

— Идем, сын, — протянула мама руку. На тонком запястье звякнул, тревожа нити татуировок, золотой браслет.

— Я хочу посмотреть, — упрямо уставился в рыжую траву Рэми.

— Посмотреть на что?

Рэми вновь обернулся к поместью.

— На охранные камни. Ар говорил…

— …что они поют на закате? — голос матери ощутимо потеплел. — Так и знала, что тебя здесь найду. Давай вместе посмотрим. Вернее, послушаем. Жаль, что только ты сможешь услышать, мой маленький маг. Но ты же потом расскажешь, правда?

Она расправила ладонями длинную юбку и опустилась на траву, усадив на колени испуганно молчавшую Лию.

— Ну же, — мама похлопала рядом с собой. — Иди ко мне.

Рэми почувствовал, как разливается по душе тепло. Давно они не сидели вот так, близко друг к другу. Давно уже Лия не мурлыкала едва слышно, перебирая пальчиками волосы матери. И даже поющие камни не были столь интересны, хотя сегодняшнего заката Рэми ждал с нетерпением.

— Откуда ты узнал о «поющих камнях»? — тихо спросила мама.

— Ар сказал…

Ар единственный утром заметил, что Рэми скрутило от страха, хотя он всеми силами старался этого не показывать. Мама не велела. Мама сказала, что он должен быть сильным и не вспоминать о дяде. Но у Рэми не получалось — алое пламя, окружавшее приезжего коваля, жгло душу неудержимой яростью и злобой. Такой же, как и у Элизара. И этого, как всегда, никто не заметил. А Рэми застыл на балконе и взгляда не мог оторвать от низкого мужчины, что зачищал копыто Искорке.

— Рэми!

Услышав голос брата, Рэми не выдержал. Знал, что Ар этого не любит, но бросился к брату в объятия, забыв в сильных руках и о ковале, и о дяде. Всего на миг. Но этого было достаточно, чтобы вновь научиться дышать…

— Ты дрожишь, — тихо сказал Ар, внезапно отвечая на объятия. — Идем!

Они почти бегом спустились по винтовой лестнице и вышли в растущий за домом сад, где давно уже скинули листья одичавшие яблони. Ар свернул с неровной тропинки, вошел в высокий, густо разросшийся полынник и, обернувшись, неожиданно тепло улыбнулся:

— Ну же, идем!

Поспевать за братом было нелегко. Жесткая, подгнившая за осень трава яростно цеплялась за одежду, будто останавливала. Полынник был настолько высоким, что видно было лишь стены зарослей по обе стороны тропинки да тонкую, извилистую ленту дорожки, на которой Рэми то и дело спотыкался. Мелькали в зарослях желтые звездочки цветов земляной груши, проглядывала уже уставшая к осени жечь крапива, вяли плети вьюнков и бешеного огурца.

Полынник сменился густым ежевичником. Сорвав пару чудом доживших до осени ягод, Рэми посмотрел на возвышавшуюся над ними немного влажную, увитую виноградником, стену дома. Ни одного окна… ни единого.

А вот виноградник был красив: кроваво-красный, с иссиня-черными гроздьями ягод. Но гораздо более красивым оказался не он: на расстоянии вытянутой руки стремилось острием в небо нечто высокое, похожее на увитую плющом огромную иглу.

Ар достал из-за пояса подаренный когда-то отцом кинжал и ловко срезал несколько плетей плюща, открывая гладкий черный камень.

— Видишь? — тихо спросил он.

— Что?

— Это ты у нас высший маг, а охранных камней не разглядел. Стыдно. Это один из них… дотронься.

Рэми зачарованно посмотрел на отражающий солнечный свет камень и приложил к нему ладонь. Браслет дяди отозвался на чужую магию мягким теплом, и на миг Рэми стало тревожно. Камень казался бархатистым на ощупь. Рэми вздрогнул. Почудилось вдруг, что он прикоснулся к чему-то живому, крепко спящему под стенами поместья.

