3. Арман. Нар

Лучший друг — тот, кто поможет нам проявить лучшее,

что заключено в нашей душе.

Генри Форд

Лиин…

Лунные ночи кажутся такими длинными. И никак не спится, и мертвенный свет заливает комнату, лезет в глаза, тревожит. Шторы не помогают. Я знаю — эта проклятая луна там, и мечусь на простынях до самого рассвета, чтобы проснуться усталым и разбитым.

Как хорошо, что полнолуние бывает не часто.

Как хорошо, что мне так недолго оставаться в этой глуши. Здесь даже поговорить не с кем!

Опекун обещает, что следующим летом, когда мне минует пятнадцать, мы уедем в столицу. И я получу реальную власть, своих людей, реальную жизнь. Не как здесь…

Тошно… мне тошно в этой деревне.

Арман.

Милостивый архан.

Нашел ли ты наконец-то хариба?

Я читал в старых книгах. Я проведу для тебя ритуал. Я буду молиться богам за тебя.

Твой Лиин.

Лиин, ах, Лиин… Как ты мне надоел с этим харибом… Не понимаю, почему ты так часто об этом спрашиваешь. Не понимаю, почему беспокоишься, ведь я лариец и мне не нужен хариб. Ответь наконец.

Мой архан. Я знаю, что Эдлай строг с тобой, но я ему верю. И если он тебе не сказал, то могу ли я? Осмелюсь ли?

Глупый Лиин! Иногда так хочется тебя треснуть… но ты единственный друг, что у меня остался. Не испорти этого.

В этой глуши одни рожане. А рожане боятся меня, как зачумленного, будто я им что-то плохое сделал. Я даже временами чувствую себя виноватым… изредка. Гораздо чаще это раздражает.

Ты тоже ведь рожанин. Но ты не такой, как они. На счастье.

Копия тайной переписки главы Северного рода и ученика магической школы Эдлаю для ознакомления.

Кругом была одна грязь. Бархатные поля кутались в серую дымку, жались к речной излучине деревенские избы. И проклятый дождь, что не думал прекращаться уже седмицу, превратил дорогу в серое месиво.

Из-под копыт летела грязь, поскрипывала за спиной старая, плохо смазанная повозка. Горько пахло тополиными почками и мокрой, готовой разродиться землей. Дорога петляла к березовому перелеску, где надрывно, безумно выла собака. Невыносимо. А ехать надо.

Арман поправил капюшон плаща, угомонив мутившуюся в душе горечь, и ласково погладил шею начавшего волноваться Вьюнка. Молод гнедой конь, горяч, Люк, старшой, частенько поговаривал, что излишне горяч. Что молодой архан на «очередной бестии» шею свернет. На счастье, опекун старшого не слушал, и конь, которого он прислал на замену Вороному, был так же неистов и свободолюбив. От иного бы Арман отказался. От Вьюнка, с первого взгляда покорившего норовистым нравом, отказаться не смог.

— Мой архан! Сюда! — крикнул стоявший у дороги старшой.

Копыта коней утопали в прошлогодних листьях. Вой собаки оборвался отчаянным визгом, и Арману стало не по себе от зазвеневшей в ушах тишины. А тишины ведь и не было: был до этого утонувший в вое шум капель по опавшим листьям, была песня ручья и шелест ветра в кронах. А еще — тихий плач и едва слышные причитания, которые бередили душу поднимающейся к горлу тоской.

Арман не хотел туда ехать, боялся, но другого выхода не видел. И страха, спрятанного за укрывающими душу щитами, показывать было нельзя. Он архан, он глава рода. Эдлай так часто об этом напоминал, что Арман наконец-то поверил.

— Здесь лучше спешиться, — сказал дозорный, принимая поводья.

Арман подчинился, оставляя Вьюнка в руках чужого мужчины. Конь недовольно зафыркал, но сразу же успокоился, стоило похлопать его по шее и прошептать:

— Я вернусь. Просто дождись.

— Любят тебя животные, — усмехнулся Люк.

— Это я их люблю, — ответил Арман, вслед за провожатым-дозорным углубляясь в полный звуков и запахов лес.

Весна разукрасила прошлогодние листья синими пятнами подснежников и сон-травы. Недавняя буря опрокинула возле ручья пару деревьев, которые деревенские уже начали разбирать на дрова. Черная с рыжими подпалинами собака жалась к коренастому, невысокому хозяину, взглядом прося разрешения повыть еще немного. Крестьянин разрешения не давал. Опустив голову, он стоял у березы и мял шапку в загрубевших от работы ладонях. А по его душе, неприкрытой, как и у всех рожан, щитами, расплывалась звенящая пустота. Плохо ему. Так плохо, что страшно.

