Эпизод 13.

Эпизод 13. 1666-й год с даты основания Рима, 1-й год правления базилевса Александра

(сентябрь 912 года от Рождества Христова)

Всеми правдами и неправдами, где последних было неизмеримо больше, но хитрой и изворотливой Мароции удалось задержаться в Риме на целых полтора года. Обосновавшись за крепкими стенами круглой башни Адриана, она чувствовала здесь себя в полной безопасности и мало-помалу приобретала вкус к управлению чужими судьбами и стяжательству, двумя важнейшими атрибутами власти. Всякий раз у нее портилось настроение, когда у ворот башни появлялся гонец с красными сполетскими крестами на своих доспехах и конской попоне. Она знала наверняка, что это очередная весточка от ее мужа, чьи просьбы вернуться в Сполето носили все более требовательный и категоричный характер. Гонец очень скоро возвращался обратно, неся Альбериху ответ от его дражайшей супруги, в котором та ссылалась то на свое плохое здоровье, то на болезни ребенка, то на козни своих бессмертных оппонентов. Несколько раз Альберих наведывался в Рим, и лекари, предусмотрительно подкупленные Мароцией, изящно жонглируя медицинскими терминами малопонятными им самим, легко развеивали все сомнения Альбериха, уверяя того в нежелательности скорого переезда. Альберих недоверчиво морщился, бранился, но всякий раз в итоге проявлял удивительную для своей свирепой натуры заботливость и внимание, меняя гнев на милость ради здоровья наследника и своей красавицы-жены. К тому же, дополнительными причинами, которыми Мароция объясняла свое отсутствие в Сполето, являлись начатая ей борьба за свое влияние в городе, а также необходимая поддержка молодому римскому папе, которого, в отсутствие герцогини, съели бы с потрохами его ближайшее окружение и итальянские коронованные магнаты. В этом случае обо всех планах, с которыми они вступали в брак, можно было бы забыть окончательно. Альберих на все эти озвученные ему аргументы вновь недовольно кряхтел, но в итоге соглашался и уезжал в свою берлогу. Мароция же, махая платочком ему вслед, облегченно вздыхала и спешила в часовню замка с тем, чтобы вознести благодарность Господу, даровавшему ей очередную временную отсрочку.

С Римом же у Мароции установилась взаимная и крепнущая день ото дня любовь. Она обожала этот старый город, где каждый встречный кланялся ее носилкам, где мужчины разного происхождения и статуса, завидя ее, завороженно смотрели ей вслед, и Мароция буквально кожей ощущала их вожделение и страстные фантазии. Наиболее смелые и дерзкие кричали ей вслед славословия и получали в ответ благодарную лучистую улыбку, а иногда и россыпь медяков. Любая патрицианская семья почитала за счастье пригласить Мароцию в гости, где сыновья втайне лелеяли мечту о романе с ней, а отцы планировали хитроумные планы с помощью Мароции добиться каких-либо бенефиций от ее сурового отца или от могущественного мужа. Ни одно мероприятие в городе не могло обойтись без присутствия блистательной герцогини Сполетской, где она неизменно становилась центром всеобщего внимания, благодаря своей обворожительной внешности и веселым манерам. Можно сказать, что в то время, когда ее мать и архиепископ Джованни, добиваясь благоволения Рима, разрабатывали планы скорого штурма города или его активной и недолгой осады, Мароция работала на дальнюю перспективу, ведя планомерный подкоп под самые его главные цитадели, завоевывая без единого выстрела сердца молодой знати и простых горожан.

Конечно же, такое вторжение не могло происходить без материальной и моральной поддержки Теофилакта, графа Тусколо. Другой важнейшей составляющей успеха Мароции стал папа Анастасий. Осведомители равеннского епископа добросовестно знали свое дело — Мароция действительно не только для душеспасительных бесед наведывалась в папские покои в Леонине. Робкий молодой понтифик во время этих свиданий бледнел, краснел, пугался до икоты, но раз за разом уступал похоти напористой гречанки, ввергая свою и ее души в пучину смертного греха. Как правило, на следующий день папа, во искупление содеянного, начинал доводить себя и всех окружающих изнурительными церковными службами, которые не прекращались даже ночью. В результате в Риме очень скоро возобладало мнение об Анастасии, как о невероятно благочестивом и ревностном защитнике Веры. Это мнение укрепилось, когда Анастасий отменил прежнее благословение, данное его учителем Сергием византийскому императору Льву, и поддержал опального патриарха константинопольского Николая в его запрете на четвертый брак базилевса. Это заметно укоротило и омрачило последние дни Льва Мудрого, который скончался 11 мая 912 года, зато помогло Николаю Мистику восстановиться в сане патриарха, а тону переписки между церквями Востока и Запада смениться на вполне доброжелательный.

Что касается отношений Мароции со своей матерью, то они свелись до минимально возможного, в условиях проживания в одном городе и принадлежности к весьма ограниченной касте людей, управляющей Римом. Теодора не оставляла попыток протоптать свою дорожку к разуму нового папы, а также, посредством сына Теофило, влиять на решения Теофилакта в Сенате. Большого успеха ее предприятия не имели, бесконечные послы с советами и просьбами от епископа Равенны и его клана вежливо принимались папой во внимание, а после встречи с Мароцией, как правило, категорично отвергались. Чуть лучше обстояло дело в Сенате, Теофило удалось добиться от своего отца возвращения в городское управление нескольких лиц, всецело преданных Теодоре. В их числе оказался Кресченций.

