Неправда! — возмутитесь вы. Да, неправда, но от нее не откреститься, как от нечистой силы, потому что сознание миллионов, впитавшее в себя неправду, — это мощная и устойчивая материальная сила. Да, неправда, но в объективном смысле устами младенца из Далласа гласила истина — истина о разделенном враждой мире, в который он входил с напутствиями взрослых и который, с другой стороны, как бы заново являл взрослым в зеркале, своего детского сознания и со всей силой непосредственного детского чувства. Более того, в устах ребенка, перенимающего эстафету жизни, эта истина как бы продлевала себя, распространяясь и на будущее...
Ответное слово произносил руководитель советской делегации. Спокойного седовласого человека, чувствовалось, Тоже взволновала именно эта деталь из семейной подготовки к торжественному завтраку. Взволновала и, видимо, настроила на ту волну, на которой сознание государственного человека совмещается с сознанием человека, которого после работы ждут жена, дети, внуки. И в этом настроении он тоже вспомнил детские слова, слова своего маленького внука. Узнав, что в Америке дедушка посетит город Даллас, внук сказал ему: «Зачем ты туда едешь, дедушка? Там людей убивают».
Там людей убивают… У нашего мальчика в отличие от их мальчика была не философия автоматической вражды, а всего лишь знание одного печального события, факта. Но при всей их выдержке вздрогнули сидевшие за круглыми столами распорядители далласских миллиардов. Да, однажды там убили президента. Да, по статистике преступности Даллас стоит далеко не на последнем месте в Соединенных Штатах Америки. Но, черт возьми, с того убийства прошло 20 с лишним лет, и не только убийствами мы занимаемся здесь, как, должно быть, думают о нас в России! Вот примерно что читалось в этот момент на их лицах, и мне вспоминалось, как накануне организаторы визита вежливо, но твердо отклонили нашу с коллегой просьбу дополнить программу пребывания осмотром места, где убили Кеннеди...
Такой обмен рассказами о любимых потомках состоялся за завтраком в доме банкира. Мы были квиты, но равновесие детских страхов не устраивало ни хозяев, ни гостей. И весь тот день то в одной речи, то в другой всплывали образы никогда не видевших друг друга мальчиков. И вечером на большом приеме в соседнем с Далласом городе Форт-Уорт, где было весело и дружелюбно и советским гостям вручили на память техасские ковбойские шляпы, известный конгрессмен Джим Райт как бы подытожил совместные размышления и чувства. «Мир создает нас, и мы создаем мир, сказал он. — В невинной честности двух детей отразилась трагедия нашего времени»
В ЖЕНЕВЕ
И ВАШИНГТОНЕ…
Перестройка сознания во имя ускоренного решения наших внутренних задач и, одновременно, новое мышление в международной жизни, без лоцманской карты которого не миновать смертельных рифов ядерного века. Эти два призыва, два требования со всей авторитетностью подчеркнуты XXVII съездом КПСС. С ними так или иначе сообразует свою работу каждый из нас. О них думаю и я, предлагая свое рассуждение о природе нашего времени.
Благодаря телеэкрану мы все становимся как бы свидетелями крупнейших событий дня, года и конца ХХ века, но все-таки куда как сильнее запоминается то, что видел и слышал собственными глазами и ушами. К тому же органическая память сердца делает мысль пронзительнее. Вот почему, начав свое рассуждение с воспоминания о даласском эпизоде, расскажу еще о двух впечатлениях очевидца.
В ноябре 1985 года женевскую встречу в верхах мне довелось освещать в числе тысяч журналистов; но в числе всего лишь нескольких десятков я видел ее воочию. На моих глазах два ее участника впервые обменялись рукопожатиями на лестнице виллы «Флер д'О» в женевском предместье Версуа. А потом с бокового входа, второй волной вслед за американцами, нас запустили в комнату, где, едва познакомившись и еще не обменявшись мнениями, они сидели вполоборота друг к другу и к представителям средств массовой информации. Шаги, обычная в таких ситуациях приглушенная толкотня, звуки телефототехники… И все гасилось особой, как бы звенящей тишиной, такой, какая слышна под прогибающимися от собственной тяжести проводами высоковольтной передачи. И через веревочку, удерживающую нас на расстоянии в три-четыре шага от двух сидевших в креслах людей, мой коллега пожелал товарищу Горбачеву успеха. Президент Рейган, слушая непонятную ему русскую речь, выглядел скованно, а Михаил Сергеевич, улыбнувшись, посоветовал пожелать удачи и американскому президенту. И добавил:
— Мы должны добиваться решений вместе. Если кто-то будет настаивать только на своем, я не убежден, что это будет правильно, что это будет выглядеть как решение. Мы очень взаимозависимы...
Его ответ мы записали на магнитофон, переписали в блокноты и переводили американским корреспондентам, пока на холодном ветру с Женевского озера ждали окончания первой встречи. Но не только потому мне запомнились эти слова, что были записаны мной, очевидцем. Они прозвучали очень к месту и времени.
В них были изложены основы нового мышления, новой философии в международной жизни, о которых и раньше и позднее говорилось в выступлениях советского руководителя и, наконец, в Политическом докладе ЦК КПСС XXVII съезду партии. Взаимозависимость — она подразумевает и заботу о безопасности партнера, так как меньшая безопасность одной стороны просто опасна для другой и способна раскачать и без того шаткий мир. Решения — только вместе, только через разумные компромиссы. И даже пожелание Успеха другой стороне, в котором не просто любезность и не отвлеченный альтруизм, а признание и провозглашение того факта, что в историческом взаимодействии двух держав и успех и провал может быть только одним на двоих, только совместным, потому что в одиночку каждый из них не может позволить себе разоружаться или дать вооружаться другому...
Свидетельство очевидца, записанное на женевском ветру, я хотел бы теперь сопоставить еще с одним, и тоже собственным, свидетельством. Примерно за три недели до Женевы вместе с тремя другими советскими журналистами мне довелось встретиться с президентом Рейганом в его официальном кабинете — Овальной комнате Белого дома. Часть ответов президента на посланные вперед вопросы нам вручили за два часа до интервью, а вторая часть представляла в некотором роде импровизацию, ответы на наши устные вопросы. Но и во второй части один момент, как выяснилось, заранее планировался нашим высокопоставленным собеседником. В самом конце президент, сидевший в кресле, вдруг разомкнул руки, сложенные на груди, опустил одну из них в карман пиджака и вынул оттуда небольшую карточку, пояснив, что хочет зачитать слова, встреченные им в какой-то статье. И зачитал следующее: «Народы не доверяют друг другу не потому, что они вооружены. Они вооружаются потому, что не доверяют друг другу».
И раньше, до нашей встречи, и позднее американский президент приводил эти полюбившиеся ему слова. Я много вдумывался в выраженную ими мысль. С ней вполне можно согласиться: да, народы и государства вооружаются, так как не доверяют друг другу. (И президент Рейган вновь и вновь присягает ей, вновь и вновь внушая американцам недоверие к Советскому Союзу, чтобы выбить из конгресса новые рекордные суммы для вооружений, вооружений, вооружений.) Ее можно оспорить: нет, напротив, народы и государства не доверяют друг другу, потому что вооружаются, И это тоже будет верно. Этот афоризм можно по желанию выворачивать на обе стороны, как плащ, который носишь то лицевой стороной, то наизнанку.
Это мысль-оборотень. И, вспомнив мальчика из Далласа, можно сказать, что это в ее заколдованный круг он вступил с восьми лет, что по этому порочному кругу он может ходить до конца своих дней, как, собственно, уже 40 послевоенных лет ходит мир, изнемогая под бременем гонки вооружений. Любимый президентский афоризм не открывает выхода, напротив, он загоняет нас в новые и новые тупики — с повышением гор вооружений, уровня военного противостояния, угрозы ракетно-ядерной — и космической — войны.
Нет, это не новое мышление, а старое — с нещадной эксплуатацией недоверия, подозрительности и вражды.
В МОСКВЕ...
Международная жизнь богата течениями как попутными, так и встречными, совпадением и столкновением интересов, переплетениями, полутонами, оттенками. Ее не расколешь пополам, как чурбак, ударом топора. Но когда мы решительным усилием хотим разорвать заколдованный круг, предлагая практический поэтапный план освобождения мира от ядерного оружия к 2000 году, то в отношении к нему не могут не сказаться разнополюсность мира, различия двух систем и двух общественных психологий.
Век — один, и опасность — равная, и никому не отсидеться в стороне, но наше общество, рожденное великой идеей социальной справедливости, конечно же по самой своей природе больше готово, сильнее стремится к миру без оружия, чем их общество. Империализм в противоположность социализму родился с лозунгом войны, а не мира на устах. У их общества психология корпорации, которая реализует себя через прибыль и корысть, а не через общий интерес. Наше общество куда более однородно и едино в поддержке программы всеобъемлющей безопасности, чем американское с его Разделением на классы, с мощным военно-промышленным Комплексом, с коммерческим культом насилия и вседозволенности и к тому же с нынешним правительством, которое при всем его очевидном консерватизме еще и расколото на «умеренных ястребов» и «неумеренных суперястребов» в своих подходах к внешней политике и военной стратегии.
Но что делать! История дала нам партнера совсем другой породы, но поставила перед выбором: или вместе выжить, или вместе погибнуть. При этом мы должны быть не хуже их в смысле боеготовности, военно-стратегического паритета И мы должны быть лучше их в отстаивании дела мира шире, благороднее, великодушнее. Лучше, потому что ком. мунисты-интернационалисты не признают библейской Заповеди око за око, зуб за зуб, когда речь идет о ведущейся империализмом проповеди недоверия, вражды и ненависти меж. ду народами. Лучше, потому что самой историей дано социализму возглавить борьбу за избавление человечества от бремени войны и насилия. Лучше, потому что за нами должна быть сила политического и духовного примера. Лучше потому что в силу самой природы социализма на нас лежит большая ответственность перед будущим, за судьбу планеты людей.