— Все минует, — прошептал Арман, поймав на себе удивленный и немного испуганный взгляд крестьянина. — И потом не будет так больно.

Арману вот не больно. Но у него была церемония забвения, а у этого старика?

Стало вдруг тошно и от собственной слабости, и от собственной беспомощности. Арман сглотнул, вместе с дозорным обошел поваленную ветром березу и осторожно пробрался по скользкому берегу ручья к плакучей иве. Длинные плети ветвей ласкали шаловливо поющую воду, легкий ветерок пытался смахнуть с папоротников прошлогоднюю паутину, роняла в воду желтые, сладко пахнущие котики растущая неподалеку верба.

— Там! — показал старшой.

Душу залил тягуче-липкий страх, когда взгляд приковало тело под ивой, прикрытое плащом одного из дозорных. Арман смотрел и не мог оторваться от выглядывающих из-под дорогой ткани золотых кос, рассыпавшихся по коричневым листьям, от белой девичьей руки в огрубевших ладонях старухи. Седая, простоволосая, она стояла на коленях, покачивалась из стороны в сторону и тягостно причитала:

— Девочка моя… горлица моя, солнышко ясное… за что же… за что… такая молодая, такая красивая… такая желанная… за что?

Арман наскоро укрепил щиты, отгораживая себя от скорби крестьянки, но все равно на миг задохнулся от ставшего невыносимо плотным воздуха, от потухших вдруг красок и расплывшейся вокруг черной тоски. Боги, как же тошно… Как же противно. И разливается по груди гнев, и хочется рвать и метать, а найти виноватого, хочется бросить его к ногам этой крестьянки, только бы не смотреть на ее застывший взгляд, на быстро двигающиеся губы и дрожащие руки.

— Уведи ее! — приказал стоявший за спиной Люк одному из дозорных.

Женщина уходить не хотела. Все рвалась в руках мужчин, кричала:

— Доченька! — и проклинала убийцу.

— Да успокой ты ее! — приказал старшой, и старуха, оглушенная коротким всплеском магии, повисла на руках дозорного.

Стало легче дышать, а чужая боль уже не давила на горло. Но тут Люк четким движением сдернул с тела плащ…

… все покачнулось, а мир, недавно устойчивый, пустился в бешенный пляс. Девушка, что лежала на листьях, наверное, была красивой. Арман не видел красоты. Он видел разорванное до костей горло, кровь, много густой, запекшейся крови: на платье, на белой коже, на золотых волосах. Видел широко открытые в изумлении глаза и мягкие алые губы.

А потом вокруг потемнело. Арман упал на колени, ладонями в грязь, и его долго рвало на коричневые листья. Казалось, рвало бесконечно, а легче не становилось. Кто-то заставил подняться. Кто-то поднес к губам фляжку и приказал:

— Пей!

Крепкое вино обожгло горло. Мир, только что вертевшийся перед глазами, вернулся на место, но почему-то потерял привычные очертания. Было хорошо. Было спокойно. Все плыло куда-то, покачивалось на волнах, а недавняя тошнота растворилась в тупом безразличии. Впервые в жизни Арман охмелел. В один миг.

— Говорил же, рано ему, — донесся откуда-то издалека голос одного из дозорных.

Пить? Да, рано. Опекун не похвалит…

— Тут и видавшим не по себе, — продолжил дозорный, — а мальчишке-то.

— Эдлай приказал, — холодно ответил Люк. — Это не мальчишка, это глава рода. Он и не такое на своем веку перевидает. Так что пусть привыкает.

И вновь поднес к губам Армана фляжку.

— Хватит!

Арман протрезвел так же быстро, как и захмелел, в один миг, и увернулся, чуть было не выбив фляжку из рук Люка. Что толку запивать страх вином? Опекун прав. Он глава рода, он не может, подобно девчонке, слабеть при виде мертвого тела. И не будет!

Он встал и, стараясь не смотреть на мертвую девушку, с трудом преодолевая рвущуюся из груди слабость, выслушал все, что говорил склонившийся над телом дозорный. И что разорвало ей горло не животное, слишком большое для животного, а в их лесах никого крупнее волков отродясь не водилось, и что девушка почему-то не испугалась и не пыталась убежать. Вон, улыбается, будто любимого встретила. А еще сказал, что умерла она быстро да безболезненно. Наверное, сама не заметила, как за грань ушла.

