Дима

За окном летели рыжие огни, прорезая ночную мглу. То там, то тут появлялись из ниоткуда черные стволы деревьев. Стук колес убаюкивал и в то же время будил. Дрожала бутылка на столе.

Я смотрел, как вода в ней покрывалась рябью, будто ей холодно, и думал о предстоящей встрече. В вагоне было жарко, но я продолжал дрожать под одеялом. Кажется, я оглох от биения сердца, и заболел от того, что душа прыгала во мне: уходила в пятки, а затем подскакивала к горлу.

Нужно было поспать, но волнение не давало затихнуть сердцу, и я лежал в раздумьях до самого рассвета, пока не проснулся один из соседей по плацкартному вагону.

Он долго сидел, сонно поглядывая в окно, а когда заметил меня, удивился, словно не ожидал увидеть, и прохрипел:

— Не спится, малек?

Не дожидаясь ответа, он потянулся к пачке сигарет и тут же швырнул ее на стол.

— Малек, сигареты не найдется?

Мы вышли в тамбур. Я угостил его и сам закурил, глядя, как за окном размытым пятном тянутся нескончаемые деревья.

— Ты откуда? — поблагодарив, спросил сосед.

— Из Днепродзержинска.

— О, так мы из одного города получается! А едешь куда?

— В Москву. А вы?

Он замолк, нахмурившись, и ответил уже докурив:

— В Киев. К дочке.

Я понял, что эта тема неприятна ему и не стал расспрашивать. Мы молчали некоторое время, а потом он спросил:

— А зачем в Москву-то едешь?

— Учиться. У меня там тетя живет.

Я выкинул сигарету через окно и добавил:

— У нее дочка болеет, я ей помогать буду.

— Чем болеет?

Душа снова начала шевелиться и дергаться внутри, и сердце забилось в горле. Я думал всю ночь об учебе и новой жизни, и совсем забыл обо всем этом.

— Ну, не стесняйся, малек, я сам два года за братом утки выносил. Знаю не понаслышке, что значит ухаживать за больным, смотреть ему в глаза и взглядом извиняться за свою полноценную жизнь, — сказал сосед, заметив мое замешательство.

— Насколько я знаю у нее шизофрения или что-то вроде того, — в конце концов, ответил я.

Сосед замер, нахмурившись, и начал буравить взглядом, будто пытался понять, шучу ли я.

— Шизофрения говоришь?

Он помолчал еще немного и покачал головой.

— И не боишься?

— Чего бояться?

— Шизофреники, они же… они же больные на голову, — проговорил сосед возмущенно. — Кто знает, что придет им в голову! Вдруг она тебя ночью зарежет? И не смейся, я тебе серьезные вещи говорю.

— Не зарежет. Я дверь на ночь запирать буду, — улыбнулся я. — К тому же, тетя — врач, и знает свое дело.

— Рисковый же ты парень, малек, — засмеялся он, хлопнув меня по плечу. — Видимо очень хочешь учиться там.

Я рассмеялся в ответ и тихо добавил:

— Очень.

Бордовая крыша еле выглядывала из-за деревьев, посаженных тут и там, словно кто-то намеренно оградил дом, пытаясь спрятать его обитателей от посторонних глаз.

Скрипнули черные ворота, едва я их коснулся. Каменная тропинка привела прямо к порогу. По обе стороны от нее, среди деревьев и клумб, замерли гномы и зайцы. Слева от дома, спрятавшись в тени, стояла беседка, окруженная черно-красными розами.

Я остановился у порога, разглядывая деревянный двухэтажный дом тети. Четыре окна — по два на каждый этаж — и все задернуты шторами.

Аромат цветов вперемешку с едва уловимым запахом древесины принесли спокойствие и чувство уюта. Я вдохнул и выдохнул несколько раз, прежде чем позвонить.

Дверь открылась спустя еще десять вдохов и выдохов, и я увидел девушку, немного старше себя, в белом, слишком большом для нее батнике, ставшем желто-серым от пятен и грязи. Она кусала губы и смотрела немигающим взглядом.

— Надя? — спросил я.

Едва заметный кивок и все тоже молчание. И глаза ее, стеклянные, устремленные на меня. Она смотрела, но не видела. Такой взгляд бывает, когда человек задумывается, погруженный в мысли. Казалось, она смотрела вглубь себя, к чему-то прислушивалась и не соглашалась, нервно качая головой. Ее губы шевелились, будто она шепотом отвечала кому-то, но глаза при этом не выражали никаких эмоций.

Я ощутил непонятную мне тревогу и поспешил прервать тишину:

— Меня зовут Дима. Я — племянник твоей мамы.

