Эпизод 25.

Эпизод 25. 1669-й год с даты основания Рима, 3-й год правления базилевса Константина Багрянородного

( октябрь 915 года от Рождества Христова)

— Благороднейшая и любезнейшая графиня, вам, как матери доблестных и могущественных детей, будут легко понятны мои чувства, заставляющие меня просить помочь вас вернуть мне своего старшего сына Иоанна. Прошло уже более трех лет со времени нашей последней встречи, и, я боюсь, что он теперь даже не узнает меня.

— Меня вообще удивляет, что в течение столь долгого времени ваши родители держат его у себя, не передавая его ни вам, ни вашему мужу.

— О последнем я умоляла их лично. Что касается меня, то я не имела права злоупотреблять вашим гостеприимством сверх всякой меры.

— Пустое, герцогиня. Вы ничуть не обременяете нас. Напротив, за это время вы принесли немалую прибыль нашему дому и я готова помочь вам в возвращении вашего сына.

— Мне необходимо направить гонца в Рим.

— Моя курьерская служба к вашим услугам.

— Благодарю вас, моя покровительница, но я хотела бы направить в Рим своего слугу Романа. Ваши гонцы с достоинством исполнят любое поручение, в этом я не сомневаюсь, но мой слуга сызмальства живет при моей семье, ему известны многие тайны, и, напротив, ему могут доверить тайны другие подданные моего отца. Понимаете, сколь ценной и важной может оказаться подобная информация?

Берта на мгновение задумалась.

— Не имею ничего против, герцогиня. Вы как всегда очаровательно мудры, — подвела она итог беседе, случившейся спустя три дня после отъезда из Лукки Гуго Арльского и Ирменгарды Иврейской.

Через два часа Роман, кудрявый весельчак с вечной белозубой улыбкой на устах, покинул графский замок, устремившись по флорентийской дороге к Риму. На вопрос Берты, почему гонец предпочел этот путь более короткой пизанской дороге, был получен вполне аргументированный ответ об опасности этого пути, грозящей встречей с сарацинами и береговыми пиратами. Берта приняла эту версию, однако спустя еще час из северных городских ворот выехало сразу пять гонцов к префектам Пистойи и Прато, а также баронам-вассалам, чьи замки находятся на болонезской дороге с описанием молодого неаполитанца и приказом задержать и обыскать того, если он объявится в их владениях.

Следующие дни Берта была подчеркнуто любезна с Мароцией. Обе женщины все это время были полны трепетного ожидания вестей, решавших их судьбу, и, во многом поэтому, Мароцию ничуть не задевало по-прежнему отчужденное отношение к ней со стороны Гвидо, который решил поставить свои чувства в зависимость от того, насколько справедливыми окажутся в итоге слова его брата.

Хмурым октябрьским вечером, спустя неделю после отъезда гонцов, слуга графини постучался в спальню Мароции и передал ей просьбу навестить перед сном хозяйку замка. Такое уже случалось не единожды, но Мароция была немало удивлена, когда, войдя в покои графини, увидела подле нее Гвидо с невероятно угрюмым выражением лица.

— Добрый вечер, дитя мое, гостья моя. Надеюсь, вы не будете держать на нас зла за то, что мы вырвали вас из сладких объятий сна.

— Я еще не спала, благородная графиня, но я к вашим услугам в любое время.

— И мы всегда можем рассчитывать на вас?

— Как на самого верного и преданного вашего слугу.

— Тогда мой верный и преданный слуга без сомнения легко объяснит мне мотивы и содержание вот этого письма, — и Берта все с той же карамельной улыбкой протянула Мароции пергамент. Та моментально узнала свое послание, которым она неделю назад снабдила своего неаполитанца в дополнение, а точнее вместо официального письма своим родителям. Латинские буквы, красиво очерченные рукой герцогини Сполетской, выстроились в следующее:

