Вторые, воображаемые и внепланетное видение

Опустошение

Мне надо писать собственные истории. Мне надо вести их, как кого-то — в танце… бесконечном, беззвучном.

Мне надо жить своей жизнью.

Или нет?

Или нет.

Я живу не своей жизнью.

Отчасти я вообще не живу. Это не жизнь, это было ожидание. Перемежающееся отчаянием. Отчаяние всегда — фоном. Прозрачным.

Потом моей жизни не стало совсем.

Мне это нравилось. Это всё заполнило.

Это был ответ.

Мягко говоря, это не было правильно.  

Я — тот, кто пишет, — не способен на более сильные определения.

Чтобы сказать всё, мне надо отдать слово не тому, кто ведет эту игру в дневник. Я должен отпустить того, кто скажет всё за меня и обо мне — множеством других голосов.

Скажет правду.

Но в моей жизни нет драмы, вот в чем беда… О чем говорить? Всё, что случается, — случается только во мне. Снаружи абсолютно всё иначе.

О чем может сказать человек, чьи демоны и битвы — только внутри?

Иногда мне хотелось понять, что чувствуют мои герои, когда я придумываю им пытки и боль.

Хотелось узнать, что смогу я и смогу ли вообще что-либо.

Я плохо переношу боль и, думаю, умер бы раньше, чем смог бы совершить нечто значительное; мои герои куда более сильны, но ведь они и не люди.

Да это и не так важно — терпеть, кричать, умереть… важнее — смог бы я не предать или нет? Если бы я знал какой-то секрет, я выдал бы его или сумел бы лгать до конца?

Мы приходим к тому, что в самых отчаянных ситуациях ложь может быть высшей добродетелью.

Или нет?

Всё это проистекает из того, что человек противоречив по сути. Человек — не цельный. В нем заложена не-цельность, опровержение самого себя, дуализм… две части души, но не в гармонии, а в разладе. В состоянии войны.

Каждый из нас — это двое, запертых в одно тело и хуже — в одно сознание. Если пойти глубже… тело ---> разум ---> биополе, душа, эго, зовите это любым словом, которое вам известно… --->

Там дальше скрывается ещё кто-то. Их двое. Они всегда в разладе, в конфликте.

Почему дети так часто говорят с «воображаемыми друзьями», что этот термин даже вошел в учебники?

Воображаемые?

Что такое — воображение?

Как мы можем вообразить то, о чем не имеем ни малейшего понятия?

Если ты мужчина, как ты можешь вообразить себе внутренний мир женщины?

Но писатели делают это.

Они описывают идеал и не более? То есть, они лгут?

Они.

Они.

А я? Я могу, имею право сказать «мы, писатели»?

Кто дает человеку такое право?

Редакция, подписавшая контракт, изданная книга в нарядной обложке? Вы знаете, сколько разнокалиберной херни выпускается в этих самых обложках?

Я знаю, я ведь читаю очень, очень много лет.

Ложь, правда. Писатели. Воображение. Дуализм сущности.

Два-в-одном.

Взгляните на историю человечества под ракурсом «личного».

Да к черту войны, я не о том. Выбор человека человеком. Почему так сложно? Верность и измена. Почему? Притяжение и нежность — в итоге разрушение личности. Почему?

Любовь должна быть приятной и делающей сильнее и душевно крепче, ведь один — в теории — завершает себя, находя «половинку».

Этого не выходит.

Почему?

Не обольщайтесь, это просто конспект, я хочу обозначить основное, не более. Поймут или нет, меня сейчас не столь волнует, как то, успею ли я не растерять вехи.

Любовь… в каждом из нас нас — двое… Человек нуждается в союзе двоих, чтобы появиться на свет. Чтобы человеческий род выжил, нужны двое.

С моего Криптона это выглядит так: те двое должны неудержимо любить. Вторую половину человечества… в лице как отдельного представителя вида, так и в целом. Один — не цельный, калека, глубоко несамодостаточен. Если лишь второй может устранить ваше уродство — вы должны чувствовать его как нечто прекрасное — само по себе.

Я не знаю, что значит зрение для слепого или живая рука для того, кто живет с протезом, но мне кажется, что эти качества — умение видеть, умение ощущать предмет в пальцах — должны быть крайне и даже болезненно желанны для калеки.

Тогда почему.

Почему наши «вторые» так нежеланны и нелюбимы?

Не та одна или тот один, кого вы сейчас охотно бы сжали в объятиях вместо того, чтобы читать всё это.

Почему каждый из нас подсознательно — а зачастую и вполне явно — отрицает «вторых»?

Истоки.

Маленький мальчик упал и плачет. «Феее, ревёт, как девчонка!»

У меня есть мозги, даже если мне два, три года. Я ещё плохо говорю и не умею управляться с одеждой, но я уже умею анализировать.

«Меня ругают за слезы».

«Слезы — плохо».

«Слезы — у девчонок».

