2. Элизар. Безумие

Помраченный разум обращает

свои глаза к солнцу —

и не видит ничего,

т. е. не видит вообще.

Поль Мишель Фуко

Тот день начался с грозы. Элизару было всего одиннадцать, он стоял у огромного, во всю стену, окна в предоставленных семье виссавийского вождя покоях и смотрел, как тугие струи дождя стегают липы, растущие под стенами замка. Он и сам не заметил, как шагнул к тонкому, едва заметному стеклу, как приказал ему исчезнуть и замер, вдыхая влетевший в комнату сладкий запах, с наслаждением подставляя лицо влажному воздуху.

Он и не знал, что липы пахнут так сладко, что обычный дождь может сделать воздух столь пленительным. Он смотрел на солнце, прошившее лучами тяжелые тучи, и впервые начинал понимать… как красива может быть непогода. И как ошеломляюще ярко могут сверкать капли дождя в солнечном свете. И какой потрясающий глубоко-изумрудный оттенок у мокрой листвы. Оказывается и боль, и печаль, все может быть красивым...

Ведь в родной Виссавии, защищенной куполом магии, всегда погоже. Дожди там теплы, ласковы, скоротечны и проносятся лишь ночами. Цветы там огромны, взрываются ароматами и красками, и, сказать по правде, младший сын виссавийского вождя раньше и не знал… что даже с первого взгляда нечто столь скромное, как цветущие ветви липы, может быть столь прекрасным. Что не множество ароматов, переплетшихся тесно друг с другом, а один… может так волновать душу.

— Красиво? — рука отца сжала плечо. — Когда-нибудь мы приедем сюда зимой, когда Кассия укутается в снег.

— Снег — это, наверное, холодно, — содрогнулся Элизар.

— Да, и опасно. В Виссавии тебе не надо беспокоиться об одежде, о тепле в доме, о том, чтобы укрыться от непогоды. Здесь, увы, все иначе, и, хоть и красиво, а приходится быть осторожным… Элизар, ты дрожишь. Не стой так, простынешь.

— Целители вылечат…

— К чему беспокоить целителей без причины? Ты слишком привык к заботе.

Отец приказал окну вернуться на место, и сразу же стало тихо и душно. Солнце, будто всполошившись, проскользнуло через ветви лип, пустило по полу зайчиков: позолотило инкрустацию на стенах, оживило лицо кассийской богини на потолке, скользнуло по темным бархатным драпировкам. Отец опустился в кресло и, взяв Элизара за руку, заставил встать между своими коленями:

— Помнишь, что я тебе говорил? — тихо спросил он, заглядывая в глаза. — Безумие будет приходить очень медленно…

— …и однажды поглотит меня полностью, — сглотнул Элизар. — Помню. Но мне не страшно. У меня есть ты…

Отец как-то странно улыбнулся, и в душе всколыхнулась невесть откуда взявшаяся горечь. Элизар вдруг понял, что все это не просто так. И мягкая забота в родных глазах, и легкое беспокойство, столь незнакомое и странное, и внезапный, едва слышный всхлип, когда отец обнял за плечи и привлек к груди. Как будто…

Элизар сглотнул, отгоняя тяжелые мысли. Неправда все это. И завтра, когда празднества закончатся, они вместе вернутся домой. И вновь поддразнит старший брат, и мама придет утром в спальню и распахнет окно, впуская свежий, полный цветочных ароматов, ветер. А не будет, как прошлой ночью, сидеть у кровати, украдкой, как воришка, что-то шептать и плакать… А Элизар не будет бояться открыть глаза, потому что страшно это, когда взрослые плачут. Еще страшнее, когда всемогущий отец скрывает за улыбкой сожаление и… беспомощность.

Элизару все это кажется. Не может не казаться. Жаль только, что ради кассийцев отец приглушил силу, и не понять, что творится у него внутри. В Виссавии было иначе. В Виссавии лился холодный дождь, когда вождю было плохо, и проносилась буря, когда он гневался… говорили, но Элизар никогда не видел ни такого холодного дождя, ни безжалостной бури. Лишь недавно, через сон, показалось ему, что в окна забился ветер. Но опять же… приснилось, показалось. Мало ли что приснится… тем более перед тем, как уехать из-под защиты милостивой богини.

— Ты должен быть сильным, — сказал отец, и пальцы его вплелись в волосы сына. — И ты об этом знаешь…

— Мне не стать вождем, почему я должен быть сильным? — не понял Элизар. — Пусть мой брат… твой наследник.

— Твой брат… Мой наследник…

Вождь мягко оттолкнул сына, заглянул ему в глаза и властно поправил капюшон его одеяния. Щелкнули миниатюрные застежки, и ткань скрыла лицо до самых глаз под мягкими складками. Элизар вздрогнул. Он не понимал, почему они должны прятаться за тонкой, белоснежной тканью, как за маской, но не возражал. И когда отец застегнул на его запястьях усыпанные алмазами браслеты — тоже не возражал. Не привык возражать, да и зачем? Если отец, вождь Виссавии, говорит, что так надо, значит, надо. Он никогда не ошибается. Никогда ведь, правда?

Тихо скрипнула дверь, сквозняк лизнул бархат балдахина за спиной отца.

— Опять грустишь, младший братишка? — в голосе Алиара послышалась легкая усмешка.

И хранитель вести, вошедший за братом, почтительно сказал:

— Нам пора.

Так же как и другие виссавийцы, он скрывал лицо за мягкой тканью. Только цвет одеяний его был не белым, как у семьи вождя, а глубоко-синим. И хранителей вести, послов в полумраке коридора ожидало аж пятеро. Много… слишком много… и сердце вдруг начало колотиться, и захотелось отступить поближе к брату, и взгляд вдруг сам встретился со взглядом притаившегося среди свиты человека в черных одеждах.