Последнее Армана искренне обрадовало. А то, что жертва уже третья, огорчило. Даже разозлило.

— Почему раньше не сказали? — выдохнул он.

— Думали, сами справимся, — пожал плечами Люк, поправив меч на поясе. — Но теперь придется вызывать мага… а мага вызвать может лишь тот, на чьих землях стоит эта деревня. Ты.

Ветер шевельнул ветви берез, брызнул на землю новыми каплями, плетями ивы мягко провел по распростертому на листьях телу. Запах крови стал на миг острее, раздражая горло металлическим привкусом. Дурное предчувствие шевельнулось внутри, где-то вдалеке треснула ветка, как бы захлопывая ловушку. Что-то тут не так...

Но и отказаться пригласить мага Арман не может, нет причин отказаться. Он кивнул и, поняв, что больше тут не нужен, направился к Вьюнку. Люк было взглядом приказал дозорному последовать за молодым арханом, но Арман, вскочив в седло, бросил:

— Я не ребенок и вернусь в поместье сам.

Глаза старшого чуть сузились, в них сверкнул блеск то ли беспокойства, то ли гнева. Кто его, Люка, знает. С рожанами легко, их души как на ладони, а дозорные все арханы. Все прячутся за щитами. И не понять, как старшой на самом деле относится к Арману. То ли как к архану, то ли как к ребенку, то ли как к врагу.

— Ты должен понимать, — вновь начал уговаривать старшой. Как ребенка уговаривает, или как неспокойную лошадь — мягко, осторожно, будто боясь напугать, — что в одиночку по лесам сейчас ходить неразумно. Эдлай половину дозорных перевешает, если с тобой что-то случится.

Перевешает. Правда. Только это ли тебя беспокоит? Или ты чего-то вновь не договариваешь?

— А что со мной может случиться? — Арман придержал танцующего под ним Вьюнка. — Оно убивает ночью. А сейчас не ночь.

— Оно убивает в полнолуние, — поправил его почему-то Люк, посмотрев на Армана долгим взглядом. И вдруг, будто сдавшись, добавил: — Передай Эдлаю мое почтение и скажи, что нам надо поговорить. Серьезно поговорить.

Поговорить? С опекуном? Через голову Армана?

Он до боли в костяшках сжал поводья, почувствовав в словах Люка осторожную угрозу. Или вопрос. Или даже обвинение.

— Я передам, — огрызнулся Арман, щелкнув поводьями.

А потом он долго несся по полям, уже не чувствуя ни дождя, ни промозглой сырости. Он пустил Вьюнка галопом вдоль реки, пьянея от запаха цветущей вербы. Он пронесся по деревенской дороге, распугивая лениво гуляющих по грязи кур, он долго стоял у озера и глядел в серую, взбудораженную каплями дождя воду, пытаясь в ней найти ответ… а Вьюнок то и дело тыкался мордой в плечо, просясь домой, в теплую конюшню, к полной кормушке овса и заботливым конюхам.

Арман домой не хотел. Он хотел побыть в одиночестве, подумать. Зачем Люку понадобилась встреча с опекуном?

Большой зверь. А в здешних лесах таких не водилось. Да и зачем зверю убивать просто так, не опробовав мяса… будто…

Ответ пришел сам собой и встревожил душу новой волной тошноты. Оборотень. И вспомнились и недавняя ночь, и бег по лесу, безумный, на грани выдержки, и внезапно взорвавшийся запахами и звуками мир, который так сводил с ума… и мысли, другие, звериные, и жажда крови, и писк умирающего в зубах зайчонка. Это был не сон… боги, это действительно был не сон. Как не сном была кровь Вороного на руках, его последний, полный боли и любви взгляд, но… людей Арман не убивал. А, значит, и бояться ему нечего.

— Ты не получишь моей шкуры, Люк, — прохрипел Арман, сжимая в руках рукоятку боевого кнута.

Расплеталось в воздухе кнутовище, полоснуло кустарник, обнажив белую мякоть сломанных веток. Стреноженный Вьюнок заволновался, попятился к лесу, и взмыло над деревьями воронье, разнося по округе рокот карканья.

— Не получишь! — выкрикнул Арман, полоснув кнутом речную гладь.

