Обострение

Под деловитое ворчание ручьёв, перебранку капели и сердитое ворчание бабушек в город приходит оно — обострение.

Заглядывает в прохожих, выискивая среди серых лиц тех, у кого ватные объятия зимы не успели задушить жажду. Жажду найти приключения — с разбегу плюхнуться в океан непривычного, чтобы хоть ненадолго, но почувствовать себя живым.

Когда небо наряжается празднично-голубой атласный покров, понимаю — пора! К выходу в «свет» давно уже всё готово. Да и долго ли нищему собраться? Самое главное обувь. Разгуливая по улице в тапочках, внимания можно добиться, но далеко не такого, что хотелось бы — примчатся друзья в белом и повезут кататься по давно известному маршруту.

Сапоги давно выкуплены у кастелянши за сотню перетасканных тюков с бельём и припрятаны в старом тайнике в архиве. Где ещё делать тайник, как не на чердаке, заваленном тысячами папок с историями болезней? Там даже чёрт свою родную бабушку не отыщет, что говорить о завхозе.

Быстро переодеваюсь, подкрашиваюсь… добыть верхнюю одежду проще простого. Надо подкараулить зазевавшуюся в очереди девицу, стянуть номерок… И вот я уже на улице в роскошном кожаном плаще.

Солнце, придумав, что за неделю надо очистить город от снега, греет как полоумное. Мне же лучше — можно не застёгиваться, чтобы все кому интересно видели смелое декольте и юбку, нужную вовсе не для того, чтобы спрятать ноги.

Результат не заставляет себя долго ждать, резко скрипят тормоза.

— Девушка! — доносится мужской голос.

Оборачиваюсь, стараясь сделать так, чтобы слишком радостная улыбка не вызвала подозрений. Глаза яркие синие, лицо худое — время уже оставило на нём парочку знаков, чтобы все видели с кем имеют дело, но ещё симпатичное.

— Не подскажите, где улица Маяковского?

«Ну, ты мог придумать что-нибудь умнее, чем посреди Маяковского задавать такой вопрос? — хмыкаю про себя.

— А какой дом вам нужен? Могу показать, — предлагаю я как можно безразличнее, чтобы не спугнуть. Хотя такого сложно напугать — самоуверенность проскальзывает в каждом жесте.

— Покажите, — толкает он дверку со стороны пассажирского сиденья…

Самоуверенность не покидает его даже, когда нож, что был спрятан за голенищем сапога, вонзается в сердце. Перед тем как на земле становится одним неверным мужем меньше, на его лице появляется выражение ребёнка, которому вместо конфетки подсовывают обманку.

Я улыбаюсь его изумлению, улыбаюсь, когда рука раздвигает его рёбра и добирается до сердца, улыбаюсь солнцу, когда хвастаюсь добычей.

Не спешу, но к появлению полицейских успеваю не только зажарить и съесть сердце, но и украсить окружающие кусты — кишками и самым главным мужским достоянием — теперь из-за него ни одна женщина не будет несчастной!