не поправить я не умею, максимум, что могу — отрецензировать
в смысле оценить, сравнить, проанализировать со своей колокольни и по мне одному ведомым формулам, которые ничего общего с общепризнанными и профессиональными литературоведческими не имеют (потом я их конечно, формулы эти приведу, да, и даже может быть докажу, что право на существование они тоже имеют)
так что имхастое имхо скажу так весомо грубо зримо — а поможет оно в написании? неа, вряд ли
а мне одна в меру ироничная рецензентша на конкурсе на си вона чо выдала:
дык, хвастаюсьВы думаете, автора волнует, что его произведение никто читать не станет, тем более деньги за него платить? Ошибаетесь. Не для этого автор кропал свою нетлёнку. А для того, чтобы образованный читатель поставил его труд на полку и гордился бы им.
" Вот здесь у меня Гессе и Кафка. Здесь Камю, Сартр и Джойс. А здесь — Сухих".
А читает пусть жюри. Им это по должности, значить, положено.
я тоже примерно тогда же пытался, да… но её за «сборную института» и даже «за сборную области среди...» брали… а я только в квалификационных… ну и так чуть-чуть
блин, Борис… а жена у меня до сих пор слона офицером называет и ни нотации, ни одного дебюта не знает, тем не менее наш первоначальный (и общий суммарный счёт тоже) 3:1 не в мою пользу — а всё очень просто, её IQ на 9 баллов больше (по старому доброму Айзенку — в 75 строго по раритетной книжке проверяли) и мастера международного класса в турнирах одновременной игры «плакали как дети», выигрывая эти турниры 19:1, а потом 6:1 (понятно, да, что за 1?)
так что мои старо-индийские построения, сицилианки и даже северные гамбиты мне редко помогают, да, в три раза реже, чем хотелось бы хотя бы для сохранения реномэ
Как и для вина, книгам обязательна строгая форма и качество «бутылки» – правила орфографии и пунктуации того языка, на котором произведение пишется (в нашем случае – русского).…
"… как он дышит, так и пишет, не стараясь угодить, так природа захотела..."
а вот если «угодить» старается. — это уже совсем другая история
Коротко говоря: помогает ли в литературных занятиях знание тонких методов работы со словом, или же можно обойтись интуицией и внутренним чувством ритма? Теория или практика?
Опытные люди, каково ваше мнение?
не, я неопытный
но точно знаю: вредит!
щас обосную:
— сороконожка, ога, да и если две только, поможет идти пешком знание: «батман, гранд батман, алле гош...» — это когда через дорогу надо? — а повредит же
это уже потом любрпытно узнать" «вот оно как, оказывается, называется»
чисто цытата, но и рекомендация тоже, а куда - сами поймётеМестами вдруг миссис Радклифф выглядит ужасающе современной писательницей.
Миссис Радклифф, чтобы вы знали, это та женщина, за чью юбку держались Рочестер, Хитклифф и чудовище Франкенштейна, апостольша романной романтической готики — то бишь, литературных произведений, где никто и шагу не мог ступить, не испытав какого-нибудь сильного переживания. Простые отправления чувств и потребностей давались ее героям сложно, поэтому завтракали они все в атмосфере мрачности и недавних убийств, а по миру перемещались исключительно от одного духоподъемного пейзажа к другому.
В остальном их никак нельзя было уличить в наличии кишечника.
Но это как раз паутина, ошметки литературной традиции восемнадцатого века, когда роман перестал быть ригидной мумией высокого жанра и начал постепенное схождение в беллетристику — модные герои без потовых желез, потоки пейзажей и закаченных к небу глаз, и героини, от голубиной кротости которых на лету дохли голуби от чувства неполноценности, конечно.
Нет, современность миссис Радклифф неожиданно проявилась решительно в другом.
Вот Эмили Сент-Обер, допустим, премилая девочка: прилежно стучит сердцем обо все пейзажи, глаз от неба не отрывает (как табло об пол не расшибла за пятьсот страниц текста, неясно, но тут-то нам и пригождается милая романная условность), упорно любит далекий образ кавалера, который предварительно одобрил ее дорогой отец, и в целом претерпевает все метаморфозы героини, жизненный путь которой заканчивается свадьбой.
