Сломанная ветвь

Еще до того, как Тимофей устроился, здесь уже происходило что-то странное. — На той неделе, — объяснял Тимофею прораб в первый рабочий день, — шесть происшествий, как по бумажке, один день — один случай. И рабочие уже вовсю болтали о проклятии. Впрочем, сначала не верилось. Кто в здравом уме подумает, что стройка в бывшем сквере ведется на проклятом месте? Но поначалу все сомневались. Да и происшествия везде бывают, всюду люди пренебрегают техникой безопасности, ошибаются, да и от случайностей никто не застрахован. Но как только начали рубить деревья, очищая землю под тротуары, тут же стало ясно — здесь все совершенно иначе. В первый же день Тимофея чуть ни пришибло свалившимся рядом кирпичом. Осколок больно ударил по ступне, пробив ткань старого кроссовка, но Тимофей, остолбенев от ужаса, даже не сразу почувствовал боль. Прораб его тогда успокоил в известной степени, сказал, что за несчастный случай это не считается и такого по сто раз на дню бывает, и посоветовал быть внимательней. Затем, один из рабочих умудрился свалиться в бетономешалку, и хорошо, что сразу заметили. Чуть позже, другой рабочий придавил ногу, третий чуть не сломал руку, а еще один заработал отравление. И этот пасмурный весенний день Тимофей едва сумел перетерпеть, чуть не решившись сразу же бросить затею тут работать. Но потом Тимофей свыкся. На второй день он уже заметил, что остальные рабочие действуют смело, почти не волнуясь, и техникой безопасности пренебрегают так же легко, как и всегда. — Да фигня это все. — Сказал ему в перерыве один из рабочих, смеясь. — Если руки из того места растут, то бояться нечего. И тут же умудрился поперхнуться так, что пришлось вызывать скорую и откачивать. Хотя, чего-то действительно серьезного и вправду почти не случалось. Даже удивительно. В день происходил десяток происшествий, но ровно одно заканчивалось травмой, да и то не слишком тяжелой, всего четыре перелома за месяц. И все равно, избавиться от тягостного давления жуткой атмосферы не выходило. С каждым днем рабочие все больше говорили о проклятии, а вскоре суеверная болтовня спровоцировала и первые увольнения. Рабочие стали уходить. На тот момент уже оставалось меньше недели до окончания работ. Всего-то надо было поднять стены последнего строения, что заняло бы еще пару дней, затем снести оставшиеся деревья, — это еще день, — проложить дорожку и убрать технику. Ерунда, но рабочие уже не выдерживали, а одного чуть не придавило насмерть, да еще и нашли не сразу, пролежал несколько часов под блоками, чудом выжил. Чтобы все уладить, решили пригласить батюшку. Тот долго ходил, молился вместе с несколькими рабочими, и потратил на это целый день, лишь за несколько часов до окончания смены разрешив возобновить работы. И, что ни говори, а сработало: впервые за много недель целый день прошел без единого происшествия. Тогда Тимофей зачем-то решил остаться, хотя почти все разошлись. Только несколько мужиков, решивших отметить победу над нечистой силой, пили со сторожем. И хотя сторож упорно отказывался от каждой новой рюмки, его удавалось все-таки уговаривать снова и снова, и посиделки продолжались дальше. Тимофей, выпив несколько рюмок, ушел. Мужикам и без него было весело. Но какая-то печальная, хотя и жутковатая атмосфера этого места задушевным воплем звала Тимофея не спешить домой. Вздохнув и пустив наружу едкий запах свежего перегара, Тимофей почувствовал, как его грудь напитывает чистый, лишь слегка приукрашенный оттенками строительных запахов воздух. От бывшего сквера уже почти ничего не осталось. Дорожки разобраны, лавочки убраны, деревья спилены. Осталось всего три, да и то, все небольшие, а одно едва ли выше двух метров. И стоят рядом, как родные. И то ли