Стучала в такт крови чужая сила, вливая мягкое, радостное тепло, сжалось сердце от вспыхнувшего золотом счастья. Камня или Рэми, было не понять, да уже и не важно. Он закрыл глаза, позволив себе покачаться на невидимых волнах чужой магии, согреться чужим теплом, чужим восторгом...

— Хватит! — вырвал его из объятий чужой силы Ар. — Вижу, нас действительно не обманули. И камни активны.

— Что? — не понимающе спросил Рэми, пытаясь справиться с головокружением.

— Если кто захочет нам навредить, камни нас защитят. Потому можешь не шарахаться от ковалей, которые как мелкие собаки… брешут, да не кусают. Тебя никто не тронет. А еще говорят, на закате они поют… о… вижу по твоей заинтересованной мордашке, сегодня из дома ты не сбежишь.

Рэми горько усмехнулся. Ар ошибался. Рэми боялся вовсе не коваля, а от вождя Виссавии никакие камни не спасут. Он слишком силен. А еще Рэми знал, что камни лучше слушать не в поместье, а над обрывом. Потому что они не только поют. Как жаль, что брат этого не видит и не слышит. Как жаль, что только Рэми родился высшим магом и с остальными нельзя поделиться волшебством настоящей, природной силы.

Но в то же время Рэми впервые обрадовался, что учителей рядом не было. Теперь он мог сам, без позволения, пробовать магию на вкус, любую. И пусть она была иногда горькой, неприятной, временами даже опасной, но всегда интересной, новой и неожиданной.

Мир, открывшийся Рэми после отъезда из столицы, начинал ему нравиться. Думая об охранных камнях, ожидая с нетерпением заката, Рэми перестал думать о дяде. О его безумных глазах, о глухих ударах и разливающейся по плечам боли. Надо просто ждать. Не помнить о страхе. Раствориться в настоящем, как его учили, забыть обо всем мире, глядя, как кутают кровавые облака белое поместье.

Закат разлил алую волну у горизонта. Браслет то становился холодным, как лед, то лил по запястью жаром.

Мама не мешала ждать. Она сидела рядом и сжимала Рэми, одаривая мягким, ласковым теплом. Лия дремала, ее личико слегка покраснело, губки открылись. По подбородку стекла ниточка слюны, которую мать осторожно стерла кружевным платком.

Рэми отвел от нее взгляд. Ар… Ар был другим. Ар был не похож на них — темноволосых тонких и гибких. Волосы его были почти белые, кожа светлее и тоньше. И у Ара остались только Рэми и Лия… мама, хоть и любила по-своему пасынка, все же так и не смогла до конца его понять и принять. Рэми это чувствовал. Ар, наверное, тоже чувствовал… Рэми не знал, не осмеливался заглянуть за щиты, всегда закрывающие душу брата. Ар сказал, что это некрасиво, а еще сказал, что своим надо верить. Рэми верил… дяде вот тоже верил…

Браслет ожег холодом так резко, что Рэми выскользнул из задумчивости. Солнце все старательнее пряталось за деревья, над поместьем сгущались тяжелые тучи. Рэми затаил дыхание и закрыл глаза. Он торопил время, молил богов, чтобы все началось как можно быстрее. И тут камни запели.

Песня сторожевых камней была похожа на едва слышный шепот. Шепот то становился громче, то утихал, то тревожил душу обидой, то расплывался по груди мягкой радостью. Рэми улыбнулся, отдавшись во власть ласковой мелодии и медленно открыл глаза.

Как он и ожидал, камни не только пели. Они плели вокруг дома золотистую сетку, окружая поместье ажуром охранной магии. Прикусив от восторга губу до крови, Рэми узнал в золотом узоре руны. Вон ту еще седмицу назад заставлял рисовать учитель. Альгиз. Защита. Вон той, Иер, научил один из виссавийцев, а вот этой Рэми не помнил… Когда-нибудь он будет знать их все. Когда-нибудь сам сможет создавать сеть охранных камней. Когда-нибудь станет великим магом и докажет всем, что магии не надо бояться! Что она может не только ранить. Но и дарить спасение. А еще, может, ему удастся помочь дяде…

— Рэми! — тихонько позвала мама.