Тем временем благополучно миновали рождественские, крещенские, а затем и пасхальные праздники 912 года, которые, согласно традициям, заложенным Сергием, удачно совместили в себе торжественно-религиозные мероприятия и светские развлечения, включившие в себя, как возвращенные из пыли языческих времен гонки на колесницах, так и рыцарские турниры — диковинную новинку, восхитившую всех во время недолгого пребывания на Апеннинах Людовика Слепого. Мароция присутствовала на всех этих мероприятиях со своим сыном, которому меж тем пошел второй год. Наверное, это было с ее стороны не слишком разумно, на торжествах было немало народу из Сполето, и кто-то из гостей наверняка мог оповестить герцога Альбериха, что видел его жену и ребенка здоровыми и предающимися беззаботному веселью. Так это было или иначе, может что-то еще стало причиной, как то окончательно лопнувшее терпение Альбериха, но в первый день сентября у ворот замка Ангела появился отряд сполетских воинов, сопровождавший гонца с письмом от герцога, в котором тот крайне раздраженным и настоятельным тоном приказывал Мароции прибыть к нему немедля и невзирая ни на что.

Настроение у молоденькой герцогини сразу испортилось. Нет, она никогда не забывала об Альберихе, но, не видя достойного выхода из ситуации, втайне рассчитывала на какие-то перемены в своем положении, которые произошли бы по воле Небес. Но болезни и войны, дорожные грабители и беспощадные сарацины счастливо миновали мимо удачливого сполетского герцога, прошел срок беременности и послеродовых болезней у самой Мароции, и ход событий все-таки выводил их лицом к лицу. Сломав свою гордость и чувство обиды на мать, Мароция поздним вечером заявилась в родительский дом. Оставшись наедине с матерью и нервно ломая костяшки пальцев на руках, она поведала о своих опасениях и попросила совета. Теодора, сухо выслушав ее, заявила, что всеми законами жизни супруге предписано быть подле мужа своего. И точка.

Следующим утром Мароция отправилась вместе с эскортом герцога в Сполето. Предвидя претензии со стороны Альбериха, она, тем не менее, решила оставить в Риме на попечение своей вечной няньки Ксении маленького Иоанна. Пусть ей в Сполето никто и ничто не будет связывать руки, кроме того, у нее всегда будет повод при малейшей необходимости немедленно вернуться в милый ее сердцу Рим.

Дорога до Сполето заняла почти весь день. Местный народ, уже было разошедшийся кто по своим домам, кто по тавернам, высыпал ей навстречу и радостно приветствовал свою госпожу, выкликая разного качества комплименты ее красоте и молодости. Герцогиня распорядилась одарить горожан порцией меди, после чего комплименты в ее адрес стали громче и цветистее. Наконец, после долгого и крутого подъема ее карета вскарабкалась к грозным стенам замка сеньора. Ворота замка уже были опущены, а внутри двора ее ждала толпа прислуги со своим набором приветствий и славословий.

Герцог не вышел к своей супруге из башни замка, и это Мароция посчитала дурным для себя знаком. Альбериха она встретила в приемной зале, Мароция торжественно опустилась перед ним на одно колено, он подошел и холодно поцеловал ее в лоб, после чего, взяв за руку, поднял с колен и повел ее к трапезному столу, который уже готов был удовлетворить аппетиты проголодавшейся после долгой дороги хозяйки. Супруги уселись друг против друга и, принявшись за ужин, стали молча обмениваться взглядами бывалых разведчиков.

Мароции не требовалось особой наблюдательности, чтобы прийти к выводу, что Альберих, в ее отсутствие, вновь, целиком и полностью, попал под дурманящие чары Бахуса[1]. Лицо его было тяжело и сурово, чему способствовала и многодневная синюшная небритость. Сам герцог с течением времени все более раздавался вширь и обзаводился при этом закономерными попутными пороками и болезнями, речь его уже начинала постоянно прерываться пивной одышкой, а «аромат» перегара теперь, видимо, стал его собственным и обыденным запахом. Пока Мароция носила под сердцем ребенка, герцог на какое-то время привел себя в порядок и буквально порхал над своей женой, стараясь упредить ее желания и угодить буквально во всем. Сейчас же он, нисколько не заботясь о том впечатлении, которое он производит на супругу, мрачно, с громким чавканьем, поедал баранину, разрывая ее волосатыми пальцами с ногтями полными окрестного чернозема. Мароция с испугом и некоторой брезгливостью поглядывала на него.

За время ужина супруги обменялись всего парой фраз. Альберих поинтересовался, почему Мароция не взяла с собой Иоанна, а, получив ответ, кивнул головой, как будто услышал именно то, что ожидал. Но тут, на беду, прибыли друзья Альбериха — неразлучные Кресченций, Марк и Максим, и обстановка за столом резко оживилась. На завтра Альберих со своей компанией запланировали поохотиться в ближайших окрестностях Сполето, после чего им предстояло навестить одного мелкопоместного барона в Терни, который, по навету местного аббата, скрыл от Альбериха часть полагающейся ему, как сеньору, ренты. Друзья с громким хохотом рисовали незадачливому барону весьма мрачные перспективы на ближайшие дни, а заодно, охмелев, начали петь здравицы прекрасной жене Альбериха. Мароция благодарила их растерянной улыбкой, краем глаза подмечая, что Альберих смотрит на нее немигающим и суровым до страха взором.