от крепкой выпивки, то ли от чистого воздуха, еще оставшегося от сквера после всех строительных работ, но стало даже грустно. Чувства захлестнули так внезапно и быстро, что Тимофей и сам не успел опомниться. Потянуло к деревьям, и Тимофей встал и пошел, даже не сопротивляясь. Кругом вся земля разворочена стройкой, валяется куча отсева, в стороне лежат сложенные мешки цемента, накрытые пленкой, да лежит брошенная веревка, которую не потрудились даже убрать. Но в этих трех маленьких деревьях будто спрятана вся тишина вселенной. Беззаботно покачиваются листья, плавно и размеренно волнуются молодые кроны, и складывается впечатление, будто даже сквозь эту тоненькую стену из трех молодых деревьев не могут пробиться шумы машин и городской суеты. Так и хочется зарыться в эти три маленьких деревца, чтобы хоть на миг спрятаться от всего этого гама. С улицы все равно ничего не видно, а внутри площадки никого, кроме пары мужиков, наверное, успевших уже захмелеть, так что Тимофей неуклюже, расслабленно заваливается набок, стараясь поместиться на узком, маленьком кусочке еще не вытоптанной травы. Пятка медленно утопает в рассыпанном кругом песке, и даже поджав ноги, не выходит поместиться на островке зелени. Темнеть стало еще минут десять назад, но мрачный покров ночи еще не укутал светлое небо. Щурясь и протяжно вздыхая, Тимофей глядит сквозь тонкую щель между век, укрытую дырявым забором ресниц. Вдруг, кажется, словно кругом целый лес. Воздух чистейший, аромат сам надувает грудь, и не хочется остановить дыхание, хотя легкие уже не вмещают еще больше воздуха. И удивляет, как за узкой щелью между век, жидкая изгородь ресниц вдруг разрослась по сторонам настоящим лесом, и всюду в небо убегают длинные стволы многолетних деревьев. Тимофей протирает глаза. Сразу ясно — дело не в выпивке. Но стоит разомкнуть веки, как Тимофей застывает в недоумении и долго не может пошевелиться, глядя на высокие, плотные ряды деревьев, замкнувшие его в плотном хороводе. Немедленно Тимофей пытается вскочить, но в глазах уже поплыло. Деревья, выросшие неожиданно кругом, заперли его от внешнего мира, и здесь уже не слышно ни городской суеты, ни машин, ни даже проезжающей куда-нибудь мимо пожарной машины, словно город вокруг исчез. Тимофей бросается в сторону, но тут же его роняет на землю. Словно напившийся до бессилия, в полусне он пытается ухватиться за дерево, с удивлением обнаружив, что мысли его все еще остаются трезвыми и чистыми, но глаза видят мираж, а тело почти не слушается. Тогда и стало Тимофею по-настоящему страшно. Непостижимым образом он вдруг оказался совершенно один в каком-то лесу, пьяный, обессиленный, едва в состоянии ползти, когда в глазах все перемешивается и плывет. Ум захватила паника, и Тимофей едва не закричал, но вовремя заставил себя успокоиться. Трудно было придумать, что себе внушить. И в мыслях не соврать, что это сон. Тимофей хотел было проговорить про себя, что он непременно выберется, что нужно успокоиться, но даже и этого не смог. Все, что он сумел себя заставить, так это ползти, да и то лишь потому, что кроме этого оставалось только сдаться. Вскоре Тимофею стало стыдно. Он полз уже долго, но не мог выбраться, кругом все еще стоял лес. Тимофей закричал, но на его крики никто не ответил, а с тех пор прошло… трудно было сказать, кажется, уже больше часа. Но стыдно стало не из-за этого, лишенный сил, понимания и брошенный внезапно в этот бредовый сон, откуда невозможно выползти, Тимофей корчился, из последних сил сдерживаясь, чтобы не заплакать. Это продолжалось долго, и Тимофей в какой-то момент решил даже сдаться. Свалиться на месте, да и будь, что будет. Он плюхнулся на землю, надышался сыростью и вдруг осознал, что вот так и умрет, черт