7. Арман. Милосердие

Кто ненавидит то, что лишено милосердия,

тот проявляет милосердие.

Конфуций (Кун-цзы)

Медленно, очень медленно, еще не веря, что тело слушается, Арман попытался подняться. Голова была пустой, мыслей совсем не осталось. Сердце… сердце билось ровно и спокойно, в душе поселился холод. Сил оставалось только на следующее движение, и казалось, еще немного, и он упадет на черный бархат, захлебнется синим огнем и больше никогда не сможет встать.

Встать все же удалось. С третьей попытки. Получилось даже выпрямить спину, расправить плечи, дышать и не задыхаться, хотя синий огонь все еще струился по телу. Хуже. Ровным, холодным потоком он струился внутри, выметая все — и хорошее, и плохое — оставляя пустоту… и покой.

Арман шагнул из огня. Да, покой. Тот самый долгожданный покой, от которого душа звенит, как тронутый ветром серебряный колокольчик. И нет боли, нет беспокойства — ничего нет. Лишь спасительный холод, благодаря которому сам себе кажешься сделанным из чистого горного хрусталя, пронизанного ярко-синим светом.

А вокруг тьма. Фигуры, похожие на тени, безликие, неинтересные. Важен только покой внутри. Важен каждый шаг навстречу подмигивающей огнями темноте, важен бархат под ногами и прохлада осыпавшихся лепестков хризантем. И мелодия, тихая, грустная, зовущая.

Еще шаг… Нога за что-то зацепилась, рука сама потянулась к изящному серебряному кинжалу со знаками северного рода на рукояти. Пальцы коснулись змеи, ощутили мягкость мертвой кожи. Красивый серебристый рисунок по толстому, с запястье ребенка, телу, плоская голова и отблеск синего огня в неподвижных агатовых глазах.

— Арман, не тронь! — раздался откуда-то издалека голос опекуна. — Она еще может быть жива!

Арман не слышал. Кинжал хорош. Заветная самалийская сталь, что вошла в камень, как в масло, россыпь магических рун по лезвию и рукоять, на которой так удобно сомкнулись пальцы.

— Мой архан.

Арман поднял взгляд и, увидев Виреса, лишь пожал плечами. Необычно. Еще недавно один взгляд на мага вызывал внутри бурю гнева. А теперь — ничего, ровным счетом ничего. Забавно.

— Твой? — тихо поинтересовался Арман.

— Мой.

Арман криво улыбнулся, потянул кинжал вверх, понимая, что должен что-то сказать. Что? Отблагодарить? Человека, которого должен послать на казнь и пошлет. Может, сделать вид, что не понял?

Лезвие легко вышло из камня. Покачнулось, будто живое, змеиное тело, и на миг покой пронзила молния страха. И вновь внутри воцарился чистый, чуть звеневший в пустоте холод.

— Арман! — позвал опекун, но Арман вновь «не услышал». Взяв кинжал за лезвие, он поднялся и протянул оружие рукояткой вперед Виресу.

— Благодарю, — сказал он и улыбнулся сам себе. Даже голос стал идеально правильным. Обжигающе холодным.

Вирес вздрогнул, поклонился, послушно сомкнул пальцы на рукояти и чуть покраснел, опустив взгляд. Забавный. Выпустив лезвие, Арман прошел мимо все так же склонившегося в поклоне мага, смахивая красные капельки с порезанных пальцев. Увы, змея ничего не меняет. Решение принято, Вирес умрет.

Спускаясь с жертвенного цветка, Арман мазанул взглядом по гостям и, выхватив из толпы повелителя и стоявшего рядом вождя Виссавии, низко поклонился. Повелитель ответил легким кивком, вождь словно не заметил поклона, все так же глядя за спину Армана, на яркий столб магического огня.

Впрочем, холодности Элизара Арман не удивлялся. Вождь Виссавии частенько появлялся в их замке, каждый раз после заката, когда все вокруг окутывала вечерняя дремота. Армана Элизар не замечал, Эрру всегда приветливо протягивал руки, и на лице братишки расцветала улыбка. Срываясь с места, счастливо смеясь, Эрр кидался в объятия вождя Виссавии, и столь ненавистная Арману паутина белоснежных одежд опутывала их обоих. И каждый раз Арману становилось горько до тошноты и хотелось оторвать брата от Элизара, приказать больше никогда не приближаться к дяде… ведь только рядом с Элизаром Эрр казался таким счастливым. Как же глупа была эта ревность.

