Дети лабиринта. Зауэр Ирина

1.

Аттракцион назывался «Нескучный лабиринт», и, вопреки названию, внешняя стенка со смешной, из прошлого века с его коммунальными квартирами, филенчатой дверью была выкрашена в скучный серый цвет. Пока Март рассматривал ее, удивляясь отсутствию логики у хозяев парка развлечений, часть стены шевельнулась и оказалась сидящим у двери служителем-билетером, раньше почему-то незамеченным.

— Устали? — спросил билетер у Марта. — Все надоело, кроме онлайн-игрушек?

Март нахмурился. Он еще не встречал человека, который бы с первого взгляда опознал в нем сидящего днями и ночами в «Lineage». И ни одного, в ком можно было бы сразу узнать игрока. Зеркало тоже ничего подобного не показывало. Так откуда?

— Они чаще других останавливаются, — усмехнулся билетер и только сейчас Март увидел его целиком, словно до этого были голос, лицо, а все остальное — слепое пятно.

Мужчина лет за тридцать, черные волосы, синие глаза на зависть какой-нибудь девице. Форменная рубашка и безрукавка — у всех дежурных парка синие, а этот в сером. Бэйдж на кармашке, фамилия крупными буквами — Собеседник. Ниже имя, но слишком мелко, испорченные ночами в Сети глаза не могли разглядеть.

— Вопросы задают, типа «кто модель из другой локации воткнул?» или комментируют — «всюду баги», — дополнил пояснение служитель лабиринта. — Особенно когда я говорю про веревку.

— А что веревка? — снова не удержался Март.

Собеседник кивнул на моток тонкого троса, висящий сбоку от двери на крюке хищного вида, тоже незамеченный гостем парка.

— Можно взять. Тогда проход в «Лабиринт» бесплатный. А без веревки нужно заплатить.

Условие было странное. Но немного подумав, Март решил, что разгадал загадку. С веревкой удовольствия ноль. Идешь, как ребенок привязанный к маме или щенок на поводке. Но с другой стороны — а если заблудишься?

— А что там? — спросил он. — И правда лабиринт? С Минотавром?

— Почему всем нужно чудовище? — поинтересовался Собеседник. — Да еще и известное.

— Потому что с неизвестным слишком много возни, — машинально ответил Март. И усмехнулся. Возни в самом деле много: пока к новому нестандартному «боссу» тактику подберёшь, весь рейд успеет многажды умереть полным составом. В играх не по Сети можно хоть сэйв загрузить…

Но последний вопрос он все же задал:

— Какой смысл в лабиринте, если там нет чудовища?

— Кому-то нравится просто искать выход, — пожал плечами Собеседник. — Вы же свой нашли — в игре.

Март не любил упреков, а в последних словах услышал именно его. Хотя человек со странной фамилией и признавал, что он, Март, что-то там нашел, но за этим стоял намек — найдено не то. Он мог бы еще передумать и отправиться в этот странный квест, посмотреть, что там, в лабиринте. Но сейчас пожал плечами и отошел прочь, ускоряясь, словно спешил вернуться в яркий и шумный мир каруселей.

И только позже, уже дома, перед компом, «вынося» очередного монстра, Март пожалел о принятом решении просто уйти, о нераскрытой тайне, и подумал, что иногда чудовища сидят не внутри, а снаружи лабиринта.

2.

— Сколько? — спросила Ева, больше не пытаясь спорить с серым Собеседником о чудовищах в лабиринте.

— Сотня. А если возьмете веревку, то бесплатно.

Цена показалась ерундовой. Но получить что-то забесплатно было ново, поэтому она взяла с крюка веревку, едва не наткнувшись на хищное острие, открыла дверь и вошла, ожидая, что будет остановлена требованием платы. Но никто не окликнул.

Узкий длинный коридор, в котором оказалась Ева, был серым, но где-то впереди постепенно делался фиолетовым. Она нашла на стене кольцо, привязала конец веревки и направилась вперед, постепенно разматывая ее. Судя по небольшому весу и размеру веревочного кольца, лабиринт не был очень уж большим, а судя по коридору без развилок — и запутанным. Слишком просто.

