Голос

Это одна из утраченных историй. Последние ее следы растаяли, и их уже не отыскать в руинах времени. Но голоса древних призраков еще живы и сейчас. По сей день они продолжают звучать отовсюду, желая, как и в те стародавние времена, донести звуки своего голоса. Тогда узорным ковром причудливые травы стелились от лесов до рек и полей. В стволах деревьев и на острие колосьев обитали духи. Тогда древние силы обрекали людей на болезни или гибель, карали неурожаями и бурями, или награждали добычей, отдавая ее в руки охотников. И другого объяснения у мира не было. В теплых объятиях тропического леса ютилась небольшая деревня. Погода тут оставалась теплой, а потому никто почти не носил одежды, и ни чужая, ни собственная нагота еще не вызывала высокомерной неприязни интеллигентного ума. Все было просто и легко. Почти каждый знал все деревья в округе, а многие из величественных, многолетних растений имели свои имена. Травы, животные и насекомые с птицами вечно приставали до слуха. Некоторые особенно наглые лесные соседи забирались в дома, несмотря на стаю деревенских собак. Много было разных беспокойств, и мало слов, чтобы их объяснить. Приходилось держаться друг за друга так крепко, что даже в беззаконии абсолютного равноправия не доходило до убийства. К тому же, в любой миг среди лесов могли появиться яростные воины, пришедшие собрать черепа врагов, чтобы заработать право дать имя своему ребенку. Древнее было время. Особенно тяжело приходилось тем, кто оказывался в немилости соплеменников. Авторитет зарабатывался силой, и потому любая слабость вызывала особенную, почти единодушную неприязнь. Но бывало, что просто случай обрекал человека на тяжелую судьбу. Так, одному из сильнейших воинов в жены досталась самая красивая женщина деревни. Они прожили вместе несколько лун, а после на деревню напали кровожадные соседи. И тяжелое поражение положило начало этой печальной истории. Не успев согреться в объятиях молодой жены, воин неожиданно умер до следующей луны, оставив самую прекрасную из деревенских женщин вдовой. Ее не слишком жалели, говоря, что кто-то да не побоится гнева предков и возьмет такую красавицу в жены. А спустя еще несколько лун у женщины начал расти живот. Когда же родился немой младенец, ее почти сразу начали обходить стороной. Рождение этого ребенка было особенным. Столько неясных знаков и предзнаменований могла таить судьба в крови предков, что разгадывать знаки доверили мудрому шаману. Его магические обряды длились целые дни. И так же было в этот раз. Обряд был долгим и мучительным и закончился лишь тогда, когда старик, истощенный трансом, велел посадить его на стул, сам уже неспособный передвигаться. — Знаю. — Говорил он. — Духи показали ответ. Сильному досталась красавица. Но слабость его была в красоте молодой жены, и боги покарали обоих. Красные черепа пришли за нашими головами по зову духов. Ветер заточил их копья и затупил наши. И теперь боги послали красавице ребенка, который не желает радовать мать первым криком. Проклятие нашего рода. Я запрещаю видеть эту женщину. Так велели мне духи. Шаман едва мог говорить и произносил слова тихо, но почти все слушали с открытыми ртами, притащив с собой даже роженицу с младенцем. Огни блистали в капельках пота на лице шамана, он словно иссох, глаза потемнели, но этим всегда заканчивались его магические обряды. В этот же раз, все произошло еще хуже, и шаман, договорив, застыл и упал на землю мертвым. Больше некому стало трактовать знамения. А страх перед духом умершего шамана вынудил людей повиноваться его воле. И женщину перестали видеть, как завещал шаман, на нее перестали смотреть, и каждый в деревне стал делать вид, будто ее не замечает, даже если женщина станет кричать в самое ухо. Она иногда громко плакала ночами, но скоро горе ушло, оставив тяжесть проклятия. А на руках младенец, неспособный хотя бы криком объяснить свои желания. И чем молча умереть, женщина решила бороться. В деревне надолго поселился тяжелый дух приближающейся смерти. Все ждали гибели младенца, а каждый новый плач звучал все невыносимее. Но и замечать женщину никто не решался, особенно оттого, что шаман, давший запрет, мог бы тогда вернуться с того света и обратить свои проклятия на соплеменников. Так думал почти каждый в селении. Притворство рано или поздно должно было обернуться верой, а потому некоторые деревенские стали убеждать, что действительно никого не видят. Находились