Жители

Минутку внимания. Это юмористическое произведение может показаться кому-то неприятным и оскорбительным, а потому автор считает необходимым предупредить читателя: если Ваши нежные чувства настолько капризны, что даже юмористические высказывания способны их затронуть, то произведение читайте исключительно на свой страх и риск. Автор не преследует цели кого-то оскорбить, и считает печальным фактом необходимость оставлять в начале произведения это пояснение. Всем остальным — приятного чтения. Жители Мария, или, лучше сказать, Маша, с самого утра принимается за работу, тут же незримым для всех ангелом-хранителем пропав на кухне. Ее имя уже давно потерялось где-то в прошлом, а теперь ее все привыкли звать просто Мамашка, несмотря на то, что Мария не успела и на десяток лет приблизиться к тому возрасту, которым это прозвище можно было бы хоть как-то оправдать. То ли все начиналось с шутки, то ли еще как — сейчас уже это не имеет значения. Покладистость и безмерная доброта девушки сыграли против нее, но теперь уже и сама Мария почти свыклась с необходимостью трудиться с утра до вечера, не оставляя на свои желания хотя бы полчаса времени. Взяв, как обычно, три тарелки в две руки, Мария относит их к дивану в центральную комнату, где сидят трое юношей. Отдав завтрак, она тут же уносится бегом на кухню, тяжело вздыхает, глядя на еще одну тарелку, будто готовится войти в клетку к тигру, а затем несет тарелку к закрытой комнате, откуда вечно раздается мальчишеский крик. Набрав воздуха, Мария заходит внутрь, а скоро выбирается обратно, прислоняется к стене, закрывает глаза и выдыхает с облегчением, после чего возвращается к своим делам. А дел у Марии очень много. Готовка, уборка, стирка и прочее и прочее. Все домашние заботы, какие можно и нельзя вообразить, свалены на плечи Марии, но до сих пор не было ни единого мгновения, когда бы она вслух пожаловалась об этом хоть кому-то, хоть даже самой себе. А еще нужно сегодня заплатить налоги, выслушать ругань управдома, полить растения, заштопать вещи… и сколько ни продолжай, этот список магическим образом никогда не заканчивается. На диване перед большим экраном сидят трое. Они как раз заканчивают есть, зовут Мамашку, и вскоре молодая женщина молча приходит забрать тарелки, а трое юношей не обращают на нее даже и теперь совершенно никакого внимания, из-за звуков фильма не замечая, как кричит в своей комнате мальчишка и спокойно продолжая свои разговоры. Левую половину дивана целиком занимает Боб, молодой человек с короткой стрижкой и очень широкой костью, с такой широкой, что это проявляется в двойных, тройных и еще более многочисленных складках кожи на его теле, так что Боб с определенного ракурса даже походит на брикет фасованных пакетов с молоком. В центре, сдавленный соседями, вжимается сам в себя худенький, манерный юноша Хуан с маленькими усиками, модельной стрижкой средней длинны, в топике, подозрительно напоминающем женский, и в коротеньких, рваных джинсовых шортиках. На правой стороне дивана располагается здоровый, мускулистый, темнокожий юноша по имени Али с блестящей, черной лысиной и повязанным на лбу платком. В руках он держит здоровенную гантель, отделанную пластиком, и не устает накачивать руки, перекладывая снаряд из одной в другую и ни на миг не отставляя гантель в сторону. — У! — играет Али мускулами и лицом, когда на экране начинается драка. — Вот это был удар! Вот это удар! Он жестикулирует так ярко и живо, что мог бы и сам легко сниматься в фильмах, но Боб с Хуаном к его игре давно