XXVII съезд КПСС подтвердил все это. И сам стал примером. В дни съезда, встречаясь с иностранными журналистами, приехавшими освещать его, можно было убедиться, что наш мирный план оказывает свое положительное воздействие. Знак происходящих перемен виден, между прочим, и в том, что здравые люди там, на Западе, больше доверяют нам, что именно на нас возлагают они свои надежды — на нашу открытость, гибкость и конструктивность, которые сейчас очевиднее, чем когда-либо, на нашу настойчивость, стойкость и упорство в усилиях по внедрению нового мышления в международную жизнь.
Но неимоверно трудная задача еще далека от решения и на лаврах почивать рановато. Как верно — было сказано в Политическом докладе ЦК КПСС съезду, «одним-двумя, даже очень интенсивными мирными наступлениями проблемы международной безопасности решить нельзя. К успеху может привести лишь работа последовательная, планомерная и настойчивая». Работа эта идет, работа великого убеждения переубеждения мировой, и в частности американской, общественности, перетягивания, перевоспитания.
Сто лет назад Достоевский приводил гений Пушкина в качестве доказательства высшей отзывчивости, всемирности и всечеловечности в натуре русского человека. Не посягая на прозрения великого писателя, надо сказать, что этими свойствами отмечены лучшие люди всех народов, которые из века в век несут мечту о справедливости, понимании и братстве людей. В наше время всемирность и всечеловечность прямо входят в понятие как социалистического идеала, так и действенного социалистического примера. Кому, как не нам, развеять страхи далекого мальчика из Далласа?
Март 1986 г.
ВНИЗ ПО МИССИСИПИ
РАЗГОВОР
ДВУХ УЧАСТНИКОВ
КРУИЗА МИРА
Это была необычная, первая в своем роде антивоенная кампания — круиз мира по Миссисипи. Идея исходила от супругов Говарда и Алисы Фрейзер, возглавляющих организацию «За укрепление прочного мира», расположенную в штате Коннектикут. Они вдохновлялись круизами мира по Волге, которые представители американской и советской общественности совершают начиная с 1982 года. Семь дней пути по штатам Миннесота, Висконсин, Айова, Иллинойс, Миссури, примерно 700 миль вниз по Миссисипи, от Сент-Пола до Сент-Луиса, на старом колесном пароходе «Делта Куин» ( «Королева дельты»), широко известном в Америке и занесенном в официальный реестр ее исторических достопримечательностей. 46 советских гостей из разных городов и республик во главе с летчиком-космонавтом Г. М. Гречко, 130 американцев из 27 штатов. Ученые, артисты, журналисты, активисты борьбы за мир. Дискуссии на борту и встречи на берегах. Еще одна из попыток улучшить взаимопонимание между двумя великими народами, прикоснуться к сердцу и разуму людей, которые называют свой край сердцевиной Америки.
Среди участников круиза мира по Миссисипи были два известинца -, политический обозреватель Станислав Кондрашов и редактор отдела фельетонов Владимир Надеин. Итак...
Станислав Кондрашов. Владимир Дмитриевич, живя семь дней в каюте «A-III» на борту «Делта Куин», мы многое уже обсудили, так сказать, в предварительном порядке. Теперь требуется систематизация наших впечатлений. Что, если попытаться разложить их на такие темы: река, народ на ее берегах, неутомимый в свои 75 лет Говард Фрейзер, который представляется мне истинным подвижником мира, песня над рекой, русская и американская, средства массовой инФормации и как они освещали наш круиз мира — от них зависело усилить или заглушить его общественный резонанс. Наконец, Марк Твен. Ведь вы заглядывали в его «Жизнь на Миссисипи», собираясь в Америку? Да и другие черпали там сведения, правда столетней давности. С тех пор население Миннеаполиса и Сент-Пола, Ла Кросса, Давенпорта, Берлингтона, через которые мы следовали, выросло в пять десять раз, а кое-где, к примеру в Сент-Луисе, и резко сокращалось в последние десятилетия. Многое, однако, не устарело. Марк Твен пишет: «Иностранный турист никогда об этих городах не слыхал». Прямо о нашей группе сказано Тем более что большинство районов, через которые мы следовали, и сама река закрыты американскими властями для посещений советскими людьми. Не стареет, конечно, мудрость Марка Твена. Что стоит одна сентенция: «Путешествия смертельны для предрассудков».
Итак, с чего начнем? С реки или с Марка Твена?
Владимир Надеин. Я думаю, с реки. А конкретнее — с Волги. Именно здесь, на борту теплохода «Александр Пушкин», совершавшего третий по счету круиз мира, у Говарда Фрейзера родилась идея, которой он и поспешил поделиться со своим верным единомышленником и женой Алисой. Миссис Фрейзер внимательно выслушала содиректора и мужа, широко раскрыла глаза и воскликнула с той экспансией, которая присуща только американкам от девятнадцати и старше: «О, Говард, дорогой! Ты, безусловно, сошел с ума!»
С. К. Впрочем, примерно то же Алиса говорила и тогда, когда Говард впервые высказал идею круиза мира по Волге.
В. Н. Восклицание то же, да круиз другой. Москва-река, как известно, напрямую соединяется с Волгой. А здесь, на берегах Москвы, есть влиятельный Советский комитет защиты мира, есть Советский фонд мира, есть «Интурист», другие общественные и государственные организации, готовые помочь тем, кто хочет познакомиться с нашей страной.
Из реки Потомак в Миссисипи ни вверх, ни вниз по течению не проплывешь. Конечно, не в географии суть. А в том, что по обе стороны Потомака расположены некоторые учреждения, крайне нервно реагирующие на приезд в США советских сторонников мира. Если учесть, что госдепартамент не раз выказывал свой капризный, как фарватер Миссисипи, подход к выдаче виз гражданам СССР, то реакция Алисы на замысел Говарда становится вполне логичной.
Но Говарду не откажешь в логике. И я как-то даже не умом, а душой понял это, когда смотрел на излучины Миссисипи, и порой казалось, что еще поворот — и я увижу знакомые очертания Тутаева или Ярославля. Миссисипи, как и Волга, едва не стала жертвой легкомысленной веры человека в безответность природы. Загрязнение обеих рек промышленными стоками достигло опасного уровня. Судьба Миссисипи взволновала американцев так же глубоко, как будущее Волги нас, русских. На Миссисипи, как и на Волге, были приняты очень серьезные меры, направленные на оздоровление водного и воздушного бассейнов. И здесь, и там достигнуты первые благотворные результаты. И если раньше шутили о том, что в Миссисипи нельзя утонуть, можно только раствориться, то сейчас, вероятно, можно и утонуть, и даже искупаться не без наслаждения. И мы даже видели отдельных купающихся на Миссисипи.
С. К. Разве? Я видел лишь одного — молодого человека из нашей группы, который нырнул в Миссисипи для телевизионщиков.
В. Н. Многим из нас хотелось того же. Но мы не рисковали внедрять наши правила отдыха в чужой стране. Американцы предпочитают плавать в кафельных бассейнах, расположенных буквально в нескольких метрах от более приятной, на мой взгляд, речной волны. Но тут нам с хозяевами вряд ли можно договориться...
С. К. Легендарная река очень нас всех манила. В этом, верхнем, ее течении мы были, думаю, первыми советскими людьми, по крайней мере за послевоенный период. Честно признаться, я боялся разочароваться, представлял ее куда более застроенной и заселенной, заиндустриализованной. Нет, течет Миссисипи в зеленых кудрявых берегах. Великолепны восходы и закаты над рекой, и вообще она сразу рождает чувство благодарности к природе, которое так хорошо выразил поэт: «Ты больше, чем просят, даешь». Сближение с природой — это и сближение с людьми. Мы и американцы оказались на одном пароходе, плывущем по великой реке, — все в одной лодке, и никто не хотел ее раскачивать.
Надо уточнить, однако, что речь идет о Миссисипи до впадения в нее Миссури. Она уже, чем Волга где-нибудь в районе Костромы. И пустыннее. Лишь изредка попадаются буксиры, толкающие по 10-15 барж общей грузоподъемностью тысяч по 20 тонн.
В. Н. Эти баржи идут связкой в четыре — шесть рядов, они занимают полреки. Издали даже боязно. Кажется, что нашему пароходу не удастся протиснуться между баржами и берегом.
С. К. Пассажирское судоходство, как мы его знаем и Любим на Волге, на Миссисипи давно исчезло. Теплоходных линий нет. На всем протяжении реки лишь два круизных судна, довольно дорогих, — «Делта Куин», которой уже 60 лет, и «Миссисипи Кутин» — ее нам увидеть не удалось. Эти две «королевы» и напоминают о временах пароходной романтики на Миссисипи.
В. Н. Американисту свойственно сравнивать Америку с Америкой. Для фельетониста вроде меня, который по служебным надобностям изъездил много мест в своей стране, ближе сравнение «ихнего» с «нашим». Глядя на пустынную Миссисипи я думал о том, что и в реке отражаются национальные черты. Прагматизм, расчетливость американцев, которые полагают что.на автомобиле путешествовать дешевле и удобнее, а ездить по делам дешевле и быстрее на самолете. Из их жизни речные путешествия оказались вытесненными.
С. К. Если говорить об американцах и их привычках, то они более интенсивно даже и отдыхают. Речное путешествие для них слишком неспешно и не дает такого активного отдыха, который они привыкли получать на Атлантическом или Тихоокеанском побережьях своей страны или в Карибском бассейне. А возвращаясь к нашей главной теме, скажу, что идея круиза мира по реке оправдывает себя как символически, так и практически. Волга и Миссисипи — великие символы двух стран. Обе рождают глубокое историческое эхо, окружены ореолом славы. В практическом же смысле передвижение по реке давало неповторимую возможность наблюдать реакцию простых американцев на появление в их глубинке русских, советских людей. Река — явление природы, и чувства людей были под стать — натуральные, природные, без утайки и прикрас.