— Что здесь делает хранитель смерти? — тихо спросил Элизар.

— Идем, — приказал отец. — И помни, все в этом мире имеет свой смысл… пусть даже временами мы этого смысла не видим.

И от его слов стало не просто страшно, жутко. Но брат обнял вдруг за плечи, а страх ушел. Чего бояться, если отец, хранители и брат рядом?

Послы расступились, из-за их спин вышла тонкая фигурка, закутанная в белые одежды. Обняли Элизара материнские руки, коснулись на миг лба мягкие губы, дохнул знакомый запах белых роз, и показалось, что в родных глазах мелькнули слезы. Показалось? К чему маме плакать? К чему брату, всегда сильному, быть столь испуганным? К чему суровому обычно отцу мимолетным жестом класть на плечо наследника руку, как бы успокаивая?

— Идем.

— Позволь мне… — попросила вдруг мать, шагнув к Элизару.

— И так сложно, — мягко ответил вождь. — Не надо, родная. Ты же все понимаешь… Ему не будет легче. Верь мне, не будет.

Элизар открыл рот, чтобы спросить, но отец посмотрел сурово, и спрашивать вмиг расхотелось, хоть и показалось, что стало нечем дышать.

Они прошли по затемненным коридорам, спустились по широкой уложенной ярко-алым ковром лестнице в огромный, заполненный людьми зал. На миг перехватило дыхание. Элизар удивлялся обилию цветов в вазах — зачем приносить в дом умирающие растения? Он дивился увешанным драгоценностями кассийцам, их причудливым ярким нарядам. Их светловолосым людям, а не темноволосым, как большинство в Виссавии, их светлой коже, которая казалась белой как снег, их подведенным синей краской глазам, холодным, как лед, и расписанным рунами лицам.

Он шел за родителями, и толпа кассийцев расступалась, куталась в полумрак, развеваемый синими всполохами магии, и Элизар все не мог понять, почему чужаки закрывают души щитами. Виссавийцы все были магами и не прятались никогда. Здесь магами, большей частью слабыми, были лишь арханы, высокорожденные, и окутывались щитами, будто боялись показать, какие они на самом деле.

А так хотелось узнать, заглянуть в душу, понять, насколько они отличаются от виссавийцев, знакомых до последнего дуновения души. Элизар даже попробовал, даже наметил себе жертву — хорошенькую светловолосую девочку его лет, только в сознание вторгся чуть насмешливый голос старшего брата: «Хочешь вызвать дипломатический скандал? Это будет весело, но отец, боюсь, не одобрит. Он столько времени потратил на подписание договора. Не испорть».

Элизар прикусил губу, бросив на смешливого брата колкий взгляд, не понимая. Кассийцы глупы и невежественны, они бы даже не заметили… Уж эта девчонка с пустым глупым взглядом — тем более. Но пробовать проникнуть под чьи-то щиты больше даже не думал, хотя до конца и не понимал, зачем им этот мирный договор?

«Не вздумай когда-нибудь разрушить дружбу между нашими народами, — голос отца, звучавший в голове, был неожиданно строг и холоден. — Обещай мне, что этого не сделаешь».

«Но…» — смутился Элизар.

«Обещай!»

«Да, отец».

Элизар с облегчением почувствовал на плече отцовскую руку и льющуюся через ладонь вождя успокаивающую силу.

«Все будет хорошо», — уверил отец, но Элизар почему-то не поверил.

Тем временем они прошли по столь же ярко-алой дорожке к возвышению, где стояло три одинаково высоких трона. Глубоко-синий бархат обивки у трона в центре — цвет повелителя Кассии. Ослепительно белый на троне справа — это для отца. Старое золото на троне слева — брат говорил, что это цвет короля Ларии.

С трона в центре поднялся, пошел навстречу гостям высокий, широкоплечий повелитель Кассии. Встал с левого трона, низко поклонился вождю золотоволосый король Ларии. Элизар не помнил, что они говорили, сказать по правде, он и не слушал. Когда приветствия закончились, он за матерью и братом поднялся на возвышение и, дивясь, застыл за троном отца. Говорили, что повелитель Кассии очень могущественный маг, но в человеке, сидящем на троне, Элизар не чувствовал силы.

«Не обманывай себя, — вновь пояснил отец. — Он сдерживает силу ради нас и ради ларийцев. Лучше посмотри внимательно за трон».

Элизар обернулся и вздрогнул — из темноты смотрели на него немигающие желтые глаза. Тронный змей повелителя Кассии, вспомнил Элизар рассказы брата. Рождается в момент вхождения на трон повелителя и вместе с ним умирает… огромное, бесконечно прекрасное чудовище, чье изображение было вышито на гербе кассийского повелителя. И так хотелось рассмотреть его получше, но змей притушил ради гостей сотканные из огня кольца и теперь был едва различим в полумраке, как и телохранители, замершие за спинами повелителя и его наследника.

С трудом отвернувшись, чувствуя на спине взгляд немигающих глаз, Элизар посмотрел в зал. Отсюда он был как на ладони: две шеренги переговаривающихся придворных по обе стороны от ковровой дорожки, то и дело появляющиеся из дверей послы от самых знатных родов Кассии, что оставляли у подножий тронов дорогие подарки.

Подарки Элизара не интересовали. Он быстро устал от шума, непривычного обилия людей, запаха умирающих цветов и благовоний, от пустых слов и пустых выражений на раскрашенных синими рунами лицах. Он мечтал вернуться домой, в спокойную безлюдную Виссавию и вздрогнул, когда один из послов сказал, обращаясь к отцу:

— Для младшего сына вождя Виссавии. Надеюсь, подарок подойдет, ведь, браслет сам выбирает хозяина.

