Эпизод 27.

Эпизод 27. 1669-й год с даты основания Рима, 3-й год правления базилевса Константина Багрянородного

( ноябрь 915 года от Рождества Христова)

Висконт Гвидо пробыл в Риме еще четыре праздных дня. Он с удовольствием оставался бы подле Мароции и далее, пусть и чувствовал к себе со стороны местной знати ревнивое и неприязненное, в большинстве своем, отношение. Однако в Лукке сейчас всем распоряжался лишь его младший брат Ламберт, юноша отважный, но совершенно неопытный, и Гвидо должен был торопиться вернуться домой. В миг расставания со своей любимой висконт долго не мог найти нужных, толковых и выразительных слов и только молча держал Мароцию за руки и жадно вглядывался в ее глаза.

— Я всегда буду думать о тебе. Чтобы не происходило, ты всегда можешь рассчитывать на меня, — наконец сказал он, досадуя, что его простые слова не в состоянии передать всю нежность его чувств.

— Никогда, мой друг, не обещайте того, что нереально исполнить. Все наши судьбы в руках Творца, а вам впоследствии, возможно, будет неловко вспоминать сказанное.

— Ты сама мне говорила, что человек сам творит свою судьбу, за что потом и получает справедливый суд Небес.

— Да, в противном случае предопределенность будущего снимает с человека ответственность за его деяния, так как он тогда является не более чем бездумной марионеткой в руках Сущего и его нельзя наказывать за то, что он послушно совершает.

— Мы говорим не о том, что сейчас надо, Мароция. Не о том.

— Мы еще встретимся, мой друг и спаситель. Наше расставание сейчас есть первый шаг к нашей новой встрече.

— Тогда я сделаю его быстрее, чтобы приблизить этот момент, когда я снова увижу тебя.

— Не медли, мой друг. И знай …. Я буду ждать тебя.

На прощание она подарила висконту шарф с вышитыми на нем переплетающимися инициалами их имен. Подарок не ахти какой, тем более, что Мароция, увы, не отличалась особой ловкостью рук. Тем не менее, для влюбленного Гвидо этот подарок был искуснее самых изысканных шедевров ювелира, и он бережно спрятал его у своего сердца.

Как только стих звук копыт тосканских скакунов за воротами Замка Ангела, Мароция распорядилась отрядить одного из своих доверенных лиц в трастеверинский квартал, а также разыскать на городских рынках какого-нибудь книжника-еврея для того, чтобы окончательно расшифровать манускрипт Агельтруды. Все это время она не решалась обратиться к тосканским иудеям, опасаясь, что в силу какой-нибудь нелепой случайности этот документ станет полностью известен посторонним. Приказ Мароции был исполнен молниеносно, и еще до наступления вечера она записала на свой пергамент все, что ей нашептал старенький, трясущий своими пыльными пейсами, подслеповатый книжный торговец. Соединив этот текст с текстом, который ей ранее надиктовали в Тоскане, она просияла, ее догадка относительно содержимого полностью подтвердилась, и оставалось только опасаться самой достоверности составленного рецепта.

Остаток дня она провела, закутавшись в плед из овечьей шерсти и сидя на открытой террасе верхнего яруса башни, любуясь развернутой перед ней панорамой старого Рима. До чего же удачно император Адриан в свое время выбрал место для своего мавзолея! И ведь не сказать, что башня поражает своими габаритами, однако и в наши дни она представляет собой, пожалуй, лучшую смотровую площадку Вечного города, с которой видны все основные достопримечательности Рима.

Город проживал свой очередной, ничем не примечательный день, никто не смел нарушить покой Мароции, однако ближе к вечеру герцогиня сама начала проявлять признаки нетерпения и время от времени прислушиваться к тому, что происходило вне стен ее замка. Очевидно, герцогиня Сполетская ждала гостей, а точнее подозревала их возможное появление. Она уже редко удостаивала своим взглядом старый Рим, часто и подолгу изучая примыкающие к замку ворота Города Льва и уже в тысячный раз скользя по надписи вот уже полвека украшающей их.