Один из моментов застольной беседы и вовсе напугал Мароцию. Верзила Марк между делом поинтересовался у герцога причиной визита к нему Петра Ченчи, брата равеннского епископа, который накануне посетил Сполето. Мароция опустила глаза в стол и с большим облегчением услышала ответ Альбериха:

— Этот Петр, брат нашего рыцаря-епископа, сообщил мне о конфликте Беренгария с маркграфом Истрии Альбоином, который угрожает своим вторжением на территории Равенны и Фриуля. Наш кандидат в императоры, в своей жизни проигравший все битвы в каких участвовал пока не встретил бургундского Людовика, просил от Сполето военной помощи.

— Велико ли будет вознаграждение за наше …. простите, сеньор, за участие Сполето?

— Об этом брат Петр говорил весьма расплывчато, очевидно, полагая меня за осла, перед которым они со своим братцем заимели привычку держать какую-то морковку, то в виде каких-либо корон, то в виде каких-либо поместий. Поскольку Петр о вознаграждении говорил что-то абстрактное, помощь Сполето в действиях Равенны покамест будет также абстрактной.

Впервые за этот вечер Мароция непринужденно улыбнулась, слова герцога пришлись ей по сердцу. Но улыбка тотчас слетела у нее с губ, когда герцог повернулся к ней и сухо произнес:

— Душа моя, пройдите в свои покои, сегодня ночью я посещу вас.

Мароция удалилась, слыша за спиной только похабные шутки друзей Альбериха и грубое восхищение их ее лицом и фигурой. Альберих поддержал их шутки, и маленькая герцогиня от обиды закусила губу. Поднявшись в спальню, она, в какой-то мере успокоив свои нервы, начала методично готовиться к приходу своего супруга. На поднос были поставлены два серебряных кубка с вином, проверена и обновлена постель. Тяжело вздохнув, Мароция начала медленно раздеваться, полагая, что Альбериху наверняка захочется остаться с ней на всю ночь. Она не сомневалась, что он уже об этом похвастался своим собутыльникам, а те снабдили его бодрыми и пошлыми напутствиями. Таким образом, каждый теперь был обречен на исполнение своей притворной роли. Без цели, без желаний, повинуясь исключительно сложившимся обстоятельствам. Завтра надо будет хорошо проветрить спальню.

Взгляд Мароции устремился в распахнутое окно. Где-то там, за этим темным лесом и холмами, прятался Рим. Милый и бесконечно родной город, только за его стенами Мароция чувствовала себя в полной безопасности, только в пределах его стен она — дочь формально выборного консула — была настоящей госпожой, которую любили, вожделели и носили на руках его жители. Здесь же в Сполето, она, имея титул герцогини, ощущала себя обычной наложницей местного герцога, да к тому же ходившей всякий раз по лезвию ножа, имитируя результативность их любовных «свиданий».

Дверь отворилась и в покои тяжелой, косолапой поступью вошел Альберих. Он хмуро взглянул на свою жену, успевшую к тому моменту забраться под шелковую простыню, и начал сбрасывать с себя одежды, распространяя по опочивальне малоприятный коктейль из перегара, своего и конского пота, а также влажных сапог. Мароция потянулась к столику за ароматизирующими маслами, достала их, и, подойдя к герцогу сзади, начала интенсивно втирать эти масла ему в тело, стараясь доставить тому удовольствие, но более всего преследуя, тем самым, цель перебить неприятные запахи. Не дождавшись завершения, Альберих потянулся к столику с кубками. Залпом осушив кубок он протянул второй Мароции. Она тянула вино медленно, исподлобья разглядывая герцога, и что-то в его поведении наблюдательной красотке решительно не нравилось.

— Скучала ли ты по мне, Мароция? — неожиданно спросил Альберих.

— Конечно, мой кир. И я рада...

— Почему тогда ты так долго не приезжала?

Мароция защебетала затверженную ею заранее речь, в которой живописала проблемы, возникшие со здоровьем у нее и маленького Джованни, а также необходимость помочь отцу в Риме и невозможность отказать просьбам папы Анастасия в его переписке с Константинополем и отражении хитроумных атак, чьи истоки, как правило, рождались в недрах равеннской епархии. Не дослушав до конца, Альберих мрачно и назидательно заявил:

— Жене не должно столько времени проводить вдали от своего мужа. Если, конечно, у супругов есть заинтересованность в сохранении отношений. Отныне я запрещаю вам, душа моя, столь длительные отлучки, любой ваш отъезд будет возможен только после моего разрешения.

— Но, мой кир, я старалась для нас обоих…

— Кажется, я достаточно ясно выразился.

— Как скажете, мой кир, — ответила Мароция, но сердце у нее заныло. Она поклонилась герцогу, тот грубовато притиснул ее к себе и впился губами в ее губы.

В своих ласках герцог был резок, энергичен и не лишен склонности к садизму. Однако, это были как раз те немногие черты, которые нравились бесстыдной его супруге. Как знать, не будь Альберих лишен своей мужской силы, быть может, их союз с Мароцией имел бы тогда, на зависть всей Италии, шансы на долгие, страстные и плодовитые отношения. Но проклятье Агельтруды было необоримым, и герцог, отпихнув от себя жену и выругавшись, вновь обратился за вином.