«Рабу Господа нашего Иисуса Христа Беренгарию, благочестивому государю и заступнику христиан, могущественному королю Италии, маркграфу Фриульскому и Веронскому. Сим письмом припадаю к руке Вашей и прошу заступничества Вашего от напастей, чинимых неприятелями моими и от несправедливости в отношении меня от сильных властителей Сполето и Тосканы. Умоляю Вас, как преданный вассал ваш и как бедная страдающая женщина, гонимая всеми и лишенная детей своих, дать приют и пищу под величественной рукой Вашей. Залогом сказанному будет жизнь моя в воле Вашей, а душа моя, как любая душа всего сущего, в руках Господа. Преисполненная покорности перед величием Вашим и будучи наслышана о многочисленных добродетелях Ваших, спешу предупредить Вас о кознях, готовящихся против Вас и Ваших намерений. Бойтесь исконных врагов Ваших, под чьими личинами и с каким заманчивыми предложениями они бы к Вам не приходили. Цените дружбу и силу друзей своих и да будут благословенны дела, творимые Вашей рукой и от Вашего имени! Молящаяся за Вас Господу, Мароция, герцогиня Сполето, маркиза Камерино и ваш преданный друг и вассал».

— Что произошло с моим слугой? — спросила Мароция.

— Это единственное, что вас в данный момент беспокоит? — ответила Берта и ее глаза вспыхнули пламенем ненависти. Она вновь видела перед собой только дочь Теодоры.

— Змея, пригретая на груди от зимней стужи, ведет себя более благодарно, чем вы. Вы, с которой как с падалью обращался ваш муж, от которой отвернулись даже ваши грешные родители, вы столько дней провели у нас под нашим кровом, принимая еду, дарованную нам Господом, за одним столом с нами, и все ради того, чтобы однажды вот так отплатить нам за наши благодеяния? — голос Берты становился все громче и громче.

— Прошу вас, графиня, соблюдать почтение к моему роду и титулам, не уступающим вашим.

— Что? Ты, мелкая, развратная дрянь, порожденная греческой низкородной конкубиной, осмеливаешься в стенах моих требовать уважения к себе после столь гнусного предательства, сотворенного за моей спиной?

— Висконт Гвидо, прошу вас призвать вашу мать к разуму и спокойствию.

— Не сметь обращаться к моему сыну! Гвидо, сердце мое, теперь ты видишь, какие цели преследовала она, совращая тебя?

Гвидо сокрушенно покачал головой.

— Ты меня обманула, ты меня обманула.

Мароция посмотрела на него с презрительным вызовом.

— Если бы не я, благородный висконт, твой брат с твоей сестрой лишили бы тебя наследства.

— Это не твое дело, потаскуха! — взревела Берта, — ты молись о своей червивой растленной душе, ибо в моей власти сейчас тело и жизнь твоя! Я прикажу изуродовать твое порочное лицо, а затем приковать тебя снаружи к городским стенам и сорвать с тебя одежду, чтобы каждый холоп, каждый бродяга, рыскающий возле города, смог воспользоваться тобой, а собаки утолить свой голод!

Гвидо вздрогнул и со страхом посмотрел на мать.

— Прежде чем учинить суд надо мной, я прошу вас, графиня, разрешить мне сказать вам два слова наедине.

— У меня нет секретов от моего сына! — крик Берты уже перешел на исступленный визг.

— Я не была бы так уверена, графиня. Никто не знает целиком всех секретов своих. Их знает только Господь сущий, да предметы и вещи нас окружающие, но они свидетели молчаливые. Вот как, например, этот рыцарский щит, — и Мароция указала на щит, висевший на стене в покоях графини, тот самый щит, которым была однажды блокирована дверь умирающего Адальберта.

Берта оцепенела, глаза ее еще более страшно расширились. Она громко, с усилием, сглотнула вязкую слюну.

— Что, «щит»? — прохрипела она, истово надеясь на простое совпадение.

— Щит этот видел не только славные битвы и смерть своих врагов. С тех пор, как он стал украшением этих стен, он видел все, что происходило в ваших покоях.

— И что из этого? — начала приходить в себя Берта и ее голос вновь гневно возвысился.

— Возможно, недавно его снимали со стены, чтобы использовать совершенно не по назначению.

— Сын мой, Гвидо, оставь нас, — задыхающимся голосом сказала Берта, лицо ее стало багровым, графиня находилась в шаге от апоплексического удара.

— Я совершенно не понимаю, матушка, о чем вы говорите.

— Я сказала, оставь нас. Мне кажется, что у герцогини Мароции есть план, о хитрости которого мы можем только догадываться. Мы…. Быть может, мы …… действительно были к ней …. неправы.

— Правда? — с надеждой и радостью спросил Гвидо.

— Об этом я узнаю, как только ты оставишь нас наедине. Ну же!