Коридор и правда стал сначала фиолетовым, потом красным, потом оранжевым. Цвета переходили друг в друга естественно, как в радуге. При всем ее опыте ей нечасто удавалось так смешать краски. Хотя фотошоп и «Corel» еще не то позволяли. Но не хотелось делать это программами. Повороты со скругленными углами делали столь же естественными переходы одного коридора в другой. Откуда вообще берется естественность? Мысли потребителей искусства — тот еще лабиринт. В начале карьеры — ладно, она все еще в нем, но пусть тогда в начале начала — ее много ругали за отсутствие правильных пропорций, смешение стилей, и это не было так обидно, как одно единственное слово, которое стало мелькать в отзывах и рецензиях позже — неестественность. При том, что Ева лет пять как отказалась от вытянутых непропорциональных фигур и попыток соединить несоединимое. А ей нравилось создавать картины с плавным переходом — от примитивизма к импрессионизму, или половина картины — кубизм, а другая в классическом стиле. Странно, но зато не просто.

Развилки все же появились, и на первой Ева свернула направо. На второй тоже. Веревка, казавшаяся короткой, не кончалась, повороты начали надоедать. В конце концов — в конце очередного, на этот раз ярко алого коридора, — ее встретили белые стены трех коридоров новой развилки. Белое после цветного было настолько удивительным, что Ева не сразу поняла, что именно видит. Пустоту на том месте, где могло быть что-то. Хотя нет, белый это тоже цвет. Но что-то было неправильно, требовало пристального внимания и немедленного выбора помимо новой развилки. Ева опустила взгляд. Рука сжимала конец веревки. Чтобы идти дальше, надо было отпустить ее и рискнуть. Это было привлекательным, потому что не было простым. Но она не спешила, глядя на белые стены. Серый в начале лабиринта и белый ближе к центру. Как бы она это нарисовала? Как бы об этом подумала?

От одного шанса, одной серой возможности получать хорошую критику и заказы, к белому — всем цветам и возможностям, включая серый, хотя его не будет много. Потому что Ева сама не захочет и потому что шансы серые уменьшаются, когда растут все остальные. Все оттенки зеленого — постоянное обновление, смена стилей, ловля идей на живца и отпускание тех, которые кажутся яркими сегодня и тускнеют завтра. Оранжевая смелость делать то, чего не ждут, что непривычно и странно. Быть непередаваемо нахальной… но знать меру, и потому порой усмирять нахальство. Розовый… дети и детство? Как-нибудь позже, но сам по себе цвет ей нравился. Немного красного — как перчинка, острая приправа, раздражающая и тем приносящая удовольствие. Фиолетовый. Много фиолетового вдохновения. И пожалуй, лабиринт должен быть фиолетовым весь, в цвет тайны. Даже если ее тут нет.

И конечно, солнечно-желтый, с его энергичностью, открытостью без наивности, и свободой. Когда-то она много рисовала в желтом.

Ева не бросила веревку — она стала сматывать ее в плотный пучок, шаг за шагом возвращаясь назад к серому. Она просто пройдет через этот цвет в последний раз, убедится, что уверена, что действительно хочет. Хочет снова получать рецензии со словами о неправильности, но без фраз о неестественности. Она взвесила их обе на внутренних весах и мысленно кивнула, принимая старую-новую правду. Может, правда и была чудовищем в ее лабиринте. Наверное, она это еще узнает.

3.

Потеряться в лабиринте! Остаться в нем, стать его частью, как неизвестная переменная — часть уравнения. Это казалось красивым даже сейчас, когда цифры сделались чем-то мертвым. В голове у Олега выстраивалось новое — не формула, но план, образ действия. Лабиринт должен быть логичным и иметь центр. Олег найдет там место для себя.

Пришлось заплатить, чтобы войти, потому что веревка ему была лишней и никак не вписывалась в формулу, чуждая и ему, и лабиринту. И еще он потратил на удивление много — восемь минут времени — на разговоры с Собеседником, стражем лабиринта. «Чудовища, такие, как в сказках, не могут существовать — в них нет логики, ни простой, ни математической». — «А какие могут?» — «Не знаю. Неправильности… ошибки…» — «Весь мир не может быть правильным, и легкие неправильности его украшают» — «Неправильности не могут быть легкими! Они все портят и ломают, делают жизнь невыносимой. Да, они и есть настоящие чудовища!» И вроде бы все было верно, но после разговора что-то скребло и теребило все то время, пока он шел по серым коридорам. Сворачивал, останавливался на развилках, снова сворачивал, используя не правило левой руки, а число «пи» — три раза налево, один направо, четыре налево и снова один направо…