пойми зачем и как. Тут же он встрепенулся умом, поднялся на слабые руки и, шатаясь, пополз дальше, как сумасшедший повторяя в уме: Ползти! Ползти! Все остальное казалось неважным. А скоро Тимофей вдруг нашел веревку. Долго он не мог сообразить, откуда в лесу может быть веревка, но благодаря этой находке, благодаря тому, что он не поддался страху, Тимофей, наконец, стал понимать, что здесь происходит. Веревку он узнал. Эту веревку бросали на блок, чтобы подтянуть наверх пару ведер с раствором и не запускать для такой мелочи целый кран. Потертая, с кусками присохшего бетона, в последний раз эта веревка использовалась, чтобы вытянуть уже обкопанный со всех сторон пень. Здесь же ее и бросили, рядышком с тремя последними деревьями, с тремя жалкими обрывками бывшего сквера. Тимофей понял, что он все еще ползает где-то здесь, возле трех маленьких деревьев, и это уже не столько напугало, сколько придало сил. Но ждать, когда его найдут, Тимофей не стал. Какая бы чертовщина тут ни творилась, он решил как можно скорее от нее отделаться. Но если бы одного желания было бы достаточно. Веревку Тимофей догадался привязать к поясу, и даже так вскоре чуть не потерял, выронил из рук, стал хлопать ладонями по телу, насколько обессиленные руки пожелали шевелиться, и лишь спустя минут пять копошений отыскал прочно завязанный рядом с бляшкой ремня узел. Выбраться Тимофей не мог, и веревка никак не помогала. Теперь он знал, что вокруг должно быть всего три маленьких деревца, но не мог сообразить, как это использовать. Он пытался оставлять из веревки след, но находил себя уже запутанным, пытался бросать веревку как можно дальше и ползти, как по нити Ариадны, но так и не мог выбраться из этого колдовского плена. А силы постепенно исходили и уже готовились оставить тело Тимофея. Казалось, что прошло уже даже не несколько часов, а все несколько дней, и лишь тогда, наконец, в голову пришла любопытная идея. Тимофей решил привязать веревку к дереву, а затем отыскать другое, обвязать его и ползти дальше, постепенно добираясь до новых деревьев. А их не могло быть больше трех, и Тимофей рассчитывал обвязать веревку треугольником, а уже тогда, если этот сюрреалистический кошмар, мелькающий перед его глазами густым лесом, не закончится, тогда уже думать, что делать дальше. И план его удался. Вскоре Тимофею удалось добраться до последнего дерева. Но только действительность подло обманула ожидания, и завязав последний узел как можно крепче, Тимофей осознал, что умудрился намертво привязать самого себя к дереву. Вновь стало жутко страшно, но самое неприятное еще ждало Тимофея впереди. Изможденный ползанием, по ощущениям, длившимся уже несколько дней, Тимофей и так не мог пошевелиться и готов был уже зарыдать, когда вдруг, привязанный накрепко собственными руками к тонкому стволу дерева, он почувствовал чужие прикосновения и опустил взгляд. Что-то расплывчатое, черное и бесформенное, из которого можно было выделить только конечности и большую шишку, отдаленно напоминающую по форме голову, ползло по его ноге и уже приближалось к лицу. Тимофей затаил дыхание. Миг спустя он уже мог почти точно разглядеть громадную, непостижимым образом поместившуюся в границах его зрения, уродливую, клыкастую морду. Какое-то непонятное, отвратительное существо, злобно скалившееся на Тимофея, готовилось к кровавому пиршеству, всецело завладев своей беспомощной жертвой. От страха не осталось сил даже шевелиться. Тимофей пытался вырваться, ерзал, и даже, кажется, слегка вскрикнул глухим, потерявшим силу голосом. Но он и сам не мог понять, достигает ли в этом деле хоть какого-нибудь успеха. А время уже закончилось. В руке гадкого существа, вцепившегося Тимофею в лицо, сверкнул черным, ночным