Эпизод 14.

Эпизод 14. 1666-й год с даты основания Рима, 1-й год правления базилевса Александра

(сентябрь 912 года от Рождества Христова)

Следующим днем Мароция была предоставлена самой себе. Альберих со своими приятелями шумно укатил на охоту, с которой вернулся затемно. Весь день Мароция провела в тяжелых раздумьях, пытаясь найти возможность выбраться из Сполето. Очень быстро она поняла, что находится в положении мало чем отличающимся от заключения, герцог отдал своим людям приказ ни под каким видом не выпускать свою жену за пределы замка. Верных людей вокруг нее практически не было, в лучшем случае молчаливо сочувствующие служанки, от которых было мало толку. Можно было, конечно, рассчитывать, что, рано или поздно, о ее судьбе осведомится сам Теофилакт, но Мароция догадывалась, что на сей счет ее мать уже позаботилась и не исключено, что отца еще долго будут потчевать мнимыми вестями от дочери, пребывающей в счастливом замужестве за общим другом их семьи. Перебрав все варианты, Мароция постепенно пришла к неутешительному выводу, что бежать отсюда можно лишь только путем подкупа или обольщения кого-то из слуг Альбериха и она, не откладывая дело в долгий ящик, начала внимательно изучать каждого холопа, снующего по двору, пытаясь составить его психологический портрет и оценить готовность к авантюрам. Всю вторую половину дня она провела в дворовых хлопотах, пытаясь разговорить каждого из своих слуг, собирая по каждому из них максимум возможной информации, а заодно деловито и так, чтобы слышали все, намечая самой себе задачи по приведению принадлежащего ей замка в божеский вид.

На следующий день Альберих с друзьями остались в замке, и Мароции пришлось просидеть весь день в своей спальне, холодея всякий раз, когда звук скрипучих сапог сеньоров приближался к винтовой лестнице, ведущей к ней. Ей казалось невероятным повторение недавнего кошмара, ставшего, по ее мнению, результатом пьяной истерики, случившейся с герцогом. Разумеется, она не надеялась на прощение со стороны Альбериха, но и характер наказаний для нее, как она считала, должен был уже быть другим. Возможно, так бы и случилось, найди Мароция в себе силы спуститься к герцогу, покаяться на коленях перед ним и дать клятву не нести в себе ничего против своего господина. Однако, этого не произошло и ближе к вечеру вся честная компания Альбериха, изрядно нагрузившись вином, шумно ввалилась к ней в спальню.

Несколько секунд собутыльники мутными недоуменными глазами обозревали сжавшуюся фигуру Мароции, замеревшую на кровати. Они впервые видели ее с короткой прической, благодаря которой глаза Мароции приобрели еще большую выразительность, а сама Мароция словно вернулась в девичество.

— Пожалуй, так тебе даже лучше, — сподобился на комплимент Альберих и зычно рыгнул.

Друзья шумно подтвердили свой восторг произошедшими с ней изменениями и окружили ее. Их намерения были предельны понятны. А ситуация для несчастной абсолютно безвыходной. Мароция послушно приняла из рук насильников кубок с вином, легла на свое широкое ложе и закрыла глаза. Ни мольбы, ни слез, ни проклятий от нее благородные сеньоры в этот вечер так и не услышали.

Следующие два дня Альберих отсутствовал, Мароции никто не досаждал, и она упорно искала возможности побега. Пару раз она рискнула, наконец, обратиться к слугам, чей разбитной вид давал ей определенные надежды на помощь. Однако ее постигло глубокое разочарование. Герцог Альберих был скор на расправу, и никто не отваживался помочь его пленнице, какие бы деньги она не сулила и какие прелести земных наслаждений не обещала. Мало того, желая услужить своему сеньору и рассчитывая на его благодарность, эти слуги не замедлили о попытках их подкупа поставить в известность мажордома замка, который, в свою очередь, головой бы отвечал перед герцогом, если бы Мароции удалось бежать. Мажордом в ответ на это немедленно собрал весь двор на сход и громогласно, чтобы могла слышать сама герцогиня, запретил, под страхом порки, слугам-мужчинам разговаривать с Мароцией. Еще одна лазейка захлопнулась.