Облака, еще мгновение назад плотные, как набитое овечьей шерстью одеяло, вдруг расступились. Из них полился ярко-синий свет. Это было одновременно волшебно и жутко. Рэми, желая поделиться волшебством, оглянулся на мать. Она не видит?

Она видела. Глаза ее расширились и заблестели от ужаса. Испуг матери передался и Рэми, проскользнув по позвоночнику ледяной змейкой. Сеть охранных камней вдруг ярко вспыхнула, присоединяя к синему свечению золотое, целительное, и только сейчас Рэми сообразил, что этот странный столб света опасен, что защитная магия всеми силами пытается охранить дом… но охранит ли? Рэми уже знал, что нет.

— О боги… это… убивает! — прошептала мать.

Рэми передернуло: волшебный, сказочно-красивый столб света с легкостью разорвал охранную сеть и заставил их поместье плавиться подобно свече на надгробии отца. И… убивать?

Он вскочил на ноги. Они умрут? И старый волкодав, что едва переставляя лапы ходил за их дворецким? И шаловливая горничная, что часто и глупо смеялась, сплетничая о подружках из деревни? И даже коваль, что остался у них ночевать… Все умрут? Всех сожрет проклятый свет? Даже Ара?

Ар! В безумии Рэми бросился с обрыва, и упал, когда руки матери обхватили его за плечи у самой кромки срывающейся вниз земли и рванули назад. Она прижала его к себе, горячо зашептала на ухо:

— Прошу… не надо… не иди туда.

— Там мой брат! — плакал Рэми. — Не брошу Ара!

Мать не ответила. Она все сильнее прижимала Рэми и молча отказывалась отпускать. Где-то рядом пищала от страха Лия. Откуда-то издалека доносились неслышимые крики. Там умирали. Там уходили за грань. И Рэми должен был помочь. Не мог иначе.

— Пусти, мама, — выдохнул он. — Прошу, пусти.

— Ты такой маленький — и такой взрослый… сынок.

Все так же отчаянно цепляясь за сына, она вдруг опустила закрывающие ее душу щиты. Рэми задохнулся от хлынувшей в лицо алой волны страха. Он понял, что чувствовала мать. Он понял, как сильно она боится. Еще сильнее чем он боится.

— Там уже никого не спасти… — хрипло шептала она.

Отчаянный крик застыл на губах, по щекам побежали горячие слезы. Боль, острая, обжигающая, вдруг выжрала душу до последней крошки. Не хотелось верить. Не хотелось дышать. Думать не хотелось. Хотелось просто замереть, упасть на траву и никогда более не вставать. Его магия… беспомощна… как и он сам!

— Мама… — зарыдал Рэми. — Ар не ушел. Скажи, что он не ушел за отцом! Скажи, что я его еще увижу!!! Скажи!!!

— Не могу...

Рэми задыхаясь упал на колени. Он больше не хотел смотреть на поместье. Он проклинал и обманувшие защитные камни, и того мага, что их уничтожил, и даже брата, что ушел так рано и так внезапно. Он и себя проклинал, потому что не остановил, потому что так слаб. Мал и ничтожен. Высший маг… смешно. Просто мальчишка. Беспомощный, плачущий ребенок.

— Беги! — прошептала мать, подхватывая на руки притихшую Лию.

— Мама… я не хочу...

Рэми не договорил, чего он не хочет. Кровь молоточком била в виски. Перед глазами вдруг потемнело, мир потух в мгновение, лишившись красок. Стало все неважно, все глупо, все бесполезно. И двигаться бесполезно, и дышать бесполезно, и жить… бесполезно.

— Живи, сынок… — мягко прошептала мать. — Ради всех богов, беги!

— Не могу…

— Не уйдешь, — прошелестел над ними тихий шепот.