Брат толкнул Элизара в бок и, поняв наконец-то, чего от него ждут, младший сын вождя медленно спустился по ступенькам, подошел к коленопреклоненному светловолосому кассийцу в густо-синем плаще и, взяв с бархатной подушки тонкий серебренный ободок браслета, посмотрел удивленно на дарителя.

— Говорят, этот браслет принадлежал когда-то целителю судеб...

— Целителю судеб? Сыну вашего бога Радона? — повторил Элизар, чувствуя, как льется через пальцы незримая сила. Чужая. И пугающая.

"Возьми, сын, — услышал Элизар голос отца. — Браслет поможет тебе справиться с безумием. Если он тебя выберет..."

Он никогда раньше не видел вещей, окутанных силой. В Виссавии, где все являлось магией, в них не было необходимости. Как и в украшениях, если не считать церемониального одеяния, в которое теперь облачили Элизара. Но браслет притягивал… манил… просился на запястье. И сын вождя, сам не заметив когда, исполнил немую просьбу странной вещицы.

Мир мигнул вокруг. Стало вдруг хорошо и спокойно, хотя воздух накалился до предела. Не в силах оторвать взгляда от сузившейся на запястье полоски метала, Элизар отшагнул назад, чуть было не распластавшись на широких ступенях.

— Осторожнее!

Кассиец схватил за запястье, помогая обрести равновесие. От прикосновения чужих пальцев на миг стало неприятно — к Элизару никогда никто не прикасался помимо семьи. Но в то же время перехватило дыхание, и почти физически он почувствовал, как закрутился виток судьбы, разорвался на мелкие красные нити… Он видел, как бежали нити к родным, держали их у грани, натягиваясь до звона, а потом вдруг лопались… одна за другой… с оглушительным щелчком. Страшно…

— Уведи его! — закричал повелитель.

Схватили за талию чужие руки и, оглянувшись, Элизар увидел вспыхнувшую на лбу кассийца синюю руну. Телохранитель. Если не повелителя Кассии, то его наследника. Но удивляться было некогда — вскипела вдруг огнем ковровая дорожка, метнулся к потолку столб пламени. Глазам было больно, но Элизар продолжал смотреть. Жадно, безумно.

— Даже не вздумай сопротивляться! — крикнул телохранитель, оттаскивая к колонне.

Элизар не мог сопротивляться, даже если бы хотел. Сила повелителя Кассии смешалась с силой отца, прижала к полу, и, подобно безвольной кукле, Элизара оттащили в тень и передали в руки… хранителя смерти.

— Пусти, — огромным усилием воли проталкиваясь через ставший густым, как вода, воздух, крикнул Элизар. Поступь богини смерти отдавалась в ушах гулом крови, ужас сжал горло жесткой хваткой, упали в беспамятстве на колени стоявшие вокруг трона вождя послы-виссавийцы, и только взгляд хранителя смерти, чуть поблескивающий в отблесках огня, был трезвым и спокойным. Лишь по лицу его катились крупные капли пота.

«Черные единственные служат не нашей богине, не другим богам, а смерти», — вспомнил Элизар слова учителя, и задохнулся в ставших вдруг жесткими объятиях мужчины.

— Мой вождь… тише.

Столб огня выплюнул высокую, столь похожую на человеческую, фигуру, пламя лизнуло жгуты мышц под натянутой алой кожей, осветило изгибающиеся назад длинные рога, раскосые полные тьмы глаза.

— Пусти! — выдохнул Элизар и рука в черной перчатке закрыла ему рот, молча прося не шуметь. Элизар хотел шуметь. Хотел кричать, рвать и метать, только бы не случилось того, что случиться было должно!

Хранитель медленно, аккуратно уносил его во тьму, а сын вождя смотрел на тронное возвышение и не верил…

Медленно, слишком медленно. Отец поднимается с трона, перед повелителем Кассии бросаются телохранители. Медленно! И слезы застилают глаза, и понимаешь вдруг, что все тщетно. И брат улыбается, в последний раз, и отец заслоняет мать, толкает наследника за трон. И демон распахивает резко руки, толстые губы его растягиваются в улыбке, а с ладоней с длинными ногтями льется огонь.

— Нет! — кричит Элизар, из последних сил вырываясь из рук хранителя смерти.

Как факелы. Они вспыхивают все в одно мгновение, как факелы, напоенные черной водой… И уже не хочется никуда рваться, а хранитель не удерживает, прижимает к себе, пытается прикрыть ладонью глаза:

— Не смотри!

А потом тихий шепот хранителя смерти, черная ткань укутывающих одеяний, тьма арки перехода и содрогающаяся от рыданий, бесконечно родная Виссавия.

— Мой вождь, — зовет кто-то, и хочется рвать и метать, кричать и биться в истерике. Богиня, милостивая богиня, он не хочет быть вождем!

— Они знали… — прохрипел Элизар, падая коленями в желтеющую на глазах траву. — Они все знали! Как ты… почему?

— Они знали, — спокойно подтвердил хранитель смерти.

Элизару пытались объяснить. И что в том огне погибли не только его родители и старший брат, но и повелитель Кассии, его жена, его наследник, и королевская чета Ларии. Что, убивая их, демон ослабел настолько, что его и самого можно было одолеть. Что не было бы этих смертей, демон Шерен погубил бы все светлые страны — и Кассию, и Ларию, и даже Виссавию. Что принести дорогую для белых стран жертву было необходимо… Много чего говорили… Элизар не слушал.

Он не ел, не спал. Он подобно тени ходил по опустевшему внезапно замку, отказываясь подпускать к себе целителей душ. Он не хотел забывать ни своей скорби, ни своей боли, он погрузился в воспоминания, где брат и родители были еще живы, не желая возвращаться ни в поблекший замок, ни к придворным с потухшими глазами. Ему всего одиннадцать, какой он вождь? Почему?