блеском какой-то предмет. Тимофей присмотрелся и распознал нож, хотя и вынужден был ориентироваться лишь на одни свои торопливые догадки, а глазам, до сих пор видевшим окружавший Тимофея густой лес, он довериться не мог и сам это понимал. Но вдруг, рука высвободилась из пут, и Тимофей всего на миг растерялся, после чего тут же начал действовать. Сдаваться уже и в мыслях не было. Это там, когда он полз в грязи, думая, что перенесся неведомым образом в какой-то заколдованный лес, Тимофей готов уже был сдаться, но сейчас, отчетливо видя перед собой мерзкую рожу противника, он яростно бросился в атаку, ясно зная, что такого громадного монстра он ни за что не сможет победить. Только сейчас Тимофей начал понимать, насколько обманывается. Медленно и долго его рука тянулась к шее гигантского монстра, сидевшего у него на лице, а затем, когда пальцы достали тонкую шею и начали сжиматься, тут же стало ясно, что гигантский монстр немногим больше расстояния от кулака до локтя. И Тимофей кинулся в бой вдвойне яростнее, в приступе злобы разбрызгивая слюну на одежду, на подбородок и даже на собственные волосы, грязные, жирные и прилипшие ко лбу. Что-то мягкое в руке легко поддалось. А через мгновение, треснул ствол тонкого дерева, и Тимофею удалось быстро выбраться. Тут же иллюзия быстро стала рушиться, а Тимофей, наконец, сумел разглядеть все таким, какое оно есть на самом деле. В тот момент он стоял на коленях, обеими руками пытаясь задушить гадкое, маленькое, жалкое существо. Тимофей яростно скалил зубы, рычал, но вдруг заметил, что больше не видит леса вокруг, а снова вернулся на строительную площадку, вновь слышит городской шум, и машины, и сирену промчавшейся где-то неподалеку скорой. Потом он опустил взгляд, заметил это жутковатое, маленькое, беззащитное существо внизу и отпустил руки. Что бы там ему ни почудилось, теперь он разглядел, что в руках маленького чудища был вовсе не громадный нож, блестевший в ночи, а маленькая, кривая веточка. Само оно, маленькое, хилое, дрожало и задыхалось, крючилось и медленно скукоживалось, будто стремительно усыхающий на солнце фрукт. Тимофей оглянулся. Маленькое деревце, одно из трех оставшихся от сквера, было сломано. Иллюзия быстро и окончательно растаяла, а силы вернулись. Сознание быстро связывало мыслью то, что ловил взгляд, и разгадка быстро сама пришла на ум. Веревка, путы, три сосны, в которых заблудился Тимофей, галлюцинации, сломанное дерево, высвобождение и теперь это умирающее у его ног существо, чуть больше шапки, скукожившееся и усохшее, с глазами, каждый размером в треть головы. Все стало ясно, оно защищалось. Теперь все стало ясно. Не зря это место назвали проклятым. Все это оно, эта маленькая гадина, которую теперь жалко от одного вида. Пакостило все несколько недель, пока шло строительство, но так никому и не навредило больше, чем переломом. Но сейчас оно умирало. Тимофей это сразу понял. Он даже не обратил внимания, что вымазан, будто несколько дней ползал в грязи, подхватил беззащитное чудище на руки, спрятал в куртку и тут же понесся к выходу, забыв про усталость. Толкнув сторожа, он выбежал на улицу. Еще даже не успело стемнеть, но Тимофей об этом не думал. Как раз на другой стороне дороги стояло такси, и он тут же бросился к машине, чуть не попав под колеса. Водитель стал гнать из салона, но Тимофей охапкой вывалил на пассажирское кресло почти все деньги, и таксист замялся. Тогда, Тимофей выгреб остальное и бросил на сиденье. — Гони! Живей! — Приказал он так, словно от этого зависела чья-то жизнь. Через десять минут Тимофей вылез у парка, живо пробежал вглубь, а там свалился на колени у раскидистого дерева и сидел почти до утра. Но бесцельно. Ствол маленького дерева навсегда был сломлен.