В спальне было слышно только громкое бульканье жидкости, исчезающей в мощной глотке герцога. Когда он закончил пить, супруги встретились взглядами и Мароция внутренне содрогнулась, подметив в мутных глазах Альбериха пропажу последних зарниц разума.

— Ты обманула меня, — наконец изрек шатающийся Альберих.

— Вам не в чем меня упрекнуть, мой кир…

— Ты обманула меня, стерва! — дыхание Альбериха становилось все шумнее, он напоминал в этот момент роющего грунт быка перед растерявшимся матадором, — ты со своей матерью-шлюхой, вы оба обманули меня!

Внизу все это время раздавались песни бравых друзей Альбериха. Но вопль герцога заставил их замолчать и прислушаться. Это прошло мимо внимания как самого Альбериха, что неудивительно, так и мимо парализованной страхом Мароции.

— В чем мой обман, Альберих?

— В чем обман? — повторил герцог, тупо вращая пьяными глазами и как будто и в самом деле припоминая, — вы обманом проникли в мой дом. Вам нужен был только он, все остальное ложь, ложь и ложь!

— Мы прямо сказали вам все наши желания и планы. Вы согласились на это.

— Согласился? Да, я согласился! Потому что вы …… ведьмы, вот вы кто!

Мароции нечего было сказать. В такой ситуации оставалось только надеяться на то, что мало что соображающий сейчас человек поскорее лишится последних сил противостоять парам Бахуса. Но Альберих был слишком силен и не сдавался. Громко икнув, он замер с расширившимися глазами и Мароция, догадавшись, что сейчас последует, попыталась подвести его к окну, чтобы это случилось не в спальне. Альберих оттолкнул жену так, что та упала на пол. В следующий момент герцога вырвало на пол.

— Ты хотела выбросить меня в окно, грязная подстилка? — взгляд Альбериха на мгновение прояснился, а затем его глаза вновь наполнились винной мутью.

Мароция задрожала от ужаса. Герцог приближался к ней, его огромные пальцы с хрустом начали сжиматься в кулаки.

— Слуги, люди, сюда! Скорей! Пожар! — истошно завопила несчастная герцогиня, холодея от одного немигающего взгляда Альбериха.

Спустя мгновение, по деревянной лестнице, ведущей к ним, послышался лихорадочный топот нескольких пар ног. Едва в проеме двери появился первый запыхавшийся, Альберих грозно рявкнул:

— Пошли прочь! Здесь все в порядке! Первого, кто сунет свой нос сюда, разрублю пополам!

Лестничный проем вновь огласился топотом ног. Слуги удирали едва ли не с большей скоростью, чем шли сюда. Между тем Мароция спиной уперлась в ледяную каменную стену, и, инстинктивно отшатнувшись от нее, оказалась лицом к лицу с мужем.

— Милая семейка, благородная семейка. Вы решили одурачить меня и завладеть моим герцогством?! — и он нанес Мароции страшный удар в лицо.

Та отлетела к углу спальни. Альберих подскочил к ней и ударил ее ногой в живот.

— Где ваш ублюдок? Подайте мне его сюда, и я выброшу его при вас в окно! — ревел Альберих. На мгновение вспомнив, что маленький Иоанн на свое счастье остался в Риме, он заорал еще сильнее, — Так вот почему вы его прячете от меня! Мерзкая шлюха и дочь шлюхи! Я уничтожу всех вас!

И он бил и бил свою жену ногами, а та, закрыв руками лицо и свернувшись калачиком, чтобы защитить живот, оглашала стены опочивальни жалобными стонами. Рассчитывать на помощь слуг ей уже не приходилось, слыша яростные вопли своего сюзерена, те предпочли за благо спрятаться как можно дальше от него.

Видя малый результат своих ударов, Альберих взял паузу. Тяжело дыша, он кружил вокруг, лежавшей на холодном и грязном полу, обнаженной Мароции и время от времени сыпал в ее сторону и сторону ее семьи самые изощренные ругательства. Мароция же не переставая выла, не отнимая от лица руки, ее тело сотрясалось от судорог боли и страха.

Наконец, садист сообразил, что ему надо сделать. Он запустил свою руку в пышные черные волосы своей жены и, намотав их на кулак, резко дернул. Мароция, всхлипнув, начала подниматься к нему. Отпустив ей волосы, он одной рукой оторвал ее руки от лица и завел их над ее головой. Мароция смотрела на него и умоляюще, и зло.

— Не смей! Не смей! — шептали ее разбитые губы, а ее черные зрачки стали наливаться чернилами лютой ненависти.

— Кто может запретить мне? — прогремел Альберих и занес над женой свой громадный кулак.

Мароция зажмурилась, но удара не последовало. Кто-то двумя руками держал герцога за руку. Альберих в ярости обернулся и увидел Кресченция.

— Ты? Пошел прочь!

— Альберих, что ты делаешь? Она же дочь Теофилакта!

— Плевать! Я уничтожу их всех!

— Где твой разум, Альберих?! Ты погубишь всех нас!

— Это не жена моя, это шлюха, которую старая шлюха, ее мать, подложила мне в постель, чтобы оттяпать мое герцогство!

— Если до Теофилакта дойдет слух, что ты сделал с его дочерью, через седмицу этого герцогства у тебя не будет точно!

— Это мы еще поглядим!

— Против тебя пойдет сам Рим и папа!

— Плевать мне на этого сосунка с крестом!