«Римлянин и франк, вы, лангобардские пилигримы, и все, кто взирает на это сооружение, воспойте его достойной песнью. Его торжественно принес в дар своему народу и городу, на вечное благо, великодушный папа Лев. В радостном единении с великим государем Лотарем воздвиг он это сооружение, и далеко несется слава его. Да приведет Всемогущий Бог в небесный град тех, кого связала любовью глубокая преданность. Его имя CivitasLeonina».[1]

Когда красное ноябрьское солнце уже зашло за горизонт, под стенами башни раздался требовательный звук горна, кто-то спрашивал разрешения войти. Мароция сбросила полусонное оцепенение и поспешила навстречу гостям. Она догадывалась, кто это мог быть.

Мароция появилась на пороге башни как раз в тот момент, когда на узкую площадь двора торжественно внесли носилки с папскими вензелями. За ним следовал дамский паланкин, в незашторенном окне которого Мароция увидела сосредоточенное лицо своей матери. После Теодоры слуги несли еще одни носилки с гербами Болоньи.

Папа Иоанн первым ступил на грешную землю и уже готов был протянуть Мароции руку для поцелуя, как вдруг герцогиня вихрем пролетела мимо него, чем ошарашила Его Святейшество донельзя. Она подбежала к третьим носилкам, распахнула шторы и крикнула своим слугам:

— Под страхом смерти, никогда и ни при каких обстоятельствах, не пускать его сюда! Все слышали меня? А ты немедленно убирайся прочь или я прикажу спустить на тебя собак!

Папа и Теодора растерянно переглянулись. Обстоятельства складывались так, что Иоанну пришлось найти в себе силы пойти на уступки взъярившейся герцогине:

— Брат мой, прошу вас, ожидайте нас снаружи. Хозяйка дома сего вольна в своих действиях.

Петр, прошипев проклятия по адресу этой самой хозяйки, вынужден был покинуть двор. Только после этого Мароция, мгновенно вернувшись в свое обычное томное расположение духа, подошла к остальным гостям. Она повела их на открытую террасу, которую недавно покинула. Только там, объяснила она, можно говорить без опаски быть подслушанным. Папа и Теодора согласились с ее предложением.

Гостям были предоставлены горячее вино и фрукты. Слуги удалились, напоследок укрыв дорогих гостей теплыми пледами.

— Отсюда Рим виден даже лучше, чем с ватиканского холма, — заметила Теодора.

— И обороняться от врагов здесь намного проще, — ответил папа, — Город Льва поражает своей масштабностью, но и для защиты его требуется немалое войско, а в лихие дни обычно подле тебя остаются только самые верные.

— Восемь лет назад Город Льва был занят за считанные мгновения конницей Альбериха, тогда как эта башня выдержала полугодовую осаду сторонников папы Христофора, чему я и дочь моя живые свидетели.

— Охотно верю, сенатрисса. Было бы весьма разумно устроить подземный ход из папского дворца в эту башню. Это не будет сложно, так как расстояние между ними совсем незначительное, зато это послужило бы всем наследникам Святого Петра во спасение их жизней в годину смут, — сказал папа, в очередной раз обнаружив в себе задатки великолепного воина и стратега.

— Прекрасная идея. Однако для ее осуществления необходимо теперь будет просить разрешения у меня, мессер Тоссиньяно, — резко ответила дотоле молчавшая Мароция.

Возникла пауза. Иоанн с Теодорой перекинулись взглядом и Теодора осторожно произнесла:

— Дочь моя, вы разговариваете с преемником Святого Петра, главой христианского мира, епископом священного Рима, выбранного для этой миссии Господом и рабами его.

— Как несколько ранее и при этом весьма точно заметил мессер Тоссиньяно, хозяйка дома вольна в своих действиях, и в своих стенах я обращаюсь к гостям так, как они, на мой взгляд, заслуживают. В этих стенах вы мессер Тоссиньяно, ставший епископом Рима в обход правил Церкви и путем симонии добившийся большинства голосов безграмотного плебса и продажных клира и Сената.