даже такие, кто тыкал в женщину пальцем, удивляясь, как ребенок на ее руках сам летит над землей по воздуху. После этого люди без труда отыскали способ навсегда избавиться от чувства вины и жалости. Они стали говорить, будто женщина, которую некоторые видят, это всего лишь бесплотный дух. Чтобы не навлечь на себя колдовское проклятие, нужно лишь делать вид, будто ты ее не видишь, и тогда зло обойдет тебя стороной. Женщина тоже не сдавалась. Поначалу она старалась еще привлечь внимание, звала, молила, спорила, но никакие слова не помогали. Последним ее оружием стал простой, но сильный довод, найденный в завете самого умершего шамана. Однажды женщина схватила одного из воинов за руки и стала трясти. Воин поначалу старательно притворялся, будто ничего не замечает. А остальные, кто оказался рядом, лишь таращились, не зная, что делать. Женщина кричала, обвиняла воина в предательстве, собирая вокруг все больше жителей деревни. Она перед всеми обвинила воина в том, что он предал друга, предал его память, когда вместе с остальными отвернулся от его сына. Закончила же свои обвинения она со всем жаром отчаяния. — Не видите меня! — Кричала женщина. — Но слышите меня! Впрочем, говорить так же сложно и многообразно, как шаман, в деревне больше никто не мог. А потому с его последними словами даже так совладать женщине не удалось, и все, как и прежде, продолжали ее игнорировать. Но и перемены ждать себя не заставили. На следующий же день к дому женщины, который все обходили стороной, пришел воин, старый друг отца немого ребенка. Он бросил на порог курицу со сломанной шеей, сел на колени, поклонился, закрыл глаза и стал просить духов услышать его голос. — Тот, кто был мне другом, и та, кто была его женой. Вы, ставшие духами, услышьте голоса живых. — Начал он привычный обряд поклонения мертвым, которым задабривают их неспокойные души. — Примите эту птицу и напитайте свои животы. А взамен, пусть остынет гнев ваших душ. После его поступка стало чуть легче. Когда дела шли хорошо, то сочувствующие делились с женщиной и ребенком едой, а иногда даже вещами, оставляя их, как подношение умершей. Но все равно все продолжали игнорировать женщину. А мальчик рос. Женщина привыкла справляться одна, и по ночам больше не приходилось слышать печальные стенания обреченной души. Только время шло быстро, и луны сменялись одна за другой. Женщина оставалась так же красива, и с годами обретала даже больше обаяния. Ее сын, Мук, что значило «безголосый», вырос, но так и не смог обучиться речи. Ни единого звука не могло вырваться из его рта, и способен он был лишь на тихое шипение. Так что и его все начали обходить стороной, боясь навлечь проклятие и на себя. Очень рано он остался сиротой. Мать юного Мука умерла внезапно и быстро, как и его отец, и все жизненные тяготы свалились на его плечи мгновенно. В тот день он носился по деревне, тряс то одного, то другого, пытаясь затянуть в дом, где на кровати покоилось остывшее тело самой красивой в деревне женщины, но только под самый вечер ему удалось привлечь внимание. Никто не желал возиться с проклятым ребенком, и только друг его отца, теперь сам уже ставший одним из сильнейших воинов, откликнулся на его отчаянные, немые призывы. В тот раз воин снова отдал долг старой дружбе. Он сам вырыл для женщины могилу в стороне от могил предков, накрыл валуном и сказал, что он ее не видит, но убежден, что красота ее не поблекнет даже после смерти. С тех пор Муку пришлось выживать самому. В деревне его так и не приняли, опасаясь проклятия, отнимающего голос. Но и совсем без помощи тоже не оставляли. Поначалу жители иногда делились с мальчиком едой, но потом все больше требовали выполнить какую-нибудь работу. Мальчик рос, но все больше отстранялся от остальных. Вынужденный лишь смотреть, как другие разговаривают, он проникался чувством, которое окружающим было недоступно, болью мыслей, рожденной в осознании своей ненужности, и желанием быть услышанным. К тому же, мальчик не обнаруживал в себе никаких способностей, а все поручения исполнял при всех стараниях негодно. И становилось все тяжелее, особенно в голодные дни, когда духи гневались, насылая пожары и бури. Мук однажды чуть так и не умер от голода. Доведенный до отчаяния, он со злости едва ни начал громить дом, неспособный иначе заставить звуки проснуться. Но вовремя спохватился, рванул прочь и понесся в лес, не боясь наступить на бегу прямо в змеиную