Арман дернул плечами, и туника исчезла, заменяясь церемониальным нарядом. Та же белизна, что и у вождя Виссавии. Вязь серебренной вышивки по подолу нижней туники, безумно тонкой работы кружева на верхней, скрепленные на плечах и на запястьях серебренными браслетами. Широкий, вышитый знаками северного рода пояс, заменяющие швы миниатюрные застежки, аккуратные складки, над которыми работал хариб Даара. Недавно Арман смотрел на убранный в этот наряд манекен, не веря, что это великолепие окажется на нем. Оказалось очень тяжело и неудобно: немалый вес драгоценностей раздражал, одежда стесняла движения, а кружева были хрупкими, как изморозь на траве, тронь, и рассыплются.

Арман не любил таких одежд. В них ни верхом толком ни помчишься, ни подерешься как следует.

Но это не важно. Ничего теперь не важно помимо… Арман медленно спускался по ступенькам, рассматривая до самых глаз укутанного в белую ткань вождя Виссавии. Никому и никогда не показывал Элизар своего лица. Интересно, видел ли Эрр дядю без этих тряпок? Похож ли Эрр на Элизара? Глаза вот у обоих одинаковые, темные, огромные… всегда живые.

— Мой повелитель, мой вождь, — еще раз поклонился гостям Арман, повторяя заученные наизусть фразы: — Мой брат был бы счастлив видеть вас на церемонии.

Счастлив ли? Арман слегка нахмурился. А ведь действительно… Эрр был слабым, но никого не боялся. Только после отъезда из столицы имя дяди вызывало в брате дрожь страха, а Арман ничего не замечал, увлеченный собственными мыслями. И позднее об этом не думал, погруженный в глупую скорбь. Эдлай прав, от эмоций надо было избавиться, чтобы теперь думать здраво, и теперь, когда боль утихла, улеглась внутри тихой грустью, Арман начал думать. И любопытничать. Что же ты наделал, Элизар, что тебя так боялись?

Вождь оторвал взгляд от ритуального огня, кивнул повелителю и развернулся. Арман отчетливо понял, что еще немного, и виссавийцы создадут арку портала, и вождь уйдет из Кассии. Только вот… Арман бы отпустил, но Сеен…

— Мой вождь, уже нас покидаете? — спросил появившийся за спиной придворный. — Какая жалость. А мальчик хотел попросить вас об услуге.

Арман не хотел просить, но и награда за подыгрывание была немалой. И потому, терпя руку Сеена на плече, Арман опустил взгляд и решил не вмешиваться.

— Думаю, мальчику уже все равно, — хрипло ответил вождь, оборачиваясь. — Разве только что раны не перестали болеть? И ему не стало все равно?

Арман вздрогнул. Он впервые услышал голос вождя Виссавии. Слава богам, что впервые. Если высшие маги имели дурную привычку оплетать слова магией, то голос вождя сам был силой, пытался проникнуть глубоко в душу, разбиваясь об окружавшие Армана щиты.

— Мой друг, — вмешался повелитель, — ты же сам согласился…

— Не пойми меня неправильно, Деммид, — взгляд вождя поверх белоснежной ткани был глубоким и насмешливым. — Я лишь согласился прибыть на церемонию и приказал хранителям смерти слегка помочь… мне очень хотелось, чтобы церемония удалась. Ради памяти Нериана.

— Его звали Эрремиэль, — сам не зная почему, поправил Арман.

— Это вы так его называли, — спокойно ответил вождь. — В Виссавии мой племянник обрел истинное имя… Нериан. Он принадлежал нашему клану. А вы не только его забрали, но и не уберегли.

Хотелось возразить, но тонкая рука Сеена до боли сжала плечо, и Арман, вовремя вспомнив об обещанной награде, склонил перед вождем Виссавии голову:

— Я прошу помочь… мой вождь.

— Просишь? — насмешливо спросил Элиазар.

Да, Арман просил. Вчера он бы попросил ради Эрра. Сегодня — ради собственной гордости. Он глава рода. Он должен сделать все, чтобы брат спал в покое.

