Всем привет. Живу в Киеве, в Печерском районе, украинка. Муж родился и жил в России, почти все его родственники — там. Апрелевка, Крёкшино, Вологда, Москва… Сейчас звонят нам, плачут…
По сравнению с Мариуполем, Харьковом и другими разх*яренными городами, у нас сносно. Не было хлеба, мы стояли по 6 часов за продуктами, с лекарствами беда, взрывы, сирены, прилёты в дома — всё это можно пережить.
Оборудовали, утеплили подвал, поставили там буржуйку, вчера унитаз сделали… Соседи стараются поддерживать друг друга, как могут.
Моя сестра — беженка, уже в Германии. А я выезжать не собираюсь, не могу оставить родных. Так я воспитана — не бросать своих. В укрытие не хожу, сдохну так сдохну, мне пох уже.
Рассказали случай. В Ирпене осталась семья: бабка, дочь и внук. Не выехали, так как бабушка отказалась уезжать. Когда увидела российских солдат, подошла к одному из них:
— Мой сын тоже воюет. Но от него вестей давно нет — не знаю, чи живой… А твоя мама как, сынок? Знает, где ты?
Он ничего не ответил, заплакал и ушёл.
О политике говорить не буду. Ребят, я чувствую, что по любому, это закончится х-во. Для всех.
Не ради Донбасса всю эту х-ню затеяли, неа. И там люди гибли 8 лет, и тут гибнут. И дети, и старики. И чо? Думаете, от этого кому-то из жителей ДНР и ЛНР станет лучше?
О подруге из Мариуполя со 2 марта нет вестей. Может, уже на том свете.
Очень не хочется, чтобы «спецоперация» переросла в 3-ю мировую. А такие мысли были незадолго до всей этой х-ни…
Будь со мной
«Допустим, мы останемся в живых; но будем ли мы жить?» — Э.М.Ремарк
Взрывы, спо́лохи, сирена — на войне, как на войне.
Будь со мною неизменно, в сердце, в венах — будь во мне.
Знаю, всё пройдёт и станет прахом, мороком, ничем —
бог в конце концов устанет от пылающих ночей.
Дым — по кругу, по спирали, так же — кругом — голова,
в тесных гробиках из стали стынут мёртвые слова.
Между нами километры, грязный сумрак, тёмный дым.
Ледяные воют ветры — и под небом, и над ним.
Вижу, как из чёрной пыли демон лепит муляжи,
тут же, в чёртовом горниле догорает чья-то жизнь.
Ночь кружится белым пухом над последним рубежом,
ты со мной — незримым духом, будто заново рождён.
Целуллоидный подснежник, из папье-маше — трава,
где-то в лёгких дышит нежность — значит, я ещё жива.
Смерть, как бледная мурена, ловит ртом летящий снег,
но пульсирует по венам «ты-со-мно-ю-ты-во-мне»