привыкли и не выражают никакого удивления. В следующий миг темнокожий герой фильма, произнеся очень пафосную фразу, делает выстрел в голову одному из главных злодеев фильма, и Али, приложив кулак к губам и вытянувшись на диване, снова протягивает: — У-у! Так его, нигер! Боб, рот которого не закрывается даже в перерывах между едой, начинает растерянно стрелять по сторонам глазами, а манерный Хуан, одарив темнокожего соседа по-женски презрительным взглядом, с такой же женской, манерной интонацией заявляет: — Расист. Али мгновенно, за полсекунды вскакивает с дивана и разворачивает корпус к манерному соседу. Али сильно горбится, сводит вперед плечи, напрягает все мускулы и клонит голову на бок. — Как ты меня назвал? — протягивает он. Хуан вжимается в диван еще сильнее, а Боб продолжает стрелять глазами и сидит, не двигаясь. — Нельзя говорить слово на «н», — робким, неловким, но уверенным голосом отвечает Хуан. — Мне можно! — рявкает на него Али. — Это еще почему? — смелеет Хуан. — Потому, что я черный! Али начинает снова играть со всей живостью своей харизматичной манеры движений, вновь начав качать гантелей бицепс. — Это мое право за все годы угнетения моего народа! Я заслужил это право! Раньше твои белые предки стегали моих черных братьев плетьми и…. — Лично мои предки никого не стегали плетьми, — перебивает Хуан в своей манере, по-дамски жестикулируя тонким запястьем. — Моих предков, чтобы ты знал, тоже стегали плетьми. Да полмира стегали плетьми в свое время. Что теперь, медали всем раздать? Али начинает скакать вокруг Хуана, расставив ноги, разводя мускулистые руки и бросая Хуану в лицо через каждые несколько слов, будто читает рэп на камеру, пародируя старых исполнителей, а Хуан каждый раз, бледнея, зажмуривается. — Даже не смей трогать моих предков! Ты не знаешь, что им пришлось вынести! С ними обращались, как с собаками! Так что не смей даже заикаться про моих предков! Нигер! Выслушав и перестав жмуриться и пугаться, глядя на яростно раздувшиеся ноздри Али, Хуан отмахивается. — Ну и ладно, как скажешь, — говорит он, и после паузы добавляет несмело: — нубийский ты наш Монте-Кристо…. Али тут же наклоняется, замахивается кулаком, но не бьет, а только скалится, так красочно изображая злобу, что Хуан аж подпрыгивает на диване, закрывается обеими руками и поднимает выше ногу, выставив колено. — Да шучу я! Шучу! — кричит Хуан писклявым голосом. Вдруг Али выправляется, расправляет плечи, склоняет на бок голову и повторяет недавно услышанную в фильме реплику: — Дерьмовый конец дерьмовой шутки. Дерьмовую реплику из дерьмового фильма Али отыгрывает превосходно и красочно, даже не хуже сыгравшего в фильме актера. Затем он резко делает выпад, будто собирается ударить, а когда Хуан с криком опять сжимается, закрываясь руками и ногами, Али, смеясь, опускается на диван. Боб почти не двигается. Когда Али опускается на диван, Боб лишь на миг закрывает глаза и с облегчением выдыхает через открытый рот, а затем тут же тянется к блюдцу, стоящему на столике у дивана, берет один из аккуратно нарезанных бутербродов и заталкивает в рот целиком. — Ну и ладно, — будто бы сам с собой разговаривает Хуан, доставая из кармана черный смартфон. — У меня есть вот этот потрясающий прибор, который избавит меня от необходимости смотреть этот ужасный фильм. Хуан начинает стрелять глазами по сторонам, набираясь смелости воплотить задумку, и затем все же поворачивается к Али и добавляет, показывая смартфон: — И он — нигер. Али тут же вскакивает, но Хуан заговаривает сразу же, опять