У герцогини по зрелому размышлению оставалась лишь одна возможность, если и не бежать, то хотя бы довести до сведения Рима свое нынешнее положение. Эта возможность заключалась в посещении замка кем-то из посторонних путников или же вездесущих путешествующих монахов. Но покамест единственными посетителями замка были только несносные приятели Альбериха, которые вернулись со своим сюзереном в Сполето на третий день.

Уже по шуму, раздававшемуся из гостиной залы, по нестройным песням подгулявших гостей, Мароция поняла, что, скорее всего, все они закончат свой день у нее в спальне. И она решила сменить тактику.

Прошло немало времени, и дело было уже недалеко до полуночи, когда пьяная компания, предводительствуемая герцогом, громогласно живописующего пороки своей жены, вновь появилась у Мароции. И снова гости замерли в удивлении на пороге, ибо та ждала их уже абсолютно обнаженная, с кричащим макияжем из арабских красок на лице и на теле, а также вызывающе плотоядной улыбкой.

— Ну, где же вы пропадаете, мессеры, я вас так заждалась?! Мое тело томится и горит в ожидании вашей энергичной ласки и вашей трепетной, мужественной плоти. Идите же ко мне, чтобы вознести Венере наши благодарные жертвы!

Мароция изголодавшейся кошкой извивалась на ложе, лаская себя и сжигая своим взглядом оторопевших самцов.

— Что же вы медлите, благородные рыцари?! Разве не достойно тело мое любви вашей, разве покинула вас ваша сила и мне не ждать сегодня наслаждения, к которому я оказалась, наконец, готова и прелесть которого я оценила? Возьмите же меня вы все и одновременно!

Наконец, на лицах гостей заиграли глуповатые хищные ухмылки. Марк, радостно загоготав, первым кинулся к герцогине, за ним последовали остальные. Только Альберих остался у порога, лицо его постепенно начало заливаться краской ярости.

В считанные минуты супружеское ложе герцогов Сполетских превратилось в великое амурное ристалище. В Мароцию словно вселился бес и она яростно заводила гостей, а те старались ни в чем не уступить ей в разнузданности. Альберих все более мрачнел. Его друзья на какое-то время забыли о его существовании, с воодушевлением и явным удивлением пустившись в неведомые им игрища. Время от времени кто-то из них бросал в воздух яркие по своей сути, но похабные по содержанию похвалы в адрес шальной герцогини, раскрывшей перед ними незаурядные таланты. Мароцию такие комплименты только подзадоривали, она требовала от благородных сеньоров еще сильнее унизить свое тело, ставшее ей вдруг таким отвратительным. Внезапно все пространство спальни покрыл громовой голос Альбериха:

— Вон отсюда! — заорал он своим друзьям, в своих шалостях напрочь забывших о том, с кем они имеют дело. Друзья, кое-как схватив в охапку свое исподнее, кинулись опрометью прочь.

Альберих подошел к своей жене. Та с ненавистью смотрела на него. Герцог с могучим размахом отвесил ей мощную оплеуху и вышел. Мароция приподнялась со своей постели, ощупала вновь разбитую губу, яростно размазала кровь по своему лицу и злобно прошептала:

— Пусть так, спасибо за ласку, дорогой. Но теперь, я думаю, вы ко мне больше не придете.

