Важный лирический разговор о нелёгких судьбах Главного Героя

Выступающий волевым подбородком утёс возвышался над поэтичной глубокой пропастью, у которой была только одна сторона, та, с которой красиво и величественно торчал торчком этот утёс, словно пробка и во всех бочках затычка. Догорающий закат торжественно заливала бардовая кровь…

— Сколько же бардов Аффтар угробил, чтобы нарисовать эту поэтичную картину, — тихонько проворчал себе под нос Венцеслав, — Вот она — эстетика смерти!  

Камера медленно перефокусировалась с показанного крупным планом лица Венцеслава на дальний план, где стоял он… В смысле, Млад там стоял, в своих самурайских штанах, красиво вьющихся по ветру, так же красиво, как волнистые соломенные кавайные эльфийские волосы.

— А ты учишься у меня, мой ученик, — подметил Млад серьёзным лицом и не менее серьёзным голосом, — Вот и о трагической и трогательной судьбе невинно убиенных бардов заговорил… Ты начал думать о страждущих, ну совсем как я… Ну совсем как и положено Главному Герою.

— Это тому, чьё сострадание принимают за слабость характера, честность — за глупость, принципиальность — за фанатизм, сердоболие — за мазохизм, упорство — за упрямство, храбрость — за идиотизм…

— Да, мой ученик! Скоро тебе принимать от меня эстафету, а значит, скоро ты на себе всё это изведаешь…

— Как, уже? Вы покидаете меня, учитель? — переполошился Венцеслав, так и не зная, радоваться ему свободе и взрослости, когда можно делать что пожелаешь и не слушать всяких глупых нравоучений, или же, наоборот — грустить?

— У меня нехорошие предчувствия! — хмуро сдвинув брови, ответил на это Млад. — Но я пока не знаю, чего должно случиться.

— Но Вы же предвидите будущее в рентгеновском диапазоне! — возмутился на это Венцеслав, — Неужели, так и не видите — что?

— Значит, оно не видимо для рентгеновского диапазона! Или… Враг спутал мой пророческий дар… Так что я не вижу ничего, и не понимаю, что и как должно произойти. А главное — когда! Это может случиться в любой момент, внезапно и совершенно очень неожиданно! Готовься, мой ученик! Что-то подсказывает, что в этот раз мир спасать придётся тебе!

— Чего? — переполошился Венцеслав, чувствуя себя к такому ни разу и ни сколечко не готовым, — Как? Уже работать? Я же ещё маленький! Я маленький! Хочу конфетку…

— Не дрейфь, Веня.

— Но Вы же обещали! Как же: «Марти сказал – Марти сделал!»

— Это было про сопротивление яою, если фикрайтеры нападут…

— Но Вы же и про мир обещали… Сказали, что как только что-нибудь придумаете – так всех нас и спасёте… С миром вместе…

— Да. Но я же не говорил, что сделаю это сам!

— Но придумать-то вы сами были должны…

— Я и придумал. И не ломайся, Веня, всё по закону жанра. Молодой, неопытный, где-то вспыльчивый, в чём-то не уверенный в себе герой теряет мудрого наставника, а там…

— Я ещё к этому не готов!!!

— На самом деле это даже интересно. Сначала. Вот когда я был молод… — Млад вздохнул и погрузился в кавайные воспоминания.

Следующие несколько часов Венцеславу пришлось выслушивать всевозможные ностальгические изыски, формализованные в лингвистическую форму, участливо кивать, изображая внимание, и отпихивать подальше зевоту, чтобы только не выдала. Ну что у старших за черта — изливать на молодых всех тараканов своей далёкой молодости, будто это может быть интересно? Интереснее — самому это всё изведать на собственной шкуре…

— Вернее, на собственном лбу, — поправил Млад в этом месте, — Ведь грабли дают именно по лбу когда на них наступаешь… Никогда не пробовал? А ты проверь. И лучше сделай это сейчас, пока из твоего лба выколачивать реально нечего, потому что когда ты сам обзаведёшься своими собственными мозгами, когда наживёшь собственного ума, и когда тебе самому будет что вспоминать, вот тогда… Тогда тебе будет обидно получать по лбу граблями. А сейчас… Ты правда попробуй! Будет у тебя первый приобретённый собственный опыт. Кстати да, сколько молодых ни знаю, все хотят набить себе своих личных шишек, путая их с боевыми шрамами, коим положено украшать мужчин…

— Настоящие мужчины украшений не носят, — ответил на это Венцеслав почерпнутую в ближайшей песочнице бородатейшую банальность.

— И то верно! Но это надо быть донельзя искусным воином, чтобы тебя в бою ни разу и не оцарапали! Сильным, смелым, ловким, умелым, чтобы не оступаться и не налетать на острые углы… Внимательным, проницательным, обладать даром предвиденья и ясновиденья…

— Эх… — тяжело вздохнул Венцеслав, соображая, насколько это реально в его собственной, конкретной ситуации.

— На самом деле, мгновенная и полная регенерация — вот тебе и никаких шрамов! — заговорчески шепнул Млад, — А теперь направляй свои стопы за мной, я хочу тебе кое-что показать…

— Направляй стопы… Это же штамп! — одёрнулся Венцеслав, подумал, и поправил себя за шкирку, переставив по методу Барона Мюнхаузена, — Вы уверены, учитель, что сейчас критики за Вами из кустов не подглядывают?

— Уверен! А ты по что законы физики нарушаешь? Нельзя поднимать самого себя за свою собственную шкирку своей же собственной рукой не имея точки опоры!

— Я вот думаю… — озадачился Венцеслав, почёсывая лоб, — Если с помощью одной точки опоры можно повернуть Землю, то чего можно натворить с тремя точками опоры?

— Милый, ты ничего не путаешь? — поднимая Венцеслава за его шкирку и перставляя ещё раз, укорил Млад, — Три точки нужны чтобы провести плоскость. Или окружность на плоскости. Но это не точки опоры. А для того чтобы подвинуть Землю хотя бы на один сантиметр, неимоверно длинный рычаг пришлось бы двигать десятки миллионов лет!

— Гы…

— Пошли уже! — Млад поднял Венцеслава за шкирку и куда-то понёс.

Далее последовали долгие и нудные описания дороги, в голове одна за другой менялись карты с проведённными на них пунктирными стрелочками, потом следовали описания эльфийских лесов, в которых было очень красиво. И была авторская вода. Много авторской воды.

И уже потом Венцеслав обнаружил себя перед кустами, сам не понимая, как он здесь оказался.

Млад отодвинул в стороны живописные ветки, и темнота расступилась. Но только в одном месте. И стало видно залитую солнцем полянку, на ветру колыхались одуванчики, готовые при малейшем прикосновении разлететься в разные стороны тысячью маленьких парашютиков с семенами-паращютистами. А по полянке бегали графоманы. Они наступали на расставленные повсюду, словно на минном поле, глабли, весело получали по лбам и кричали:

— Ой, кто-то меня ударил!

— Это тролли! — вторили другие графоманы!

— Это критики! — подпевали им следующие графоманы.

— Это завистники! – подхватывали очередные графоманы.

— Ой, и меня кто-то ударил!

— Это конкурирующие авторы из соседней песочницы!

— Они дерутся!

И всё повторялось по кругу.

— Вот видишь? — тихонько шепнул Млад, — не хочешь же ты быть на них на всех похожим?