Мы проплыли по Миссисипи не так уж много — примерно 700 миль. Помимо начального и конечного пунктов — Сент-Пола и Сент-Луиса было еще пять остановок в прибрежных городах с населением от 6 тысяч человек, как в Прери-дю-Шин, до 300 с лишним тысяч, как в Куад-Ситиз, конгломерате из четырех городов, возникшем вокруг Давенпорта. Кроме того, и это особая история, были шлюзы. На отрезке, который мы прошли, перепад уровня реки с ее порогами и водопадами составляет более 100 метров. Так вот, построили, не очень-то наступая на естественные берега, ряд водорегулирующих плотин и 25 шлюзов, через которые тоже проходила «Делта Куин»...
В. Н. Шлюз по-английски — lock. Дословно — замок. Но случилось так, что шлюзы на Миссисипи стали не замками, а как бы воротами, которые открывали нам американцев. И, возможно, американцам — нас. У каждого шлюза — где больше, где меньше — собирались местные жители. Помню, как однажды, уже глубокой ночью, столь же доброжелательная, сколь и неугомонная Эстер Пало, пожилая наша спутница из Голливуда, весьма настойчиво предложила мне немедленно выйти на палубу. Пришлось подчиниться. На берегу, в свете фонаря, я увидел молодого мужчину с двумя малыми детьми. Они приехали к шлюзу почти за 200 миль только для того, чтобы семейным хором произнести по-русски «здравствуйте!», а затем по-английски добавить, что очень хотят мира.
С. К. Ну что ж, пора от реки перейти к народу на ее берегах, к тому, как нас встречали. В городах по пути заранее планировались церемонии встреч, люди сотнями собирались на причале с плакатами на русском языке «Добро пожаловат!» (американцы не в ладах с нашим мягким знаком), мэры появлялись на трибунах и торжественно зачитывали свои прокламации, объявляя, предположим, день такой-то днем круиза мира в городе Дебьюк, а день такой-то днем новых начинаний в Берлингтоне. И с главной палубы парохода свисали два флага — советский и американский, и на голубом полотне было написано: «Мы хотим мира, вы хотите мира — давайте добиваться мира вместе». Возгласы, песни, аплодисменты, а потом — на берег, и идешь к экскурсионным автобусам сквозь приветственный строй жителей, и видишь улыбки и голубые озерца глаз жителей аграрного Среднего Запада.
В. Н. Каждый день нас «разбирали» по домам, по семьям. Времени для встреч всегда не хватало, не хватало и нас на всех желающих. Организаторы это предусмотрели. Чтобы не создавать ярмарочной ситуации типа «Вас много, а я одна», они заранее провели конкурсы, распределив всех «русских» без нашего на то желания. Каждый из нас носил значок с именем и порядковым номером. Еще подъезжая к назначенному месту на автобусе, мы издали видели над головами встречавших транспарантики с цифрами, высматривая того, с кем судьбой предназначено провести предстоящий день.
С. К. Такие встречи радовали и возбуждали, но самыми трогательными были все-таки встречи незапланированные, на шлюзах. И самым ранним утром, и поздним вечером, и за полночь, в темноте, освещенной фонарями, стояли на шлюзах американцы в своих легких, пестрых, летних одеждах, дети, взрослые, старики. Приехав за десятки, а то и сотни миль, чтобы на 10-15 минут увидеть русских, советских, впервые проплывающих через сердцевину Америки.
В. Н. Это были встречи улыбок и взоров. В отличие от бесед на «Делта Куин», где взгляды не только встречались, но и сопоставлялись.
С. К. У нас были дискуссии с американцами на борту, рабочие группы обсуждали проблемы разоружения, проблемы политических отношений между нашими странами, проблемы КУльтурных связей и так далее. Но не этот элемент стал главным в круизе мира, а именно встречи на берегу.
Когда «Делта Куин» выходила из Сент-Пола, три-четыре сотни человек собрались на причале проводить нас. Было полдюжины правых экстремистов с плакатами ругательно-антисоветского содержания. Но остальные были доброжелатели. Помните школьников из летнего международного языкового лагеря в Северной Миннесоте? Их глаза светились, когда они глядели на нас, на их красных майках было написано по-русски: «Я люблю русский язык». А помните, как старательно и складно они спели: «Эх, загулял-загулял парень молодой-молодой...» Нам пожелали счастливого пути мэры из Сент-Пола и Миннеаполиса, городов-близнецов с более чем миллионным населением. Потом пароход двинулся. И тем же вечером, теплым, поздним, помните, мы стояли на палубе, пароход замедлил движение у первого шлюза на нашем пути, и вдруг впереди, на некотором отдалении фейерверк, красивые, бесшумные гроздья разноцветных искр в темноте. Фейерверк мы, естественно, не связывали с фактом нашего появления на реке. Но потом прошли шлюз, и был город Ред Уинг. Было темно, но правый берег Миссисипи освещался городскими огнями. На берегу стояли тысячи, буквально тысячи людей. Некоторые кричали что-то приветственное, махали руками, некоторые свистели, тоже приветственно, потому что у американцев есть такой обычай — свистеть в знак одобрения. Помню, и вы, Владимир Дмитриевич, по-разбойничьи засвистели в ответ.
В. Н. С американцами жить — по-американски свистеть.
С. К. Эти тысячи на вечернем берегу были чрезвычайно неожиданны, и я подумал, что, должно быть, это вызвано известностью парохода «Делта Куин». Но члены команды сказали, что такого никогда оци не видели и что этот интерес относится, конечно, к нам, к советским людям. И вот с тех пор началось — и многолюдные приемы в городах, что более или менее ожидалось, и трогательные, неожиданные встречи на шлюзах. Однажды, и тоже поздним вечером, на шлюз возле города Москатин явилось несколько сотен жителей, и мэр прямо со стенки шлюза вручил космонавту Гречко символический ключ от города, сказав: «Запомните это слово — — Москатин. Другого такого города нет на свете». Мы запомнили — и Москатин, и другие места. Когда на юге штата Айова мы проходилигород Киакак, тысячи людей тоже собрались ночью на берегу, и хор с оркестром исполнял американские и советские песни...
В. Н. И кто-то из толпы бросил в меня камнем. Камень долго летел снизу, завис на миг, и я его поймал без труда. Камень был обернут трогательным письмом: «Я очень рад, что увидел вас. Буду глубоко признателен, если вы напишите мне письмо из России». В меня впервые бросали таким камнем, и это, признаюсь, было чертовски приятно.
С. К. В общем, ни мы, ни американские организаторы круиза мира не ожидали такого широкого, эмоционально сильного отклика. У него был не менее сильный нравственно-философский подтекст. Хотелось бы разобрать его без иллюзий. Американцы приходили и приезжали не для того, чтобы безоглядно побрататься с нами. Ими двигало, на мой взгляд, прежде всего любопытство, затем — доброжелательный интерес. Своим появлением возле «Делта Куин» они совершали гражданский и сугубо человеческий поступок — выражая готовность поддерживать нормальные, мирные отношения с нашей страной. У этих сотен и тысяч собиравшихся по берегам Миссисипи было стремление, часто неосознанное, через заочный страшный образ врага, который был внушен телевидеџием и газетами, прорваться к живым человеческим существам из далекой страны, которая находится в состоянии как бы вражды и соперничества с их страной.
В. Н. Я далек от утверждений, будто население нашей страны состоит поголовно из писаных красавцев. Однако я буквально теряю дар речи перед необходимостью описать словами, каких уродов, чудищ, мерзопакостных негодяев и запахнутых в ватники горилл отыскивают создатели многочисленных и порой весьма кассовых фильмов для изображения советских людей.
А теперь вообразим для наглядности такую картину. Представим, что к Камышину или Балахне приближается теплоход… Ну, скажем, «Александр Пушкин». А на борту его вместе с космонавтом Георгием Гречко и актрисой Вией Артмане — зарубежная группа из 43 Змей Горынычей, Баб Яг, а также два-три Вия из одноименного рассказа Гоголя. Представляете, какой ажиотаж возник бы в Камышине? Вероятно, многие американцы были искренне обрадованы, увидев вместо Горынычей таких симпатичных людей, как опытный днепровский капитан Анатолий Жук, доярка из Полтавы, депутат Верховного Совета СССР Анна Сиволап или врач Владимир Шинкаренко.
С. К. Люди ехали за десятки и сотни миль, чтобы воочию убедиться, что мы тоже из плоти и крови и тоже, очевидно, любим своих детей и беспокоимся об их будущем. И что все мы, каквыразился мэр города Ла Кросс, штаны надеваем не через голову.
Это какая-то первобытная мистерия сверхцивилизованного ХХ века: жители одной ядерной державы, увидев нормальных Человеческих существ в гражданах другой ядерной державы, верят и не верят глазам своим. Мне вспоминается определение, Услышанное от главы известной фирмы по опросам общественного мнения Даниела Янкеловича. Он говорил, что у американцев в отношении Советского Союза главенствует primal fear — первичный, изначальный страх, страх людей, поверивших в «советскую угрозу». И там в дни круиза по великой реке через срединные земли Америки тоже появлялось нечто изначальное но не страх, а изначальное любопытство и дружелюбие, изначальное человеческое свойство самому докапываться до истины. Если средствами массовой информации осуществляется процесс дегуманизации другого человека, другого общества, то там при личном общении шел как бы процесс регуманизации, восстановления человеческого в облике другого человека. Говоря иными, несколько неуклюжими, но русскими словами, переход от обесчеловечения к очеловечению.
В. Н. Не хотел бы состязаться с вами, Станислав Николаевич, в «неуклюжести выражений», однако образ ваш все же продолжу. Дело в том, что наше, советских людей, очеловечение произошло через человека, благодаря человеку. Средства массовой информации не возбудили интереса американцев к нам, а как бы нехотя откликнулись на него. Я уже упоминал о том, что нас «не хватало» для встреч со всеми желающими. Потому что желающих встретиться с нами в непринужденной домашней обстановке, за обедом, кстати говоря, как правило, не слишком изобильным, а достаточно скромным и выверенным по калорийности, было очень много. В отличие от блюд, вопросов было множество, и отвечали мы на них с искренней открытостью, делясь успехами, но и не тая трудностей. Нередко приходилось начинать в одном доме, где на бокал кока-колы сходилось по три-четыре соседних семьи, продолжать обед в другом доме, порой миль за двадцать от первого. Тут уж гости были другие, со своими вопросами и интересами. А завершался обед порой за полночь, в третьем доме. И у новых мужчин и женщин, приходивших из окрестных домов, интерес ничуть не гас, несмотря на необходимость утром ехать на работу. Вот этот чисто человеческий интерес был первичным, а реакция прессы, даже «малой», местной — вторичной. Ну а поведение большой прессы и «китов» общенационального телевидения это особая тема.