Вновь обжег браслет на запястье, будто разозлившись. В кроваво-красных, пронзенных синими лучами, облаках промелькнуло лицо, перекошенное ненавистью. Рэми не различил черт, но узнал наконец-то привкус силы… Виссавия… дядя, безумие. Ужас, горький, лишивший разума, опалил огнем душу. Уже не понимая, что делает, Рэми вскочил и рванул к лесу.

Не сбежишь...

— Беги! — в голосе матери послышались нотки безумия.

Бежать! Ноги скользят по листве, бьют в лицо ветви, но они бегут. Утопают ступни в листьях, гонит хлыстом страх. И сгущается вокруг тьма. Только бы не потерять маму! Только бы не поскользнуться о какой-нибудь корень, не упасть на мягкую землю и не остаться в лесу одному. Только бы не поддаться усталости и схватить ртом чуточку больше воздуха! Как же тяжело дышать… Ар, где же ты, Ар? Почему?

Земля резко скользнула вниз, тьма сгустилась. Под ногами зачавкало. Рэми несколько раз поскользнулся на грязи, ноги его вымокли насквозь, ступни оледенели. Жутко от заживо гниющего леса! Домой бы! К Ару!

Рэми уже думал, что не выдержит, но мать пошла медленнее. Она тяжело дышала, прижимая к себе испуганную, тихо плачущую сестренку, но даже теперь Рэми поспевал за ней с трудом. Хотелось пить. Еще больше — увидеть брата. Ар всегда был рядом. Ар всегда защищал. Ар всегда знал лучше… Ар ушел…

Под ногами чмокало подсохшее за жаркое лето болото. Темнела на кочках клюква, нестерпимо горько пах багульник. Глухо сыпались на землю высохшие ягоды с потревоженных кустов голубики. Ноги стали неподъемными, как закованные в железо, каждый новый шаг давался тяжелее, чем предыдущий, хотя казалось, что тяжелее уже некуда. Что еще чуть-чуть, и он упадет.

— Остановимся.

Рэми так долго ждал этих слов! Он сполз на землю, жадно глотая ртом воздух. От листьев шел прелый, влажный аромат. Мгновенно намок под Рэми плащ, тихонько запищала рядом испуганная сестра. Мать грубо вырвала его из вороха гниющих листьев, заставив сесть на кочку повыше и прислониться спиной к влажной, поблескивающей в полумраке березе.

Сестра вдруг встрепенулась и кинулась в объятия Рэми, заплакав:

— Ар. Хочу к Ару!

— Забудь об Аре, — зло ответила мать. — Ара больше нет. И той жизни больше нет. Нет! Слышишь!

Рэми хотел возразить, выкрикнуть, что брат жив, что это все неправда и так быть не может, но мать схватила сына за плечи, глубоко заглядывая ему в глаза. Она ничего не говорила, да вот только во взгляде ее черным туманом клубился страх. Боится. За себя боится, еще сильнее — за него и сестру. И хочет попросить о чем-то, только не знает как.

Ар… имя всколыхнуло боль. Ар говорил, что у Рэми дар, очень редкий. Что он многое может, если захочет. До этих пор не хотел. Но теперь, глядя в отчаявшиеся глаза матери, он понял, что больше всего на свете жаждет, чтобы на родных губах вновь появилась улыбка.

Она ничего не сказала и, опустившись на соседнюю кочку, замерла. Пошел вдруг снег. Лицо матери, бледное, чужое, расплывалось в белоснежных всполохах, земля быстро покрывалась белым. Все вокруг укутала снежная тишина и стало вдруг светлее и понятнее.

— Это дядя, да? — спросил Рэми, уже зная ответ на свой вопрос. Мама едва видно кивнула, Лия пискнула, пряча лицо на ее груди.

— Он всегда найдет тебя, покуда ты…

— …останусь магом? — сам не зная почему спросил Рэми, уже зная ответ. Найдет и заберет маму и Лию, как забрал Ара.