И при этом ни у нее (ни у автора, раз уж на то пошло) нет ни капли сомнения в том, что она — героиня. В том, что она по-настоящему переживает сильные чувства, экологически чистые чувства, натурпродукт, полученный от созерцания тринадцати гор и вздумывания ста восьмидесяти мыслей о возлюбленном. В романе она, допустим, двести раз глядит в окно и всякий раз — с чувством, потому что она-то это умеет, а вот тете ее лишь бы о нарядах разговаривать, поэтому ну и сдохни, дура сибаритствующая, а вот чувствовала б ты потоньше, глядишь, и прожила бы на два пейзажа подольше.
Скарлетт Томас в своем последнем на данный момент романе «Наша трагическая вселенная» пишет о том, что люди сами зачастую превращают жизнь в повествовательный образец, когда говорят о ней в категориях нарратива — не жить, чтобы жить, а жить, чтобы потом пересказать.
Отсюда у жизни появляются начало и конец, а пространство между ними заполняется значимостью — вроде вздохов, которые как воздушный шар раздувают смыслом, взглядов, которые читаются как статья в википедии и непременной внутренней уверенности в исключительном восприятии мира — не таком, знаете ли, как у этих пресловутых всех.
Боюсь, правда, что миссис Радклифф полагала эту нетаковость за образцовость, но с этого боку современность ее видна сильнее всего: столько лет прошло, а одни люди по-прежнему глядят на других как на говно только потому, что чувствуют тоньше и качественнее их.
" Вот здесь у меня Гессе и Кафка. Здесь Камю, Сартр и Джойс. А здесь — Сухих".
А читает пусть жюри. Им это по должности, значить, положено.
Опытные люди, каково ваше мнение?
Миссис Радклифф, чтобы вы знали, это та женщина, за чью юбку держались Рочестер, Хитклифф и чудовище Франкенштейна, апостольша романной романтической готики — то бишь, литературных произведений, где никто и шагу не мог ступить, не испытав какого-нибудь сильного переживания. Простые отправления чувств и потребностей давались ее героям сложно, поэтому завтракали они все в атмосфере мрачности и недавних убийств, а по миру перемещались исключительно от одного духоподъемного пейзажа к другому.
В остальном их никак нельзя было уличить в наличии кишечника.
Но это как раз паутина, ошметки литературной традиции восемнадцатого века, когда роман перестал быть ригидной мумией высокого жанра и начал постепенное схождение в беллетристику — модные герои без потовых желез, потоки пейзажей и закаченных к небу глаз, и героини, от голубиной кротости которых на лету дохли голуби от чувства неполноценности, конечно.
Нет, современность миссис Радклифф неожиданно проявилась решительно в другом.
Вот Эмили Сент-Обер, допустим, премилая девочка: прилежно стучит сердцем обо все пейзажи, глаз от неба не отрывает (как табло об пол не расшибла за пятьсот страниц текста, неясно, но тут-то нам и пригождается милая романная условность), упорно любит далекий образ кавалера, который предварительно одобрил ее дорогой отец, и в целом претерпевает все метаморфозы героини, жизненный путь которой заканчивается свадьбой.
И при этом ни у нее (ни у автора, раз уж на то пошло) нет ни капли сомнения в том, что она — героиня. В том, что она по-настоящему переживает сильные чувства, экологически чистые чувства, натурпродукт, полученный от созерцания тринадцати гор и вздумывания ста восьмидесяти мыслей о возлюбленном. В романе она, допустим, двести раз глядит в окно и всякий раз — с чувством, потому что она-то это умеет, а вот тете ее лишь бы о нарядах разговаривать, поэтому ну и сдохни, дура сибаритствующая, а вот чувствовала б ты потоньше, глядишь, и прожила бы на два пейзажа подольше.
Скарлетт Томас в своем последнем на данный момент романе «Наша трагическая вселенная» пишет о том, что люди сами зачастую превращают жизнь в повествовательный образец, когда говорят о ней в категориях нарратива — не жить, чтобы жить, а жить, чтобы потом пересказать.
Отсюда у жизни появляются начало и конец, а пространство между ними заполняется значимостью — вроде вздохов, которые как воздушный шар раздувают смыслом, взглядов, которые читаются как статья в википедии и непременной внутренней уверенности в исключительном восприятии мира — не таком, знаете ли, как у этих пресловутых всех.
Боюсь, правда, что миссис Радклифф полагала эту нетаковость за образцовость, но с этого боку современность ее видна сильнее всего: столько лет прошло, а одни люди по-прежнему глядят на других как на говно только потому, что чувствуют тоньше и качественнее их.