Дима

— Да я тебе говорю, это бомба! Ты веришь мне? И девочки там — что надо! Идем. Ты, наверное, в своем Днепродженске ничего и не видел.

— Днепродзержинске.

— Ну, да-да. Так что?

Саша нетерпеливо стоял на месте, порываясь поехать в клуб. У него горели глаза от предстоящего веселья, растрепалась шевелюра, и ноги уже подергивались, будто он собирается сейчас же начать танцевать.

Мы были знакомы с ним всего месяц, но он уже дюжину раз успел пригласить на какие-то вечеринки и «посиделки» с выпивкой и громкой музыкой.

— У меня нет денег.

Саша скривился в разочаровании.

— Совсем?

— Совсем. Я на мили.

— Очень жаль, — он покачал головой, глядя на меня. — Неужели совсем нет? На что-то же ты живешь.

Я почувствовал раздражение от его настырности и, нахмурившись, ответил:

— Вот только не надо лезть ко мне в карман, ладно?

Он поднял руки вверх и рассмеялся.

— Прости, прости. Не надо злиться. Просто там и вправду весело. Я конечно и так туда пойду, но хотелось бы, что бы и ты тоже.

Саша выдержал паузу, а затем добавил:

— Понимаешь?

Я вспомнил просьбу мамы не тратить деньги понапрасну, но энергичность Саши уже успела передаться мне. В этот момент не было желания сильнее, чем согласиться, поехать, не думая о деньгах и заботах, но голос матери, беспокойный и смущенный, всплыв в воспоминаниях, снова отбросил эту затею.

— Понимаю, — раздраженно ответил я, злясь на маму и на себя, и на бесконечную, осточертевшую мне бедность. — Но что прикажешь делать? Потратить все деньги и потом не иметь ни гроша?

Саша понимающе закивал головой и на минуту задумался.

— Знаешь, тебе не так уж и много нужно денег, — помолчав, сказал он. — А если позже они вдруг тебе понадобятся, я с радостью их одолжу. Ну, так что?

Мысль о том, что придется одалживать деньги, не очень радовала, но успокаивала. В случае затруднений я всегда могу обратиться к Саше, и родители не узнают о моем расточительстве. Тем более, если я один раз позволю себе лишние траты, ничего страшного не случится. В следующие дни буду брать в университет еду с собой, а на метро много денег не надо.

— Хорошо, — поразмыслив, кивнул я. — Давай только заедем домой за деньгами.

Саша улыбнулся и хлопнул меня по плечу.

— Вот это я понимаю! — рассмеялся он.

Перепрыгивая через ступеньки, я поднялся по лестнице и зашел в комнату. Теперь она выглядела намного уютней с моими вещами и всегда распахнутыми шторами. Взяв из-под матраца почти все деньги, я тут же спустился вниз. В этот момент в дом зашла Надя. Она мимолетом посмотрела в мою сторону и тут же отвернулась.

— Привет, — сказал я.

Надя опять взглянула на меня и еле заметно кивнула. Ее лицо не выражало совсем никаких эмоций, застывшее, оно напоминало маску.

— А тебе разве можно выходить одной на улицу? — спросил я, вспомнив, что тетя Марина ушла с утра и похоже не возвращалась.

Надя дернула головой и на секунду, всего на секунду, ее глаза выдали злость.

— Ты что думал, — сказала она скучающим голосом, — что меня держат в клетке в смирительной рубашке?

Надя замолчала, прислушиваясь к чему-то, а потом тихо добавила:

— Я дома. Здесь я дышу свободно.

Она посмотрела на меня затуманенными глазами, и больше не двигалась и не говорила. Когда я уходил, она продолжала стоять, напоминая статуэтку.

В клубе я потратил куда больше, чем планировал. Оказалось, у Саши денег было немного, и все он потратил на какую-то «сногсшибательную красотку», которая любит дорогие коктейли, но которая в итоге не оценила его двусмысленных намеков на продолжение. Он попросил угостить его несколькими стопками водки, чтобы «залечить разбитое сердце», заверяя, что позже, он, конечно же, все вернет и даже с процентами.

В этот вечер Саша раздражал куда больше, чем обычно, но настроение было хорошее, и поэтому я не слишком обращал внимания на его выходки.

Наутро же, проснувшись возле унитаза и заметив тетю Марину, с недовольством стоящую у порога со стаканом в руке, я подумал, что вечер не стоил таких денег и подобного стыда.