инстинктивно вскинув руки и закрываясь от возможных ударов. — Да я просто сказал, что он черный! Он черного цвета! — оправдывается Хуан. — Нигер — это значит черный на латыни! Али не успевает отреагировать, застыв с яростным выражением, но не зная, как поступить. Раньше, чем он принимает решение, заговаривает удивленный Боб, настолько сильно удивленный, что он даже слегка поворачивает голову. — Это правда? — говорит он с изумлением. — А откуда ты знаешь латынь? Хуан манерно поправляет челку, усаживаясь обратно, но еще держится к Али боком, опасаясь его реакции. — Ну, видишь ли, — отвечает Бобу Хуан, — мои предки были образованными людьми. — Ладно, — отворачивается Боб к экрану, протолкнув через губы еще один бутерброд, но сразу заговаривает с набитым ртом. — А… получается, ты заставляешь его на себя работать. Ну, «его», ну, слово на «н». — Расизм, — тут же выставляет Хуан палец, начиная объяснять. — Я сказал, что он черный, а вот то, что сказал ты — это уже расизм. — Заткнитесь! Заткнитесь! — дергаясь, вскрикивает Али. — Еще раз я это услышу…. Он не договаривает, но живописным выражением, сильно выпучив глаза, дает понять свою мысль, и Хуан с Бобом тут же, опуская глаза, умолкают, а Али садится обратно, снова начиная зло и яростно накачивать кровью огромный бицепс. Всего миг тишины, и Али не сдерживается и взглядывает на тарелку с бутербродами, стоящую рядом с Бобом. — Черт, мужик! — поднимается Али. — Да тебя надо спасать. Поделись-ка с черным братом, пока тебя не…. Едва Али начинает тянуться к тарелке, как Боб мгновенно оживает. Мощной рукой он ударяет по ладони Али, подаваясь вперед, словно хочет укусить. — Не трогай! Мое! МОЕ!!! Боб шипит, брызгает слюной, за миг скопившейся в уголках его губ, и у него тут же появляется отдышка. — Чееерт! — протягивает Али, отступая назад. — А я думал, что все толстяки добрые. — Все толстяки добрые! — рявкает Боб, но быстро успокаивается и продолжает уже обычным тоном. — И я не толстяк. — Добрые, — ухмыляется Али. — Пока не попытаешься взять у них еду! Ухухуху! Хуан тоже посмеивается, манерно крякнув. — Это моя еда, — обижается Боб. — Не твоя, — сразу же перестает Хуан посмеиваться. — Это Мамашка ее сделала. — Сделала для меня! — огрызается Боб, оскалившись и напугав Хуана, но тут же с виноватым лицом отводит взгляд. — Простите. — Ох! — вздыхает Хуан, снова посмелев и уложив ладонь на грудь. — И как только ты еще диван не проломил? — Пф! Ахаха! — рассмеивается Али. — И как только ТЕБЯ с него ветром не снесло?! Хаха! — Я нормально выгляжу! — неожиданно резко отвечает Хуан. — Я от природы худой! — Ага…, — бубнит низким голосом Боб, с горя заталкивая в рот сразу два бутерброда один за другим. — И тебя от природы каждый раз после еды тошнит. Хуан разворачивается легким и быстрым движением, сердито топает, сжимает кулачки и сдувает упавшую на глаза челку, впадая в девичью истерику. — Да что ты понимаешь?! — поднимает крик Хуан. — Я люблю свое тело! Я ухаживаю за ним! В отличие от некоторых! Али, посмеиваясь, только смотрит, продолжает тягать гантель, но ничего не говорит и лишь следит за разговором, отодвинувшись, как смог, к краю дивана. — Я тоже люблю свое тело…. — Не так сильно, как ты любишь пожрать! Али рассмеивается, чуть не уронив гантель, Хуан, насупившись, скрещивает на груди руки, а Боб опускает глаза. — Когда ты будешь жениться, если вообще будешь, — вдруг заговаривает Хуан миг спустя, — то тебе в загсе, в качестве исключения, разрешат укусить невесту! Боб поворачивает голову, но только смотрит с