нору или прыгнуть с разбега в пасть голодной кошки. Он бежал, только чтобы выпустить злобу и не дать ей разрушить свой дом, хрупкие стены шалаша, укрывающие от холодной ночи. Остановился Мук лишь у большого, старого, дырявого ствола завалившегося дерева. В земле от дерева остался только корень, поднимающийся чуть выше головы, а ствол торчал из разросшихся диких кустарников. В этом месте редко кто вообще бывал. Здесь росли только ядовитые растения и крепкие деревья, которых не мог сломить даже каменный топор. Но дальше бежать уже было некуда. И мук распахнул перед миром душу, смотря в небо, куда его взор направил этот торчащий из земли пень. Он открыл рот и попытался закричать, но безуспешно. Все его эмоции, как бы они ни бушевали, слетали с губ почти бесшумным ветром. Мук набирал воздуха снова и снова, пытаясь кричать сильнее, чтобы родить хоть слабый писк. На шее у него вздулись вены, лицо покраснело, и он чуть не свалился в обморок. Мук почувствовал, как начинает кружиться голова, а земля медленно плывет под ногами, не давая устоять. Затем он сел рядом с пнем, пока волна кусающейся дрожи медленно расплылась по телу. Все стало казаться Муку неважным, пустым и бессмысленным. Краснея от злобы, он стал подниматься на ноги. Голова еще кружилась, но Мук сделал большой вздох и снова попытался кричать. Снова ничего не вышло. И он с размаху ударил ладонью по старому пню. По воздуху словно прошла волна. Мук даже не сразу понял, что случилось, застыл и долго таращился на дерево. Но затем, поборов страх перед духами леса, он снова размахнулся и ударил по стволу осторожнее. И снова то же. Волна резкого, быстрого и тяжелого звука прокатилась рядом, но тут же угасла. Мук ударил еще, и опять ствол ответил тихим, но заметным басом. Мальчик улыбнулся, но вновь застыл. В голове Мука внезапно поселилась мысль, которая и могла прийти на ум тогда лишь ему. Сам он бессилен рождать звуки, подумал он тогда, но ведь у духов нет и того, что ему доступно, и все они лишь безмолвно наблюдают, не в силах ничего сказать. С тех пор мальчик резко изменился. В деревне его перемены сразу заметили. Прежде унылый, поникший и отчужденный, искавший крохи пропитания, теперь он все силы начал тратить на работу. Мук постоянно таскал какие-то деревяшки, стучал ладонями по стволам деревьев, и прислушивался. Теперь уже Муку было все равно, станут ли еще больше над ним смеяться. Он желал найти голос, которого у него нет, уверяясь в том, что дух старого древа на его стороне. Снова и снова мальчик возвращался к дереву, с праведным страхом и осторожностью ударял ладонью по стволу, убеждался, что голос духа все еще жив, и обещал ему жестами, что однажды сможет расплатиться за его дар. Но большему древо учить отказывалось. Только спустя много лун, повзрослевший, вытянувшийся Мук сумел раскрыть секрет этих даров. Ни в одном из деревьев Мук не находил этого звука, а потому решил отломить кору от пня. Сам пень, впрочем, он побоялся ломать, жестами попросил у духа прощения и кое-как отодрал небольшой кусок коры от завалившегося ствола. Но и так ничего не вышло. Этот потрясающий звук, голос духа, отказывался рождаться в руках юноши. И вера Мука почти угасла, когда духи снова протянули ему руку помощи. Долго шли ливни. Мук чах, лежа на полу дырявого шалаша, не желая пошевелиться. Но когда дожди закончились, он не сдержался и пошел к дереву, чтобы вновь просить духа ему помочь. Но дух не ответил. Мук размахнулся и ударил ладонью по стволу, но в этот раз звук не родился. Мук в тот же миг замер. Сердце на миг остановилось, когда дух, живущий в старом дереве, не пожелал ответить. Опомнившись, юноша ударил снова, но опять ничего. Он впадал в отчаяние, падал на колени перед деревом и жестами пытался вознести к духу свои мольбы. Сознавая свое бессилие, Мук от безвыходности зверел и бросался душить пень, царапал кору, а затем вновь падал на колени и молил жестами о прощении. Ничто не помогало. Истратив все силы, Мук лег на земле, решив, что настала пора отдать себя воле жестокой судьбы. И наслаждаясь безмятежной красотой чистого неба, на котором остались лишь яркие, белые облака, он дождался знака, которого просил у духов. На пень вдруг села птичка. Поскакав на торчащей коре, она скакнула куда-то вниз, тут же вынырнула, и Мук успел заметить, как с маленьких крыльев скатилась пара капель воды. Юноша тут же забыл о намерении уснуть навек в объятиях земли и полез на