С. К. Газеты городов, в которых мы побывали, освещали круиз мира широко, было много симпатичных фотоснимков, а также репортажей, довольно объективных, хотя и поверхностных, потому что глубинный смысл происходившего репортеры не трогали и, быть может, даже не постигали. Благодаря неутомимому Лу Фридману, пресс-координатору круиза, всюду устраивались пресс-конференции. Национальное телевидение, то есть телекорпорации, вещающие на всю территорию США подключились не сразу, но на второй-третий день две из них Си-би-эс и Эн-би-си высадили на борт «Делта Куин» свои «десанты».
Потом уже и вертолет кружился над нашим пароходом, обеспечивая телезрителям вид сверху. И фотограф известного еженедельника «Тайм» загонял нас всех на верхнюю палубу для группового снимка. Кое-кому из неразворотливых представителей прессы уже недоставало каюты на «Делта Куин», и они сопровождали нас по берегу в автомашинах. Старый пароход с огненно-красным колесом на корме и двумя национальными флагами, свисающими с палубы, попал в вечерние теленовости — на глаза десятков миллионов американцев. Эн-биси и Си-би-эс передали интервью с советскими и американскими участниками круиза. В результате резонанс получился широкий. Американские участники круиза удивлялись и радовались. Эд Ротберг, ветеран движения за мир, говорил, что со времени вьетнамской войны американские антивоенные организации, пожалуй, впервые прорвались к main stream, основному течению Америки.
В. Н. Во время поездки мы часто сталкивались со случаями удивительной неосведомленности американцев о Советском Союзе. Это невежество порой кажется загадочным. В самом деле, мы были в нескольких университетах — Миннесотском, Висконсинском… Мы убедились в том, что для специалистов, изучающих нашу страну, существует достаточно насыщенная информация. В библиотечных фондах находится впечатляющее количество материалов, Много книг советских авторов. А высокая оснащенность электронной техникой позволяет очень оперативно пользоваться обменной информацией, в считанные минуты получая копии разделов из нужной книги. Короче говоря, изучение нашей страны ведется специалистами интенсивно. Именно поэтому особенно удивляет, насколько сведения, которые доступны специалисту, отрезаны от тех, кто, собственно, и есть широкие круги общественности, народ. Возникает ощущение, что доскональные сведения о нашей стране носят какой-то сугубо утилитарный характер, они — «для дела», а не «для души».
С. К. Многое объясняется тем, что свои сведения — или отсутствие таковых — масса черпает из средств массовой информации, а они живут стереотипами, клише, скандальными сенсациями. И доносят до американца упрощенный, сенсационный и, к сожалению, враждебный образ нашей страны.
В. Н. Я думаю, не случайно, что в составе 130 американских участников круиза по Миссисипи было очень много тех, кто прежде уже посещал нашу страну. Нередко, совершив круиз мира по Волге и съездив на поезде до Байкала, «рядовой» американец как бы прозревал. Полученная им из газет и телевидения информация опровергалась личным жизненным опытом.
С. К. Надо сказать, что американцы, практики до мозга костей, все хотят сами поглядеть и пощупать, лично ознакомиться с теми или иными народами, местами, странами. Много ездят. У вас и у меня, у всех нас было в те дни сколько угодно примеров, когда подходили люди и говорили, что были в Советском Союзе, что дочь была или сын, знакомые ездили и т. д. и т. п. И наш круиз мира еще раз подчеркнул важность и незаменимость самых разнообразных и множественных личных контактов. Из сотен, тысяч, миллионов ниточек сплетаются канаты, притягивающие нас друг к другу, возникают мосты взаимопонимания. Неоценимую роль играют тут общественные организации и активисты борьбы за мир. Взять Советский комитет защиты мира или американские антивоенные организации. Ни одна из этих организаций не является такой мощной и массовой, как Советский комитет защиты мира, но многие весьма активны. И люди в них движимы самыми благородными и искренними побуждениями. Их были десятки на борту «Делта Куин», но двух снова хотелось бы выделить — Говарда и Алису Фрейзер, зачинателей круизов по Волге и теперь по Миссисипи. Говарду — 75 лет. С 30-х годов и до конца 60-х он был на правительственной службе. Алисе, педагогу-психологу, — 65 лет. Круиз по Миссисипи стоил им двухлетних неустанных усилий.
В. Н. Может быть, об «этом стоит сказать чуть подробнее — для тех наших читателей, которые не представляют себе, что такое— усилия частного лица в мире частного предпринимательства.
Представим себе, что супружеская чета пенсионеров — при одной помощнице с неполным рабочим днем — это и есть весь аппарат Комитета. Или Института. Или Академии. (Американцы охотно употребляют звучные названия с заглавными буквами.) Эти учреждения полностью самостоятельны и абсолютно хозрасчетны. То есть рассчитывать можно только на себя.
И вот два пожилых человека направляют тысячи писем во все концы страны. Одновременно дают объявления в газеты. Выясняют, кто согласен принять участие в круизе с примерной стоимостью в 2 тысячи и более. Определяют перспективные потребности. Связываются с туристическими компаниями, налаживают контакты с местными властями. Организуют общественные мероприятия — например, конкурсы школьников того региона, где пройдет круиз. Это литературные конкурсы на лучшее сочинение о мире и дружбе между нашими народами. Победители — ими в данном случае стали Мике Меркурио и Стефани Калерт — бесплатно приглашаются в поездку. Потом Стефани прочтет свое эссе в городском саду Дебьюка под аплодисменты растроганных американских и советских слушателей.
С. К. А в начале начал сугубая проза жизни — финансовое обеспечение. Первоначально они должны были найти и средства: кто готов заранее оплатить стоимость — примерно 230 тысяч долларов — аренды «Делта Куин» на рейс от Сент-Пола до Сент-Луиса.
В. Н. И все это в один миг могло внезапно сорваться. По той хотя бы причине, что власти не дают нам виз.
С. К. И вот эти двое людей почтенного возраста не менее двух лет потратили на это совершенно бескорыстно. Сколько бессонных ночей, тревог и сомнений, сколько разного рода неувязок. Но дело двигалось вперед на чистом энтузиазме Фрейзеров. И, конечно, их советских друзей и партнеров — председателя Советского комитета защиты мира Г. А. Жукова, его заместителя О. С. Хархардина, заведующего отделом В. М. Служивова. В ходе всей поездки по США Говард и Алиса все время были с нами — от звонка до звонка. И все делали практически без помощников.
В. Н. Вы ведь помните, Станислав Николаевич, как ответил Говард на ваш участливый вопрос, не устал ли?
С. К. Он ответил, что понятие усталости просто не входит в его понятие жизни.
В. Н. В последний день я провел быстро опрос (по-заграничному — экспресс-интервью) американских участников рейса. Я задавал всем три вопроса. Первый: приняли ли бы вы вновь участие в подобном круизе? Второй: если бы приняли, то что бы вы улучшили? И третий: если бы вы были советским гражданином, что бы вы делали, вернувшись домой после этого круиза?
И вот теперь я включаю магнитофон и вновь слушаю знакомые голоса. Разумеется, многие говорят, что это непростые вопросы, особенно последний. И все же свести ответы воедино несложно, так как чувства и даже слова многих совпали. Во-первых, все выражают большое удовлетворение поездкой все, без единого исключения. Многие уверяют, что, может быть, это были лучшие дни в их жизни. Во-вторых, замечания по организации минимальны и касаются частностей, как правило, связанных с потребностью в более частых встречах и более глубоком обсуждении тех проблем, о которых мы говорили на борту судна. И, наконец, третье. Американские участники круиза высказали нам те же џожелания, которые Советский комитет защиты мира и вменил нам в долг, организуя эту поездку: как можно шире говорить о том, что мир и дружба с народом США — не прекраснодушная мечта, а реальная возможность и насущная необходимость.
С. К. Мы вернулись с желанием рассказать о своих впечатлениях, внести свою скромную лепту в дело взаимопонимания. Впечатлений — ворох. Помню русские песни, мудрые и озорные, над американской рекой — их с удалью и самозабвением исполняла Татьяна Петрова. Ну, к примеру: «Я страдала, я страдала по курчавым волосам, а потом ему сказала: «Пострадай, кудрявый, сам». И американцы вслушивались, не понимая слов, но чуя красоту песни, сложенной другим народом, пытаясь догадаться, в чем она. Помню слезы, выступившие у старого фермера Мариона Брэдли, когда в своей негнущейся изработанной ладони он держал тряпичную куклу, сделанную внуком одной из участниц нашей группы. Почему стоят рядом эти два впечатления? Наверное, потому, что и в старой песне, и в фермере, как бы ставшем частью своей земли, заложено вечное и истинное — и понятное всем.
Каждый из нас, думаю, привез среди сувениров детские рисунки. У меня тоже они есть, 10 рисунков американских школьников. Один юный художник нарисовал свое любимое животное — жирафа, другой — купающихся детей, третья — пейзаж с радугой, четвертый — корову с отвисшим выменем и надписью: «Подоите ее, и ей станет хорошо». В сопроводительном письме Энн Столл, библиотекарь Гомперсовской школы в городе Мадисон, штат Висконсин, пишет: «Мы хотели бы, чтобы в каждой школе нашей страны были 10 рисунков советских детей, а в каждой школе Советского Союза были 10 рисунков американских детей… И мы очень, очень, очень просим прислать нам в ответ картинки, нарисованные вашими детьми. Фотография ребенка, автора рисунка, во много раз усилит его эмоциональное воздействие на рядового американца и подчеркнет наше общечеловеческое единство...»