Вернулся в дом он уже под вечер, опустошенный, но спокойный — показывать другим слабость незачем. Во внутреннем дворике было пусто и тихо. Дождь уже закончился, лучи вечернего солнца прошили поредевшие тучи. Арман спросил: "Нет ли в поместье старшого?" — и, получив отрицательный ответ, с облегчением бросил поводья верткому мальчишке. Разговаривать с Люком не хотелось, но Арман понимал, что надолго разговор не отложишь — старшой был частым гостем в поместье. С той ночи, как повесилась служанка — даже слишком.

Каждое утро Люк приходил в дом, чтобы собственноручно сварить сонному Арману зелье. Каждое утро внимательно следил, чтобы темная, вонючая и страшно горькая жидкость была выпита до дна, а потом разворачивался и уходил. Без слов. А Арман каждый раз хотел и боялся спросить — зачем? И зелье зачем, и эти каждодневные визиты, и это молчание — зачем?

— Старшой просил передать, что сегодняшней ночью хочет остаться у нас, — сказал молодой еще управляющий, отвесив низкий поклон молодому архану.

— Как долго? — выдавил через зубы Арман, понимая, что отказать старшому, увы, не может. Да и не хочет, ему скрывать нечего.

— Старшой приказал вам ответить: «столько, сколько мне понадобится», — заметил управляющий, и Арман лишь скривился — руки рожанина чуть тряслись, душа его изнывала в удушающем страхе.

Как и все в поместье — боится. А Люк еще и подозревает. Старшому нужен маг? Старшой его получит. Все, что угодно получит, а потом пусть убирается со своими подозрениями куда подальше!

Твердо решив написать запрос в столицу и как можно скорее, Арман приказал позвать в кабинет секретаря и направился было к резному крыльцу, как вдруг услышал в другом конце двора тихий то ли крик, то ли стон.

— Мой архан!

Арман остановился, подумав, что ошибся — отчаяние в чужом голосе казалось нереальным. И необычным. Оно стелилось по двору мягким туманом, почему-то, вне обыкновения, не раздражая. Как будто исходило от кого-то…

Арман не поверил собственным ощущениям, медленно обернувшись. И опешил. Потом сбежал по ступенькам крыльца, пронесся по заляпанному грязью двору и уверенно перехватил руку с занесенным топором.

— Убью! — зашипел кузнец, оборачиваясь.

Мелькнуло лезвие, отразив лучи солнца. Пальцы коренастого рыжеволосого кузнеца разжались, топор полетел в грязь, чуть было не саданув по ступне. Арман не боялся. Он задыхался презрением, как в открытой книге читая душонку рожанина: злобное предвкушение крови, быстро сменяющееся диким страхом.

У дровни свернулся калачиком другой рожанин, от которого лились тугие волны отчаяния с легкой ноткой надежды. Он был совсем мальчишкой, на какую-то зиму младше Армана. Заморышем, глупым и беспомощным. И одетым в какое-то рванье.

Волосы его спутались, лицо было испачкано в грязи. И воняло от него кровью, да так, что к горлу вновь запросилась тошнота. Вспомнилось вдруг тело в лесу, раскрытые широко глаза и росинка, бегущая по мертвенно-белоснежной щеке к золотым косам. А еще вспомнилось тугое сопротивление под лезвием, когда Арман перерезал горло Вороному. Да так явственно, что руки затряслись, а тошнота стала совсем невыносимой. Надо успокоиться…

— За что ты его? — как можно более ровно спросил Арман, отпуская руку кузнеца.

Полыхнуло на запястьях верзилы, успокаиваясь, золото татуировок, чуть притупился льющийся на Армана страх, а мальчишка у дровни поднял голову, окинув затуманенным взглядом. И как позвать умудрился? Если от страха ничего и не видит? И душа его стелется серым вязким туманом, отчего даже стоять рядом тошно.

— Помилуйте… — замялся кузнец. — Пришлый он. Вор, в сенях ховался. Кто тебя пустил, тварь?!

Кузнец хотел было пнуть мальчишку, но остановился, стоило только Арману отчеканить:

— Стой!

Вновь полился липкий душащий страх, и, не выдержав, Арман резким усилием воли укрепил щиты, отказываясь слушать чужие эмоции. Сразу же стало легче дышать, синий лед залил клубившийся внутри гнев, и Арман вмиг успокоился. И расплескавшийся по двору вечерний свет показался теплым, даже приятным. Близким. Будто боги вдруг улыбнулись, ниспослав подарок. Только кто же этот подарок-то? Полуживой от страха мальчик-рожанин?