Вот на этой башне отец стоял с Элизаром в последний раз и смотрел на восходящее над Виссавией солнце. Теперь Элизар был тут один, и солнца не было видно за разорванными в клочья тучами. И ветер гонял вокруг осколки ветвей, и ревел, и вихрился, не осмеливаясь коснуться белоснежных одежд вождя. А потом ворвался в окна, разбивая их блестящим веером осколков.

Но окна зарастали стеклами вновь, осколки исчезали с пола, а молодой вождь все так же бродил по коридорам, погрузившись в воспоминания. Вот тут во время игры брат толкнул слишком сильно и побледнел как смерть, когда ему в последний миг удалось поймать Элизара за руку. А потом объяснял, что целители не могут вернуть из-за грани и долгое время был предельно заботлив, а в глазах его суетился страх.

Неправда. Элизар забирался на вершину башни, бросался вниз, но Виссавия не давала ему разбиться — ветром бережно подхватывала у земли, ставила на ноги и укутывала на миг нежным вихрем, приглаживая одежду и волосы… И Элизар вновь бездумно бродил по замку.

Вот в этой зале еще затаился едва ощутимый запах роз. Запах мамы. Она частенько зажигала на мраморном жертвеннике огонь в честь Виссавии. А теперь жертвенник был пуст и огонь на нем давно погас. Элизар не хотел молиться Виссавии. Он ненавидел богиню за то, что дала его семье пожертвовать собой, за то, что не позволила уйти с ними. Всех ненавидел. И в то же время ему было так хорошо и так спокойно в темноте, окутавшей его душу.

Он бы, наверное, и не вернулся из этой темноты, если бы однажды, бредя по длинному окутанному полумраком коридору, не увидел мальчика лет трех, бегущего ему навстречу.

— Дядя! — закричал ребенок и без колебаний бросился к Элизару.

Серый мир вокруг вдруг вспыхнул красками, одурманил запахами. Сила Эррэмиэля, мягкая, ласковая, заструилась по жилам, вливая желание жить, и не было сил оттолкнуть, запретить исцелять, как запрещал Элизар своим целителям. Этому этому ребенку он не может ничего запретить. И не хотел.

— Мой мальчик, — прошептал он, почувствовав вдруг себя бесконечно старым, в свои-то одиннадцать.

Рэми был так похож на родителей, на умершего брата, на самого вождя: те же цвета плодородной земли выразительные глаза и черные тонкие волосы. Та же спокойная, уверенная сила и растекающееся по груди тепло: ведь перед тобой стоит не очередной преклоненный советник, не виссавиец, что испытывает к тебе болезненную, навязанную богиней любовь, а кто-то, кому ты на самом деле дорог. Просто так дорог, таким, какой ты есть, а не потому что ты получил власть, которой не просил.

— Не плачь… — сказал Эррэмиэль.

Не плачь? Элизар вздрогнул, поняв — он и на самом деле стоит на коленях, сжимает в объятиях хрупкое мальчишеское тело и впервые со дня смерти родителей, впервые на своей памяти… плачет. И расходятся тучи, много дней закрывавшие небо, и льется через высокие окна, отражается от каменной плитки пола, серебрит стены, лунный свет, а по душе растекается покой, равного которому вождь не знал никогда.

Как же странно заботиться, а не когда о тебе заботятся, беспокоиться за кого-то, а не чувствовать чужое беспокойство. Как странно смотреть в глаза, похожие на твои, и с растекающейся по душе гордостью вдруг понимать: у твоего племянника дар исцелять, более сильный, чем у твоих виссавийцев-целителей. Бескомпромиссный, бессознательный и оглушающий. Как жаль этот дар отдавать Кассии. Кассия не оценит. Кассия опять сожрет, опять заберет, опять возьмет кровавую жертву.

Зашелестели по полу коридора юбки, отразились лунные лучи от браслетов на тонких руках, и на миг Элизару показалось, что перед ним стоит мать. Только более молодая, более красивая, с более жестким, уверенным взглядом. И в кассийских, слишком роскошных одеждах, с собранными в высокую прическу волосами и даже подведенными синей краской глазами. Старшая сестра, что вышла замуж за приехавшего в Кассию ларийца, быстро ставшего главой очень сильного кассийского рода.

После смерти мужа год назад сестра перестала приезжать в Виссавию. Говорили, что она родила еще дочь, что роды были очень сложными и виссавийские целители с трудом оттащили ее от грани, куда она так рвалась вслед за горячо любимым мужем. Еще говорили, что после смерти Алана Астрид приняла на себя всю тяжесть власти над северным родом, которая перешла ее пасынку, старшему сыну Алана от его первого брака.

— Астрид? — шагнул к сестре Элизар.

— Элизар, мне очень жаль, — с тихим шепотом ответила Астрид, обняв брата за плечи.

А потом они долго сидели прямо на полу в коридоре, а Эррэмиэль свернулся клубочком на коленях матери. Восходящее за окном солнце румянило белый мрамор стен, тонких арок и пола, Виссавия вновь расцветала красками, запахами и шорохами, купались в прозрачном небе пегасы.

— Вернись ко мне, — попросил вождь. — Прошу, вернись… И сына своего верни…

— Мои дети принадлежат стране, которую выбрал для них их отец. И я… не могу оставить сына Алана.

— Что мне за дело до Армана? — чуть не со слезами на глазах воскликнул Элизар, — ты нужна мне здесь! Эррэмиэль нужен мне здесь. Не понимаешь?