открытым ртом. Затем, обидевшись, он поворачивается обратно и начинает быстро поглощать оставшиеся бутерброды, а уже вскоре зовет Мамашку, чтобы та приготовила ему новое угощение. — Ты чего молчишь?! — зовет Али Боба, приподнимаясь на диване, но рассмеивается прежде, чем договаривает. — Съешь его! Ха-ха! И все! Боб ничего не говорит, а Хуан пискляво хмыкает. — Я выгляжу, как нормальная… то есть, нормальный…. — Ха-ха-ха! — падает с дивана Али, схватившись за живот. Он смеется громко и сильно, переигрывая по обыкновению, но в то же время, наполняя смех всей мощью искренности. — Я хотел сказать…! — пытается Хуан объясняться, но Али отмахивается, продолжая хохотать. Когда Али забирается на диван, он с улыбкой взглядывает на Хуана, но прежде чем тот успевает заговорить, Али вновь сползает с дивана, держась за живот и хохоча. Хуан больше не пытается заговорить, пытается смотреть фильм, который ему даже не нравится, но даже голоса актеров не пробиваются через громкий смех Али, и приходится ждать, когда он перестанет смеяться. — Уф, ух… черт! — возвращается Али на диван, придерживая разболевшийся от смеха живот. — Теперь я все понял. — Да что ты знаешь?! — вспыхивает Хуан мгновенно. — Ничего ты не понял! — О! Да? — отвечает Али больше живописными выражениями, чем словами. — Дай угадаю, матушка природа тебя не в то тело поселила? Пха-ха-ха! У Хуана начинает дрожать губа, он наполняет грудь с мощным вдохом, но отворачивается и только хмыкает, вдруг потеряв желание говорить. — Мужлан, — буркает Хуан сердито. — Сексизм, — внезапно заговаривает Боб. Али с Хуаном оба с удивленными лицами поворачиваются к Бобу, а тот, вдруг оказавшись в центре внимания, сразу начинает стрелять глазами по сторонам, теряясь и не зная, что делать. Следом Боб решает положиться на испытанную временем тактику пассивного сопротивления жестокой реальности, и просто сидит с открытым ртом, не двигаясь и ничего не говоря. Через миг Хуан с Али от него отворачиваются. — Ну, кто-то же должен, — тихо говорит Али. Боб и Хуан теперь поворачиваются к нему, и темнокожий юноша, продолжая накачивать бицепсы, широко улыбается им в ответ. — Кто-то же должен оставаться мужиком! — рассмеивается Али в лицо Хуану, и тот, скорчившись, начинает тихонько плакать. Боб опять теряется, Али смеется, Хуан плачет, но вскоре сам же заговаривает плаксивым, тонким голоском, растирая глаза. — Я не виновата… что родилась… в мужском теле… я… я всегда чувствовал… что хотел… должен быть… девочкой. Али начинает ухохатывается до такой боли в животе, что сам начинает корчиться и жалеть, что смеется. Он уже не играет, но остановиться и перестать хохотать не может. А едва Хуан немного успокаивается, как с ним тут же заговаривает Боб, искренне желая помочь. — Девочка? — спрашивает он. — Я думал, тебе просто нравится… ну… мужчины нравятся. — Девочка, — отвечает Хуан, утирая слезы. — Маленькая девочка. Я всегда хотел быть девочкой. Боб задумывается, даже хмурится, чего обычно не делает, а затем опять на пару сантиметров поворачивает голову к Хуану. — А у тебя есть кто-нибудь? Хуан с удивлением поднимает глаза, всхлипывает, но даже немного успокаивается. — Конечно, есть, — отвечает он через миг. — Не все же мужики такие козлы. Али только отмахивается, продолжая смотреть фильм и не желая даже краем уха втягиваться в свернувшую в другую сторону беседу. Хотя он все равно слышит, о чем говорят соседи. — А… Боб мнется, хотя уже начал говорить, и Хуан сам не выдерживает давления интереса. — Да говори уже. — Ну…, — мямлит Боб. — А его