разломанный пень. Здесь и таился ответ, который Мук пытался искать с тех пор, как услышал голос духа. В стволе дерева была здоровая дыра, защищенная корой и тонким слоем дерева. Сейчас она вся была заполнена чистой дождевой водой, и юноша быстро смекнул, что делать. Найдя упругие листы, он свернул их ковшиком и стал быстро черпать из пня воду. Когда же не осталось ни капли, Мук еще долго сомневался, боясь, что дух дерева больше не захочет ему отвечать. И все же, он размахнулся и ударил. Дух поприветствовал юношу глухим, слабым и тихим басом, которого хватило, чтобы поразить сердце юноши неудержимой радостью. Мук стал прыгать по земле, размахивать руками, бросаться к пню и благодарить, как мог, за дары могущественного духа. Но самое важное, что тогда он понял, где нужно искать этот голос лесного духа, понял, что недостаточно стараний вложил в куски дерева, чтобы заслужить право владеть голосом благородного древа. Прочные деревья, растущие в этой части леса, как раз и служили причиной того, что их никто даже не пытался обрабатывать. Но Мук решил, что лишь в теле именно этого дерева способен родиться голос живущего в нем бесплотного духа. Бамбук и все прочее его больше не интересовало, и нужно было именно это дерево, а потому юноша провозился несколько лун со старым стволом, утопленным в кустарниках, чтобы терпением и старанием отскрести каменным лезвием целый кусок. И, конечно, первую заготовку Мук испортил. Шло время, он взрослел, и целыми днями возился с кусками дерева, завалив весь дом, как бобровую нору. Над Муком уже смеялись, в то же время опасаясь, что злые духи проникли в его сердце, но юноша продолжал работать, там и тут выпрашивая жестами хоть какую-то работу, чтобы племя делилось и с ним своими припасами. Худо-бедно, но он вытерпел эти тяжелые дни. Сменялись луны, шло время, и Мук отдалялся от людей, но сближался с голосом духа. Наконец, ему удалось выстругать из целого куска ствола могущественный инструмент, сохранивший голос магического существа. Правда, юноша не смог тут же научиться управляться с этим бесполезным, дырявым куском дерева. Вновь голос духа утратил свою силу. Но в этот раз юноша не сдался. Он постоянно искал способ заставить дерево говорить и уже мог слышать оттенки этого голоса, когда ударял ладонью по бокам своей неуклюже обточенной поделки. Только голос был еще очень слаб и почти не различался за шлепками ладони по голой доске. Поиски вновь были долгими и мучительными. Они заставили Мука измениться настолько, что одним своим видом юноша вселял страх даже в умы сильнейших воинов племени. Мук так исхудал, что кожа стала обтягивать его череп, а ребра стали выпирать наружу. И вера в проклятие его рода окрепла. Наконец, не успел еще Мук воплотить свои стремления, племя решило не говорить с ним, поскольку сама жизнь не дала Муку этой возможности. Но Мук еще этого даже не замечал. Он и так был раздавлен тщетностью своих попыток выпустить голос духа на свободу. Это стремление было единственной целью его мучительного существования, ведь Мук изначально был обречен на одиночество, ведь родился в утробе проклятой. До этих пор, мысль, что Мук способен быть голосом духа, давала ему сил. Но теперь, ничего не добившись, он лежал истощенный на земле, прямо у порога своего шалаша и не двигался. Племя молча дожидалось его смерти, и никто не смел препятствовать воле духов, отнимающих у Мука силы. А сам он только лежал и глядел вокруг, пока на его глаза опять не попался знак. Мир тогда целиком состоял из знаков и предзнаменований, и другого объяснения, как было сказано, у него еще не было. Один старик, игравший с детьми, вдруг поднял с земли широкий, зеленый листок, нечаянно слетевший с ветвей, собрал ладонь в кулак, а лист положил сверху. Он стал с улыбкой подзывать детей и привлек внимание Мука. Собрав детей вокруг, старик поднял руку, с размаха шлепнул по ладони и раздался такой сильный хлопок, что Мук вздрогнул. Старик и сам перепугался, когда в следующий же миг обтянутый кожей скелет вдруг очнулся, подбежал и стал трясти его за руку, жестами пытаясь заставить старика повторить его трюк. Дети сразу разбежались. А Мука уже хотели прогнать, но старик его каким-то чудом понял и стал показывать детский фокус. На лице юноши сама собой всплыла улыбка, а его ум загорелся новыми идеями. Телом Мук уже дорос до мужчины, но так и остался жить мальчиком, не прошедшим воинского обряда. Один из воинов, старый