Гвидо немедленно повиновался. Берта после его ухода тщательно осмотрела все закоулки своей спальни и только после этого повернулась лицом к Мароции. Та улыбалась, как может улыбаться дьявол, заполучивший очередную несчастную душу.

— Прекрати, — зашипела Берта и Мароция убрала улыбку, — Рассказывай все!

Мароция рассказала ей подробности ночи, когда умер Адальберт.

— Я прошу тебя только об одном. Мои дети ничего не должны знать.

— Взамен вы дадите мне многое, графиня.

— Вот как, — Берта с ненавистью воззрилась на Мароцию, — достойная дочь своей матери!

— Я очень рада, что вы пригласили своего сына, чтобы унизить меня перед ним. На самом деле, это спасло мне жизнь, ведь после моих признаний вам ничто не мешало бы отдать приказ своей страже убить меня. Поэтому первое мое условие — Гвидо с этой минуты находится подле меня.

— Тварь, ты отбираешь у меня сына?

— На время, Берта, на время. Он сопроводит меня в Рим, ибо в Вероне меня не ждут, да и, чего доброго, действительно решат выдать Альбериху. После того, как я вернусь в Рим, я отпущу вашего сына на все четыре стороны. Если он, конечно, сам того пожелает, — добавила она с ухмылкой.

— Зачем он тебе, дрянь?

— Он любит меня. На ваше горе. И, возможно, его услуги мне понадобятся против Альбериха.

— Хорошо, — сдалась Берта, — я сделаю все, что ты просишь. Со своей стороны я прошу тебя дать клятву, что ты не будешь препятствовать мне в моих делах в Вероне.

— Но только там и не более того, графиня.

— После своего возвращения в Рим ты должна навсегда забыть о Гвидо.

— О, нет! Такую клятву не даст вам ни он, ни я. А даст, так нарушит. Взамен я вам могу лишь пообещать не рассказывать вашему сыну подробности смерти маркиза Адальберта. Но, разумеется, только до той поры, пока вы не осмелитесь мне вредить.

Берта опустилась в кресло, и долгое время молчала, уставившись в пол. Затем подняла на Мароцию взгляд полный бессильной ярости.

— С каким бы счастьем я выцарапала бы тебе твои дьявольские глаза, — прошептала Берта и хлопнула в ладоши.

— Сын мой! Мы ждем вас!

Гвидо появился в покоях с тревожным выражением лица.

— Герцогиня Мароция рассказала мне о своих намерениях. Это во всех отношениях мудрый план, который принесет нашему дому немалую пользу. Слова вашего брата оказались пустым наветом, а мой гнев был поспешен и несправедлив. В доказательство того, что герцогиня Мароция не имеет видов на короля Беренгария, она сей же час приняла решение покинуть нас и отправиться в Рим, а вас, сын мой, просит оказать ей сопровождение, — каждое слово давалось Берте с огромным трудом и только такой доверчивый сын, как Гвидо, мог не заметить этого.

На лице Гвидо отразились радость и печаль одновременно. Радость от успешного разрешения конфликта и избавления своей возлюбленной от глупых подозрений, а печаль — от предстоящей скорой разлуки с ней.

— Мне жаль, что вы приняли решение покинуть наш дом, — сказал Гвидо.

— Я никогда не забуду вашей милости, мой спаситель. И вашей, благородная графиня Берта, — Мароция победно улыбалась.

— Прошу вас, герцогиня, не надо велеречий. Я вымоталась за день и теперь хочу спать, — сухо прервала ее Берта и в нарушение приличий даже нетерпеливо указала жестом на дверь. Гвидо нахмурился, но Мароция решила оставить это мелкое оскорбление к своей досточтимой персоне без внимания.

Пока Берта, запершись в спальне, стирала в пыль свои зубы от гнева и металась по кровати от безнадежной бессонницы, Мароция со своими слугами и свитой висконта начали спешно собирать вещи. Гвидо суетился подле своей любимой, с собачьей преданностью заглядывая ей в глаза. Последним к процессии отъезжающих присоединился маленький Альберих, у ребенка то и дело слипались глаза, он хныкал, и ни в какую не хотел ехать. Мароция же была воодушевлена, как одержанной победой над хозяйкой замка, так и предстоящей поездкой.

— Рим, город мой, неужели через два дня я вновь увижу тебя?!

О судьбе красавца и балагура Романа из Неаполя никто впоследствии более не вспоминал.