Я упоминал об изначальном страхе перед нашей страной, который внушают американцам, и об изначальном любопытстве и доброжелательстве, которые мы сами испытали на себе в городах и на шлюзах вдоль Миссисипи. И в обмене детскими рисунками тоже есть — нечто изначальное. Люди хотят общаться и объединяться друг с другом на вечном, гранитном основании любви к детям, любви к жизни, противостоящей ядерной смерти, Разве не сказывается в этом новое политическое мышление и новый нравственный подход?
Должен сказать, что сейчас, хотя в Вашингтоне действует очень жесткая и воинственная администрация, у нас есть редкие, может быть, небывалые возможности для расширения связей с американской общественностью, для завоевания ее на сторону мира и нормальных отношений с нашей страной. У американцев чувствуется новый, повышенный интерес к нам, к нашим мирным инициативам, к задачам перестройки, которые мы ставим, к нашей большей открытости и гласности.
В. Н. Дело еще в том, конечно, что кроме общего и самого главного, что объединяет нас, — стремления сохранить мир на планете — есть еще целый ряд других чрезвычайно важных проблем. После Женевы разрабатываются совместные программы, которые могут оказать серьезное влияние на жизнь многих из нас. В частности, когда я был в известной в Соединенных Штатах лечебнице в Хейзлдене, штат Миннесота, доктор Дэниел Андерсон рассказал о весьма эффективной, по его убеждению, системе лечения больных алкоголизмом. Кстати, в ближайшее время доктор Андерсон прибывает в Москву для обсуждения мер практического взаимодействия с Академией медицинских наук СССР. Судя по всему, специалисты найдут общий язык. К сожалению, как и в поездке по Миссисипи, этим общим языком вновь будет английский.
Американцы сконфуженно признавались нам в своем давнем общем недостатке: плохом знании иностранных языков вообще, а нашего — особенно. Интерес к русскому, впрочем, растет. Все больше не только студентов, но и школьников берутся за его изучение. Но и жалоб много, мол, слишком труден он для иностранца. Лично я уверен, что легких языков вообще не бывает, и нашему совершенно незаслуженно присвоено звание особо сложного. За месяц его, понятно, не осилишь, но что тут особого? Будь иначе, ни Чехов, ни Марк Твен на нем бы не прозвучали.
Кстати, о Марке Твене. Или, точнее, о Марках Твенах. Центральное телевидение показало короткий сюжет о нашем спутнике по Миссисипи — Вильяме Маклинне. На одном из международных конкурсов имитаторов Марка Твена (есть, как видите, и такие) Билл занял первое место. Что касается походки и голоса — не нам судить. Марка Твена мы живым не видели, так что доверимся жюри. А вот тому обстоятельству, что Билл активно борется за мир, разоружение, свободу, справедливость, за те идеалы, которые вдохновляли и Марка Твена, — мы свидетели.
Но вообще-то район, по которому проходил круиз, насыщен Марками Т венами весьма обильно. В каждом городке нас встречал свой Марк Твен в полосатых штанах, смокинге с жилеткой, седой, подшаркивающий и опирающийся на неизменную трость. А в городе Ганнибале, где прошло детство Самюэла Клеменса, ставшего затем великим писателем, нас встретила целая россыпь его литературных героев — от Тома Сойера с Бекки Тэчер до сопровождавшего нас в поездке на автобусе Меффа Поттера, хриплоголосого и живописного в своих тщательно продуманных рваных обносках. Что же касается простых имитаторов писателя, то от них в Ганнибале просто рябило в глазах. Даже продавец сувениров рядом с речным портом был одет и загримирован под великого сатирика. Правда, на седых усах и жилетке сходство кончалось, так как продавец наивно спросил: «А разве в России знают Марка Твена?»
С. К. Ну, это вполне невинное незнание. А частенько незнание нашей страны ужасает. Мне несколько раз задавали один вопрос: можно ли вам, советским, доверять? Да еще с такой примерно «добавкой»: выглядите вы вроде бы нормальными людьми, а как на самом деле? Это вопрос и страшный и смешной. Если человек заранее считает, что доверять нельзя, доверие с его стороны исключается. И это страшно безнадежностью. С другой стороны, смешно и обидно нам — с нашей памятью войны — кому-то доказывать, что мы искренне хотим мира. В конце концов, спрашивающий, если нам не доверяет, то себе-то должен доверять, себе и своему здравому смыслу, своему чувству самосохранения, и таким образом «через себя» понимать, что и другой народ тоже не лишен чувства самосохранения.
В общем, чтобы реально оценить значение круиза мира по Миссисипи, хочется вспомнить одну сценку в Сент-Луисе. На церемонии встречи с горожанами и одновременно прощания с «Делта Куин» волгоградский журналист Владимир Чернов вылил фляжку привезенной им волжской воды в вазу с водой миссисипской. Символический жест слияния двух рек и двух народов. Прекрасный жест. Но это, конечно, „лишь ваза воды из великой Миссисипи и всего лишь фляжка воды из великой Волги. Так и наш круиз. Всего лишь капля. Надо прилагать новые и новые усилия, чтобы реки и народы сблизились по-настоящему. И надо верить в конечный успех. «Только неравнодушные люди могут улучшить этот мир» — где, в каком городе на Миссисипи мы с вами прочли это мудрое высказывание?
1986 г.
ЧЕЛОВЕК НА ВСЕ ВРЕМЕНА
Третий понедельник января, начиная с 1986 года, отмечается в Соединенных Штатах как национальный праздник день рождения Мартина Лютера Кинга. За всю двухсотлетнюю национальную историю этой страны лишь второй ее гражданин удостоен такой чести. Первым был «отец-основатель» и первый президент Джордж Вашингтон. Кинг был не президентом, а баптистским пастором в церкви Эбинезер, город Атланта, штат Джорджия, — и нашим современником: родился 15 января 1929 года, убит 4 апреля 1968 года в возрасте неполных сорока лет.
Напоминание о простейших фактах понадобилось мне, чтобы поставить вопрос: почему он так выделен? И второй, более существенный вопрос: как и в чем выходит Мартин Лютер Кинг за рамки своей страны, какой бы великой она ни была? Заключает ли его жизнь какой-то общечеловеческий урок в наше время, когда мир сидит на сумасшедших горах ядерных вооружений и в этой неуютной позе еще не перестает браниться и наращивать горы? Как прикреплен этот американский герой к мировой истории? Ведь подлинно великие люди, поднявшись из разных национальных глубин, не могут не быть объединителями людей и человечества.
В этих вопросах у меня есть и личный интерес, далеко не главный, но как бы их заостряющий. По совпадению мы появились на свет в одно время, с разницей всего в три недели. Мы не были сверстниками, потому что сверстники — это люди, объединенные вместе проведенным детством. Мы играли на разных дворах в разных полушариях, и даже время, формально одно и то же, было внутренне совершенно разным у мальчишки из приволжского города Горького сложных довоенных и суровых военных лет и чернокожего мальчишки из Атланты, штат Джорджия, куда не доходила всенародным бедствием вой на, гремевшая за океанами, и где в довольно зажиточной семье отца, тоже баптистского пастора, он уже открывал мир, разделенный жесткой системой сегрегации на белых и цветных, и уже больно чувствовал себя человеком второго сорта.
Мы не были сверстниками подростками, но с годами наше поколение выросло, смею сказать, в современников, выйдя за пределы школ, дворов и улиц и так или иначе вместив в сознании опыт десятилетий в своих странах и во всем мире. Раньше Понятие современник совпадало по существу с понятием соотечественник, расширяясь только в исторической ретроспективе. Наше время выводит его за национальные рамки, делая современниками всех землян, живущих в текущий исторический момент, и не только посредством вездесущего телевидения, а прежде всего ощущением общности судьбы и своей небывалой ответственности. Других исторических моментов, других поколений может и не быть, если само время, по выражению поэта, будет «на полуслове прервано»...
Добавлю еще один личный поясняющий момент. В 60-е годы, в самую напряженную пору борьбы черных американцев за гражданские права, работая корреспондентом «Известий» в Нью-Йорке, я вблизи наблюдал события, в опасном эпицентре которых, как правило, находился Мартин Лютер Кинг. Однажды мы обменялись рукопожатием на ступеньках одного из зданий Чикагского университета, где он выступал перед профсоюзниками, протестовавшими против вьетнамской войны, и совсем близко я увидел серьезные, непроницаемо блестящие негритянские глаза, твердые большие губы, тяжелый подбородок на широком лице.
Договаривались об интервью, но оно не успело состояться. Уже шел бурный 1968 год, и вместе с тем шла к концу жизнь Кинга. Я испытал сильное потрясение в апрельский вечер, когда, сидя у телевизора, узнал в последнюю минуту очередных новостей, что в Мемфисе, штат Теннесси, только что смертельно ранили Мартина Лютера Кинга. Потом было потрясение от мятежей в черных гетто, отозвавшихся слепой и необузданной местью на убийство человека, которого многие из их обитателей приравнивали к библейскому пророку Моисею, ведущему свой народ в землю обетованную. Наконец, потрясение от похорон в Атланте — за гробом шли не только родственники и соратники, не только десятки тысяч последователей, но и политическая элита Америки — из сочувствия— и из расчета. Тогда развертывалась очередная кампания по выборам президента, сезон охоты за голосами, в том числе негритянскими. Гроб лежал на телеге. Телегу влекли мулы. Так отплывал в бессмертие наш современник из сверхавтомобилизированной, электронной, ракетно-ядерной страны...
У Александра Твардовского в сибирской главе поэмы «За далью — даль» есть строчки о взаимосвязи людей в исключительных и обыкновенных обстоятельствах: «Но до того, как жизнь рассудит, судьбу назвав, какая чья, любой из тысяч этих судеб и так и так обязан я...»