«Как ты можешь заставить уважать тебя своих подданных, если сам не уважаешь память брата?» — спрашивал недавно Эдлай и был прав.

— Да, прошу. Мне… не хватает силы…

Эрр был высшим магом. Умер, как высший маг, он должен…

— И моим людям тоже вряд ли хватит, — Арман сглотнул комок, чувствуя, как кровавыми слезами плачет его гордость.

Он никогда и ни у кого ничего не просил, не было надобности. Он либо приказывал, либо делал сам. И теперь впервые… просить… у человека, в глазах которого клубится презрение. Противно. А надо.

— Ради… Эр… Нериана.

Элизар вздрогнул, будто его ударили. В глазах вождя появилась такая боль, что на миг Арману стало страшно. Он и не думал, что Элизар так любил племянника. Что ж, оно и к лучшему. Значит, у Армана может получиться.

— Чего ты хочешь? — спросил вождь, и голос его зазвучал иначе. Глубже и как-то… уже не так уверенно.

Хорошо. Очень хорошо. Сеен был прав, у Армана получается.

— Я покажу… — следующая выученная фраза. — Пройдете со мной?

— Хорошо, — сузил глаза вождь, будто почуял что-то неладное.

Арман мысленно улыбнулся. Вождь почти взрослый, а такой глупый… Все более путается в хитро расставленных Сееном сетях. У Армана лишь одна роль — провести Элизара в кабинет Эдлая. Мимо залы, полной чужой боли.

«Для его совести это будет невыносимо, — говорил Сеен. — Пусть сам увидит, даже больше, почувствует цену своих приказов. Сердце вождя дрогнет».

Арман не верил, что дрогнет. В отличие от Сеена, он слишком хорошо знал виссавийцев. Это с виду они столь чувствительные. А внутри… Впрочем, это даже правильно. Арман теперь знал, что правильно.

Поклонившись вождю и молчавшему повелителю, он ступил на черную ковровую дорожку, показывая гостям дорогу. Страха не было. Он редко боялся всерьез, мачеха говорила, что слишком редко, что столь бесшабашная смелость до добра не доведет, но Арман еще в школе понял, что в этом мире либо ты кусаешь, либо тебя. А если боишься, то не кусаешь, а скулишь, выставляя себя на посмешище. Арман дико не любил, когда над ним смеялись, потому и повода никому не давал.

Слуги распахнули тяжелые двери ритуального зала, на Армана дохнул холод укутанного в темно-бурый бархат коридора. С портретов на стенах смотрели предки Эдлая, шаги скрадывал толстый ковер, язычки пламени плясали над многочисленными свечами, отбрасывая таинственные тени на стоявшие у стен статуи.

Тяжелое молчание. Легкие шаги за спиной, шелест ткани. Еще одна дверь, поддающиеся под ладонями створки. Широкая площадка, блестящий мрамор ведущих вниз ступенек, тяжелый, неприятный запах…

Арман поморщился, но продолжал идти. И продолжал говорить заученные слова:

— Простите за неприятное зрелище. Но оно, увы, необходимо.

Вождь молчал. Раскинул крылья внизу слабо освещенный зал с ровными прямоугольниками тюфяков. Арман спускался в тяжелый, полный чужих боли и стонов полумрак и сам себе удивлялся… на этот раз он не чувствовал ничего, кроме легкой брезгливости. Неприятно, но не более.

Поняв, что вождь более не следует за ним, Арман повернулся, и глубокое озеро столь дорогой ценой полученного покоя пошло рябью: вождь пошатнулся, сглотнул, плечи его дернулись… медленно, очень медленно Элизар стянул с лица белоснежную ткань, и сердце Армана на миг дрогнуло.

Наверное, именно таким стал бы Эрр чуть меньше, чем через десять лет — огромные ошеломленные глаза, дрожащие красивые губы, лицо с мягкими, изящными линиями. «Красив, как младший бог», — повторяли служанки, глядя на Эрра… боги, увидели бы они это…

— Мой вождь, — забыв обо всем, бросился к Элизару Арман, увидев в вожде Виссавии брата.

Эрр смотрел именно так, просыпаясь после очередного кошмара, так же дрожал от непонятной боли, так же плакал без слез и так же что-то бормотал, не разобрать что.