Вывод

«Девчонка = плохо».

Прекрасно, не правда ли?

Далее.

«Мужественный поступок!»

Комплимент? О, и ещё какой. Если сказать такое — всё равно кому. Девочка воспринимает эпитет «мужественный» наравне с «храбрый, отважный, геройский».

«Женственный».

Сколько мальчиков придут в восторг, если услышат о себе «женственный»?

Они придут в ярость. Они испытают стыд. Те, кто этого не испытает, станут это скрывать, а те, кто не сумеет скрыть, — будут париями.

Но главное то, что называя мужчину «женственным», мы и хотим вызвать его стыд или ярость.

Это — не комплимент.

Половина человечества воспринимает сравнение со второй половиной как тяжкое оскорбление.

А вторая половина воспринимает сравнение с первой — очень часто — как комплимент с оттенком подбадривания: «Быть как он — хорошо, будь такой!»

В итоге: часть нас неудержимо тянется к тем, кого подсознательно презирает и не принимает как нечто ценное само по себе. Как мы называем неудержимое желание влезть в помойку?

Не думаю, что словом «нормально».

Другая часть нас запрограммирована на недовольство тем, что они не то, что есть, — причем это «не то» никак не изменить.

В целом — мы все обречены на внутренний конфликт, на отрицание собственных склонностей, на постоянную борьбу с собою и с теми, кого сами же привлекаем и кто привлекает нас.

Откуда?

Религия.

Откуда вообще могла взяться идиотическая идея первородного греха?

Откуда могла взяться мысль, что рождение — грех? И что грешит тот, кто непосредственно продолжает род?

Мне, с Криптона, это кажется таким дичайшим извращением, рядом с которым совместные постельные утехи членов большой многодетной семьи, с участием старенькой бабушки и семилетнего внучка, кажутся милыми и невинными забавами.

Если говорить об извращениях, то взглянем логически… попробуем стать своими в этом царстве маразма… Если продолжение рода — грех, то он равноценно распределяется на обоих участников «святотатства»?

Но нет — его распределили не поровну.

Да, если безумие взять за норму, но оставить логику — получится, что более грешен тот, кто берет инициативу — кто наделен этой инициативой от природы и способен хоть что-то контролировать.

Но нет. Спи с миром, логика… Большая доля греха падает на жертву. На того, кто продолжает род и участвует в предварительном действе зачастую против желания — опять же потому, что так распорядилась природа.

Это всё слишком утомляет.

Эти рассуждения об очевидном. Которое никому вовсе НЕ очевидно.

Глубже. Глубже…

Откуда эта раздвоенность внутри меня?

Внутри нас. Да, думаю, внутри каждого из нас. Это всё объясняет.

Если от природы мы «половинки» только телесно.

Если душой мы… «четвертинки»?

Но нет. Нет, не так.

Три ответа. Да, нет, не знаю, нужное подчеркнуть.

Ноль, единичка, минус-единичка.

«Любовный треугольник».

Бисексуальность.

Мужчины-писатели, создающие привлекательные для женщин образы женщин.

Женщины-писатели, создающие вполне убедительных и достойных подражания мужчин.

Люди, которым не нужны представители «второй половины», и люди, которым всё равно, и даже люди, которые прекрасно обходятся как без тех, так и без других.

Возможно, именно последние наиболее нормальны в этой психушке.

Но именно — в ней, на ее фоне, в ее аномальных условиях.

По сути, так или иначе больны и безумны мы все.

Почему?

Почему

Чего нам не хватает?

Телепатии. Контакта. Того способа коммуникации, который нам предназначен.

Представим младенца, брошенного среди зверей и сумевшего выжить. Такие случаи известны, но немногие настоящие «маугли» были не людьми — они были животными и использовали ресурсы своего тела не как люди, а как звери.

Теперь представим, что младенцы-зародыши человечества оказались брошены в джунглях. Или сознательно (тогда они редкие сволочи, наши «боги»), или произошла катастрофа, и наши «родители» с нами расстались не по своей воле.

Возможно, мы сироты.

Это тоже многое объясняет — например, неодолимое стремление к Богу как части жизни.

Но в результате «брошенности» мы не знали, для чего нам части нашего же тела и не только. И мы выросли даже не животными этой планеты — нет, мы искалеченные, больные животные.

Мы умнее, только поэтому они нас не победили.

Но «умнее» — это тоже не факт, потому что — опять же — без телепатии мы понятия не имеем, насколько на самом деле умны животные.

И баобабы тоже. И мхи-лишайники.

А тараканы — умнее наверняка. Когда гибнет таракан, то прочие в определенном радиусе от погибшего начинают… угадайте, что? Строить планы мести? Хрен там. Коллективно скорбеть над дорогим покойником? Ага, щас. Они начинают активно спариваться. Погиб один — родим кучку новых!

Ну разве не умники?

Вот они — логичны. Они — нацелены на выживание. В отличие от нас.