— Понимаю. — Голос Астрид был мягким и едва слышным. — Ты справишься, брат. У тебя есть виссавийцы, любовь которых к вождю безгранична… а у Армана никого кроме меня нет. Если я ему не помогу… никто не поможет… и…

Она мечтательно улыбнулась и посмотрела в высокие окна, коснувшись затылком стены:

— Я никогда не любила Виссавии. Здесь хорошо… но я была здесь как птица в клетке. Кассия иная. Жесткая, беспощадная, но настоящая… там люди живут, а тут…

— Там они умирают! — простонал вождь. — Там я не могу вас защитить… его защитить!

— Себя защити, — мягко сказала сестра, и ее слова укололи отравленной стрелой в сердце. — Ты что устроил, братишка? Что сделал с Виссавией? Думаешь, отец был бы доволен?

— Отец ушел… бросил… — ответил Элизар, опуская голову.

— Эл… — рука сестры скользнула по щеке, смахивая слезу, мягкие губы коснулись лба, а волосы щекотнули подбородок. — Глупый Эл… никто тебя не бросил. Ты сам себя бросил…

— Твой сын — целитель, — упрямо сказал вождь, сжимая ладони в кулак. — Дар целителя в Кассии редок, он принадлежит Виссавии!

— Эррэмиэль больше чем целитель, — улыбнулась Астрид. — Он высший маг. Жрецы храма Радона были в восторге от его дара, говорили, что подобного ему нет во всей Кассии. И учить его должны кассийские, не виссавийские учителя. Пойми, Эррэмиэль принадлежит не Виссавии, а Кассии. Не веришь мне?

Астрид разбудила сына, и мальчик открыл глаза, с удивлением оглядевшись. Увидев Элизара, он широко улыбнулся, протянул к дяде еще пухловатые детские ручонки, и из черных глаз его полился мягкий свет. Вождь вздрогнул, с сожалением отвернувшись: глубоко-синий свет, не белый, как у семьи вождя Виссавии. Сестра права. Цвет не виссавийских, кассийских магов.

— Красивый, — прошептал Эррэмиэль, проводя пальцами по тонкому браслету на запястье Элизара.

— Я тебе сделаю другой, — пообещал вождь.

Браслет разочарованно кольнул запястье, но отдать вещицу Элизар не мог… не этот браслет, что помогал ему справиться с давним проклятием. В последний раз обняв сестру и племянника, Элизар отпустил их в ненавистную Кассию.

Но это не мешало вождю Виссавии раз в луну тайно, как вору, входить в арку перехода, чтобы выйти в замке своей сестры. И каждый раз Эррэмиэль чувствовал приход дяди, выбегал навстречу, кидался в его объятия и долго сидел рядом, рассказывая, чему успел научиться, как опьяняет, как много радости приносит ему сила… И о том, как сильно любит он Кассию: как пахнут на рассвете гиацинты, как красиво ложатся на землю осенние листья, как горит в свете фонарей снег и рассыпаются по небу звезды.

Три года пролетели, как одно мгновение, а Элизар так и не понимал: Виссавия, погруженная в вечное лето, не знала других времен года, а тут, в Кассии, часто было так холодно, что не спасало даже тепло каминов. И снег за окнами, который Эррэмиэль с восхищением показывал дяде, скорее не радовал, а пугал. Холодный. Бездушный. Похожий на укутанный в саван сон смерти. А осень, которой так радовался племянник, напоминала прощальную, полную грусти улыбку умирающего. И весна, тяжелая, шумная, вздыхала дождями, с трудом возвращая жизнь истерзанной зимой земле. Как можно этим восхищаться? Как это можно любить? И как можно рассказать о своем недоумении восторженному Эррэмиэлю, заражающего радостью и безумной любовью к Кассии?

Элизар в свою очередь пытался рассказать племяннику о Виссавии, заразить мальчика любовью к клану и к богине, но Эррэмиэль лишь качал головой и упрямо молчал. Он тихо шептал, что не хочет никуда уезжать, что здесь его брат, его мать, ставшие почти родными слуги. Все, чего он не хочет бросать. А Элизар понимал вдруг, что у него нет сил убедить племянника… он и сам давно разочаровался в Виссавии, но лучшего не знал. Потому и хотел забрать Эррэмиэля с собой.

Этот проклятый день поздней осени, увы, был другим, и даже льющаяся через мальчика радость не помогала. Оглушил гнев, когда Элизар мягко оттолкнул от себя племянника и заставил Эррэмиэля посмотреть себе в глаза:

— Кто посмел? — тихо прошептал он, глядя на расплывающийся по щеке мальчика синяк. — Кто посмел?

В Виссавии бы его никто и пальцем не тронул. В Виссавии знали, что бить мага — просить на свою голову погибель, потому что слабый пока еще неконтролирующий свою силу маг — это шаг к катастрофе. Почему здесь, ради богини, этого никто не понимал!

— Дядя… — Эррэмиэль вдруг сжался, глаза его наполнились страхом, и Элизар сглотнул, давя в себе отголоски гнева:

— Не понимаешь, душа моя, что ты сокровище? Сокровище, которое в этой глупой Кассии не способны оценить?

— Но я люблю Кассию, — в очередной раз поднял на него чистый взгляд Эррэмиэль. — Я люблю тебя, но в Виссавию не хочу. Пойми...

Гнев в один миг отхлынул — глядя в широко раскрытые почти лишенные белка глаза мальчика, Элизар не мог гневаться. Это всего лишь дитя, глупое дитя, он многого еще не понимает.

Вождь мягко провел рукой по лицу племянника, позволяя политься с пальцев белоснежному свету. Эррэмиэль глубоко вздохнул, в глазах его появился восторг: мальчик всегда был жаден до любых проявлений силы. Шаловливым котенком он приластился к ладони вождя, глаза его зажглись магическим огнем. Синим. Кассийским.