— Но жителям Сполето и твоим вассалам будет далеко не наплевать, если их постигнет отлучение. Опомнись, что ты делаешь?! Тебе не поможет никто, никакой Беренгарий не вступится за тебя и через седмицу, слышишь, через одну седмицу мы все сложим свои головы.

Альберих отпустил Мароцию и отошел к ложу, где оставалась бутыль с вином. Запрокинув голову, он жадно вливал в себя благодатную жидкость, несущую успокоение его растревоженной душе.

— Знайте, мой друг, все равно об этом все узнают. Я растил ублюдка, Иоанн не мой сын, эта шлюха нагуляла его где-то в Риме.

— Откуда ты знаешь, Альберих?

— Я знал это от них и еще до свадьбы.

— Отчего же ты тогда согласился, безумный?

Альберих дурашливо расхохотался.

— Потому что они мне наобещали райские кущи невиданные, если я только пущу эту тварь к себе, — к Альбериху невероятным образом вернулось сознание. Он уже вовсю корил себя за то, что выболтал тайну рождения первенца Мароции. Хорошо хоть имя настоящего отца не успел произнести.

— Не буду расспрашивать тебя далее, друг мой, но она в любом случае сейчас твоя законная жена.

— Жена? Да, жена, спасибо, что напомнил мне, мой верный друг. С некоторых пор я начал забывать про то, что у меня есть жена. Жена, мой друг Кресченций, обычно заведует твоим домом, сопит у тебя ночами под мышкой и раздвигает свои ноги исключительно перед тобой. Моя жена замечательно владеет всеми талантами с тем только отличием, что она готова их демонстрировать доброй половине Рима, но не передо мной. Папский братец Петр мне тут поведал кое-что о ее римских подвигах, шлюхи в неаполитанском порту, по сравнению с ней, сущие монашки.

Мароция, услышав про Петра, громко охнула и замотала головой, отгоняя от себя страшную мысль о том, что не кто иной, как ее мать, намеренно спровоцировала Альбериха на сегодняшнюю истерику. Неужели это месть за то, что она не позволила стать папой ее любовнику?

— Мессер герцог, возьмите себя в руки, — твердо сказал Кресченций, и Альберих пристыженно замолк, — вы для меня всегда являлись образцом рыцарства и мужественности и я теперь не верю своим глазам!

— Не верь Кресченций, я сам здесь уже ничему не верю!

— Да, ваша жена поступила с вами подло и ее следует наказать. Да, ее сын не будет иметь никаких прав на герцогство и, если надо, я сам буду свидетельствовать против него. Но Господь милостив и еще, быть может, даст вам сына от женщины, которую вы возжелаете.

— Увы, мой дорогой Кресченций, мои грехи настолько тяжелы, что Господь в наказание мое отнял у меня все силы, необходимые для этого.

Большим сюрпризом для Кресченция эта весть не стала. В свое время он удивился куда больше, когда узнал, что Альберих с женой ждут ребенка.

— Так значит эти дурные сплетни о вас, все правда?

— Увы, мой друг, увы, — вздохнул Альберих. В этот момент взгляд его упал на крадущуюся к своей одежде Мароцию и он вновь завопил, указывая на нее, — но сын этой дряни никогда не будет править в Сполето!

— Да, вы можете развестись с женой, — поддакнул Кресченций.

Мароция, вдруг гордо выпрямившись, подошла к мужчинам. Она по-прежнему была совершенно обнаженной, но ничуть не смущалась присутствия постороннего сеньора, а, напротив, с презрительным вызовом бросала на того взгляд.

— Развод семейства герцога Сполетского может произойти только тогда, когда этого захочу я, и только я!

Альберих в ярости кинулся на нее, и Кресченцию вновь пришлось повиснуть у него на руках, иначе бы Мароции пришлось худо. Отбежав в сторону, она принялась быстро одеваться, бросая в стороны мужчин отрывистые фразы, разбивавшиеся на фрагменты презрительным, дрожащим смехом.

— Интересно, и что за обстоятельство озвучит наш доблестный милес Альберих в качестве повода, достойного для развода?

Рычание в ответ.

— Скорее это я имею право подать на развод, ибо супруг мой не в состоянии выполнять свой долг. И тогда, о да, об этом узнают все!

Новая попытка Альбериха прорваться к своей жене закончилась очередной неудачей.

— И развод ваш должен будет одобрить папа. А наш новый папа это никогда не сделает. И знаете, почему? — сказала она, и, не закончив одеваться, вновь бесстрашно подошла к мужу и его товарищу.

— Потому что папа Анастасий главный герой моих римских подвигов, которых тебе не повторить, — произнесла она, глядя в лицо Альбериху и кривя в улыбке свои окровавленные губы.

Кресченций не понял слов Мароции, он только пробормотал:

— Я слышал, Альберих, что Его Святейшество и в самом деле, будучи обязанным Мароции своим выдвижением, ничего и никогда не сделает ни против нее, ни против ее отца.

Альберих же был просто сражен новым поворотом дела.

— У меня есть один вопрос к моей жене. Кресченций, оставь нас!

— Не уходите, мессер Кресченций! Я не забуду вашей милости! — от напускного бесстрашия Мароции вновь не осталось и следа.

— Мой друг, — обратился Кресченций к Альбериху, — я уйду, если ты мне пообещаешь, что не тронешь ее и пальцем. Постарайся сдержать себя иль отыщи для нее наказание, не связанное с избиением и уж тем более со смертью. Иначе ты погубишь себя и нас.