Некоторое время Надя продолжала молча глядеть на меня, потом ее взгляд начал обретать осознанность, пока она, наконец, не увидела меня по-настоящему.

Она вымученно улыбнулась, и прошептала в ответ:

— Да-да, я знаю. Мама говорила, что ты приедешь.

Надя позволила войти и, хлопнув дверью, куда-то ушла.

Здесь было тепло и уютно. Пахло картошкой и последними летними цветами. В коридоре и в гостиной, прилегающей к нему, лежали ворсистые ковры. Там, над камином, висела замысловатая картина, на стеклянном столике лежали журналы, и стояла ваза с цветами, а рядом с ним — массивное кожаное кресло; оно заметно выделялось на фоне остальной мебели.

Напротив входной двери — лестница на второй этаж, с широкими ступеньками и резными перилами. Слева, если пройти через крохотную гостиную, похоже, находилась кухня. Оттуда доносились шипение сковороды и лязг посуды.

— Надя, кто там?

Из кухни выглянула низенькая, довольно полная женщина, с темно-красными коротко стрижеными волосами. Я понял, что это тетя, узнав в ней схожие черты с матерью. Она казалась лет на десять старше своего возраста, морщины покрывали ее горделивое, но усталое лицо.

Мне хватило одного взгляда на ее плотно сжатые губы, вытянутые в напряженную улыбку, чтобы понять, что она воспринимает меня, как еще одну проблему, осевшую на ее плечи.

— Тетя Марина, я, Дима, ваш…

— Я поняла, кто ты, — она махнула рукой, подходя ко мне. — Твоя мать не говорила, что ты такой высокий.

Тетя Марина улыбнулась, продолжая оценивать взглядом, а затем подошла ближе и обняла.

— Как добрался? Ты уже познакомился с Надей? — спросила она. — Надя! Иди сюда!

Она подождала, пока вернется дочь и снова оценивающе посмотрела в мою сторону. Я молчаливо ответил на ее взгляд.

— Моя сестрица говорила тебе о… болезни Нади?

Я кивнул, почесывая горбинку носа.

— И что же? Тебя это не волнует? — она улыбнулась, смягчая хлесткость своих вопросов.

— Меня это не касается. Но если будет нужна помощь, я, конечно же, помогу.

Казалось, ее удивил ответ, но она ничего не ответила: в этот момент пришла Надя.

— Где ты была? — раздраженно спросила тетя Марина. — Покажи Диме его комнату, и будь лапочкой, хорошо?

Тетя многозначительно взглянула на Надю, но та едва ли заметила это.

Я взял свои сумки и пошел за Надей, которая уже начала подниматься по лестницам. Поднявшись на второй этаж, мы остановились у второй двери справа. Надя пропустила меня в комнату и зашла следом.

Кроме кровати, тумбочки около нее и огромного шкафа здесь ничего не было. Задернутые шторы сделали комнату темной и холодной, спертый воздух говорил о том, что ее давно не проветривали, и вообще, казалось, тут уже месяцами никто не бывал.

— Ванная с туалетом возле лестницы слева, если ты заметил. В твою комнату мы заходить не будем, так что тебе придется убираться самому. Если хочешь, можешь закрывать ее. Ключ возьмешь на тумбочке. Ты пока располагайся, через полчаса будет готов ужин.

Надя пересекла комнату и распахнула шторы. Лучи закатного солнца сделали комнату более уютной, светлой, почти как дома. Я открыл окно и поблагодарил ее.

Надины губы задрожали. Она хохотнула, но глаза заблестели от слез.

— Не за что, — ответила Надя. — Только дружить со мной не надо. Утонувшая Девочка не любит, когда я с кем-то разговариваю, потому что я сказала, что это она порвала бусы. Бусы красные, как кровь. И кровь — моя расплата.

Я молчал, не зная, что сказать. Тишина продолжалась несколько минут, и никто из нас не спешил ее прервать. Я смотрел на Надю, пытаясь придать хоть какой-то смысл ее словам. Она же избегала моего взгляда, беспокойно бегая глазами по потолку и стенам.

Только сейчас я заметил рубцы на ее лице, шеи и особенно на руках. Надины движения были то резкими, то вялыми, губы напряженно улыбались, будто их кто-то насильно вытянул, но в следующее мгновение — сжаты в тонкую линию. Редкие, болезненно-серые волосы были растрепанны и неухожены.

Глядя на нее, я почувствовал неприязнь, и даже отвращение. Мне не хотелось находиться рядом с ней, и осознание этого вызвало чувство вины. Я улыбнулся ей, чтобы задобрить свою совесть, и сказал, что хотел бы побыть один. Она продолжала стоять на месте, не поняв намека, пока ее не позвала тетя Марина.