Исцелив щеку мальчика, вождь скользнул пальцами племяннику под подбородок, заставив поднять голову. Какой прямой, дерзкий взгляд. Какая ошеломляющая глубина глаз, в которых волновалось синее пламя. Огромный дар чужих богов.

— Кто? — как можно мягче повторил вождь.

Эррэмиэль не ответил, впрочем, Элизар и не нуждался в ответе: мальчик пока не умел и не хотел закрываться. Мягкий и послушный, он раскрыл вождю душу, разрешив прочитать воспоминания о сегодняшнем дне — и дикий восторг, когда почувствовал всю глубину чужих, не всегда чистых, эмоций, и страх, когда понял их низость, и смятение, когда увидел чужой страх. Эррэмиэль сглотнул, Элизар опустил руку и отвернулся к окну. Мальчик, к счастью или к сожалению, еще не до конца понимал чувств кассийцев, Элизар, увы, понимал, слишком хорошо.

«Ир!» — мысленно позвал он, глядя, как гниют ярко-красные яблоки в коричневых листьях. Вся эта Кассия гниет, и просто удивительно, почему никто, кроме Элизара, этого не видит.

Хранитель дара, учитель Эррэмиэля, на зов явился немедленно — наверное ждал. И наказания, что должно было последовать, тоже ждал — обернувшись на скрип двери, Элизар увидел, как виссавиец в золотых одеждах упал на колени, и, коснувшись лбом пола, прошептал:

— Прости, не досмотрел.

— Дядя, он не виноват! — вскричал Эррэмиэль.

— Помолчи! — одернул его Элизар.

Он не собирался быть милосердным — мальчик должен знать, что за собственную глупость приходится расплачиваться. Всегда. Ир расплатится своей болью, Эррэмиэль — чужой. Еще неизвестно, что для целителя хуже.

Чувствуя, как нарастает внутри гнев, вождь приказал учителю выпрямиться, мягким жестом взял его под подбородок, поймав уверенный, темно-карий взгляд. Виссавиец не боялся, он ждал наказания и возможности сбросить тяжесть вины. Виссавийцы все такие… если их вовремя не накажет вождь, советники или учителя, они накажут себя сами. А до чего может дойти виссавийский маг во власти раскаяния, лучше не думать.

Мягким всплеском магии вождь вызволил силу. Ир не отвел взгляда, хотя лоб его и покрылся бисером пота, а на переносице появилась страдальческая морщинка.

— Дядя! — закричал Эррэмиэль.

Элизар, не обращая внимания на племянника, сосредоточился на хранителе дара. Наказание жесткое, но не должно навредить. Мага сломать, довести до сумасшествия легче, чем обычного человека. Он слишком открыт миру, слишком, как ни странно, хрупок.

Уже дрожит. И взгляд не столь уверен, и по щекам бежит пот вместе с бессильными слезами — боль должна нарастать, постепенно отнимая разум.

Нарастала. Элизар чувствовал ее отблески, вел хранителя дара по узкой дорожке на краю пропасти и не давал упасть в спасительные объятия забытья и сумасшествия. Мягче… каждый неосторожный шаг…

— Дядя! — зов Эррэмиэля был уже где-то далеко, и губы сами выплюнули приказ:

— Не мешай!

Элизар не мог отпустить Ира… не сейчас.

— Прекрати! — кричал Эррэмиэль.

Раздраженно оттолкнув мальчишку, Элизар на миг замер, поняв, что-то все же не так… и плавно, стараясь не навредить разуму Ира, выскользнул из магического забытья.

Мир взорвался запахами и звуками. От яркого солнца глазам стало больно. Где-то вдалеке хрустнуло, тяжело посыпались на пол книги. Еще не понимая до конца, что натворил, Элизар рывком выдернул Ира из объятий боли, и когда хранитель дара упал у его ног, медленно повернулся к Эррэмиэлю. Полуоглушенный племянник сломанной куклой лежал под сыпавшимися на него книгами, шкаф постанывал, наклоняясь все ниже.

Элизар дернулся к мальчику, но очнувшийся Ир был быстрее — он поднялся на ноги и молнией вынес ребенка с опасного места. Упал стеллаж, поднимая туман пыли, стало вдруг совсем тихо… Ир аккуратно опустил Рэми в кресло, вновь встал на колени, на этот раз от слабости, с уголка рта его побежала дорожка крови, пачкая золотые одежды.

— Мой архан, — успокаивающе прошептал он, стараясь не прикасаться к набухавшему кровью рукаву Рэми. — Постарайся не двигаться, я позову целителей.

— Эррэмиэль! — очнулся наконец-то Элизар.

— Не подходи! — закричал мальчик.

— Пойми, я…

— Ему было больно! Мне больно!

— Я прошу тебя!

— Не подходи! — кричал мальчик, и глаза его вспыхнули синим пламенем.

Ударила по стенам волна магии, взлетели вверх и посыпались на пол книги, загорелись фиолетовым огнем густо исписанные страницы. Поняв, что обезумевший от боли ребенок уничтожит и библиотеку, и себя вместе с ней, Элизар в прыжке подлетел к племяннику и, прижав к себе мальчика, бросился к окну.

Вспыхнули брызгами разбитые стекла, стало холодно. Осень, которой так восхищался Эррэмиэль, ударила в нос горьким ароматом свежесброшенных листьев и сладковатым — гниющих плодов. Мягко покачнулись ветви яблонь, поднявшийся вихрь крутанул по дорожкам ворохи листьев и ветвей.

— Пусти меня! — закричал Эррэмиэль. — Больно, пусти!

Ковер листьев, в который опустился Элизар, оказался необычно мягким, золотой нитью блеснула в воздухе паутина. И все же это в какой-то степени красиво… И спокойно как-то...