— Не беспокойся, Кресченций, я не трону ее. Я вижу, она пришлась тебе по сердцу. Эта шлюха действительно само очарование. Очарование и разврат. Я с удовольствием услышал бы, как хрустят позвонки ее прекрасной шеи, увидел бы, как умоляюще смотрят ее глаза в свой последний миг, но …. Иди, и за нее не беспокойся.

Кресченций действительно, на протяжении всей этой сцены, время от времени исподтишка бросал на супругу своего друга оценивающие взгляды, и оценка эта была, признаться, чрезвычайно высокой.

— Я буду рядом. Держите же себя в руках, — сказал Кресченций и оставил супругов наедине.

Альберих подошел к Мароции. Та нашла в себе смелость ответить на его пронизывающий взгляд глазами полными решимости и отчаянной отваги. Альберих в итоге не выдержал и отвернулся.

— Благодари Бога и Кресченция, змея, что я не содрал с тебя твою мерзкую кожу.

— Благодарю Бога и Кресченция, — спокойным голосом постаралась ответить Мароция. У нее это не очень хорошо получилось.

— Я правильно понял, что папа Анастасий делит с тобой свое ложе?

— Правильно.

— И не только он?

— Только тот, кого я возжелаю, — сдерзила Мароция, почувствовав, что герцог теряет инициативу.

Альберих отвернулся от нее. Он присел на кровать и обхватил голову руками пытаясь сосредоточиться. По всему выходило, что Мароция все это время продолжала действовать согласно их планами, то есть в интересах Сполетского дома. Пути осуществления этих планов она, конечно, выбрала своеобразные, что и говорить, но с другой-то стороны разве был вариант подобраться к Святому престолу по-другому? А он, глупец, поддался на козни братьев Тоссиньяно и испортил все. Или еще не испортил? А надо ли пытаться их восстановить, ведь его голову отныне украшают такие рога, что не в каждую дверь войдешь?

— В свою очередь я могу задать вам вопрос, мессер герцог?

Альберих махнул на нее рукой.

— Чего просил у вас Петр Ченчи?

— Он говорил о необходимости держать вас вне Рима, ибо там вы начали вести распутную жизнь, отдавая свое тело не только патрициям города, но и путаясь с простолюдинами.

— Он упоминал о моей матери?

— Именно от нее и исходила эта просьба.

— А не думаете ли вы, кир, что это желание убрать меня из Рима как-то связано с тем, что я и мой отец не дали Тоссиньяно победить на прошлых папских выборах?

— Как знать, как знать.

— А знаете ли вы, что в день нашей свадьбы Петр Ченчи, в присутствии своего благочестивого братца и по его указке, совершил насилие надо мной, вашей супругой?

Брови Альбериха взмыли вверх.

— Чтооооооооо? — реакция герцога оказалась на удивление скоротечной, — а впрочем, меня уже ничто не удивляет. Я женат на потаскухе, которой пользуется всякий, кто пройдет мимо, и только я один не могу не владеть ею, ни, как теперь оказывается, даже забить ее до полусмерти.

— Вас устраивает то, что это происходило в вашем замке?

— Я запомнил ваши слова, Мароция, и при удобном случае расправлюсь с этим Петром, уж не волнуйтесь. Вот только мстить буду не за вас и не за вашу честь, которой у вас отродясь не было, а за поругание, нанесенное этим стенам.

— И давно вы так трепетно относитесь к этим стенам, чья настоящая хозяйка и лишила вас прелестей Эроса?

Лицо Альбериха исказилось от злобы, и он ответил Мароции только ругательствами.

— Я пошлю за вашим сыном, Мароция и тогда поглядим, как смело вы будете продолжать петь!

— Напрасные старания, супруг мой. Моим слугам в Замке Ангела отдан приказ не отдавать Иоанна ни в чьи руки, кроме моих и моего отца. Даже мать моя не поможет вам, а уж если вы расправитесь с братом ее любовника, то и подавно. Она, как видите, ради этого епископа, пожертвовала собственной дочерью.

— Правда, правда, она само воплощение мерзости и коварства!

— Она идет к своей цели и никакие препятствия не остановят ее. Полезное качество для тех, кто вместе с ней, и ужас для тех, кто оказывается у нее на пути. Сейчас на ее пути я.

— Вы пытаетесь разжалобить меня?

— Ничуть, мессер супруг. Но у меня есть своя цель и в какой-то момент мне показалось, что мы можем идти к ней вместе.

— И какая это цель? Лишать девственности всякого, кто по неосторожности займет трон Апостола Петра? Здесь я вам не помощник, а поэтому требую от вас только одного — развода и лишения вашего сына прав на сполетское герцогство.

— Этого не будет, — твердо сказала Мароция. Лицо Альбериха проявило явные признаки новой волны ярости, захлестнувшей его, но он сдержался.

— Я не держусь за брак с вами, но, что скрывать, своему сыну я намерена оставить герцогство. Не для того я сейчас отведала крепость ваших рук, не для того я два года назад пошла за вами под венец, чтобы вот так просто отойти от вас в сторону. И не вращайте так глазами, вам меня не запугать. Не в ваших интересах доводить до чужих ушей ваши семейные проблемы. Вы станете посмешищем в их глазах, а герцогский трон станет после вашей смерти вожделенным объектом охоты ваших соседей. Впрочем, может быть, это случится гораздо раньше, когда вы потеряете поддержку Рима и Беренгария, а годы начнут брать свое.