друг семьи, пытался вступиться и провести юношу через пещеру мужества, в которой совершался этот обряд, но племя почти единодушно отказалось от этой затеи. А потому Мук одним своим видом раздражал и смешил тех, кто будучи младше, уже смог пройти обряд посвящения мужчины и даже успел обзавестись женой. Сын воина, бывшего преданным другом семьи, юноша по имени Кир, испытывал при виде Мука больше всего неприязни. Он знал о просьбе отца провести Мука через пещеру мужественности, и оттого был на него особенно зол. Мук как раз заканчивал свою поделку. Он только приблизился к разгадке знака, но еще не все успел сделать. Обернув деревянную поделку в кусок кожи, выпрошенный у соседа, он выяснил, что голос духа не желает рождаться. Но после нового, короткого отчаяния быстро сумел решить задачу. Натянув кожу всего чуть сильней, юноша услышал рождение тяжелого, низкого, глухого баса. Это был голос лесного духа, как тот, что он слышал в лесу, но только совершенно иной. Мощный, полный энергии, бойкий и громовой. Мук тут же бросился натягивать кожу, закрепил, как смог и начал стучать. Но всех остальных лишь напугал гром бури, рожденный ясным днем, все быстрее раскатывающийся по маленькому поселению. Женщины выбежали из шалашей, дети спрятались, а воины схватились за оружие, побросав дела, и вокруг Мука быстро собралось почти все племя. Юноша и сам перепугался. Увлеченный пожаром радости, он бил ладонями по натянутой коже, пока слабое крепление не соскользнуло внутрь деревянного корпуса. И лишь когда звук пропал, Мук оглянулся и увидел, что вокруг него уже собралось племя, и все таращатся испуганными и сердитыми взглядами. Впрочем, Мука не наказали. Все были слишком напуганы, чтобы вынести обдуманное решение, а потому ему велели больше такого не делать. Язык тогда был простой. Стой — иди, вперед — назад, живой — мертвый, земля — небо. Сейчас уже многие их слова и в дословном переводе останутся непонятными, но их мысли и чувства ничем не отличались от тех, что испытываем мы. — Не делай это! — Повторяли сердитые жители простое выражение общей неприязни. Мук и не мог больше стучать на своем несовершенном инструменте, а потому убежал домой, тут же начав укреплять конструкцию. Остальные были ошарашены, но тут нетерпение Мука сыграло юноше на руку. Уже к вечеру он потащил исправленный инструмент к старому пню, чтобы показать духу леса обретенные силы. И вновь раздалась надоедливая музыка барабанного баса. Мук в спешке перетянул кожу, но обнаружил, что так звук получается еще звонче и ярче. И в те мгновения жар радостных чувств испепелил почти все оставшиеся у Мука силы. Проснувшись наутро под деревом, юноша с трудом дополз до родного шалаша. Из жалости его накормили старухи, и уже на следующее утро юноша поправился. И тут же ушел в лес, откуда с его уходом и до самого вечера стал доноситься этот незнакомый, непривычный слуху, звонкий грохот барабана. На удивление скоро все начали привыкать к новому шуму, не успев обвинить звуки в причастности к темной магии. У Мука впервые что-то получалось так легко, так что он за несколько дней научился выбивать ритм и уже вовсю экспериментировал со звуками. Довольно скоро юноша заметил, что ударяя по-разному можно добиться разного звучания. Но лишь дней через десять сообразил, наконец, приделать барабану дно, отчего кривой инструмент зазвучал еще удивительнее и громче. А спустя несколько лун, потратив все силы, чтобы овладеть голосом лесного духа, Мук решился открыть его силы остальным. Снова он всех переполошил, когда топтался нетерпеливо у костра, дожидаясь очередного племенного совета. Мук тарабанил пальцами по инструменту, но на него смотрели с опаской и подозрением. Хотя выглядеть юноша стал чуть лучше, так что очевидные признаки исцеления на лице не позволили бы остальным усомниться, что душа его не давала овладеть собой проклятию. Так что во время совета на него старались не обращать внимания. Но лишь только старшие мужи собрались отпускать всех по домам, как Мук выскочил перед костром и стал размахивать руками, желая всех остановить на местах. Своей торопливостью Мук не дал шанса его проигнорировать. Один из воинов, прежний друг отца Мука, предложил его выслушать, и племя дало юноше эту возможность. Мук ни мгновения не промедлил и тут же несильно, но с размахом ударил ладонью по гладкой, натянутой на барабан грубой коже. «Тум!», — зазвучал голос инструмента. Ударило и тут же