Просто у нас есть много-много отравы.

Возвращаюсь… к людям. Искалеченные и передающие свое уродство потомкам.

Не использующие для контакта ту часть организма, которая именно для него предназначена, и только она. Точнее, он — мозг… этакая серая масса у вас в том круглом отростке, которым вы едите.

Нет, вероятно — не сам мозг. Полагаю, то загадочное, что человеки всегда бездоказательно ощущали в себе, и сперва звали душой, а потом выдумали умное слово «биополе». Или ещё какие-то там слова. Не в словах дело, все меня поняли, а кто не понял, мои соболезнования.

Полагаю. Сам мозг — хранилище. Аналог живого винчестера, архив памяти. Быть может, больше, чем памяти, — чего-то более личного, эмоций, чувств… банк воспоминаний.

Но слова явно не годятся для контакта — для начала, задумайтесь над тем, как их много. Я имею в виду — наречия.

Но с другой стороны, в отдельно взятом наречии, даже самом продвинутом, слов явно не хватает.

Доказать? Легко. Одним и тем же словом люди постоянно обозначают разные явления.

Оставим это.

Почему?

Почему всё так?

Вглубь

Мы не знаем самих себя. Пока люди не знали устройства своих тел — они болели и умирали, не в силах вылечить те болезни, которые теперь не являются такой уж проблемой. Хотя бы аппендицит.

Теперь. Мы знаем устройство своих душ? Мы даже не уверены. Что они существуют.

А мы знаем устройство чего-то глубже душ?

Смешно.

Мы не можем вылечиться, потому что практически ничего о себе не знаем наверняка.

Мы растем искалеченными — как девочки-китаянки, которым уродовали ступни. В точности то же самое делают с рождения с каждым из нас.

Без исключения.

Кто-то освобождается от бинтов на ступнях раньше — повезло. Кто-то — слишком поздно. Большинство.

Если эта дуальность, двойственность наших душ — естественна? Если каждого из нас — двое? И эта особенность души проистекает из странного способа воспроизведения рода?

Двое нужны, чтобы родился третий. Двое — различны. Как они могут понять друг друга?

Могут, если в каждом из них — тоже двое.

Подобное тянется к подобному. Женское к женскому, мужское — к мужскому.

В итоге, вероятно, должна бы достигаться гармония. Истинный союз, истинное обретение целостности. Несколько, не теряя себя, создают нечто общее, неразрывное — но и остаются самостоятельными, со свободной волей.

Этого не происходит.

Вы заметили, что я не говорю «двое»?

Несколько.

Думаю — трое.

Думаю, этим же объясняется и приписывание числу «три» магической силы.

Треугольник.

Ребята, мы все — кастрированные треугольники…

Это слишком длинная тема. Она сама по себе потянет на пару глав книжки.

А это — просто заметки на полях…

Как мне найти себя… нет, важнее другое: надо ли мне это «себя» найти?

Это вообще зачем-то нужно?

Если я задаю вопрос, то — нужно? Ни фига. Мы уроды, калеки, мы постоянно хотим не того, что нам нужно на самом деле, — не того, что делает нас счастливыми.

Всё проще. Принадлежу ли я себе, или кому-то ещё, будь то женщина или мужчина, — главное то, могу ли я в этом состоянии писать. Всё прочее — маловажно.

Так я определяю свою свободу, и так на данный момент определяю… счастье? Может, просто возможность жить. Удовлетворение. Не-пустоту. Не-бесцельность.

Если я буду принадлежать кому-то и жить его/её/их жизнью — но при этом смогу писать, — я приду. Достигну.

Быть может, мое неудержимое стремление уйти в других, воображаемых, — это способ для меня-двойного, для нас-обоих — не сойти с ума в этой психушке окончательно.

Возможно, то, что я называю поиском любви — это не более, чем поиск равновесия.

Возможно, этого ищу не я один. Возможно, нас таких довольно много.

Но я не могу достичь этого примирения нас-во-мне. Не могу любить себя-женщину, не могу найти себя-мужчину, не могу сделать так, чтобы они не разрушали друг друга.

Меня нет. Всё это, почувствованное, но не понятое очень рано, плюс слишком сильное давление привело к тому, что меня не стало. Появилась горстка мерцающих пылинок в темном шкафу. Когда шкаф откроешь — они разлетаются, меркнут.

Ещё они собираются в формы. Отражение. Меня — с кем-то — нет, есть ваше отражение. Иногда оно похоже на вас, иногда нет. Это зависит от того, как сильна в вас эта битва вас-двоих… вероятно.

Или от того, как сильно эти двое любят себя… как расколотое целое любит себя…

Ну и как вам ваше отражение? Что, неужели не нравится? Нравится? Нет, почему, мне приятно.

По сути, последние штук десять фраз уже лишние.

Уже просто отмазки-оправдания-извинения…

Заметили?

Так скажи мне, что сделать для тебя.