— И что, под этим предлогом вы предлагаете простить вас? Может осыпать, вас, милейшая дрянь, еще подарками и поцелуями? Мне надлежит теперь опасаться вас — зная таланты вашей семьи, я даже удивлен, что вы мне до сих пор не подсыпали мышьяк. Да я скорее соглашусь разделить герцогство со своими друзьями и потомством их, чем позволю править вашему бастарду, и Небеса, уверен, меня в этом только поддержат!

Альберих запнулся, осененный мыслью, затем он хищно взглянул на съежившуюся под этим взглядом Мароцию и глаза его победоносно сверкнули.

— Я знаю, как наказать тебя, грязная потаскуха! За весь твой обман, за весь твой смех, которым ты наверняка давилась, одурачивая меня! Кресченций!

В дверях показалась круглая голова Кресченция.

— Зови Марка и Максима! Немедленно!

Через несколько минут вся троица неразлучных друзей герцога с шумом ввалилась в спальню. Марк и Максим на ходу при этом надевали на себя свои железные шлемы и опоясывались мечами, очевидно, готовясь к новым приключениям, задуманным своим неугомонным сеньором.

— Ну, это лишнее, Марк. Сегодня не будет крови, разве может быть совсем чуть-чуть, если вы проявите чрезмерное усердие. Сегодняшняя ночь свежа и более прочего располагает к любви.

Марк и Максим дружным «ого!»» поддержали настрой герцога. Все же Марк заметил:

— И где нас ожидают приключения?

— А прямо здесь, Марк. Не сходя с этого места.

— Как здесь? Это же покои вашей жены, синьор.

— Жены? — переспросил Альберих, — жены? Ааа, вы верно имеете в виду это существо, которое у меня поселилось здесь не так давно? Да, кстати, вот она! — откидывая занавески балдахина, продолжал он, демонстрируя всем сидящую на кровати Мароцию, которая начала догадываться о затее своего мужа.

— Мои друзья, мои верные друзья, — продолжал Альберих, — я провел с вами бок о бок столько битв, вы позволяли мне уничтожать врага, не опасаясь быть пораженным в спину, ибо я всегда знал, что кто-нибудь из вас в этот момент верно и надежно прикрывает ее. Мы с вами спали под одной простыней, ели из одного очага и, как собаки, зализывали друг другу раны. Я люблю вас, мои друзья, вы единственное, что есть у меня, единственные, кто предан мне, так неужели есть чего-то такое, что я бы не подарил вам? Сегодня я подарю вам ее!

Он подошел к оглушенной его словами Мароции и с треском разорвал на ней тунику.

— Хороша, правда, Марк? Хороша, правда Кресченций? Видели ли вы, ценители шлюх от Неаполя до Ивреи, когда-нибудь и где-нибудь столь совершенное тело? Возьмите его, не бойтесь, оно жаждет мужской любви и ласки, но ваш господин не может в этом помочь ей, ей до сего дня помогали кто угодно, но не я, а я хочу, что, если бы кто возжелал далее владеть ею, то это были бы только вы, мои верные, замечательные соратники!

Туповатые и нещепетильные Марк и Максим, кривя на своих лицах, по которым пару раз успел погулять чей-то меч, страшные улыбки, начали медленно приближаться к Мароции. Кресченций же шагнул к Альбериху.

— Быть может это плохая затея, мессер, — сказал он.

— Тебе и это не по сердцу, Кресченций? За стенами Сполето мне нечего бояться, а в Рим меня теперь, увы, и так позовут не скоро, но я не буду чрезмерно злить этих чванливых свиней, их распутная доченька останется жива и продолжит есть мой хлеб с моего позволения и делить ложе с тем, с кем я ей укажу. Вы только не бейте ее сильно, олухи, и не рвите ей рот, в остальном дочь Теофилакта с благодарностью воспримет ваши ухаживания и, главное, не расскажет об этом никому. Иди же, Кресченций, я знаю, она понравилась тебе, уверен, она также оценит твою силу.

Трое мужчин уже жадно тянули к Мароции свои руки, когда та резко вскочила. Глаза ее излучали дикий темный огонь.

— Обещаю каждому, кто коснется меня этой ночью, что не пройдет и двух лет, как Сатана заберет ваши души из этого мира! А мои потомки будут мстить за меня всему вашему роду до его полного пресечения!

Суеверный ужас заставил мужчин остановиться и начать покрывать себя крестными знамениями. Ничего более не боялись в тот век, как проклятия жертвы. Однако громовой голос Альбериха вернул насильникам смелость.

— Чего вы окаменели, глупцы? Перед вами, в конце концов, не ее мать, чье чародейство многим известно и кого действительно можно было опасаться! А что до ее пустопорожних слов, так неужели вы рассчитываете на лучшую участь, неужели вы всерьез думаете, что вас, по завершении ваших дней, будет ждать святой Петр с ключами и пением осанн? Ну же, Марк, не робей, в свое время я не позволил тебе насладиться Агельтрудой, но, согласись, я сегодня возвращаю долг с процентами! Вперед же, друзья мои, и покажите проголодавшейся гетере свою удаль!

Мароция вскинула на него настолько страшный взгляд, что даже железный Альберих на мгновение смутился.

— А с тобой я расправлюсь собственноручно! — только и успела крикнуть она, прежде чем была погребена под мощными волосатыми спинами сполетских баронов.