затихло. Некоторые успели перепугаться, но Мук продолжил выбивать медленный ритм. Глазами он искал на лицах соплеменников те же чувства, что испытывает он, но видел лишь удивление или страх. Один из воинов поднялся и уже открыл рот, и Мук тут же выбил пальцами короткую дробь. В тот миг все замерли. Голос лесного духа, вызывавший трепет в уме самого Мука, отразился теперь на лицах всех сидящих на земле соплеменников. В их сердцах он поселил не те же самые чувства, но не мог этого понять и быстро и уверенно перешел сразу к финальной, самой мощной части заготовленного выступления. Юноша стал бить так сильно и быстро, что лишь раздувал костер страха в умах соплеменников. Казалось, будто сам порождающий громы спустился с неба. Но Мук продолжал барабанить, а рожденные им звуки мелкой дрожью и холодной дрожью поднимали грязные волосы его соплеменников. В какой-то момент каждый смотрел на Мука, боясь, что каждый следующий звук может своей мощью расколоть под ногами землю. Никто не шевелился, пока Мук не дошел до конца. Разогнавшись, юноша бил все быстрее, и когда уже грохот начал сливаться в единый звук, выступление Мука неожиданно завершилось резким, громовым басом. Оперируя скудными языковыми запасами, соплеменники Мука живо пришли к одной и той же мысли, выразив ее в единообразии своих претензий. Первой с земли вскочила одна из женщин, сидевшая в задних рядах. — Что ты сделал?! — Закричала она. А вслед поднялись и остальные. Мук застыл в недоумении и лишь таращился. Но ответить он ничего не мог, а жесты ничего не объясняли. Полночи его трясли, пытаясь выведать ответ. Племя шумело так сильно, что перепугало даже ночных животных. Даже никем не замеченная хищная кошка, приникшая за одним из домов, поглядев на людей издали своими пылающими в ночи глазами, унеслась в лес и больше тут не появлялась. Чуть не дошло до ритуальной казни. Только убив колдуна можно избавиться от наложенного им заклятия. Это всем было очевидно. А Мук не мог возразить на обвинения. Впрочем, он успел понять суть беспокойства соплеменников раньше, чем лишился жизни, а потому кое-как, размахивая руками, сумел дать ответ. Мук бил по барабану, затем разводил ладони, показывал на небо и на землю, показательно оглядывался. Потом стучал опять и снова оглядывался. Наконец, с трудом, потратив еще половину от оставшейся ночи, племя изменило решение. Мук был прощен и наказан тяжелой работой, а люди, сердитые, потерявшие сон, начали расходиться. И обиднее всего в этот миг было самому Муку. Пусть его и не лишили жизни, но и голос великого духа леса никто не сумел расслышать. Да и способа объясниться тогда не было, даже если бы юноша мог говорить. А бедность языка, как и любая бедность, неизменно возводит на пути идущего препятствия. Но Мук старался выдержать, и теперь уже никогда не обнаруживал в мыслях ни желания, ни повода сдаваться. Трудностей стало лишь больше. Вчерашние сопляки, дышащие Муку в грудь, не упускали случая подразнить. Они стали мужчинами, пройдя обряд, а он так и остался мальчиком в глазах племени. Но Мук терпел. Времени играть на барабане почти не находилось, когда Мук стал отрабатывать свое наказание, рубить и таскать бревна. Так что Мук иногда даже ночью не боялся пойти к старому пню и растратить на игру последние силы. Наконец, он стал чувствовать, как усталость начинает валить его с самого утра, не давая спокойно шагнуть. Работу Мук едва закончил, но на следующий же день вместо отдыха сел с барабаном у порога своего разваливающегося шалаша и тихо, чтобы никого не напугать, застучал по нему пальцами. Кто-то еще ругался, проходя мимо, но юноша лишь барабанил еще тише, но не останавливался. Уже к середине дня на него перестали обращать внимание. Да и эти странные звуки мгновенно западали в голову, отдаваясь в ней глухим эхом даже и тогда, когда самого барабана, отойдя поодаль, уже не было слышно. И магическая сила этого инструмента быстро захватила умы. Мук тихонько барабанил в своей палатке каждый свободный миг, и чем больше упражнялся, тем легче заигрывался. Уверенный, бодрый ритм барабана заражал работавших соплеменников и внушал силы, так что за шум они не ругали. Но и лучше к Муку никто относиться не стал, а его немоты по старой привычке все сторонились, как проклятия. Но времена слабости прошли. Мук не сдавался и твердо верил, что заставит людей услышать голос леса. Он и сам начал слышать его лучше. Мук прислушивался к звукам природы, искал