— Я не вор, — очнулся звереныш, с трудом разлепив разбитые в кровь губы. — Поверьте…

— Верю! — сам не зная почему, сказал Арман, не спуская с кузнеца холодного взгляда.

— Вы меня помните? Мой архан…

Арман дернулся, удивленно посмотрев на звереныша. Бредит от страха? Не с поместья же, пришлый, откуда его помнить?

— Вы сами позвали…

— Позвал? — искренне удивился Арман, и раньше, чем в светлых глазах рожанина всколыхнулся ужас, вспомнил… Тот самый, что был у озера. Тот самый, что делился только что пойманной рыбой. Тот самый… кто знал его тайну.

И что же с тобой делать-то теперь, горе луковое?

— Ты зачем пришел? — мягко спросил Арман, опускаясь перед мальчишкой-рожанином на корточки. — Не боишься...

…что я тебя убью, чтобы сохранить свою тайну?

Думал, а сам смотрел в ставшие вдруг смелыми глаза мальчишки и сам себе не верил. Почему ему так спокойно? Так, как давно ведь не было…

— Не боюсь, — улыбнулся разбитыми в кровь губами пришлый.

Боги, опустить бы щиты, узнать бы, что чувствует этот рожанин, но почему-то страшно. Почему-то не хочется ошибиться, разочароваться. Почему-то хочется поверить, безрассудно, безоговорочно, этому странному, уверенному взгляду, этим непонятным словам…

— Мне бояться нечего… — продолжал мальчишка, смотря в глаза Арману, — ничего не осталось… и никого… кроме…

Звереныш не договорил, посмотрел вдруг умоляюще на Армана, схватил его за руку и выдавил:

— Пощади…

— Отчего же не пощадить, пощажу, — сглотнул Арман и скинул плащ, набросив его на плечи дрожащего рожанина.

Знал ведь, что глупо. И слабость показывать перед кузнецом глупо, и мальчику фаворизировать — глупо. Знал, что после такого слуги пришлому жить не дадут. Да и надо по-хорошему, пока не поздно, приказать магам стереть рожанину лишние воспоминания, а самого мальчишку отослать подальше и забыть. Надо. По-хорошему. Но как, если что-то внутри поет и ликует, будто встретило старого друга? И успокаиваться ведь и не думает… Что это? Одиночество? Желание приобрести хоть какого-то друга? Сумасшествие?

Арман не знал. Не хотел знать. Он грелся в лучах захлестнувших его чувств и не спешил одергивать все так же вцепившегося в его рукав рожанина.

— Ты дрожишь, мой архан, — выдохнул пришлый. — Плащ мне отдал… а уже свежо. Замерзнешь.

— Я не такой слабый, как тебе кажется.

— Ты сильный, — уверил его пришлый, уверил так светло, так искренне, что в душе что-то шелохнулось, отозвавшись разлившимся по сердцу теплом. — Я — слабый.

И взглядом будто добавил недосказанное: «Без тебя не выживу».

«Выживешь, — хотелось выкрикнуть в ответ, — еще как выживешь!» Но вместо этого Арман резко поднялся и приказал застывшему кузнецу:

— К управляющему его отведи. Прикажи хорошенько отмыть и приставить к домашним слугам.

— Да как можно? — воскликнул кузнец. — Без добра ведь оставит…

Недоверие к пришлому почему-то полоснуло по гордости раскаленным железом. Еще не понимая, почему злится, Арман с трудом проглотил в горле комок гнева и медленно повернулся к кузнецу.

— Ты мне перечишь?

Не надо было опускать щитов, чтобы заметить ужас в глазах верзилы. Кузнец дернулся нервно, отпрянул, пошел красками, лицо его перекосило от страха, а Арман тихо, едва слышно, продолжал:

— Ты чуть было не убил человека… Без моего приказа. В моем доме. И осмеливаешься мне перечить?

— Мой архан… — всерьез испугался кузнец, продолжая пятиться к сараю.

Арман лишь криво улыбнулся. Эдлай прав, он был излишне мягок и податлив, он распустил своих людей. И если сегодня в очередной раз смилостивится и не накажет, завтра будет хуже.

— Мой архан, — вторил кузнецу другой голос. — Не надо… прошу.

Арман сам себе не поверил: чужие руки обхватили его колени, не давая ступить и шагу. Арман попытался вырваться, но пришлый держал крепко, продолжая шептать глупые слова:

— Не из-за меня. Не порть свою душу из-за меня. Я этого не вынесу, мой архан! Умоляю, не из-за меня!