Приятели Альбериха покинули Сполето этой же ночью, ибо герцог был вне себя. Всю ночь Альберих расхаживал по гостиной, выкрикивая смачные проклятия в адрес всего человечества, и, как верблюд перед долгим переходом, вливая в себя вино, кубок за кубком. Следующий день он провел в страшных и позорных похмельных мучениях, и слугам пришлось даже вызвать лекаря, чтобы тот отворил герцогу его пьяную кровь. На третий день утром в замок прибыл гонец из Равенны. Мароция от досады прикусила губу, увидев его. Любому другому она с готовностью поведала бы о своих мучениях, но только не курьеру Иоанна да Тоссиньяно. Через час после прибытия гонца, в спальню Мароции пришел Альберих. Не глядя на жену, он пробормотал:

— Вести зовут меня на север, король Беренгарий просит моей помощи. После моего прибытия мы обсудим, как нам быть дальше. Более тебя никто не тронет.

Альберих не врал. Гонец из Равенны на самом деле привез ему письмо от Беренгария. Не слишком успешный в баталиях король вновь просил помочь ему разобраться со вздорным Альбоином, маркграфом Истрии, который, нахраписто и заведомо искушая судьбу, овладел несколькими небольшими замками вокруг Пентаполиса и Равенны. Взамен Беренгарий и епископ Равенны обещали Альбериху весьма щедрое вознаграждение и настоятельно просили поторопиться. Дело в том, что одновременно с этим епископ бомбардировал Рим настойчивыми письмами, в которых он упрекал молодого папу Анастасия, что тот медлит с императорской коронацией Беренгария, вследствие чего, по мнению Иоанна, окрестные вассалы не испытывают к королю никакого почтения. Папа же отвечал им затверженным, еще совместно с Мароцией, текстом, что императором, помимо обладания кровью Каролингов, надлежит быть великому монарху и достойному воину, что Европа и без того уже имеет императором человека, покрывшего себя позором воинских поражений, имея в виду Людовика Слепого, и что кандидатура Беренгария может быть рассмотрена папой не ранее, чем тот наведет порядок в землях папского Пентаполиса. И, как бы невзначай, в довесок, папа даровал особые привилегии епископам Павии и Верчелли, давно уже фрондирующим с равеннским епископатом. На все на это Иоанну крыть было нечем и посему ему с Беренгарием спешно потребовался отважный и смелый Альберих.

Мароция на долгие дни стала полновластной хозяйкой замка. За стены крепости ее все также вежливо, но твердо не пускали, но в ее пределах она могла себя чувствовать настоящей герцогиней Сполето. Придя к выводу, что расположить к себе сердца дворни она сможет только после долгой и кропотливой обработки, она с видимым воодушевлением принялась за благоустройство своего замка. Дворня герцога, настроившаяся уже было, в отсутствие своего сеньора, на несколько дней безделья, потешно засуетилась, во всех закоулках запущенного замка закипела работа. Пришедший в эти дни с наставлениями и добрым словом отец Константин, пресвитер базилики Сан-Сальваторе, немало изумился увиденному. С его слов, до Мароции так вдохновить сполетскую чернь на трудовые подвиги удавалось только святому Исааку Сирийскому[1], который однажды оставил в саду своего монастыря лопаты, а грабители, той же ночью посетившие с темными целями монастырь, вместо своего первоначального замысла принялись увлеченно возделывать грядки.