— Не подходи! — остановил Армана один из виссавийцев.

Другой, встав перед вождем на колени, начал что-то быстро шептать на виссавийском. Голос его был ласковым и умоляющим, Арман не понимал ни слова, но вождю, видимо, помогло. Элизар выпрямился, поправил белую ткань, вновь спрятав за ней лицо, и Арман, не веря своим ушам, услышал:

— Дальше.

Не получилось? И Элизару действительно все равно?

Арман спускался по ступенькам, искренне надеясь, что его окликнут. Но ступенек становилось все меньше, а вождь все так же молчал. Все так же метались вокруг в лихорадке люди, все так же витал запах гнили, рвоты, пота и мочи, все так же шел Арман между ровными рядами тюфяков и все больше удивлялся.

Время будто остановилось, все вокруг подернулось темной дымкой. Душа молчала, зато удивленно шептал разум, отказываясь верить. Этого быть не может. Вождь чувствует боль людей в этом зале. Каждого из них. Так же, как чувствовал Эрр… но… все равно упорствует!? Все равно пройдет мимо? Да быть того не может!

Дверь была все ближе, Арман понимал все меньше. Либо он не знал брата, либо Эрр был не таким, как остальные виссавийцы. Вот как… дотронувшись ладонью до тяжелой двери, ведущей из зала, Арман остановился. Он мог смириться с тем, что память о брате больше не колышет душу болью, с тем, что в той проклятой зале он забыл обо всем, что было когда-то дорого, но…

Медленно развернувшись, Арман прижался спиной к створке двери и опустил голову. Он великолепно понимал, что не должен делать того, что уже начал делать, понимал, что если Сеен проиграл, это далеко не значит, что проиграл Арман. Понимал, что вождь ему поможет (как же иначе?), потому что любую просьбу, касающуюся Эрра, Элизар выполнит. Но… виссавийские целители в Кассию не вернутся. И люди продолжат умирать. Его. Люди. Продолжат. Умирать.

— Идем, — подошел слишком близко вождь.

Арман даже не двинулся. Вот так легко? Почему Арману не легко? Пройти мимо, забыть. Будто это его не касается. Будто это не его вина. Его… к сожалению, его вина и его ноша.

— Идем, — почти ласково сказал вождь, прикасаясь к лицу Армана. — У меня не так много времени, мальчик…

Почувствовав, как дрогнули, пошли трещинами защищавшие его щиты, Арман посмотрел на вождя Виссавии. Темный взгляд поверх повязки был насмешливым, слегка печальным и полным боли. Арман не понимал! Великий вождь Виссавии, если ты так страдаешь, то почему проходишь мимо?

— Нет. Времени? — не выдержал Арман.

Пальцы вождя, касающиеся щеки, дрогнули. Наверное, с Элизаром никогда так не разговаривали. Наверное, перед ним все лебезили. Наверное, каждый его каприз исполняли, как исполняли каждый каприз Эрра. Только Эрр… был другим. Эрр никогда не использовал свою власть над иными. Эрр никогда и никого бы не оставил без помощи!

Внутри бушевала снежная буря. Не боль Армана взбаламутила, нет. Ярость. Ледяная смесь ярости с упрямством, которые когда-то заставляли идти против учителей, а теперь и против вождя. Так быть не должно. И точка!

Сжав кулаки, Арман тихо спросил:

— Ты ведь можешь помочь?

— Могу, — холодно ответил вождь. — И что?

Слова как клинки. Сталкиваются, расшвыривая брызги искр. И Сеен молча бледнеет в стороне, и глаза повелителя становятся слегка обеспокоенными, и на лице Даара, до этого неподвижном, как маска, проступает любопытство. Опекун… опекун молчит. И не разберешь по лицу осуждает или…

«Я поддержу тебя, чтобы ты ни делал», — вспомнились слова Эдлая. Душа стала ледяным клинком, разум заточил лезвие, и Арман улыбнулся, поняв, что должен делать.

— Прости, — сказал он.

— За что просишь прощения? — удивился вождь.

— Я ошибся. Не надо мне больше помогать.

Глаза Элизара опасно сузились и полыхнули гневом:

— Смеешься надо мной?

Арман лишь усмехнулся. Он не знал страха. Никогда не знал.