Порть? Арман резким движением высвободил ноги из чужих объятий, бросил последний взгляд на мальчишку и смутился — светлые глаза горели преданностью. Не страхом, которого так много было в слугах, не боязнью наказания — а невесть откуда взявшейся, шальной и глупой радостью. А ведь знал же, кем был Арман на самом деле, знал — и все равно не боялся. Воистину глупый.

Но на душе почему-то стало тепло и спокойно.

— Ты меня слышал, — сказал Арман кузнецу. — Головой за него отвечаешь.

На этот раз кузнец не возразил.

За хлопотами Арман и думать забыл о рожанине. На следующее утро, когда солнце лило вокруг желтый свет, пришлось встречать у арки перехода приезжего мага-дознавателя, худого и угрюмого, провожать его к сараю, где на грубо сколоченном ложе лежала мертвая девушка.

Пахло старым деревом и немного — сеном. Золотил летающие в воздухе пылинки продиравшийся через запыленное окошко свет. Маг, которого звали Грейс, грубо повернул костлявыми пальцами голову трупа, так, что хрустнули кости, долго вглядывался в разорванное горло жертвы, шепча слова заклинания, а потом вдруг сказал, прищелкнув языком:

— Чистая работа.

— Я тебя не восхищаться звал, — отрезал стоявший за спиной Армана Люк. — Это оборотень?

— А мне откуда знать? — Грейс тщательно вымыл в лохани с водой руки и вытер их поднесенным слугой полотенцем. — Знаю лишь, что убийца умеет менять облик, оттого вы его до сих пор и не поймали. Однако не одни оборотни это умеют… Но что это не зверь — несомненно.

— Нечисть?

— Смотря, что считать нечистью, — усмехнулся маг, посмотрев прямо в глаза Арману. — Смотря, что считать человеком.

Арман вздрогнул, не выдержав пронзительного взгляда, и уже хотел что-то сказать, все равно что, как маг отвернулся и, вновь подойдя к девушке, вкрадчивым голосом протянул:

— Тот, кто ее убил, не человек, даже если носит человеческий облик. Но тварь высшего класса — умеет убирать следы, да так, что даже я не могу его вычислить «по запаху». Интересно… никогда такого не видел… — а потом вдруг сменил тему. — Разговаривал с вашими учителями, Арман. Они говорили, что из вас выйдет отличный воин… но маг — плоховатый, это правда?

— Да, — ответил Люк раньше, чем Арман рот успел открыть.

Опять какие-то странные разговоры. И опять хочется выйти поскорее из этого проклятого сарая, подальше от застывшего трупа и пристального взгляда дознавателя.

— А ваши дозорные?

— Среди них ни одного высшего, ни одного способного на такое…

— Что же… — усмехнулся Грейс. — Дело становится все более интересным… Либо кто-то из вас хорошо скрывается, либо… Могу ли я погостить у вас в поместье?

— Если вам будет угодно, — выдохнул Арман, внутренне сжавшись. Слишком много гостей — сначала Люк, а теперь вот этот. — И сколько вам будет угодно. Надеюсь… что вы поймаете убийцу.

— Несомненно.

Маг прикрыл тело простыней, окинул Армана насмешливым взглядом и, остановившись в дверях, спросил:

— Скажите, мой друг, нашли ли вы себе хариба?

— Почему вас это интересует? — искренне не понял Арман.

Он вообще не понимал: ни вопросов мага, ни его взглядов, ни странного тона, от которого тянуло холодом. Еще меньше понимал, почему маг не нравился Люку. А ведь не нравился же, Арман всей шкурой чувствовал. Только не знал, радоваться ли этому… он уже ничего не знал. Банка с пауками… зазевайся, и кто-то обязательно укусит.

— Вы правы, — еще шире улыбнулся Грейс. От улыбки его почему-то сразу же стало не по себе. Будто слизняк по спине прополз. — Это не мое дело — нашли вы или нет. Но я очень надеюсь, что вы пригласите меня на свое пятнадцатилетие. Когда оно будет? В конце лета, не так ли?

— Так. И несомненно собственноручно вышлю вам приглашение, — ответил Арман, все более чувствуя себя бабочкой, пришпиленной к листу бумаги. Его изучали, разглядывали со всех сторон, будто пытаясь найти хоть что-то хорошее. Хоть что-то, что оправдало бы место Армана в с любовью собранной коллекции.

— Буду ждать. — Маг показал в улыбке крепкие зубы и вышел из сарая. — Намечается неплохая забава, не так ли?

Забава?