Прежде всего, Мароцией был отдан приказ местным кузнецам на время бросить ковать доспехи и мечи сполетским сеньорам, а изготовить длинные железные желоба, через которые Мароция намеревалась направить воды с действующего по сию пору сполетского акведука в замок и, тем самым, вымыть отсюда годами накапливающиеся нечистоты, запах которых буквально валил с ног всякого, рискнувшего напроситься к герцогу в гости. Одновременно с этим, она велела закупить, не считаясь с немалыми расходами, добротные одежды и обувь для своих слуг, но, прежде чем облачить их в обновки, заставила всех без исключения принять баню. Ропот среди слуг был немалый, поскольку многие из них, будучи ревностными христианами, не мылись, подобно Святой Агнессе, со времен своего крещения, ибо грехом считалось смывать со своего тела нанесенную во время крещения святую воду и священный елей. Четыре с лишним века минуло со времен падения Римской империи, где патриции многие судьбоносные решения, касающиеся своей великой родины, принимали не иначе, как в собственных термах. Однако христианство, воцарившееся на развалинах мраморных языческих зданий, провозгласило неоспоримое верховенство души человеческой над телом, благодаря чему уход за последним стал признаваться сначала делом суетным, а потом и глубоко греховным. «Здоровым телесно и в особенности молодым по возрасту следует мыться как можно реже» — авторство этого изречения приписывают не кому-нибудь, а самому Бенедикту Нурсийскому, и разве мог тогда найтись дерзкий, кто осмелился бы перечить святому? Идеалом для почитаний стали монахи и отшельники, принимавшие так называемую алузию[2] и демонстративно презиравшие свое несчастное тело, открыто пренебрегая всяческим уходом за ним, зато сохраняя в кристальной чистоте свою бессмертную душу. Чем грязнее и отвратительнее выглядел и вел себя какой-нибудь монах, тем больше народу почтительно склонялось перед ним, тем больше ушей ловили и принимали за бесспорную истину каждое слово, вылетавшее из его смрадного гнилого рта, но зато несшего в себе отзвуки и мысли его стерильно чистой души. Лишь с появлением Империи Карла Великого ситуация на западе Европы начала немного меняться, вслед за возрождением культуры, языка, некоторых наук, стали понемногу исправляться и представления о быте и нормах поведения населения. Знать, понятное дело, первой вспомнила о достижениях прежних великих цивилизаций. На смену олимпийским играм и гладиаторским боям уже спешили рыцарские турниры, Овидий и Гомер вышли, пусть и неофициально, из-под церковного запрета и ими вовсю зачитывались новые патриции Италии. Они же, с течением времени, вновь обнаружили приятные моменты в периодическом омовении своих тел, после чего стали требовать соблюдения гигиены от своей челяди. Городские власти во многих местах озаботились восстановлением античных терм и строительством новых, и даже при входе в Город Льва с некоторых пор была устроена громадная купель для приезжих чумазых пилигримов. Западная Европа в течение еще нескольких столетий будет сохранять определенный баланс между содержанием и благоустройством души и тела, прежде чем чумные эпидемии и церковные войны вновь повергнут ее в бытовой и гигиенический сумрак.

Сполетцы поначалу упрямо цеплялись за традиции раннего христианства, но, к счастью, взгляды Мароции на содержание тела целиком и полностью разделял пресвитер базилики Сан-Сальваторе, имевший большой авторитет среди местной дворни. А посему в течение дня случилось настоящее чудо — слуги Альбериха, еще с утра мало чем отличавшиеся по цвету и запаху своей кожи от местных свиней, к вечеру благоухали в чистых и новых одеждах и, в отсутствие небесного наказания, все смелее и громче славили свою новую госпожу. Мароция, глядя на них с высоты своей башни, лукаво улыбалась своей первой маленькой победе.

Вслед за этим Мароция отдала приказ отремонтировать ясли для животных, заменить сено на сеновалах, где ночевали ее слуги, а кожевникам и мясникам для их зловонного ремесла выделить самый дальний угол замка на северо-восточной его стороне, откуда реже всего дул ветер. Местный капеллан получил задание составить опись имущества двора, а сама Мароция постепенно начала изучать помещения замка, при этом подавляющее большинство их она посещала впервые. Весьма неприятный сюрприз ее поджидал при вскрытии первого же слепого, без окон, помещения подвального этажа. Дверь в помещение подалась после долгих усилий кузнеца и когда широкое полотно двери с жутким скрипом начало отворяться, всех первооткрывателей накрыла волна страшного смрада, отчего они бросились бежать. Спустя время, двое слуг Мароции, прижав к своим лицам тряпки, пропитанные аммонической солью, отважились все-таки вновь войти в это помещение. Они вернулись через пять минут, попросили пару багров и спустя время на свет божий были извлечены зеленые, изьеденные червями и крысами, трупы людей. По уверению мажордома, заправлявшего хозяйством уже несколько десятков лет, это были заключенные, в чем-то и когда-то провинившиеся еще при герцогине Агельтруде и о существовании которых все просто-напросто забыли. В этом же помещении были найдены затем еще три мертвеца. Мароция, отметив, что могильный холод в этой темнице не позволил трупам превратиться в мумии, приказала немедленно очистить помещение от всех нечистот, а о будущем назначении страшной, но, возможно, полезной комнаты она решила позаботиться позднее.