— Я хотел… чтобы было красиво. Честно хотел. Я думал, что Эрр будет рад… что он будет спать в покое. Эрру не понравится… если ты прикоснешься к его саркофагу.

— Что?

Арман не мог объяснить словами. Он не чувствовал того, что чувствовал в тот день, не помнил. Но кристально-чистая ясность в душе не давала обмануться. Так быть не должно. Эрр был другим… Эрр бы…

Раньше, чем кто-то успел его остановить, Арман стряхнул с плеч защищающие душу щиты, схватил вождя Виссавию за шею и сжал пальцы, всего на миг, несильно, но достаточно, чтобы Элизар увидел то, что видел он. Одно воспоминание на двоих.

Парк заливало яркое солнце, мерно укачивали каштаны свечи цветов. Отбивали сладостный ритм копыта. Свистел в ушах ветер, разливалось по душе неистовство, перекатывались упругие конские мышцы под ладонями и каштаны становились смазанной лентой.

Арман прижался к шее коня, слился с ним в единую черную стрелу. Катился по позвоночнику пот, вырастали за спиной крылья. Охватил восторг, бешенный, безжалостный, когда жеребец взмыл ввысь, а под брюхом его мелькнули постриженные кусты забора. И в тот же миг кольнула сердце игла страха. Арман успел заметить лишь тень на дороге и резко наклонился назад, поднимая коня на дыбы.

Обиженное ржание полоснуло по ушам. Запомнились широко раскрытые глаза брата, где-то в далеке, внизу. Распахнулась за спиной пустота, и синее облако магии охватило в ласковый кокон, осторожно опустив на землю, не дав разбиться.

Арман лежал и не двигался, пытаясь успокоить бешенно скачущее сердце. И радовался, всей душой радовался охватившему его сонному покою.

Молодой жеребец, конечно, убежал прочь. Окруженную тонкими арками, поросшую мягкой травой площадку заливал солнечный свет. Журчал фонтан, переливалась на солнце обнаженная металлическая русалка, смеялась и лила воду из лежавшего у ее хвоста кувшина. Над головой покачивались каштаны, трава под спиной казалась мягкой и нежной.

Арман медленно повернул голову. Брат стоял в двух шагах от него, целый и невредимый… спасибо богам. Спасибо богам, что разгоряченный конь не снес Эрра. Спасибо богам, что Арман не переломал кости, когда падал со взмыленной спины жеребца. Спасибо силе брата. И как плохо, что Эрр, глупец, не убрался с дороги!

— Эрр…

Брат обернулся, и Арман ошеломленно поднялся с травы. Почему? Почему Эрр плачет, горько, навзрыд, как не плакал даже после ночных кошмаров? Почему смотрит на Армана разочарованно, почему сжимает кулаки, топает ногами и кричит:

— Обещал! Ты обещал, что поможешь! Обещал, что ему не будет больно. Почему? Ар, почему обманул?

Ошеломленно глядя в спину убегающему брату, Арман мучительно вспоминал. Сегодня утром к ним заглянул приятель Армана, Оуэн, как всегда, с одним из своих слуг — худощавым бледным мальчишкой. Мальчишка был вял и недостаточно расторопен, впрочем, Оуэну это даже нравилось — приятель то и дело отвешивал безответному слуге подзатыльники, пинал его голые до колен, покрытые синяками, ноги и приговаривал:

— Собаку надо дрессировать!

Арман с гостем согласен не был, но вмешиваться не видел смысла. Этот мальчик — собственность Оуэна. Не повезло слуге с хозяином, бывает, значит, на то воля богов, ничего не поделаешь… Оуэн забавный приятель, его отношения со слугами Армана не касаются.

Эрр так, к сожалению, не думал. Задумчивый и как всегда тихий, он появился в чайной зале как раз в тот миг, когда слуга Оуэна вошел в комнату с заставленными чашками подносом. Арман нахмурился. Это были любимые чашки матери, а слуга…

Наверное, все закончилось бы хорошо, если бы не вмешался Оуэн.

— Дай сюда! — вскричал он, потянув на себя молодого слугу.

Безответный мальчика покачнулся, поднос вылетел из его рук, раздался громкий звон разбитого фарфора, и Арман мысленно проклял все на свете. Мачеха точно не обрадуется. Кричать не будет, она никогда не кричит, но посмотрит так, что богам тошно станет, да и пару «ласковых» слов скажет, от которых душа седмицу свербеть будет.