Новая пауза, много длиннее предыдущей. При любых других обстоятельствах беседа бы эта давно закончилась и, вероятно, Мароцию наутро уже ждало бы наказание со стороны Церкви. Но сегодня папа и его любовница обязаны были искать компромисс.

— Ваши чувства понятны, дочь моя. Но мы пришли к вам сами и, прежде всего, просим вас забыть о прошлых обидах во исполнение предстоящих важных дел.

— «Обиды»? Можно ли назвать это обидой, когда вас в день свадьбы насилует брат любовника вашей матери, а сам любовник, будущее «святейшество», стоит рядом и, смеясь, читает вам наставления? Можно ли назвать обидой, когда по наущению и подстрекательству вашей собственной матери, ваш грязный муж избивает вас до полусмерти, а его друзья затем неделями насилуют вас так, как не имеют вконец опустившуюся шлюху из самой замшелой таверны? Обидой ли является то, что в течение долгих месяцев я, находясь в Лукке, постоянно держала возле себя кинжал и яд, так как каждый день, за каждым поворотом я опасалась встретить убийц, подосланных Бертой, ненавидящей меня из-за вас, матушка?

— Прошлого не вернешь, Мароция. За все наши грехи нам отвечать перед Господом. Но вспомните, что умение прощать есть великая добродетель, — сказал папа.

— Почему же вы не заикались о прощении все это время? Потому что я понадобилась вам сейчас?

— Увы, да. Нам необходима ваша помощь, — сказал папа.

Простые и открытые слова, высказанные епископом без всяких дипломатических изворотов и прелюдий, обезоружили молодую герцогиню лучше и быстрее, чем самые изощренные с многослойным дном намеки. Гнев Мароции начал испаряться, в конце концов, она сама знала, что такой разговор состоится и от этого разговора она сама рассчитывала получить немалые бенефиции.

— В чем же она заключается? — спросила Мароция уже более спокойным тоном.

— Брак Беренгария и Берты не должен состояться, — отчетливо выговаривая каждое слово, произнесла Теодора.

— Отчего же? Накануне ваш Святейший друг прямо заявил о выгодах этого союза и об отсутствии возражений к этому браку со стороны Церкви.

— Нельзя допустить того, чтобы Италией правили бургундские графы, — сказал папа.

— Или «графини»? В тот миг, когда Берта станет императрицей, ваши часы пребывания в Риме, матушка, будут сочтены.

— А ваши нет? — взвилась Теодора, — или ты, доченька моя любимая, рассчитываешь на то, что тебе удалось обвить своими сетями ее сыночка? Не забывай, что твой муж пред Богом и людьми находится в Сполето, его здоровье на зависть прочим и только мы, Его Святейшество и я, знаем, что у тебя действительно есть мотивы для расторжения брака с ним, но будем ли мы тебе помогать? А без нашей помощи твои титулы недорого стоят и твое возвращение из Лукки, и недавние слова о Берте, заставляют делать вывод о наличии у тебя конфликта и с ней. Да, конечно, ты можешь раскрыть секрет Альбериха и добиться расторжения брака с ним, но тогда ты лишишь сполетского наследства своих собственных детей и сама потеряешь всю свою ценность в глазах высшей европейской знати!

Теодора выложила все карты на стол. Мароция и сама понимала, что без компромисса ей не обойтись.

— Мои обиды вам будут стоит очень дорого, — сердито буркнула она, открывая торг.

— Мы слушаем вас, Мароция, — сказал папа.

— Прежде всего, я и слуги мои, которых из свиты моего отца отберу лично я, с этого дня находятся в Замке Ангела и замок этот будет моим по праву собственности.

— Вас не устраивает ваш дом на Авентине?

— Пусть им владеет мой брат или моя сестра, я не буду иметь претензий.