Вскоре ее поджидал еще один сюрприз от старой герцогини Агельтруды, на сей раз несравнимо более приятный. Под гостиной залой она обнаружила весьма просторную комнату, в которой находился большой стол, уставленный всякими склянками, горшками и амфорами. По периметру комнаты, под самым ее потолком тянулись массивные полки с кучей пергаментных свертков, листами папируса и дощечками кодексов. По всей видимости, это была библиотека и лаборатория Агельтруды, а кроме того имелись все основания полагать, что старая герцогиня, находясь в этой комнате, имела обыкновение подслушивать разговоры в гостиной.

При виде книг у Мароции загорелись глаза. Наконец-то можно будет коротать здесь время с немалой пользой для себя. Вид библиотеки напомнил ей аналогичное помещение в доме своей матери, однако она отдала должное Агельтруде, ее библиотека была неизмеримо содержательнее, чем у Теодоры. Большинство свитков было написано на латыни и на греческом, и Мароция с удовольствием начала изучать их. Поначалу ей попадались, в основном, хозяйственные записи герцогини, среди прочих был даже собственный труд Агельтруды «Книга об императорской власти в городе Риме»[3]. Далее на глаза Мароции попалась летопись рода Гвидонидов и событий от начала понтификата Льва Четвертого до событий Трупного синода. Наибольшее внимание ее привлекло жизнеописание Иоанны Английской, женщины на папском престоле, чье существование уже в те годы, с подачи Церкви, начало подвергаться сомнению.

— Бесконечная власть порой рушится от мельчайшей слабости. А слабость эта присутствует у женщин всего мира, — вслух прочла она измышления монаха-летописца.

Далее любопытной Мароцией были найдены книги Овидия, Вергилия, Тацита и прочих великих людей Исчезнувшей Империи. Мароция ласково погладила пергамент этих книг. Все, без исключения все, она при случае заберет отсюда с собой, помимо нее эти книги здесь еще не скоро кому-нибудь понадобятся.

После Вергилия последовали жизнеописания святых и деяния королей и императоров обоих империй. Дальше-больше. К изумлению и великой радости Мароции она вдруг обнаружила свитки, посвященные чародейству и магии. Ее вдруг охватило озарение, что среди этой груды пергамента, испещренного странными знаками и страшными рисунками, может находиться то самое заклинание, которое так точит ее мужа. И ее поиски увенчались успехом. Прочтя рецепт сварганенного зелья и текст проклятия, погубившего Альбериха, Мароция содрогнулась, уж в слишком близкие отношения с Врагом рода человеческого вступила при этом Агельтруда, слишком высокую цену она за это заплатила. Отбросив этот пергамент, как будто одно прикосновение к нему губит навечно, Мароция стала искать противодействие данному проклятию. Вот он ее шанс вырваться на свободу, за такой документ, если он будет найден, Альберих сам продаст свою душу! Однако, с первой попытки она ничего не нашла и впервые за все время, проведенное в библиотеке, она посчитала весь этот ворох свитков интересным, но бесполезным хламом.

Она нашла в себе силы снова и снова перебрать все эти пергаменты, папирусы, кодексы, на которых, помимо слов на латыни или греческом, неумелой рукой были выведены картинки, кратко описывающие суть документа. Порча, избавление от порчи, проклятия, рецепты ядов…. Мароция вспомнила, что именно Агельтруду многие считали настоящей виновницей преждевременной гибели Арнульфа Каринтийского, которого будто бы разбил паралич от вина, преподнесенного ей Агельтрудой в знак дружеских намерений. Может быть, может быть, ……….заговор на любовь, заговор от морских бурь, заговор от стрелы, заговор от оспы.