На самом деле все было сложнее, чем прийти и остаться, и у Олега в кармане лежала туба с таблетками. Такими же правильными, как серость лабиринта и странный, в сущности, ненужный разговор. Но в последнее время ненужным казалось все. Даже его собственные попытки заинтересовать учеников алгеброй и геометрией. На свете есть множество вещей… Но в том то и дело, что теперь их слишком много. Дети не успевают выбрать и хватаются за все, чаще — за самое легкое, хотя именно оно отнимает больше времени. Как показать им, скучающим, стройную красоту формул? Простого, не являвшегося в свою очередь формулой слова «красота» было слишком мало, чтобы передать, как замирает дыхание при виде всемогущества цифр, способных описать что угодно, создающих мир на листе бумаги и в уме математика. Как рвет душу неправильно записанная формула или ошибка, как царапает, вплоть до реальной физической боли в груди или горле. Как бесконечно-изящная повторяемость фракталов вызывает эйфорию сродни той, что от хорошего вина или кофе. Вот этому он пытался научить и это показать. Сначала одному поколению, потом второму. А третье не успевало понять и восхититься, хотя жило в цифровом мире своих компьютеров, телефонов и программ. И оно научило Олега тому, что цифра мертва. И не только она. Учитель литературы жаловался, что книги, которые ученики хотят, все еще хотят иногда, читать, а чаще слушать аудио варианты — почти сплошь развлекательные. «Историчка» давно устала преподавать то, что в переписанных на три раза учебниках и просто рассказывала истории с датами и именами, которых никто не хотел помнить. Успехом пользовалась «англичанка», молодая и энергичная — и некоторые дети знали инглиш лучше нее. А Олегу все реже и реже удавалось кого-то чем-то заинтересовать. Нужные ему и ненужные остальным цифры перестали восхищать и приводить в трепет, а усталость довершила дело, бесконечная усталость человека, который учит ненужному. Ненужное — значит неправильное и оно должно уйти. Оставалось лишь закончить это.

В конце концов он остановился перед развилкой, на которой уже был. Надо было выбрать правое ответвление согласно числу «пи»… но вместо этого Олег вошел в средний коридор. Цифры были мертвы и, наверное, больше никуда не вели. И лабиринт мог быть лишен и логики, и центра. Только выбор у него пока был. Остановиться в этом коридоре или в том. Лучше в тупике.

Лабиринт, словно услышав, подсунул ему тупик, первый за все время. Олег остановился. Снова что-то царапало, что-то ухитрившееся прорваться под корку ороговевшей души. Тупик. Неправильный ответ. Неправильный — потому что с ним больше ничего нельзя сделать, только вернуться назад, перерешать уравнение. Неужели он правда хочет остаться здесь и стать частью именно этой формулы? Его же никто и никогда не решит иначе.

Он сунул руку в карман, достал таблетки. И это тупик, а значит — неправильно. Глупо он решил, что поборет одну неправильность другой. «Но что еще я могу? Какова моя формула?»

Олег вернул тубу в карман, из другого достал карандаш и написал на стене как на доске «x+y=...» но понял, что снова все не так. Учитель плюс ученики больше не равно не чему. И скорее учитель поделенный на учеников, делящийся с ними. А если наоборот — просто потому что привычный порядок ничего не дает? Он написал дробью — игрек поделенное на икс. Знак вопроса из ответа никуда не исчез, но неизвестный ответ — не значит неправильный. Олег не может научить, но способен научиться. Понять, как живут его ученики в своем новом цифровом мире. Наверняка в этой формуле будут и другие неизвестные переменные, но все они в свое время станут известными.

Он повернулся, чтобы пойти назад, так же, как пришел, за числом «пи» и увидел дверь в левой стене, из-под которой струился яркий и явно солнечный свет. Простой выход из лабиринта, вроде тех, что находит новое поколение. Олег подумал минуту и решил, что воспользуется им. А если ученики начнут плутать в собственных лабиринтах, покажет им свой. И это будет правильная формула.

Олег взялся за ручку двери и потянул ее на себя.