— Успокойся, — тяжелая рука Люка легла на плечо, а в сарае сразу же стало легче дышать. — Грейс опытный придворный и интриган. Учись справляться и с такими.

Арман не собирался учиться. Гость заперся в своей комнате и попросил его не беспокоить, Люк умчался в леса, и Арман смог спокойно поработать в кабинете. До самого вечера он разбирал бумаги, пересчитывал счета, отвечал на жалобы. Солнце, которого и сегодня было много, золотило через занавески стол, отражалось в темной глубине чернильницы, углубляло тени в кольце-печатке.

Арман нервно покусывал перо, разбирая очередную стопку писем. Опять поссорились влиятельные семейства. Опять жаловались друг на друга, густо исписывая листы с вензелями и пытаясь доказать свою правоту. А так же верность главе рода: «Мой архан, сведения абсолютно верные, головой ручаюсь. Наняты специальные люди, потрачены горы золота… Берегитесь, мой архан. Не знаю, с какой стороны придет опасность, она придет и уже скоро».

Взрослые же люди, а сколько грязи, сплетен, глупостей…

Вздохнув, Арман пробежал глазами письмо и потянулся за следующим. Читать это внимательно не было ни смысла, ни времени, надо, по совету опекуна, изучить генеалогические древа обоих семейств и как можно скорее устроить примирительный брак. Хорошо, если этим все удастся решить, только вот Арман не был уверен.

— Мой архан, вы сегодня совсем не ели… Я принес вам немного отвара, — Арман раздраженно прикусил губу, поняв, что в кабинете он не один. И что в поместье нашелся-таки человек, который осмелился его побеспокоить.

— Позднее, — отмахнулся он, не отрываясь от бумаг, — уходи.

— Мой архан, я осмеливаюсь настаивать.

Арман ушам своим не поверил. Отложив в сторону бумаги, он медленно поднялся и подошел к застывшему на ковре, опустившему голову слуге, с трудом узнавая того вчерашнего мальчишку. А ведь не такой уж и низкий, как вначале казалось, ростом со своего архана. А Арман в свои четырнадцать уже догнал большую часть дозорных.

— Вижу, мытье пошло тебе не на пользу, — усмехнулся архан, пристально изучая слугу.

Врал. Еще как пошло. И волосы у мальчишки оказались пепельного, редкого в Кассии, цвета. И круглое лицо, не заляпанное грязью, стало гораздо симпатичнее, чем вчера, и уже не вызывало былого презрения. И туника на нем была добротной и чистой, и плечи слуга держал расправленными и… Арман вздохнул — не боялся. Все слуги в поместье боялись, а этот совсем… Ни капли страха в распахнутой душе. Хоть взгляд и опущен, но руки ведь совсем не дрожат, держат поднос крепко. И взгляд спокоен, уверен. А ведь вчера еще… во дворе было все иначе.

— Ты слишком дерзок и не знаешь своего места. Являешься незваным… смеешь настаивать. Или управляющий тебе не объяснил, как вести себя с арханом?

— Объяснил. Прости.

— Не слышу должного раскаяния, — усмехнулся Арман, раздраженно опрокинув поднос. Приятно пахнущее мятой зелье расплескалось по ковру, слуга пробормотал что-то и принялся было убирать, как архан приказал:

— Оставь. Скажи, ты совсем дурак? Не понимаешь, что лучше на глаза мне не попадаться?

— Прости, мой архан, — вновь произнес рожанин, склонив голову.

— Прости? — раздраженно повторил за ним Арман. — Ты даже не знаешь, как обращаться к таким, как я. Простите, мой архан, — он голосом акцентировал слово «простите». — Но поздно просить прощения, теперь я тебя так просто не отпущу. Как тебя зовут?

— Нар.

— Дай мне руку, Нар.

Пришлый протянул руку, и Арман резким жестом задрал слуге рукав, обнажая тонкое запястье с вязью золотых рун. Едва слышно прошептав активизирующее заклинание, он пытливо посмотрел в лицо рожанина. А ведь тот даже не вздрогнул, хотя боль и слабость должны быть очень сильными. И стоял все так же, опустив голову, спрятав лицо за пепельными волосами, и все так же упорно сжимал губы, и все так же забывал излучать серый неприятный страх. Странный слуга. Еще более странный рожанин. И человек странный…

— Убежал от своего архана, — читал Арман руны на запястье. — Поднял на него руку… красиво написали. В морду ему, что ли дал?

— Прости?