Я проспал до обеда, время от времени просыпаясь с острым чувством разочарования и сожалением о потраченных деньгах. Проснувшись окончательно, я спустился вниз и еще на лестнице услышал голос тети Марины:

— Ты слышала, что сказал доктор. И мне глубоко наплевать, что ты думаешь на этот счет!

— Не буду, — бесцветным голосом ответила Надя. — Утонувшая Девочка говорит…

— И на то, что говорит… «Утонувшая Девочка», мне тоже глубоко наплевать!

Тетя Марина заметила меня и, вздернув подбородок, сказала:

— Ах, это ты, Дима. Ну что ж, с пробуждением.

Я хотел поздороваться в ответ, но она уже успела отвернуться и заговорить с Надей.

— Если ты сейчас же не выпьешь эти чертовы таблетки, клянусь, я впихну их в тебя! Или ты сомневаешься?

Надя прижалась к столешнице, и покраснела. Вся ее твердость исчезла, а голос стал еще более неживым.

— Нет, не сомневаюсь, — ответила она, не поднимая глаз.

— Вот и отлично. Еще раз выпьешь вечером, я прослежу.

Когда Надя запивала таблетки, пластмассовый стаканчик в ее руках дрожал.

— Почему ты не хочешь принимать лекарства? — спросил я.

Надя вздрогнула, не ожидая, что я к ней обращусь, и от моего взгляда еще больше покраснела, хотя глаза ее продолжали оставаться такими же стеклянными. Она хотела что-то ответить, но ее перебила тетя Марина:

— Кого интересует, что ей там наговорили ее несуществующие голоса! Хотя Надя слушает их, а не меня, свою маму!

Тетя вздохнула и уже спокойным голосом продолжила:

— Надя болеет, Дима. Что ты хочешь услышать от шизофреника? Что это «Старикашка» сказал ей порезать вены? Что это «Утонувшая Девочка» не дает ей принимать лекарства или что она бьет посуду, чтобы голоса перестали кричать?

Надя, притихнув, слушала тетю Марину, и ничто не выдавало ее состояния: руки, словно не принадлежавшие ей, свисали с плеч, лицо, точно воском залитое, не выдавало никаких эмоций, и только глаза, теперь не стеклянные, а внимательные следили за матерью.

— Она как ребенок, — снова заговорила тетя Марина. — За ней нужен глаз да глаз, ведь она ничего не понимает: все слишком для нее сложно. Вот только если бы Надя не упрямилась, если бы дала мне самой о ней позаботиться, без возражений, все было бы иначе.

— Я так не думаю.

Тетя Марина улыбнулась, раздраженно скривив губы, и с издевкой спросила:

— Неужели? Так, значит, ты лучше меня знаешь?

— Нет, конечно, нет. Куда же мне до вас, тетушка?

Я рассмеялся, но она в ответ вспыхнула, резко выпрямила плечи, и уже собиралась что-то сказать, но я опередил ее, продолжив:

— Просто мне кажется, что если Надя может сама гулять на улице, то в состоянии есть с обычной посуды. Можно ее просто попросить, и она тогда уж постарается не слушать голосов. Да, Надя?

Надя посмотрела на меня долгим, осознанным взглядом и кивнула.

— Не нужно меня учить, ясно? Ты ничего не понимаешь, совсем ничего!

Тетя Марина стукнула по столу и, нахмурившись, покачала головой.

— Не ожидала от тебя, Дима. Думала, ты будешь помогать, а не критиковать. Да если бы ни я, Надя не слезала бы с таблеток. За все время, что она была дома, у нее всего раз случился психоз. Ты не знаешь, что это такое, не знаешь, на что мне приходится идти, чтобы у нее продолжалась ремиссия. Так что не надо говорить, что делать, а что не делать! И хамить мне не надо, племянничек.

Голос тети Марины хлестал словно плетка, резко, грубо, бескомпромиссно, и я ощутил двоякое чувство: раздражение и невольное восхищение за ее решительность и твердость.

— Простите, — сказал я. — Я не хотел вас обижать.

— Чего это мне обижаться? — ответила тетя Марина, еще больше вздернув подбородок. — Просто не лезь не в свое дело.

Надя, наконец, отошла от столешницы, напомнив о себе. Она прошла мимо нас и легла на ковер в коридоре, свернувшись калачиком. Я посмотрел на тетю Марину, и ее взгляд, устремленный на меня, как бы говорил: «Ты ничего не понимаешь, она — тоже».