Осторожно посадив ребенка на землю, вождь одним усилием воли погасил новую волну, летящую от мальчика, в очередной раз удивившись дару племянника. И все же жаль его оставлять Кассии, тем более, что Кассия, как оказалось, сама не понимает сокровища, которым обладает. Столь огромная сила, столь чистая душа, а ей отвечают… страхом? В Виссавии все было бы иначе.

— Дай, я исцелю твою руку, — как можно мягче сказал вождь, опускаясь перед безвольно сидящим на листьях мальчиком на корточки. — Перестань противиться, знаешь же, что я все равно сильнее.

— Так ли?

Вокруг потемнело, стихли вдруг звуки, вошла в сердце неведомая ранее тоска: взгляд мальчика в одно мгновение стал серьезным, взрослым. Элизар вздрогнул: из темного омута глаз Эррэмиэля смотрела сама судьба, смотрела с издевкой, осуждающе, одурманивая немыслимыми высотами власти. Мало что в этом взгляде осталось от шестилетнего мальчика, гораздо больше — неведомой Элизару вековой мудрости… и горечи разочарования. И нагрелся внезапно, до одуряющего жара, тонкий серебряный браслет на руке, и поднялась в душе волна тревоги.

— Боишься?

Голос мальчишеский, тон — обиженного жизнью старца. Столь знакомо… И мальчишеские пальцы проходят по серебру браслета целителя судеб, и дорогая, не отзывающаяся со дня смерти родителей, вещичка сама падает с запястья, мелькает в пальцах Эррэмиэля и застывает на его тонкой руке.

— Прости, но это мое, — темный омут глаз Эррэмиэля притягивает, взгляд горит синим огнем, на пухлых губах блуждает издевательская улыбка.

— Хватит! — Элизар резким движением резанул ладонью около виска племянника, погружая его в тяжелый сон, и с неожиданной горечью понял, что случись ему сойтись с этим другим, взрослым, Эррэмиэлем в открытой схватке — неизвестно еще, кто бы победил.

Но оставлять Эррэмиэля в Кассии становится не только невозможным — опасным. И ждать более Элизар не имеет права:

— В Виссавию его, — приказал он появившемуся советнику и вздрогнул, когда молчаливый мужчина накинул на его плечи плащ — только сейчас вождь понял, насколько сильно замерз.

Проклятая Кассия. Проклятый, сбрасывающий последние листья и плоды, сад. Проклятая осень, бессмысленное умирание. И влажной землей пахнет невыносимо, как от свежевырытой могилы. И голова кружится от обилия тяжелых, чужих запахов.

Советник осторожно поднял Эррэмиэля на руки и остановился, когда по садовой дорожке подбежала к нему женская фигура в темно-красном плаще.

— Не тронь его! — закричала сестра, подлетая к сыну. — Не смей! Не позволю, слышишь, не позволю забрать Рэми в Виссавию!

— Астрид, — Элизар старался говорить как можно мягче, смотря в суженные, полные гнева глаза сестры.

А ведь они уже одного роста, хотя Элизару всего четырнадцать, а Астрид на десять лет его старше. И не похожа она совсем сейчас на мать. Скорее на их брата — та же сталь, та же гордость, которых в достатке и у Эррэмиэля.

— Я не могу, — осторожно сказал вождь, не желая ранить сестру. — Больше не могу оставить Эррэмиэля в Кассии. Пойми.

— Чем ты ему поможешь? — гордо выпрямилась Астрид.

— Астрид, твой сын не только высший маг. Он маг с двумя душами… ты его потеряешь, если та, другая, душа возьмет вверх.

— Если ты его сломаешь, я его потеряю скорее!

— Я? — искренне удивился Элизар.

— Виссавийские законы, слепое подчинение вождю, строгая система наказаний, бездумность — это нужно моему сыну? Клетка? Красивая клетка?

— Безопасность, — поправил ее Элизар. — Рэми должен научиться контролировать свой дар и вторую душу. Ему нужен покой, как ты не понимаешь? Кассия с ее жестокостью, страхом, безумством покоя не даст.

— Безумством? Ты говоришь о безумстве Кассии, тогда как сам…

Сестра запнулась, но было поздно — она будто землю выбила из-под ног. К горлу подошла тошнота, слова отца, далекие, почти забытые, раскаленной стрелой ударили в сердце: «Безумие будет приходить очень медленно…»

— Элизар! — шагнула к нему сестра и остановилась, опустив голову.

— Откуда ты, — выдохнул Элизар. — Откуда ты знаешь?

— Сны Рэми… они ведь твои? И это ты сводишь его медленно с ума, не так ли?

Сны? С ума? Эррэмиэля?

— Отнеси мальчика в его комнату, — приказал Элизар советнику и обессилено остановил жестом рванувшуюся к нему Астрид. — Я понял, не подходи…

— Эл… — прошептала сестра ласково, как в казавшимся таким далеком детстве. — Прости меня, Эл… Ради Виссавии, прости.

Той ночью вождь долго метался на кровати, боясь засыпать. И вновь пришел этот сон… скольжение в пропасть по покрытому кровью камню, а потом полет… временами короткий, временами похожий на вечность. Дикий страх, когда теряешь себя, и летишь, летишь… охваченный ужасом, и просыпаешься с криком на устах на миг раньше, чем коснешься черного с ярко-алыми прожилками камня.

— Мой вождь!

Элизар медленно открыл глаза. Округлую спальню на вершине башни заливал лунный свет. По стеклу высоких стрельчатых окон стекали, серебрясь, капли недавнего дождя. Мягко поблескивали в полумраке голые стены, гладкий и вечно прохладный каменный пол. Полусферой стекали на круг стен высокие потолки. Приятно холодило разгоряченное тело грубое ложе, с которого так была видна огромная, надкушенная луна, плывущая по усыпанному звездами, бездонному морю неба.