Альберих, храбрясь, хмыкнул, и, не отрывая взгляда от разворачивающейся перед его глазами сцены, налил себе вина. Он чувствовал себя вполне отмщенным. Завтра он пораскинет мозгами о том, что ему надлежит делать по отношению к родне Мароции, к папе Анастасию, ко всем остальным высокопоставленным сеньорам, окружавшим его владения. Отдельный счет теперь предстоит выставить братьям Тоссиньяно, которые в благодарность за его гостеприимство осквернили его замок. Но это завтра. А сейчас змея, обманом проникшая в его дом и завладевшая его саном, получала заслуженное наказание. Все трое его друзей отлично знали толк в этом, и сейчас он только лишний раз убеждался.

Прошло более часа, прежде чем благородные сеньоры во главе со своим сюзереном, хохоча и обмениваясь гнусными впечатлениями, покинули спальню Мароции. Она еще долго лежала без движения, взгляд ее был устремлен в окно, единственным ее желанием было сейчас выпорхнуть из этого проклятого замка и птицей полететь туда, за темный горизонт, где раскинулся на семи холмах ее любимый Рим, где сейчас спят и видят сны ее друзья и поклонники, когда-то горячо клявшиеся носить ее на руках и обещавшие кинуть к ее ногам все дары этого мира за один целомудренный поцелуй, за одно ласковое слово. «Рим! Как скоро я увижу тебя вновь? Буду ли я по-прежнему счастлива в твоих стенах? Каковой я теперь предстану пред тобой? Примешь ли ты меня?»

Она очнулась после своего долгого полузабытья. Скорее вниз, скорее к купелям, немедленно избавить свое тело от присутствия принесенной грязи! Но, чтобы спуститься вниз, надлежало пройти через гостиную залу, а судя по глухому рокоту, поднимавшемуся оттуда, хозяин с гостями и не думали ложиться спать. Но оставаться здесь, и каждой клеткой кожи продолжать ощущать свое унижение, было просто невыносимо. Обернув себя простыней и захватив чистую одежду, Мароция начала спускаться вниз. С ее появлением игра мужчин в кости, равно как и их беседа, прервалась. Все четверо молча смотрели, как их недавняя жертва скользила вдоль стены, не спуская с благородных мессеров своих черных адовых глаз и бормоча под нос проклятия. Ни слова не было произнесено ими, пока Мароция не выскользнула во двор. Там оскорбленная герцогиня отыскала мирно дремавшую в компании с поваром свою постельничую и приказала ей приготовить купель. Служанка сильно удивилась ночным странностям своей молодой госпожи, но перечить, естественно, не стала. Пока купель готовилась, то есть наполнялась водой и грелась над спешно разведенным костром, Мароция прошла в маленький домик, предназначенный для переодевания.

Бытовые хлопоты отвлекли ее душу, но сейчас она вновь осталась наедине с собой и воспоминания о предательстве и оскорблении начали немилосердно травить ее. Взгляд Мароции упал на большое оловянное зеркало, висевшее возле двери. До рождения стеклянных зеркал оставалось еще три столетия, да и среди своих современных собратьев это зеркало явно не могло претендовать на лавры лучшего. Если к этому присовокупить еще тусклое мерцание нескольких свечей, плававших в масле возле него, то не будет странным, что данное творение миланских кузнецов отображало окружающий мир по-своему, не считаясь ни с чьим авторитетом. Увиденное поразило и разозлило Мароцию — с шершавой оловянной поверхности на нее смотрела ее мать.

Сколько раз в детстве Мароция, разглядывая себя в зеркале, радовалась и гордилась своим сходством с матерью. С рождения она старалась во всем походить на нее, копируя ее манеры, походку, словесные обороты, учась смеяться так, как она, сердиться так, как она, приказывать своему двору совершенно в точности, как делала ее мать. Но сейчас, увидев ее черты, Мароция почувствовала в своей изорванной в клочья душе прилив самой жесточайшей и черной ненависти. В сознании метеором пролетели обрывки ее унижения на свадьбе и сегодняшнее надругательство. Все, все это, так или иначе, произошло по инициативе ее матери, она знала, не могла не знать, что уготовили для ее дочери ее любовник со своим братом, не могла не понимать, на что обрекает свою дочь, отправляя ту в Сполето. Накануне приезда Мароции здесь был Петр Ченчи и кто, как не он, должным образом довел до кипения ее вспыльчивого и неразборчивого мужа? Кто, как не Иоанн, рассказал своему брату, как именно надо расправиться со стоявшей у них на пути соперницей? Кто, как не мать, должна была защитить ее и не позволить никому из всех этих высокопоставленных прелатов и рыцарей осквернить ее тело?

Мароция вышла из домика-флигеля и подошла к расположенной неподалеку овчарне. Очень скоро она нашла то, что искала. Вернувшись во флигель, она встала перед зеркалом и решительным жестом щелкнула принесенными овечьими ножницами. Черная теплая пелена упала к ее ногам. Никогда, никогда она больше не будет похожа на свою мать!

Зло усмехнувшись, она собрала в копну свои опавшие волосы, вышла из банного домика и передала их оторопевшей постельничей:

— Лиутберга, передай это моему господину! — сказала она, заранее представляя, какой ужас при виде такого подарка обуяет сеньоров, славных детей своего темного века.

[1]Древнеримский бог виноделия, сын Юпитера и Семеллы