Жизнь рассудила: американский конгресс проголосовал и американский президент, через пятнадцать лет после убийства в Мемфисе, подписал закон о новом национальном празднике — дне рождения Мартина Лютера Кинга. Президентом, сороковым по счету, был Рональд Рейган. Он никогда не скрывал неприязни к Кингу и долго упирался, прежде чем поставить свою подпись под решением конгресса. Все-таки поставил свидетельство законности и демократии. Из современников у рональда Рейгана был совсем другой герой — бессменный директор ФБР Эдгар Гувер. Честнейшего американца главный сыщик публично обозвал «величайшим лжецом», хотел приклеить ему порочащую связь с коммунистами, установил за пастором тайный надзор. Когда Гувер умер в 1972 году — своей смертью, от старости, — тело его для прощания поместили там, куда помещают тела усопших президентов — под куполом Ротонды в здании конгресса на Капитолийском холме. Вечером я приехал туда полюбопытствовать. Ротонда была пуста, очереди не было, как и желающих проститься.
Не столько жизнь, сколько смерть мгновенно рассудила, назвав бесславие и забвение судьбой Гувера, преждевременно воспетого американскими писаками в качестве великого и легендарного. Жизнь и смерть назвали и судьбу Кинга — великий американец, глашатай справедливости и человеческого достоинства, борец против позора расизма и безумия войны. Когда Твардовский писал, что жизнь рассудит, он имел в виду время, историю. Ему самому, тоже нашему современнику, приходилось тяжко в последние годы жизни. Но время рассудило — в его пользу, в пользу чести и совести, гражданского долга перед Отечеством и народом.
Почему время, столь суровое к лучшим людям при их жизни, как маяки для потомков отбирает только их? Ответы давно даны, но вопрос заново ставится каждым поколением и в любом обществе. Над этим вопросом нам, русским и советским людям, дает повод в эти дни задуматься еще одно печальное событие — полтора века со дня смерти Пушкина. Потомкам, как верно отмечала Анна Ахматова, легко представить, что не поэт Пушкин жил при царе Николае I, а Николай I — При поэте Пушкине. Но поэту не легче от нашего нынешнего представления. Частенько не легче и тем, кто в наше. время несет пушкинское начало красоты и правды. До того, как задним числом рассудила жизнь, Пушкин был современником Бенкендорфа и Булгарина. И в наше время трудны и причудливы пути восстановления истины...
Вернемся, однако, к Мартину Лютеру Кингу. Жизнь его была стремительной, а смерть — далеко не случайной. Пуля Убийцы поставила точку после двенадцати лет самоотверженной борьбы, которая в скрещении оптического прицела соединила любовь одних и ненависть других.
Советскому читателю следует напомнить то, что для американского — уже в учебниках истории. Борьба началась в Монтгомери, штат Алабама, где молодой пастор возглавил автобусный бойкот за право тамошних чернокожих сидеть не только на задних, но и на других свободных сиденьях автобусов.
С одной стороны, Соединенные Штаты первыми в истории провозгласили великие принципы свободы человеческой личности и дали немалому числу американцев на практике воспользоваться ими. С другой стороны, до недавнего времени многие миллионы граждан были там по признаку расы лишены элементарного права на достоинство, без которого не существуют все остальные права. На Юге США господствовала узаконенная система сегрегации. Многие ее виды выглядели чисто бытовыми, но разве отнести к быту нечто похожее на плевки в лицо? Все делилось: для белых и для цветных. Места в автобусах и помещения на автобусных станциях, отели и мотели, кафетерии и рестораны, туалетные комнаты и фонтанчики для питьевой воды. Мне лично доводилось видеть это в начале 60-х годов. Раздельные школы, колледжи, университеты. И, разумеется, бесправие при найме на работу. Кладбища — и те были сегрегированными, для черных и для цветных, что, очевидно, предполагало существование для верующих сегрегированных загробных миров. И художники-негры в отместку белым расистам рисовали чернокожего Христа...
«Свободен наконец. Свободен наконец. Великий всемогущий боже, я свободен наконец» — это знаменитая эпитафия на могиле Кинга. Что в ней — загробная усмешка над судьбой или пафос достигнутой при жизни победы? Слова взяты из самой прославленной его речи, произнесенной в августе 1963 года перед четвертью миллиона людей со ступенек мемориала освободителя негров Авраама Линкольна в Вашингтоне.
Работая в Москве над книгой о Кинге, я включал иногда — как бы для вживания в образ — пластинку с записью этой хрестоматийной речи. Задыхаясь от негритянского темперамента, звучал мощный, рокочущий голос. Слышались знакомые страстные слова:
— Я мечтаю о том дне, когда на красных холмах Джорджии сыновья бывших рабов и сыновья бывших рабовладельцев смогут сесть вместе за стол братства… Я мечтаю о том дне, когда четверо моих маленьких детей будут жить в стране, где о них станут судить не по цвету их кожи, а по их человеческим достоинствам… С этой верой я вернусь на Юг. С верой в то, что из горы отчаяния мы сможем высечь камень надежды. С верой в то, что мы сможем работать вместе, молиться вместе, бороться вместе, идти в тюрьму вместе, вставать за свободу вместе, зная, что когда-нибудь мы станем свободны...
И море черных и белых людей, волновавшееся перед ним, ответствовало задыхавшимися от волнения голосами:
— Помечтай еще! Помечтай еще!..
Кинг был не просто баптистский проповедник, но и прирожденный трибун. Поэт, глубоко чувствующий красоту и трагедию мира. И вожак — далеко не единственный, но самый авторитетный в разнородном движении за гражданские права 50-х и 60-х годов. Как такая натура могла появиться и сохранить притягательную цельность в стране, навязывающей прагматизм и оппортунизм всем строем жизни, основанной на соперничестве и жажде преуспеть? Не надо забывать, что эта страна при всей ее меркантильной суете и пестроте дала много выдающихся и великих людей и что высокий идеализм исторически входит в состав американского национального характера.
Систему сегрегации Кинг сокрушал тараном активного и массового ненасильственного действия, в принципе позаимствованного у Махатмы Ганди и преобразованного с учетом американских условий. И сам он был в чем-то американским Махатмой, если к тому же вспомнить, что в переводе с хинди махатма — великая душа. Великая душа! Разве это не поэтический синоним того, кого мы называем великим гуманистом? Великий гуманист, или великая душа, всегда объединитель других людей и душ.
В отличие от черных экстремистов, призывавших к расизму навыворот, Кинг полагался на союз с белыми американцами. Кроме альтруизма тут был и дальновидный политический расчет — негритянское меньшинство на Юге никогда не добилось бы отмены сегрегации, идя на прямое столкновение с белым большинством, пробуждая в нем не разум и чувство справедливости, а расистские инстинкты.
Разумеется, он не мог объединить и примирить всех в обществе, объективно раздираемом борьбой социальных и национальных групп. И в самом факте своеобразной канонизации Мартина Лютера Кинга, в торжественном признании его исторической роли тоже присутствует расчет, причем на настоящее и будущее, — чернокожий американец стоит рядом с первым ПРезидентом как символ единства нации и ее способности мирным путем, избегая трагедии гражданской войны, решать даЖе самые сложные проблемы.
Свободен наконец… Все-таки в этой эпитафии не трагическая нота оборванной жизни, а пафос исполненного предназначения. Общенациональной вершиной борьбы, начавшейся с автобусного бойкота в Монтгомери, явилось принятие Акта о гражданских правах, отменявшего систему сегрегации.
У Кинга были другие удачи и поражения. Американский расизм пережил его и жив до сих пор, несмотря на усилия последователей Кинга. Как вырвать корни, уходящие в историю, биологию и социальную систему? Черным вдвое меньше платят, их вдвое чаще оставляют без работы. Едва ли не каждый второй чернокожий ребенок растет без отца. Отвратительные гримасы расизма видны не только на Юге, но и на Севере, в либеральном Бостоне или многоликом Нью-Йорке. Но, с другой стороны, знаки прогресса. Черные — среди мэров крупнейших городов, в конгрессе, профессора и высокопоставленные чиновники. Растет прослойка черной буржуазии а черная интеллигенция, порой экстравагантно, ищет свои корни там, куда они уходят, — в Африке, а не в Западной Европе.
Мартин Лютер Кинг — из людей, нужных не только своей стране, но и миру, всегда и всюду. И больше всего сейчас, когда мы говорим о новом мышлении, понимая под ним не хитрую тактику заманивания другой стороны в свои политические и идеологические силки, а честную и рассчитанную на годы и годы стратегию выживания человечества в ядерный век. В конце концов не безликие громады двух ядерных супердержав стоят друг против друга, а их официальные представители, их ученые, дипломаты, врачи и журналисты, личности, люди, ведущие друг с другом трудный диалог. Существуют чуждые явления, от которых надо предостерегать, коварные операции, которые подлежат разоблачению и пресечению, но нам, журналистам, не следует увлекаться своего рода автоматическим разоблачизмом, допускать перебор по части изображения таких отрицательных героев с другой стороны, чей облик и действия заставляют нас подозревать и ненавидеть друг друга. На их низкопробную киностряпню «Красный рассвет» совсем не обязательно отвечать каким-нибудь своим «Звездно-полосатым закатом», потому что недостойно участвовать в состязании по разжиганию вражды, недоверия и ненависти.
Человек человечность — человечество. Об этой вечной триаде говорил М. С. Горбачев, выступая в индийском парламенте. Она объясняет взаимопритяжение советского и индийского народов. Из области этической и философской эта триада переходит в область мировой политики как хорошая формула ее гуманизации. Человек идет к человечеству через человечность, через гуманизм. Той же дорогой, которой шел Мартин Лютер Кинг.
Январь 1987 г.
ГОД ИСТИНЫ
У Горького в пьесе «На дне» есть знаменитый монолог о человеке:
« — Человек — свободен… он за все платит сам… и потому он — — свободен!.. Человек — вот правда! Что такое человек?.. Это не ты, не я, не они… нет! — это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет… в одном! Понимаешь? Это — огромно! В этом — все начала и концы… Все — в человеке, все для человека! существует только человек, все же остальное — дело его рук и его мозга! Человек! Это — великолепно! Это звучит… гордо!»