— Замок вообще-то принадлежит римской префектуре, ну да Господь с ней, этот вопрос можно уладить. Принято.

— Вы снарядите торговый корабль в Палестину для моих верных людей.

— Это что еще за прихоть? — воскликнула Теодора.

— Это моя личная прихоть. Я не буду против, если вы воспримите это именно так.

— Принято. Далее.

— Герцог Альберих никогда более не появится в Риме.

— Альберих будет участвовать в нашем походе на Гарильяно, — заметил Иоанн.

— Для этого ему не обязательно являться сюда. Я напишу ему письмо, в котором обрисую четко последствия того, что произойдет, если он окажется в пределах аврелиановских стен. В этот же миг подробности моей жизни в Сполето станут известны моему отцу, и ваш поход, от которого вы ждете дивидендов, прежде всего, самому себе, закончится так и не начавшись.

— Далее, — сухо проговорил Иоанн, глаза его зло сузились, губы сложились в сердитый замок.

— Рим перед королем Беренгарием поддержит присвоение Гвидо титула графа Тосканы, и не будет чинить никаких препятствий.

— Здесь все в руках короля. У меня и без того не было возражений по этому поводу.

— Вы расторгнете мой брак с Альберихом с сохранением наследственных прав на герцогство за моими детьми.

— Каким образом?

— Герцог вынужден будет дать свое согласие, в противном случае он будет иметь дело с моим отцом и Гвидо Тосканским. У него нет особого выбора, пусть остается в своем Сполето до конца дней своих, беспробудное пьянство не сделает наше ожидание слишком долгим. Все наши доводы я изложу в письме к нему, надеюсь, мозги у него еще работают.

— Вы пытаетесь усидеть на двух стульях, Мароция.

— Нисколько. Я не рассчитываю на Сполето, но хотела бы сохранить его для своего младшего сына.

— Почему младшего?

— Потому, что старшего сына Иоанна я направлю на служение Церкви и здесь я рассчитываю на ваше благоволение.

— Чем может помочь простой мессер Тоссиньяно? — съязвил папа.

— Тем, что моему сыну будет определен приход одной из кардинальских церквей Рима. Например, церкви Святой Марии в Трастевере.

— Помилуйте, Мароция, ведь он еще ребенок! Разве мало мне возмущений в Риме?

— Пусть так, — после некоторой паузы согласилась Мароция, — но вы письменно поклянетесь мне обеспечить ему карьеру в высшем клире, сразу после его первого причастия. И не делайте такие глаза, мессер Тоссиньяно, я же не прошу у вас немедленно дать моему сыну кардинальскую сутану. Пусть начнет с аколита[2], это нарушение церковных правил с вашей стороны будет не первым, не последним и уж точно не самым значительным.

— Вы метите своего сына, сына…… Сергия на …… Вы не боитесь Неба, милая?

— Наше происхождение, по канонам церкви, греховно изначально. Кто более чист перед Господом? Тот, кто был зачат в грехе, но на протяжении судьбы своей был послушным слугой Божьим, или тот, кто имея славную карьеру, на закате жизни попрал законы Церкви и Бога? Кто ближе к Господу, Савл[3] или Иуда?

— Сдаюсь перед вашим красноречием. Я дам вам и вашему сыну такую клятву. Надеюсь, что он выберет путь поближе к Савлу, — напоследок еще раз съехидничал папа.

— Ну а на тосканское графство, вы, дочь моя, все-таки рассчитываете? — вкрадчиво спросила Теодора.

— Я не хочу и не собираюсь именовать себя до конца дней моих иллюзорными сполетскими титулами. Меня интересует фактическая власть, а не абстрактная.

— Ну что же, — развел руками Иоанн, — похоже, мы договорились.

— Не совсем, — вспомнила вдруг Мароция, — ваш брат должен немедленно и навсегда покинуть Рим.