новые ритмы, а затем пытался воплощать их в игре. И вот его мысль стала опережать руки. В воображении Мук легко представлял то, что не успевали сыграть в нужном темпе его ладони. Но своим упорством он раскрыл тревожную силу мелкой барабанной дроби, начав бить по натянутой коже все быстрее. А время шло, и луны сменялись. Юноша превратился в мужчину, вырос, оброс волосами на лице. Но в глазах племени и теперь оставался непосвященным в мужи мальчиком. И все же кое-что менялось. Двое соплеменников, занимавшихся рубкой леса и рыбалкой, стали иногда делиться едой. Мук не сразу понял их намерения, но не мог отказаться от предложенных даров. Он получил возможность играть и не задумываться о работе в племени, и переполненный чувством благодарности, чуть ли ни на следующий же день отправился в лес с ними, захватив барабан. В пути играть было неудобно. Двое соплеменников вслух недоумевали, зачем Мук пошел за ними, но и не гнали. Но когда они стали рубить каменными топорами мягкие стволы бамбуковых деревьев, Мук застыл, слыша голос леса будто впервые. Он хотел лишь расплатиться за доброту и силой лесных голосов наполнить души соплеменников, но сам проникся тем, что смог услышать. Мужчины сразу принялись за работу, подняли маленькие, каменные топорики, перевязанные лианами, и стали в ровном темпе молотить по звучным трубам бамбуковых стволов. Мук включился в пение леса мгновенно. Под ровный, четкий, выверенный такт, родившийся в трудовой борьбе, он стал мелко и ровно стучать пальцами. В звуках уже вырисовался необычный рисунок, но Мук продолжал. Быстрее чем когда-либо он оказался втянут в эту игру. Добавить удар ладонью, постучать обеими, вернуть дробь, и вот он уже колотит по своему барабану, забыв обо всем на свете. Внезапно оборвались звуки каменных топоров. Мук открыл глаза, но не смог им поверить. Вокруг уже почти стемнело, целая роща освободилась от бамбука, а соплеменники с усталыми и довольными улыбками таращились, держа в руках каменные топоры. И на миг даже показалось, что теперь-то все наладится. На следующий же день оба воина тяжело заболели и быстро умерли. Мука вновь стали обходить стороной, а барабанить ему и вовсе запретили. Но время шло, луны сменялись, и оставаться верным голосу леса, было все тяжелей. Мук не сдавался, продолжал играть и пытался выгадать момент, когда голос леса сумеет проникнуть в души соплеменников. Он пытался играть на праздниках, на урожаях, во время работы, но всюду его гнали. Оттого-то, потеряв все надежды, Мук сразу же узрел миг своего величия, когда на племя вновь неожиданно напали красные черепа. Как и всегда, битва началась внезапно. Подкравшись как можно ближе, воины соседствующего племени выскочили из леса и бросились на ближайших мужчин. Те несколько соплеменников, которым не посчастливилось оказаться первыми на пути воинов, успели поднять тревогу, и племя быстро ополчилось. Мужчины схватили свои каменные ножи, топоры и дубинки и встали рядом, приготовившись драться. И тогда красные черепа вышли из леса и встали рядами напротив, больше не пряча себя в плотных зарослях теплого леса. Миг был ужасным и волнующим. Теперь, когда противник выстроился напротив, стало ясно, что на этот раз красные черепа пришли не затем, чтобы убийствами врагов завоевать права дать ребенку имя. Вместе с воинами пришел шаман, опираясь на высокую палку, с нанизанным на верхушку черепом священного животного. И значить это могло лишь одно: они пришли, чтобы убить мужчин и детей и забрать себе женщин. В эти мгновения воины племени ощутили всю тягость бессилия, окруженные вдвое, или даже втрое большим количеством врагов. Череп на длинном шесте в руках вражеского шамана будто бы шептал голосом ветра, пророча смерть. И выбора не было, каждый знал, что против стольких врагов племени не устоять в мгновение его слабости, когда старого шамана уже нет, а о новом еще даже не случилось знаковых предвестий. И лишь один человек во всем племени в миг слабости разгорелся жаром ярости и жаждой сражения так сильно, что не смог устоять на месте. Битвы тогда не были такими спешными. Сражение было ответственным ритуалом, а перед убийством враги часто спрашивали имя и только после этого каменным орудием наносили смертельный удар в голову, если только противник не гибнул еще во время боя. Но даже так поступок Мука свалился на головы всех присутствующих внезапным громом, а от незнакомых звуков барабана даже шаман