— Мой вождь. Ты вернулся…

Чужой голос был едва слышным и казался занозой, которую никак не удавалось вытащить из пальца. Элизар медленно сел на ложе и удивился, что на нем была не привычная туника до колен, перевязанная широким поясом, а белоснежный, тонкий шелк одеяний, в которые он облачался, выходя из Виссавии.

— Вернулся? — тихонько переспросил вождь. — Разве я выходил?

Советник, седовласый уже старший хранитель смерти, упал на колени и тихо прохрипел:

— Значит, целители были правы, ты не помнишь…

— Не помню чего?

Вождь отстегнул миниатюрные застежки, собирающие у висков тонкий плат, позволил мягкой ткани упасть на колени.

— Временами… ночами ты уходишь в лес… И…

Поняв, что советник не осмеливается продолжать, вождь приказал:

— Подойди!

Седовласый советник повиновался и вновь опустился перед вождем на колени. Тревога расползлась по душе дурным предчувствием, но дрожащие пальцы сами потянулись к вискам коленопреклоненного хранителя смерти. Элизар боялся и хотел знать правду. Глубоко вздохнув, поборов стягивающую горло тошноту, он мягким всплеском магии, стараясь не ранить открытую перед ним душу, ласковой поступью вошел в чужие воспоминания.

Закатное небо, затянутое тучами, отражает вспыхнувший в одно мгновение кустарник. Стелется по земле дым, яркое пламя высвечивает тень вставшего на дыбы пегаса. Ржание режет по натянутым нервам, крылья отчаянно бьют воздух, тонко поет щелкнувший по огню кнут. Горящий кустарник швыряет в воздух фонтан искр, пегас вновь вскидывается на дыбы, но веревка, стягивающая его шею, тянет обратно. А вождь, держащий другой конец веревки, смеется дико, безумно, в ответ на испуганное ржание, и следующим щелчком кнут вспарывает кожу на гибкой, выгнувшейся спине, потом бьет по крыльям, подняв вокруг ворох окровавленных перьев. И вновь смех. И вновь пение кнута. И вновь полное боли ржание…

— Мой вождь, — отшатнулся советник, разрывая нить воспоминаний.

Элизар поднялся с ложа и подошел к окну, до крови кусая губы. Ему не нужны были больше чужие воспоминания, свои нахлынули волной, разбередили душу открытой раной и придавили плечи тяжестью вины. Он каждую ночь вставал со своего ложа и уходил из замка. Его безумие проносилось по Виссавии бурями, рвало деревья из земли, хлестало леса дождями, шквальным ветром прилизывало кустарники и травы. Он ловил не успевших улететь священных животных, пегасов, и до рассвета хлестал их кнутом, упиваясь их болью и страхом, а также запахом крови. А потом возвращался на свое ложе и просыпался утром, уставший и разбитый, в облегчении забвения.

Вспомнил он и последнюю ночь, вернее, часть ее. Полумрак, крик сестры за спиной, глухой звук удара и отлетающего к стене Рэми. Элизар что-то кричал, сам не помнил что, кажется, приказывал племяннику одеться и немедленно идти за ним. Рэми плакал, дрожал под ударами, сестра пыталась оторвать сына от брата и сама отлетела к стене. А Элизар продолжал бить, шепча при этом:

— Разбалованный щенок! Я скорее убью тебя, чем оставлю в Кассии!

— Милостивая богиня… — прохрипел вождь, выныривая из собственного кошмара. — Я сейчас же пойду к Астрид… хотя бы попытаюсь объяснить...

— Астрид забрала детей и увезла их из Арленара.

— Куда?

— Мы не знаем… — советник мелко дрожал, опустив голову, но продолжал говорить горькие слова: — Они тебе больше не верят...

— Без учителей? — прохрипел Элизар. — Она увезла высшего мага без учителей?

— Да, мой вождь. И она не позволила подойти к мальчику целителям душ… Его тело исцелили, его страх перед тобой… остался.

— Он ненавидит меня? — тихо спросил Элизар и вздрогнул от ответа:

— Он еще не умеет ненавидеть.

Хранитель ушел, а Элизар просидел до самого рассвета, опустив голову на руки и вслушиваясь в шелестевший за окном дождь. Еще вчера он обещал Рэми безопасность в Виссавии, а сегодня напугал его и сестру более, чем когда либо пугали кассийцы. Да и мог ли он после всего этого кому-то обещать безопасность? Сестра спрятала от него Рэми и правильно сделала… если мальчик будет рядом, вождь сам, своими руками, сведет его с ума. Много ли надо шестилетнему высшему магу?

— Богиня, пусть меня кто-то остановит… — прошептал Элизар, — хоть кто-нибудь…

Он не спал три дня, заставлял себя не спать. А вечером четвертого, скатываясь в пропасть сна, приказал приковать себя к кровати. Он сам чертил руны на кандалах, надеясь, что это поможет.

Не помогло. Он вскочил на закате, опустошенный после выплеска магии, схватился за страшно болевшую голову и с ужасом посмотрел на лежавшие на полу изрезанные рунами полоски метала и на свои кровоточащие запястья. Он был свободен, а над Виссавией несся протяжный стон.

— Я убил… Рэми? — тихо спросил он у хранителя смерти.

Советник не ответил, опустив голову. И Элизар на этот раз не осмелился заглянуть в его воспоминания. И сам боялся вспоминать.

— Я не хочу больше слышать о Кассии, — сказал он, подходя к окну, где прошивали низкое, тяжелое небо яркие молнии. — Отзови оттуда целителей. Всех… не хочу слышать об этой проклятой стране… Позови целителя душ… пусть эта боль уйдет…

«Прости, отец, но не я не могу исполнить своего обещания…»

Но надо как-то жить дальше. Другого вождя у Виссавии нет. И не будет.