— Идиот! — закричал Оуэн и вмазал мальчишке так сильно, что тот полетел на пол, закрывая лицо ладонями. Слуга мелко дрожал, кровь текла через его пальцы и, густыми каплями капая на пол, пачкала дорогой нежно-розовый ковер. Теперь мачеха Армана точно прибьет.

— Ты! — Оуэн бросился к слуге и занес руку.

— Не тут! — одернул гостя Арман, оглянувшись на Эрра. — Мой брат — высший маг. Для него чужая боль — его боль.

Оуэн остановился, с интересом посмотрел на брата — высшие маги не столь частое зрелище в Кассии. Теперь наверняка распустит по школе не очень красивые слухи, но Арману было все равно. Для него был важен только Эрр.

Брат смертельно побледнел, губы его задрожали. Поняв, что Эрр сейчас заплачет, Арман бросился к нему, опустился перед ним на колени и начал говорить первое, что пришло в голову:

— Ничего страшного…

— Его не будут бить? — спросил Эрр.

Арман знал, что будут, но все же ответил:

— Нет, конечно, нет, — обнимая брата за плечи и прижимая к себе.

Ну да, соврал. Да, думал, что Эрр не узнает об обмане. Да, давно и думать обо всем забыл, увлеченный скачкой. Но… плакать-то из-за этого зачем?

Поняв, что день безнадежно испорчен, Арман зло бросил хлыст подбежавшему слуге, приказал поймать и расседлать лошадь и бросился на поиски Эрра. Надо поговорить с братом, надо объяснить. Надо заставить его выбросить эту дурь из головы… вставать между хозяином и слугой — это дурь. Даже если хозяин такой, как Оуэн.

Брат нашелся в своей комнате. Маленькую, уютную, по мнению Армана излишне уютную, спальню заливал солнечный свет. Сквозь открытые окна доносился запах сирени, легкий ветерок ласкал золотистые занавески, солнечный свет гулял по светло-желтым стенам, отражался от небольшого письменного стола, золотил белоснежный балдахин.

Опустив голову, Эрр сидел на краешке кровати, плечи его тряслись от рыданий, руки вцепились в шелковые простыни, беспощадно сминая дорогую нежную ткань.

— Простите, — сказал стоявший у окна виссавиец. — Он подключился к мальчику, потому вновь почувствовал его боль. Мы не заметили, не подумали, простите.

Арман не слушал. Он подошел к брату, опустился перед ним на корточки и умоляюще сказал:

— Перестань.

Братишка поднял голову и, увидев его взгляд, Арман встал и вышел. Глупо, трусливо, но как выдержать-то?

Целую седмицу Эрр не разговаривал с братом. Арман не мог спать, не мог есть, не мог сосредоточиться на уроках. Он видел лишь полный ненависти и презрения взгляд, который раньше был так же полон лучившейся, всепонимающей и всепрощающей любви. Страшно…

А когда ночью бушевала на улице гроза, в спальне Армана появился виссавиец:

— Ваш брат…

— Почему вы сами не…

— Вы не знали? — удивился виссавиец. — Потому что мы не можем к нему подойти. Его сила пускает только вас.

Арман вскочил на ноги и бросился в соседнюю спальню, чуть было не снеся маленькую дверь с петель. Окна были раскрыты, дождь стегал занавески. Гуляли по стенам тени, отблески молний отражались от мраморных глаз сидевших у дверей статуй. Эрр метался на кровати, сминая в ногах одеяло и простыни, охваченный очередным кошмаром. Позднее долго плакал, успокаиваясь, гораздо дольше, чем обычно. А Арман прижимал его как можно крепче и шептал, что больше никогда… ни за что… его не обманет. И помогать будет всем! Пусть только братишка на него больше так не смотрит!

— Ему было больно, — прошептал Эрр. — Больно…

Эрр заснул. Скользнувший в спальню виссавиец закрыл окна, отрезав их от все еще бушующей грозы, подкинул в камин побольше дров и помог Арману уложить Эрра на кровати поудобнее.

— Почему? — спросил Арман.