вражеского племени боязливо вжал голову в плечи. Мук встал лицом к вражескому племени, и теперь уже никто не пытался его остановить. Странный блеск в глазах Мука сумел бы испугать даже соплеменников, появись он не в преддверии кровопролитного сражения. Впереди одно, или сдаться и умереть с мучительным позором, или сражаться и погибнуть в бою. «Тум!». — Прокатился тяжелый, глухой бас, а вслед за ним побежала тревожная дробь. Звуки с первых мгновений начали вселять беспокойство в сердца врагов, но Мук не спешил привести к финалу свое выступление и медленно добавлял новые звуки. Сердитым боем, с яростным взглядом Мук продолжал играть. И звук давал голос и силы взгляду этого человека, растерявшего последние капли надежды, а теперь готового выпустить всю свою злобу единственным возможным способом: ведь лишь голос самого леса мог выразить всю силу накопленной Муком ненависти. Мук почти не контролировал себя с первого мгновения, едва оказался с барабаном между двух готовых броситься в бой племен. Он не чувствовал, как волосы на голове стали дыбом, но ощущал неудержимое напряжение в теле, которое заставляло ладони стучать по барабану так сильно, что от каждого размашистого удара враги поначалу испуганно вздрагивали. А впрочем, когда они привыкли к незнакомым звукам и вернули силу уверенности, голос леса сумел, наконец, достать до слуха соплеменников. Кир, сын воина, бывшего другом семьи, быстрее других заразился силой нового звука. Он встал рядом с Муком, забыв о своей неприязни и желая лишь получить этот яростный взгляд себе. И Мук легко даровал ему эту силу, продолжая с чувством рождать громовую музыку барабана. Волосы с щекотливой дрожью поднялись дыбом, а рука так и запросилась на вражеский череп. Но бессильный еще дотянуться до противника, Кир открыл рот и со всей силы закричал, попав, хотя и не рассчитывая, на сильную долю. Мук сразу это заметил. Он стал раскачиваться из стороны в сторону и с размаху бить по земле ногой, поддерживая ритм. А это заметил уже Кир. Он обернулся, увидел, как Мук беззвучно открывает рот с особой силой ударяя краснеющей ладонью по барабану, и стал повторять. Дробь перемешивалась с тяжелыми ударами, а ритм становился все быстрее. Мук глядел с такой яростью на врага, что даже в звуках барабана отражалась сила этого чувства. Каждый воин племени готов бы был поклясться, что он слышит призыв духов. Щекотливая дрожь заставила одного из воинов выскочить вперед и закричать, а вскоре уже целое племя ударяло ногой в такт сильным ударам барабана, рождая оглушительный грохот. Все тело дрожью рвалось в бой, а каждый крик рождался с болью ярости, готовой испепелить саму себя, лишь бы своим жаром опалить ненавистного врага. И бой начался внезапно и быстро. Так быстро, что красные черепа не успели вырваться из оков страха, как на них бросилось разъяренное племя, гремящее, подобно самому небу. Видя, как с ударами громового рыка, под яростный рев озлобленных воинов, каменные топоры проминают слабые людские черепа, воины противника теряли волю. В кровавом дожде безумного сражения никто уже не ведал, что делает, повинуясь голосу чувств. Испуганные силой вражеского племени, красные черепа отбивались, но их силы быстро гасли под безжалостным натиском рассерженных воинов. Даже начав бежать и скрывшись в лесу, красные черепа еще долго оглядывались, вдруг слыша теряющийся в стволах деревьев грохот барабана. Появляясь то справа, то слева, барабанный стук заставлял думать, будто преследование еще не окончено, даже когда битва уже завершилась. А Мук так и продолжал стучать ладонями, топать ногой и открывать рот, ничего не видя. Но радость победы разделить с соплеменниками он не успел, слепо таращась перед собой с неугасающей яростью битвы, с которой здесь же он и оставил последние силы своей души. Для племени обряд погребения Мука стал знамением. Как лучше поступить не знали, а потому готовились захоронить тело юноши в привычном обряде, спалив вместе с ним в костре самую важную для Мука вещь, его барабан. Но Кир, молодой воин, первым бросившийся вслед за голосом леса в бой, вырвал инструмент прямо из окоченевших рук юноши. Он стал ходить перед соплеменниками и показывать им инструмент, с одними и теми же словами обращаясь по очереди к каждому. — Есть! Звук! Его! — Так звучали его слова, если переводить дословно. Но теперь было бы правильнее и даже вернее перевести их иначе: «Это… Его… Голос». Или: «Му… Ши… Ка…».