В Рэми вдруг что-то надломилось, и вместо боли, непонимания, страха, разлилось по груди спокойствие. Где-то в глубине души он понимал, что поступает неправильно, что предает нечто ему очень дорогое, но пока утихало внутри сомнение, губы уже улыбались матери. Он показал свои запястья, на которых медленно потухала непривычно-золотистая татуировка, и спросил:

— Этого ты хочешь?

Мать затравленно кивнула. Вновь до боли нагрелся браслет и чужой голос что-то успокаивающе зашептал на ухо, а невидимые ладони погладили по волосам. Все будет хорошо, все обязательно будет хорошо, успокаивал этот голос. И говорил, что поможет, и руками Рэми обнимал сильнее сестру, и его губами шептал незнакомые заклинания, и увеличивал его силу, растекающуюся по груди ласковой волной.

— Больно, — простонала малышка.

— Прости… — шептал Рэми, прижимая ее сильнее.

Сила струилась сквозь кожу, окутывая Лию ласковым, теплым коконом. Рэми стал с Лией единым целым, принял на себя огонь ее боли. Где-то вдалеке его собственное тело судорожно всхлипнуло, сжало зубы и ответило на льющуюся в вены муку горькими беспомощными слезами.

Лия заснула. Окружающее ее пламя погасло. Рэми, только сейчас поняв, что мелко дрожит от напряжения, бросил взгляд на увитые золотыми завитушками запястья сестры и попросил мать:

— Дай мне руку.

Он с грустью смотрел на синюю вязь татуировки на материнских запястьях. Ар говорил, что своим высоким родом надо гордиться, гордиться синими знаками, что на всю жизнь были вшиты в магию татуировки. А мать хотела чего-то иного. Хотела изменить синий на желтый, и Рэми смирился. Никогда ему не стать высшим магом. Никогда не доказать старшему брату, что и высшим магам можно доверять. Брата больше нет. И магии Рэми скоро не будет…

Когда все закончилось, он почувствовал себя страшно уставшим. Изменить их одежду на более скромную и дешевую далось гораздо легче. Работать с неживым умел каждый маг, даже не высший. А вот переписать нити татуировки, наверное, не удалось бы даже учителю. Рэми должен был бы собой гордиться… но не мог, сил не хватало. А когда он наконец-то закончил, где-то глубоко внутри запечаталась тяжелая дверь, увитая серебристыми рунами. За той дверью осталось что-то очень важное. Что-то, о чем Рэми не хотел вспоминать. Кажется, ему недавно было больно… только он уже не помнил.

На следующий день, едва переставляя ноги по налитому водой снегу, он брел куда-то за матерью. Почему-то чувствовал себя оглохшим и ослепшим, совершенно беспомощным. И шарахался от каждого шороха, пока тело не отупело от усталости, и ему не стало все равно. Мать успокаивала шепотом, мол, немного осталось, когда спавшая на ее руках Лия вдруг встрепенулась и сонно сказала:

— Хочу домой… в замок.

— В замок? — раздраженно ответила мать. — Ты всего лишь рожанка, дочь моя, в замках живут принцессы и арханы, а мы не такие.

— Хочу к Ару…

— Кто такой Ар? — удивленно спросил Рэми.

— Ты можешь, ты высший маг, — плакала сестренка.

— Я? — удивился Рэми. — Я не знаю, что такое магия.

Рид вздрогнула, внимательно посмотрела на сына и пробурчала себе под нос:

— Может, оно и к лучшему?

Рэми где-то в глубине души знал, что далеко не к лучшему, что так быть не должно, но тут на лице матери появилось незнакомое ему спокойствие, и на душе стало гораздо теплее. Взрослые всегда знают лучше. Он даже и не заметил, как обернулось медью серебро браслета на его руке и магическая игрушка затаила дыхание, надеясь, что хозяин о ней и дальше не вспомнит. А где-то в глубине души вздохнул кто-то чужой, ожидая сладостной свободы.