— На это я не пойду никогда, — возвысил голос Иоанн, — пусть тогда все наши договоренности пойдут прахом, но я никогда не соглашусь остаться в Риме игрушкой в ваших прелестных руках. Я знаю, как здесь в одночасье разделались сразу с двумя папами и я вовсе не хочу походить на ягненка, которого вам, Мароция, в любой момент могут привести на заклание. Петр единственный, кому я доверяю жизнь свою, и он останется подле меня.

После некоторой паузы Мароция ответила согласием. И папа, и Теодора, вздохнули с облегчением.

— Вы получили практически все, что хотели, дочь моя. Но верно ли я вас поняла, что у нас есть шанс разрушить предстоящий брак Беренгария с Бертой?

— Совершенно верно.

— Что мы должны сделать?

— Прежде всего, дать согласие на него.

Папа и Теодора тревожно переглянулись.

— Вы издеваетесь, Мароция?

— Ничуть, — и Мароция с воодушевлением продолжила, — Ну представьте себе, чего вы добьетесь, если направите в Верону письмо, в котором будете противостоять их браку и угрожать, в случае их самовольного венчания, отказом в императорской коронации? Ваши письма не произведут никакого эффекта, поскольку к тому времени Беренгарий будет уже глубоко в плену чар тосканской графини, еще нестарой, еще прекрасной, и на зависть всем предприимчивой. Ваши письма приведут его в ярость, ваши послы будут прогнаны из Вероны с позором, да и нет у вас достойного посла, чтобы отстоять ваше мнение на их счет. В результате Беренгарий пойдет походом на Рим, к нему присоединится Тоскана и Иврея, и даже, быть может, Бургундия. Представляете, — Мароция патетически всплеснула руками, — Беренгарий объединится с бургундцами против вас?

— В Бургундии действующий император Людовик, чьи права мы собираемся нарушить.

— В Бургундии, — передразнила папу Мароция, — настоящим правителем является не слепой и жалкий Людовик, а молодой, жаждущий титулов и признания Гуго, первый сын Берты, а значит потенциально первый наследник Беренгария! Да он выступит в поддержку веронцу быстрее прочих! И кто тогда защитит Рим? Альберих, который с одной стороны дал клятву верности Беренгарию, а с другой стороны в глубокой ссоре с вашим братом и с некоторых пор ненавидит нашу семью, считая, что его обманули? Он скорее тоже присоединится к ним. Южные герцоги или греки, которым нужно платить за каждый их чих? Да, конечно, мой отец будет защищать Рим до последнего, но оцените его силы и возможности против такого войска!

— Да, да, вы правы, Мароция. Мы слушаем вас.

— Подтвердите ваши намерения относительно императорской коронации Беренгария, дайте согласие на его брак с графиней Тосканской, но только после этой коронации, или в процессе ее. Жестко настаивайте на этом. Говорите, что освящение такого союза должно непременно проходить в Святом Риме, что вы, приветствуя их решение, не простите себе и глубоко обидитесь на них, если вам не позволят лично обвенчать будущих властелинов Европы. Далее, вы снимите с Беренгария ответственность за участие в вашем походе против сарацин, а с тосканцев возьмете деньгами. Собранного вами войска, как я понимаю, и так хватает, чтобы не оставить несчастным африканцам ни единого шанса на жизнь.

— Чего мы этим добьемся, Мароция?

— Тем, что вся слава победы достанется вам. Вы же этого хотели, тщеславный и воинственный мессер Тоссиньяно? И если вы будете благоразумны, все наши действия приведут к тому, что Беренгарий явится в Рим на свою коронацию не с войском, а со свитой, жаждущей подарков и развлечений. Здесь в Риме мы пустим против него оружие, с которым он не сможет совладать.

— Это оружие в Риме? — удивленно воскликнула Теодора.

— Да. В Трастевере.

[1] Ф.Грегоровиус «История Рима в средние века» Том 3, Книга 5, глава 3.2.

[2] Аколит-младший церковный чин в католичестве. С 1972 года исключен из клира.

[3] Имя Святого Апостола Павла до обретения им Веры