— Не понимаете? — казалось, удивился виссавиец. — Он целитель. Для него почувствовать чужую беду и пройти мимо, если мог помочь, это самое страшное преступление. Надеюсь, пройдет, если не пройдет, я прошу целителей душ об этом позаботиться, иначе ему будет сложно выжить в Кассии.

Арман вздрогнул.

— А пока, прошу вас, будьте осторожнее. В следующий раз он может не простить даже вам. А он вас настолько любит… что обида на вас разобьет ему сердце.

На следующий день Арман приказал отдать сколько угодно золота, но выкупить у Оуэна его мальчишку. И дал себе слово, что более ни один «приятель» не заглянет в их городской дом. Ибо с него хватит.

Воспоминание вспыхнуло и погасло, в один миг. Армана грубо схватили за плечо и швырнули на пол. Врезавшись в тюфяк с больной старухой, Арман сжался, ожидая нового удара, и вздрогнул от прозвучавшей в голосе Эдлая угрозы:

— Не смей трогать моего воспитанника, виссавиец!

Синяя ткань коснулась плеча, когда виссавиец, резко развернувшись, ответил:

— Тогда скажи своему воспитаннику, чтобы он не прикасался к вождю.

А потом тот же голос, но гораздо мягче:

— Элизар?

Взгляд вождя, ошеломленный, испуганный, даже в чем-то по-детски наивный, скользнул по зале, голос дрожал беспомощностью, а вопрос заставил Сеена довольно улыбнуться:

— Он бы меня не простил?

Вождь схватил за грудки замершего рядом виссавийца и выкрикнул:

— Не простил, правда? За каждого из них бы не простил? Ответь!

— Не простил бы, — прошептал виссавиец. — Жестокость было почти единственным, что он не мог простить. Даже своему брату.

Элизар покачнулся и прижался лбом к створке двери. Все молчали. Тяжелое это было молчание, полное боли, всхлипов и стонов. И Арману вновь захотелось убраться прочь из этой залы, восстановить покой внутри, сдаться и забыть. Обо всем.

— Ты выиграл, мальчик, — прохрипел вождь. — Странно… мне преподал урок какой-то чужой мальчишка… Целители вернутся в Кассию, радуйся. Уже сегодня мои люди помогут больным в твоем замке.

Чужой? Ради богов, Арман тоже Элизара не жалует.

— Как скажешь, вождь, — ответил глава рода, поднимаясь.

— А теперь ты мне покажешь то, что хотел показать, и мы распрощаемся.

Потом вождь долго стоял в кабинете Эдлая и смотрел на широкий стол, над которым магия воссоздала миниатюрную копию знакомого Арману леса. Над серым болотом, единственным, что осталось от дома, от Эрра, от сестры и мачехи, возвышался переливающийся синим, полупрозрачный купол. Магия их убила. Магия должна была защитить их покой.

Внутри купола, над болотом, висела миниатюрная каменная плита. На плите сидела женщина, рядом с ней спала, положив ей голову на колени, маленькая девочка. Эрр… вернее, статуя с его лицом, стоял рядом, устремив задумчивый взгляд на восход.

Жрецы говорили, что после смерти душа умершего некоторое время плутает по этому миру, навещая тех, кто ей был дорог, присматривая за ними. И лишь с рассветом после ритуала забвения уходит за грань окончательно. Арман посмотрел в окно: небо над стенами замка просветлело, звезды начали бледнеть. Еще немного…

— Прощай, брат, — прошептал Арман.

— Эрэх зехам, Нериан (спи в покое, Нериан (висс.)), — эхом ответил ему вождь. — Эрэх зехам, Астрид. Эрэх зехам, Лилиана. Я прикажу своим хранителям смерти создать купол над их… могилой.

Тихо хлопнула за спиной Армана дверь, скатилась по щеке слеза. Последняя и невесть откуда взявшаяся. И тотчас на плечо легла тяжелая рука Эдлая, а душу вновь окутал душу ледяной покой.

— Ты молодец, мой мальчик.

— Я знаю, — холодно ответил Арман, отворачиваясь от окна. И даже взгляда на бросил на забытый в одно мгновение макет. — А теперь, если позволишь, я удалюсь в свои покои. Отдыхать.

Жизнь продолжалась. Жизнь радовала новым днем и нежно-серебристым рассветом.