Мудрость не любит парадных мундиров и угрюм-бурчеевского выражения на лице. Свои слова писатель вложил в уста пьяного босяка Сатина, философствующего перед обитателями ночлежки. Но в школьных пособиях и на агитплакатах в городских парках мудрость усохла до одной-единственной, опошленной бесконечным повторением фразы: «Человек — — это звучит гордо!» Между тем, выражаясь нынешним языком, Горький был за комплексный подход к человеку. И потому не гордо, а весьма своевременно звучит в конце века то, что он сказал в его начале. Да, за безрассудную свободу своих рук и мозга человек платит — и расплачивается — небывалой тревогой и новыми бедами, ядерной угрозой, экологическим кризисом. Да, все в человеке, все начала и концы — этот фактор действует дома, на улице, в трудовом коллективе и мировом обществе наций.
«Это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет… в одном! Понимаешь? Это — огромно!» Отчего не понять. Понимаем лучше, чем когда-либо, если даже с трибуны партийного съезда заявлено об общей задаче выживания всего (всего!) пятимиллиардного, многосложного и раздираемого противоречиями человечества. Это — огромно.
Один московский инженер, с которым я недавно познакомился, говорил, что все люди на Земле знакомы друг с другом максимум через три-четыре человека, через три-четыре рукопожатия. Мысль неожиданная и верная. Скажем, я встретил его, а он знает тысячи людей, и каждый из них в свою очередь знает сотни и тысячи, и вот уже через второе и третье рукопожатие он один Подарил мне едва ли не миллион новых заочных знакомых.
Добавим к трем-четырем таким звеньям еще два-три, и доберемся до Наполеона. Еще десятка полтора — и наша цепь из живых и мертвых дотянется до Магомета. Это в самом деле огромно — образ семьи человеческой, объединенной как бы личными связями во всю ширь современности и в глубину истории.
И в этом знамение нашего времени — люди активнее ищут друг друга, множат связи не из расчета только и не ради блата, а осознав общую судьбу. Телемосты, «прямые линии», дискуссии поэтов, актеров, поклонников металлического рока, министров интервью с прохожими на улицах. Дети путешествуют в качестве миротворцев; Катя Лычева — один из героев года. Многоголосие — признак демократизации нашей жизни и гуманизации жизни международной.
Государства тоже ищут друг друга. И тут образ общечеловеческой семьи крайне нужен — политически, дипломатически, нравственно. Собственно, он уже появился, этот образ, или прообраз, в конце ноября в Делийской декларации М. С. Горбачева и Раджива Ганди — о принципах свободного от ядерного оружия и ненасильственного мира. Общечеловеческие ценности политически объединили наследников Ленина и Махатмы Ганди. После Хиросимы Ганди говорил: «Если мир сейчас не откажется от насилия, то это, несомненно, будет означать самоубийство для человечества ».
1986 год учил нас гражданской ответственности, широте взгляда и раскованности мысли. Ведомственность, забравшая слишком большую власть, стала подотчетной общественности, и ее отчеты не всегда удовлетворяли критиков. Отечество — наш общий дом, в котором живут предки, современники и потомки, его нельзя отдавать на откуп отдельным ведомствам и министерствам. Где в министре сын Отечества? — спрашивал писатель Валентин Распутин, защищая вечное чудо Байкала от целлюлозной потребы дня. Если, оказавшись вне зоны критики и неподвластный общественному надзору, будет командовать бюрократ в союзе с такими творческими работниками, у которых сильнее локти, чем талант или ум, то на средства одного общесоюзного субботника мы сроем Поклонную гору, на средства другого можем ее заново насыпать и в конце концов придем к необходимости ввести новое звание — ударник сизифова труда. Мы можем при такой раскладке взрезать живое тело родной природы, чтобы северные реки повернуть на юг. К счастью, путь Сизифу и Герострату был прегражден. Именно в 1986 году...
Я пишу эти строчки и чувствую, как в недоумении навис над ними редакторский карандаш: какое такое дело международнику до Байкала? Гвозди Рейгана — и вся недолга. Ведомственность в журналистике отделила международников от друзей и коллег, берущих так называемые внутренние темы. По неписаному закону только через зарубежные сюжеты, взирая за пределы Отечества, международник должен выявлять свой гражданский пафос и патриотизм. Какая несусветная и, однако, стойкая глупость! Перестройка требует слома перегородок.
В прошлом году я больше ездил дома, чем за границей: Баку, Углич, Будапешт, Киев, Чернобыль, Вашингтон, Сент-Пол и тысяча километров по Миссисипи до Сент-Луиса, Нью-Йорк, Горький, Дубна, Сочи, Тбилиси, Обнинск, Дели, Ленинград...
Колокол в Угличе на 300 лет отправили в сибирскую ссылку за то, что он оповестил горожан об убийстве царевича Дмитрия, но, вернувшись домой, колокол все еще издает нежный малиновый звон… Тенистая аллея на кладбище возле аэропорта, где уже 20 лет лежат под одной плитой родные отец и мать… Два луча с верхней палубы старой «Делта Куин» щупают в темноте красные и зеленые бакены на фарватере чужой великой реки… Работяга в кирзовых сапогах, запрокинув голову перед бронзовым, с четырьмя заслуженными звездами на груди бюстом самого знаменитого из маршалов, восхищенно бормочет: «Ну хорош! Ничего не скажешь!» ...
В памяти толпятся и другие образы года, не нашедшие отражения на бумаге. На все нет ни времени, ни места. Выделю самое сильное впечатление — Чернобыль.
С тремя коллегами я побывал там в июне, выступая конечно же на международные темы. Туда — на «Волге» из Киева, обратно — вертолетом. Лишь несколько часов в зоне. Через два месяца после аварии. Что добавишь после такого молниеносного наезда к массе написанного, показанного, пережитого каждым из нас? Так как в то утро случился выброс, нам даже не дали облететь аварийный блок на вертолете. И все-таки… Международник, привыкший писать о ядерной опасности, я столкнулся с предметом своих умозрительных рассуждений — на родной земле. Этот предмет, радиация, оказался бестелесным, как воздух. Как все, я гадал, проникли в меня этот незримый враг и насколько. На обочинах шоссе, при съездах на лесные дороги видел запрещающие вывески и шлагбаумы — как пломбы на кудрявой пышной летней зелени, на тамошних славных грибных и ягодных местах. Природа вдруг стала прокаженной — по вине человека и мстя ему. Человек… Это и в самом деле огромно, если один прямой ущерб от безответственности нескольких людей составил больше 2 миллиардов рублей и потребовал усилий сотен тысяч людей для своего возмещения.
В зале летнего кинотеатра, где мы выступали перед сменой, Вернувшейся со строительства саркофага, сидели по большей части молодые люди в военном и штатском. Было жарко, потно, но ни шапочек, ни пилоток никто не снимал. Вопросы были обыкновенные. Ни одного о Чернобыле. Запомнился красивый, студенЧеского обличья юноша, который наседал на нас, вое допытываясь, почему мы, Советский Союз, терпим агрессивность американцев и не дадим им по зубам где-нибудь в Никарагуа или Ливии. И после выступления было еще чувство неловкости, когда ребята из зала подходили к нам за автографами. Они делали работу, равную подвигу, а знаменитостями считали тех, кто появляется на телеэкране...
В Киев возвращались на вертолете над безлюдными полями и лесами. Возле луга, с которого взлетали, висел над опушкой леса большой вертолет, выпуская из себя густые мрачные космы: проводилась дезактивация. Вернувшись в гостиницу, по совету знающих людей долго стоял под горячим душем, избавился от костюмчика, которым снабдили на поездку в Киевском обкоме, смяв и сунув его в полиэтиленовый мешок. Не пожалев, избавился от своей рубашки и носков, от нижнего белья. Прилетев в Москву — от ботинок, в которых был в Чернобыле. Наконец, и от очков, купив другие. Все боролся — береженого бог бережет незримым врагом радиацией.
Но глубже всего запало в душу из той поездки одно впечатление, даже не чернобыльское, а иванковское, из райцентра Иванкова, последнего перед 30-километровой зоной. Остановились там перед зданием райкома. Наш провожатый пошел за пропуском в зону для машины, а мы разговаривали с бравым старшим лейтенантом ГАИ, который подхватил нас на 50-м километре от Киева и вел на бешеной скорости, тесня всех и вся на трассе.
И вот, разговаривая с молодцом, я увидел вдруг идущую по тротуару в направлении к нам молодую, высокую, статную и беременную — женщину. Она была, видимо, на последнем месяце. Не один я заметил ее. Не один, показалось мне, бросил взгляд на ее живот, на ее лицо, и не один я отвел взгляд. У нее было, как у всех беременных, выражение человека, как бы обращенного внутрь себя, но не просветленное, а страдальчески сумрачное.
В выражении лица и глаз читалось: я знаю, что, глядя на меня, все вы пытаетесь угадать, что творится в моем чреве, с моим почти созревшим для появления на свет ребенком, не поражен ли он тем же врагом, которого страшится здесь каждый из вас. Не обречен ли он на страшную смерть или страшную жизнь? А я разве не думаю об этом, говорило выражение ее лица и глаз. Думаю — денно и нощно. Вы зададите себе этот вопрос, глянув на меня, проходящую мимо, и потом забудете о нем. А я останусь с ним, я буду мучиться им, пока жива.
И мы отвели свои взгляды, чтобы не добавлять ей страдания, и она прошла мимо, и сзади у нее была обыкновенная, как бы увлекаемая вперед тяжестью живота походка женщины на сносях...
Теперь, вызывая в памяти образы ушедшего года, я вижу в иванковской женщине не только одно-единственное человеческое существо, но и живую трагическую метафору всего человечества на грани двух лет и двух веков. Разве не теми же вопросами мучаемся мы все? Какое будущее готовим мы сами себе, умножая силу и мирного, и военного атома? Какой судьбы поколения вызревают в чреве современной истории? Чем чревато время и сколько его нам отпущено?