не… ну… не посадят? — За что? — удивляется Хуан. — За растление малолетних, — говорит Боб. Али, повернув голову, застывает на мгновение, а потом начинает хохотать с такой силой, что от его смеха начинает звенеть в ушах. — Ну… ты же… ты сказал, что ты маленькая девочка! — оправдывается Боб, но его уже никто не слушает. Хуан, снова рыдая, начинает колотить Боба по плечу кулаками, Али продолжает хохотать, а Боб просто сидит, жмурится, но, впрочем, ударов Хуана даже и не чувствует. Хуан, чуть не увязнув в складках соседа, начинает рыдать, уронив лицо в руки. В этот момент в комнату входит девушка по имени Джессика, вернувшаяся с ночной прогулки. С короткой стрижкой, в кепке, джинсовых штанах, футболке с изображением знаменитой девушки-боксера, с темно синей помадой на губах и черными тенями. Ее никто не замечает, но Джессика живо умудряется стянуть на себя все внимание. Пнув Али, катающегося от смеха по полу, она тут же заставляет его умолкнуть и вскочить, но сама преспокойно садится на диван, развалившись, занимает не меньше места, чем Боб, и отталкивает локтем плачущего Хуана. — Хорош сопли размазывать, слюнтяй, — толкает Джессика Хуана еще раз, вынуждая успокоиться, а сама переключает канал. — Э! Я смотрю, между прочим! — изображает Али недовольство. — Стерся, уголек. Али открывает рот, как всегда, живописно реагируя на происходящее, но ничего не отвечает, качает головой, отмахивается и садится рядом с Джессикой на край дивана. Сама же Джессика, широко раздвинув ноги, переключает каналы, не обращая на остальных внимания. На миг снова раздается голос мальчишки, орущего в своей комнате, но как только начинается разговор, то мальчишку опять становится едва слышно. — А понежнее нельзя? — тихо, боязливо замечает Хуан. — Завали, шпилька, — отвечает Джессика, — пока в тюбик не закатала. Хуан ничего не отвечает, боязливо вдавливаясь в потный бок глотающего бутерброды Боба. — У-у! — протягивает Али, глядя на девушку. — Кто-то не в настроении! — Пф, еще как в настроении, — отвечает Джессика, шире раздвигает ноги и беззастенчиво чешет бедро возле паха. — Я этой ночью выдоила пару самцов! Теперь они ходить ровно неделю не смогут. Гы-гы. — Черт, девочка! — играет Али бровями, пододвигаясь. — Зачем куда-то ходить? Таких самцов, как здесь, ты нигде не найдешь. Джессика оборачивается, перестав щелкать по каналам, но миг спустя возвращается к этому занятию. — В мужиках меня интересует только одно, — отвечает она спустя пару мгновений. — И это не твой длинный язык. Хуан с Бобом даже посмеиваются, а Али взглядывает слегка обиженно. — Черт, женщина! — говорит он. — Да мой дилер с клиентами нежнее обращается! Джессика тут же бросает на него презрительный, яростный взгляд. — Что ты сказал, тряпка кочегарная? — Уоу, уоу! Полегче, женщина! — Женщина?! — взвывает Джессика. Она тут же вскакивает с дивана, встает перед Али, Хуаном и Бобом и начинает кричать на всех троих. — Проклятые мужики! Сексисты! Козлы! Сволочи! — кричит она зло, выплескивая огнем полыхнувшую ярость. — Женщина?! Я человек, а не женщина! — А женщина разве не человек? — удивляется Боб, но тут же гаснет, поймав злобный взгляд Джессики. — А вот она так не думает, — замечает Хуан. — Заткните свои поганые, женоненавистнические рты! Вам всем нужно только одно! Знаю я, куда вы все время смотрите! Джессика разворачивается, выпячивает зад и начинает, выглядывая из-за плеча, шлепать себя по ягодицам. — Этого вы хотите?! А?! Этого?! Али прикладывает кулак ко рту, зачем-то раздвинув ноги, роняет гантель и она