Прелюбопытнейший свиток лег ей на колени. Поначалу она не придала ему должного интереса, но сейчас присмотрелась внимательнее. Буквы были ей совершенно незнакомы, но вот рисунок…. На рисунке была изображена юная дева, от которой шли две стрелки, обе с единственно понятной надписью «tempo»[4]. Одна стрелка вела к этой же деве, постаревшей с течением лет. Этот вывод Мароция сделала из того, что художник, если его таковым можно было назвать, постарался сохранить идентичность одеяний обеих женщин, а, чтобы не осталось никаких сомнений, вторую женщину он наградил обвислой грудью и всучил ей в руки палку. А вот вторая стрелка приводила к точно такой же юной деве, она также держала цветок в руке, и у ее ног червем пластался какой-то, видимо, по уши в нее влюбленный, мужчина. От логического хода собственных мыслей и внезапно блеснувшей догадки у Мароции перехватило дыхание — что если в свитке находится рецепт того, о чем мечтали и мечтают женщины во все времена, что если это рецепт сохранения молодости?

Она решила закончить на сегодня изучение дальнейших материалов, таинственный свиток привлек все ее внимание. Забрав этот странный пергамент с собой, она решила в спальне его еще раз хорошенько изучить. Весь вечер она провела над ним. Рисунок явно указывал ей на то, что ее догадка верна, других версий на ум не приходило, однако необходимо было найти способ прочитать текст, для чего перво-наперво надо было определить язык документа. Вглядываясь в буквы, она поначалу приняла их за руны свирепых норманнов, однако затем пришла к выводу, что это не варварские письмена, рисунок был плох для современного восприятия, но слишком хорош для рисунков варвара. Арабская вязь также исключалась из рассмотрения, Мароции доводилось видеть письма сарацин. Она безуспешно вертела пергамент в руках, но, к несчастью, на обороте свитка также не было никаких указаний. Не сдаваясь, Мароция, закрыв глаза, начала ощупывать поверхность свитка и в какой-то момент ее чуткие пальцы уловили, что оборотная сторона местами была как будто чем-то обмазана. Вспомнив уроки своей матери, что многие народы наносили записи невидимыми чернилами из молока или сала животных, она осторожно поднесла пергамент к пламени свечи и попыталась разглядеть возможные изменения. Предположив, что пламя слишком слабое, она рискнула прогреть пергамент посильнее, затронув и соседние области документа вокруг обнаруженного гладкого пятна. И в тот момент, когда она уже было пришла к выводу, что это не более, чем какой-то дефект свитка, что, возможно, это след от когда-то случайно пролитой жидкости, в углу документа внезапно выступило слабое клеймо.

— Палестина Прима[5], — прошептала она.

Так это, вероятно, язык иудеев! О, теперь она знала, что делать! Если не здесь в Сполето, то в Риме она наверняка отыщет еврея, который прочтет ей, что здесь написано. Мароция чувствовала награжденной Небесами за все свои страдания. Она опустилась на колени и страстно, с дрожью в голосе и слезами на глазах, прошептала благодарение Господу и попросила Его помочь ей разгадать до конца этот документ. В этот момент она не особо задумывалась, что просит Бога о чем-то, явно не стыкующемся с устоями христианской Веры. Но разве не также поступают те, кто в сочельник ставит свечки Христу, после чего начинает читать гороскопы на будущий год и гадает на картах Таро?