Ничему не учится, Арман же приказывал говорить ему «вы». Но нового замечания не сделал, вместо этого спросил:

— Было хоть за что?

Нар промолчал.

— Значит, было. Но дело не мое. Архану я тебя не выдам, сам не знаю, почему. И терплю тебя — не знаю, почему. А сейчас ты пойдешь к моим гостям. Если они в доме, спросишь, желают ли они разделить со мной ужин. И… — Арман внимательно посмотрел в глаза Нару. — Будь менее наглым, дружок. Я тебе прощал и так слишком многое. Если подобное вытворишь при гостях, боюсь, поблажки я тебе дать больше не смогу. Мне моя репутация дороже.

— Да, мой архан.

Врет же. И в дерзких глазах ни капли страха и раскаяния, и улыбка мягкая и спокойная. И все равно… почему-то не хочется наказывать. И в ответ на улыбку слуги губы сами растянулись в улыбку, а усталость, которая недавно сжимала голову железным обручем, куда-то отступила. Вместе с поселившейся в душе тревогой, от которой сбежал Арман в бумажную работу.

— Принести вам немного бодрящего отвара, мой архан?

«Проваливай со своим отваром!» — прошептала гордость, тогда как губы ответили:

— Да, — а ладонь плавным жестом убрала с дорогого ковра лужу и осколки.

Ну и зачем тратить на этого слугу магические силы, которых и так не хватает? Зачем, чуть позднее, комкать судорожно бумагу, когда вместе с почтой пришла записка от опекуна: «Слышал, что в твоем поместье появился новый слуга, Арман. Покажи его жрецам, прежде чем принять в свой дом окончательно».

Ослушаться Арман не посмел. Бросив записку в огонь, он вызвал Нара, и, стараясь не смотреть ему в глаза, приказал:

— Завтра поедешь со мной в храм.

— Да, мой архан.

И опять не увидел ни капли страха или неуверенности. Только слепое и невесть на чем основанное доверие. И сердце сжало чувство, что где-то Арман что-то упустил, где-то совершил ошибку. Вопрос только — где?

— Проклятие! — крикнул Арман, швыряя о стену книгу, и долго стоял неподвижно, дыша тяжело и не в силах оторвать взгляда от стоявшего перед ним на коленях Нара.

Почему не слуга, почему Арман так боится?

На месте оказалось, что все не так и плохо, и Лису, наконец-то, дали подобие свободы. Никто здесь не знал, что он всего лишь раб. Отряд разбойников подчинялся каждому слову, а вампирицу отдали Лису в услужение, приказав за ней присматривать.

Присматривать не получилось, уже на следующий день девка вышла на охоту. Мужики из отряда, бледные как смерть, бросили к ногам Лиса тело с разорванной шеей, за охотницей в лес пришлось идти самому. Заказчик приказал наказать…

Поздней ночью Лис выследил вампирицу у реки, заткнул ей рот кляпом, стянул веревкой с серебряными нитями запястья. И отдал своим людям. Те, поначалу, боялись, но похоть и красивое тело страх пересилили — сколько раз вампирицу брали в ту ночь, Лис знать не хотел. Но не помогло совсем, вскоре она вновь убила. И Лис понял, что унижение для вампирицы ничего не значит… а вот боль… и повесил ее на серебряной сети.

Разбойники тряслись как осиный лист, вампирица орала всю ночь, перекрикивая вой поднявшегося ветра, а Лис стоял рядом и с интересом смотрел, как режут фарфоровую кожу тонкие нити, как капает на траву черная в лунном свете кровь, как бегут по фарфоровым щекам слезы ненависти и страха.

— Пощади… — взмолилась она перед рассветом. — Я всего лишь была голодна. Но потерплю… Все сделаю, не ослушаюсь, пощади…

Лис пощадил. Почти ласково снял «напарницу» с сети, опустил на траву, баюкал, пока не затянулись на ней раны, и рассвет отразился в глазах вампирицы искренним восхищением. Такие как она любят силу, понял Лис, только ее язык понимают, на этом языке позднее с напарницей и разговаривал. Он приказывал, она исполняла. Он говорил, кого убивать, маскировал тела так, как приказывал ему заказчик, а она убивала и потом стояла рядом, глядя, как он работает.

Лис все больше привыкал к своей напарнице, которая стала его тенью, и однажды, когда ночь была особо темной, впервые впился в ее губы требовательным поцелуем.

— Позволь мне, — шептала вампирица, укладывая его в залитую росой траву…

Лис знал, что это неправильно, но остановиться уже не мог.