Из книг вернулось в газеты слово саркофаг, относящееся к фараонам и пирамидам. Героическими усилиями в самом знаменитом саркофаге наших дней похоронен разрушенный четвертый блок Чернобыльской АЭС. Такого могильника еще не было на нашей земле — ни по назначению, ни по размерам. Но и его не хватило, чтобы захоронить все разгильдяйство и безответственность — об этом трагически поведала история с «Адмиралом Нахимовым», и не она одна. А бюрократ? Подхалим? Показушник? Приписчик? Разве они похоронены? Разве, даже прикинувшись мертвыми, не обладают они не раз доказанной способностью к воскресению и возрождению?!
С 15 января 1986 года, когда было опубликовано Заявление Генерального секретаря ЦК КПСС, и весь год Советский Союз отстаивал великую идею безъядерного мира — вполне конкретными предложениями, с указанием этапов и сроков. Весь год, первый за четверть века, молчали наши ядерные полигоны, и иностранных журналистов впервые пустили в чрево одного из них. В октябре в Рейкьявике мир был ошеломлен содержимым нашего пакета и готовностью к уступкам. Но чтобы соорудить саркофаг всем ядерным вооружениям, нужен не столько односторонний героизм, сколько обоюдная государственная мудрость. Президент Рейган, выказывая еще один пробел в своих познаниях, сказал однажды, что с русскими нельзя иметь дело, хотя бы потому, что в русском языке вообще нет слова компромисс. В Рейкьявике он забыл, что такое слово существует в английском.
Рейкьявик был моментом истины. И Чернобыль — по-своему, и многое другое. Были и дни истины, февральские и мартовские дни, когда XXVII съезд КПСС дал мощный толчок обновлению и очищению нашей жизни. Когда год ушел, быть может, пора назвать его годом истины. Или — чтобы без приписок годом трудного восстановления правды в правах. Не домашней, прирученной правды от и до, а правды суровой, справедливой и нелицеприятной.
Право на правду — это такое же святое право человека, как право на жизнь, на мир. Без правды, как говорится, и — жизнь без чего? не в жизнь. «А всего иного пуще не прожить наверняка без правды сущей, правды, прямо в душу бьющей, да была б она погуще, как бы ни была горька». Эту мысль, выраженную Твардовским, другими словами многократно высказывал Ленин, и вся его жизнь была служением правде и через правду перестройкой мира на началах справедливости. Радищев, Некрасов, Чернышевский, Толстой, Блок — кого ни назови из лучших людей русского народа, все они были страстными правдолюбцами и через это народолюбцами и подлинными демократами, а бюрократы и прохиндеи всех мастей — носителями лжи и своекорыстия. Сколько бы ни спорили о художественных достоинствах или несовершенствах романа Айтматова «Плаха», это значительный вклад в год истины, потому что писатель ставит суровый вопрос о нравственном состоянии общества, о посягательстве головотяпов на самые основы жизни. «Печальныи детектив» Астафьева пусть, на мой взгляд, сыроват по исполнению, но удовлетворяет спрос на острейший из дефицитов — дефицит правды.
От гласности пока еще не исчезли очереди и нехватки, но лучше работается. В отличие от вранья правда не калечит, а лечит, не унижает и разобщает, а возвышает и объединяет людей во имя общественного интереса. Но надо при этом помнить: слишком часто мы были крепки задним умом. Как ни важна правда о вчерашнем дне и минувшем периоде, самое главное и трудное — трезво оценивать сегодняшний день, не поддаваясь аллилуйщикам и льстецам, которые, чувствуя себя в резерве, ждут, когда понадобятся их услуги. И не надо закидывать шапками будущее.
«Многие у нас уже и теперь… стали хвастаться не в меру русскими доблестями и думают вовсе не о том, чтобы их углубить и воспитать в себе, но чтобы выставить их напоказ и сказать Европе: «Смотрите, немцы: мы лучше вас!» Это хвастовство — губитель всего. Оно раздражает других и наносит вред самому хвастуну. Наилучшее дело можно превратить в грязь, если только им похвалишься и похвастаешь. А у нас, еще не сделавши дела, им хвастаются, — хвастаются будущим!»
О чем это — об обязательствах, взятых с потолка, о липовых парадных рапортах или приписках, за которые совсем недавно получали премии и ордена? Нет, это слова Гоголя. Полтора века назад он верно диагностировал национальную болезнь, от которой, увы, не избавили нас и минувшие 70 лет, потому что очень живучими оказались и комчванство, и соцхвастовство. Лишь величайшая трезвость в оценках в сочетании, разумеется, с умной и упорной работой даст за первым годом пятилетку истины, и десятилетку, и...
Наконец, в этом опыте нового мышления, которое через единство мира и человека диктует международные заметки пополам с внутренними, остановлюсь на том, что более привычно международнику. Увидит ли человек ХМ века тот саркофаг, который мы обещаем ему и себе, — саркофаг, навсегда похоронивший ядерные вооружения и угрозу всеуничтожения? 13 лет как 13 оставшихся ступенек, но — куда?
Рональд Рейган, каждодневно присягая позициям силы, не поддаетсЯ на призывы к новому мышлению, хотя, как говорят, не прочь зарезервировать за собой в истории место миротворца. Не так страшно несовпадение вкусов — наших и «ихних». Хуже несовпадение циклов исторического развития: когда в Москве наиболее готовы к поискам соглашений, в Вашингтоне — наибольшая жесткость.
В 1986 году Соединенные Штаты ошеломила громкая афера с тайной продажей американского оружия Ирану и тайным переводом выручки никарагуанским «контрас» в обход конгресса, законов, конституции.
Мы много знаем об этом скандале и узнаем, думается, еще больше. Сейчас лишь об одном штрихе. Как бы ни отнекивался от такого соседства президент, рядом с ним встал теперь на залитой огнями сцене некий подполковник Оливер Норт, до недавнего времени служивший в Белом доме. Авантюрист по всем признакам. И — более того… Вскрылось, что однажды подполковник побывал даже в психлечебнице, и, каковы бы ни были заключения врачей, политически — это помешательство на антикоммунизме и ультраамериканизме.
У Достоевского в «Бесах» один персонаж, проявив мимолетный в те времена интерес к Америке, говорит, что прочитал в газете про американца, который, умирая, все свое огромное состояние оставил на фабрики и «положительные науки», свой скелет — студентам, в академию, а «свою кожу на барабан, с тем чтобы денно и нощно выбивать на нем американский национальный гимн». «Увы, мы пигмеи сравнительно с полетом мысли Северо-Американских Штатов», — меланхолично замечает персонаж Достоевского. Сатанинская ирония — насчет кожи на барабан. И необычайно проницательное наблюдение о том, как, в Сущности, бывают близки, как переходят друг в друга прославленный американский утилитаризм, или прагматизм, и урапатриотизм, при котором все дозволено не только в отношении собственной кожи, но и всех неамериканцев.
Вот из какого теста слеплен Оливер Норт. А рядом стоит с ним сам Рональд Рейган, на раннеЙ стадии скандала даже назвавший подполковника «национальным героем». Утешительно, однако, что большинство их соотечественников не хотят стоять рядом. При виде такой умопомрачительной близости здравый смысл все-таки перевесил у среднего американца, и Популярность президента ухнула вниз. Неожиданным оказался Результат шестилетнего барабанного боя в стиле «нового патриотизма».
Происходящее не дает, однако, поводов ни для иллюзий, ни для злорадства, вообще не относящегося к человеческим добродетелям.
Та же задача остается, что и прежде, — искать общую почву, учиться искусству жить вместе и понимать друг друга, а не пугать друг друга образами исчадий ада. На международной ниве минувший год был временем сева, а не сбора урожая. Мы сеяли добрые семена, и даже в эти зимние дни, по новогодним оценкам и друзей и соперников, видно, что добрые всходы поднимаются.
И в завершение, как символическое погашение долга перед читателями, две цитаты из двух полученных мною писем. Одно — пессимистичное, от старого читателя из Донецкой области (не буду называть фамилии, не испросив на это разрешения). Вот как заканчивает он свой отклик на одну мою статью: «Мы, люди, являемся всего-навсего продуктом развития природы, каким-то звеном в ее бесконечной цепи, но хотим изолировать себя от этой цепи. За историю жизни на Земле исчезли, погибли многие виды животных. И это мы считаем вполне закономерным… Нам что — особые законы? В природе, вероятно, погибают крайние виды животных: самые слабые и самые сильные, гегемоны… Приближается, видать, наша очередь — разделить участь динозавров и мамонтов».
И другое письмо, пятиклассницы Леры из Куйбышева: «Я прочитала в газете ваши с Владимиром Надеиным рассказы о путешествии американцев и русских по рекам Волге и Миссисипи. Мне очень хочется дружить с американской девочкой, писать ей письма и получать ответы на них. Прошу вас направить мой рисунок, письмо и фотографию библиотекарю Энн Столл Гомперсовской школы города Мадисон, которая очень хочет, чтобы ребята наших стран дружили».
Два письма, два возраста, крайние точки между легкокрылой детской радостью и отчаянием умудренного жизнью человека. Не беру на себя роль судьи, но думаю, что взрослый человек смирил бы свое отчаяние, встретившись с ребенком, с непосредсТвенной силой жизни.
Недавно я выступал в ленинградском Дворце молодежи, и в какой-то момент ответов на вопросы меня поразили глаза сидящих в первых рядах юношей и девушек. Они горели (не побоюсь этого слова) несказанным светом постижения мира. Эти взгляды, этот свет были неожиданной наградой, хотя я отношу их не к себе и своему рассказу, а к жажде истины, сопровождающей молодость. После выступления пытался вспомнить, где же еще видел я такой свет из молодых глаз. И вспомнил: конец июля американский город Сент-Пол, причал, от которого мы отчалили в круиз мира по Миссисипи, и у трапа — подростки из летней школы иностранных языков, расположенной где-то на севере штата Миннесота. Они сидели кучно, почему-то на корточках. На их майках было по-русски написано: «Я люблю русский язык». глаза их так же блестели, как у юных ленинградцев, и этот чистый, невинный и напряженный блеск как бы вынимал душу из нас, взрослых, и заставлял нас думать, что нам верят, на нас надеются.Да, человек это огромно. Это ты, я, они… Строители не перегородок вражды, а мостов доброй воли… Это все мы — в ответе за будущее.
Январь 1987 г.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.