На какой-то момент у нее в душе зародились сомнения. Она вдруг вспомнила, что однажды ее муж, после одного из пиршеств, еле ворочая распухшим от красного вина языком, ударился в воспоминания о своих былых подвигах. В числе многих своих славных историй Альберих поведал ей, как, для того, чтобы завладеть сполетским герцогством, ему пришлось ублажать отвратительное тело старой герцогини. Не может быть, чтобы Агельтруда, эта, по слухам, образованнейшая женщина, не знала секрет этого документа и позволила безжалостному времени взять над собой верх! За разъяснениями Мароция набралась смелости обратиться к мажордому:

— Любезный Донато, в библиотеке прежней хозяйки я обнаружила письма на иудейском языке. Неужели славная и благочестивая герцогиня Агельтруда имела отношения с этими потомками Иуды, отвергшими Сына Человеческого?

Мажордом перекрестился.

— Упокой, Господи, душу моей прежней госпожи, — старый слуга, искренне любивший свою хозяйку, даже всхлипнул при этом, — но вы, моя герцогиня, совершенно правы. Не раз и не два эти низкие люди посещали наш замок, но старая герцогиня, памятуя о своей чести, никогда не пускала их внутрь башни, беседуя с ними во дворе. Агельтруда даже собиралась зачем-то отправить корабль в Палестину, и если бы не гибель обоих ее сыновей, …. — и мажордом, не в силах сдержать слезы, просто махнул рукой.

Итак, этот пергамент, очевидно, был получен герцогиней незадолго до ее пострига, слишком поздно для нее, после чего обстоятельства, вставшие на пути Агельтруды, не позволили той вступиться за свою ускользающую красоту. В течение трех последующих недель Мароция продолжала изучать содержимое библиотеки Агельтруды, пока в замок не вернулся ее муж. Впрочем, ко времени его приезда, внимание Мароции было уже отвлечено от книг и старинных рукописей. В своем организме она вдруг уловила симптомы уже известные ей, и ужас пополам с брезгливостью овладели всем ее существом. Новая проблема замаячила перед ее носом.

Кастелянша, которая в памятную ночь помогала Мароции принять ванну, добросовестно знала свое дело. Едва Альберих, на пару с Кресченцием, спешился в своем замке и подивился наведенному в окрестностях двора порядку, как кастелянша поведала ему о своих подозрениях, очевидно, рассчитывая на радостную благодарность хозяина. Однако хозяин стал мрачнее тучи и, ничего не сказав верной слуге, поспешил в свои покои, чтобы хорошенько обдумать новое обстоятельство. Кресченций последовал за ним.

— Вот что, Кресченций, собери сюда скорее Марка и Максима. Вы все дадите мне клятву на распятии, что все обстоятельства беременности моей жены останутся строжайшей тайной.

Когда хочешь клятвы, требуй ее немедленно! Кресченций, конечно, повиновался своему сюзерену. Он целую неделю разыскивал шалопутных Марка и Максима, отряжая тех в Сполето. Случилось так, что на пути Кресченция оказался славный Рим, а в Риме уже известный дворец местного консула, где Кресченция, рассчитывающего на повышение в этом городе, гостеприимно встретила любезная Теодора.

Мать всего лишь ненадолго ужаснулась судьбе своей дочери. В конце концов, рассуждала она, Мароция понесла заслуженное наказание, которое впредь заставит ее считаться с интересами и могуществом ее окружения. К тому же, разве не проходила сама «никейская шлюха» через нечто подобное, прежде чем заставить обратить на себя внимание деятельного архонта и димарха[6] Теофилакта? Главный же вывод, который сделала для себя Теодора из новостей, рассказанных ей Кресченцием — пришла пора действовать, Мароция надежно и надолго изолирована, время для молодого папы Анастасия начало обратный отсчет.

[1] Исаак Сирийский (? — 550) отшельник из Сирии, живший на холмах Сполето. Причислен к лику святых.

[2] Алузия (лат. Alousia) — принцип сознательного отказа от мирских удовольствий, имевший место в средневековом монашестве.

[3] Джина Фазоли «Короли Италии»

[4] Время (лат.)

[5] Палестина Прима — название римской провинции Палестина (еще ранее Иудея) в 4 веке.

[6] Соответственно начальник и глава спортивной партии в Византии