разваливается, а когда из пластмассового корпуса выкатывается маленькая гирька, Али, испуганно оглянувшись, тут же пинает ее за диван, пока никто не заметил. Хуан, глядя на упругие ягодицы Джессики, оказавшиеся прямо перед его лицом, так манерно, так по-женски прикрывает ладонью открытый от удивления рот, как не способна ни одна женщина. А Боб, еще шире открыв рот, медленно и с удовольствием начинает заталкивать в него бутерброд, наблюдая за происходящим так сосредоточенно, что даже вытекающая по нижней губе слюна не отвлекает его от развернувшегося зрелища. Джессика продолжает кричать и ни на миг не успокаивается. Видя реакцию мужчин, она разворачивается, быстрым и резким движением сдвигает майку, обнажает грудь и начинает трясти ей перед Хуаном, Али и Бобом. Хуан даже закрывает ладонью глаза, но откровенно выглядывает сквозь пальцы, а Али с Бобом даже застывают, вытаращив глаза. — Всем вам одно только нужно! — бушует Джессика. — Это! Взяв свои груди в ладони, крича, Джессика начинает трясти ими еще сильнее, и шум мгновенно привлекает мальчишку, оравшего все это время в своей комнате. Услышав крики, мальчик тут же открывает дверь, вбегает в комнату, вскакивает на диван, наступив кому-то на руку, и поднимает вверх кулак. — Даешь революцию! — кричит писклявым голосом буйный тринадцатилетка. Мальцу, помешавшему наслаждаться шоу, с двух сторон тут же отпускают подзатыльники, он сваливается с дивана, получает от Джессики пинок, за то, что растет мужиком и, следовательно, гадом и сволочью, которая едва почуяв женскую грудь тут же выскочила на нее пялиться. Впрочем, мальчик не теряет настрой, вскакивает и уносится на кухню. Пробежав мимо Марии, то есть, Мамашки, крикливый малец хватает первую подвернувшуюся под руку кастрюлю с половником, высовывается по пояс из окна и начинает тарабанить половником по звенящей от ударов кастрюле. — Свободу политзаключенным! — кричит мальчик и чуть не вываливается из окна. Марии, то есть, Мамашке, приходится бросить готовку, но она успевает отскочить от плиты, схватить мальчика и затащить его обратно. — Долой тоталитарный режим! — кричит пацан, оттоптав Мамашке стопу. — Даешь свободу! Нет коррупции! Он продолжает кричать, бегая по кухне, а Мария, закрыв окно, подхватывает мальчика и несет обратно в комнату. — Долой диктатуру власти! — продолжает кричать мальчик, брыкаясь на женском плече, пока Мария, изо всех сил напрягаясь, старается быстрее вернуть мальчишку в комнату. — Прочь фашистский режим! Мы здесь власть! Мы здесь власть! Последние слова мальчик продолжает кричать уже из-за двери, а Мария, прислонившись к стене и выдохнув, лишь теперь замечает, как Джессика, крича, трясет перед юношами грудью. — Да что же вы делаете? — подступает женщина ближе к Джессике, Бобу, Хуану и Али. — Любушка, Петя, Коля, Васенька! На нее не обращают внимания. А миг спустя, Мария бросается на кухню, голыми руками, обжигаясь, убирает с плиты кастрюлю, содержимое которой успело вскипеть и вырваться на свободу под высокопарные лозунги мальчишки. Женщина взглядывает на грязную плиту, в мыслях потеряв надежду выкроить себе хоть минутку отдыха. На миг Мария чувствует, как у нее сдавливает сердце, будто оно сейчас остановится, не желая больше гнать кровь по молодому, но уставшему телу женщины. На глазах Марии начинают проступать слезы, она невольно корчит лицо, но затем резко вздыхает, только раз всхлипывает, отирает вспотевшее лицо фартуком, и принимается оттирать плиту от пригоревшей еды, забыв о минутной слабости… потому что кто-то должен.