Сезонное обострение. Sv. I.

…Всегда это было просто.

Я ухожу в глубину.

Бритва скользнет остро,

В крови тепло я найду.

С тела срезаю я завтра,

Вчерашний сумрак погас,

Кричит из меня сегодня,

Мне нужно это сейчас.

Мой кокон меня закрывает

От света, что жжет мне глаза.

И свет меня забывает,

И не прорвется слеза…

Мой кокон все туже, все уже.

Снаружи метет зима.

Меня давно нет снаружи,

Я там давно умерла.

© Akrotiri

Андрей вошел в квартиру, сбивая о порог налипший на ботинки снег. На каракулевом воротнике поблескивали, тая в тепле, снежинки. Он, возбужденно счастливый удачным исходом сделки, с взъерошенными светлыми волосами, раскрасневшийся от мороза, заторопился делиться новостями прямо в дверях, стараясь перекричать телевизор:

— Быстренько они сдались. И правильно: нефиг мурыжить. Уж отпустить все до Нового года! А я и не опоздал совсем! Впритык! Но не опоздал ведь! Слышишь?!

Кинул кожаную сумку на пуфик в прихожей и взялся за шарфик. Обручальное кольцо сверкнуло в полумраке прихожей. Ответа не было. Андрей застыл, вслушиваясь.

Визжал и похрюкивал «Новогодний огонек» на ТВ, из открытой настежь балконной двери тянуло холодом, доносились крики и песни гуляк.

— Настя! — позвал Андрей и заглянул в гостиную.

Отсвет плоского в полстены ЖК экрана расцвечивал комнату, электрические гирлянды на пышной искусственной елке заклинило и они переключались с красного на зеленый как испорченный светофор. От елки по полу гостиной разбежались блестящие обертки конфет, разорванная упаковочная бумага, праздничные пакеты, ленты и мишура: как будто кто-то занимался к приготовлением к празднику, и вдруг… все уничтожил. Не хватало еще очередных детских обидок в Новый год. Хотя, конечно, когда еще, как не на Новый год можно выпотрошить все свое говно и подпортить всем живущим настроение.

Андрей потянулся стянуть шарф. На кухне что-то хлопнуло — и завоняло гарью.

— Ах ты ж ****! — Андрей кинулся на звук. Огонь с полыхающего электрического чайника сбил полотенцем. Повытаскивал все вилки из розеток и только потом осмотрелся. Под ногами хрустели осколки посуды, бокалы, тарелки.

Может быть, перейти на пластиковую посуду не было и такой уж плохой идеей? Окинув развороченную кухню взглядом, осторожно заскользил к спальне. Тихо толкнул дверь и застыл, готовясь к страшному: вот Настя лежит поперек кровати, а на полу валяются серебристые блистеры от таблеток. Совсем как весной. Обострение с промыванием желудка, госпитализацией и приступами истерии: она билась головой о стену и выла забрать ее из клиники. Интересно, забудет ли он это когда-нибудь? Тогда Насте почти удалось сделать все правильно: только не рассчитала время его прихода. Или.… Специально рассчитала? Провокационные попытки суицида как манипулирование. Как поиск новых ощущений. Граней. Чувств? Искренности?

Полоса бледного света выхватила пустую комнату. Андрей выдохнул, поднеся дрожащую руку к губам. Вдруг он что-то упустил? Медленно повернулся в сторону открытой балконной двери. На балконе заставил себя выглянуть, посмотреть вниз: пушистый нетронутый снег.

— С наступающим! — орали ночные гуляки, им вторил «Огонек» из телефизора.

В шуме разгульной ночи до него четко донесся всплеск.

Андрей уже не осторожничал, перелетев через комнату, толкнул дверь в ванную. Поддалась нехотя, но практически тут же. Даже толком забаррикадироваться не может! Дура!

Обдало паром и жаром. Жива. Настя в одежде сидела в набранной по грудь теплой воде, обхватив себя за голову, и тряслась в немой истерике. Нарядная шифоновая блузка теплого бежевого цвета прилипла к телу второй кожей. А вот в кожаных узких укороченных брюках сидеть там, наверное, не очень удобно. На бортике лежала новенькая сверкающая острая бритва. Не тот ли это хваленый новогодний подарок, о котором Настя ему все уши прожужжала.

— Почему не в туфлях? — Андрей поднял табуретку и тяжело сел рядом с ванной.

Настя всхлипнула, мазнула тыльной стороной ладони тушь и слезы по лицу. Взгляду открылись старые рубцы на тонком запястье. Всегда подмывало спросить: кто ж так вены режет? Бестолочь! Еще он знал, что на внутренней стороне бедра у нее небольшие шрамы — несколько голосочек в ряд. Настя говорила, что это ее воспоминания: на левом бедре — о хорошем, на правом — о дурном. Эти шрамы она делала сама. Сначала эта затея казалась ему безумно интересной — эдакий дневник памяти. Пока Настя не попросила его нанести ей «воспоминание». Тогда это показалось уже просто безумством.

Андрей стянул все еще болтавшийся на шее шарф, не упуская Настю из виду. В пальто тут было нестерпимо жарко. В гостиной президент заканчивал поздравительную речь к россиянам. Ипраздник был загублен.

— Ты хоть раз сделаешь что-нибудь правильно? — сложил шарф себе на колени.

Настя всхлипнула, вжавшись в спинку ванной, подтягивая к себе ноги. Когда-то она была очень красива: школьницей уже была звездой глянца. А он обыкновенным мальчишкой. Желал ее. Боготворил. Чего достиг для нее!

Куранты разрезали тишину. Бим-бом! Бом — Бим!

Он как будто попал в ее заложники: добровольно. Сдался эмоциональному террористу. Осторожно! Не травмируйте Настю. Тишшшше, не заденьте Настеньку. Иначе…

Из телевизора лилось «Славься, Отечество наше свободное…»

— РЕЖ, СУКА! — Андрею показалось, что этот рык-вопль заглушил гимн.

Настя вынырнула из себя, уставилась на него голубыми влажными глазищами. Даже рыдать прекратила.

— Ты же этого хотела?! Давай! Чего ждешь? Или тебе надо особое представление? — Андрей медленно театрально зааплодировал. — Несостоявшаяся актриса всех времен и народов…, — его потряхивало, и он убил бы сейчас любого, попытайся тот заткнуть-остановить его. — По тебе сцена плачет, дорогая. Кстати, у тебя отсюда сейчас два выхода. Пожалуй, я позвоню Всеволоду Борисовичу. Я устал.

Она посмотрела на него на удивление осмысленно. Даже воинствующе. Тонкими пальцами схватилась за блестящий металл бритвы.

— Только сделай все правильно, чтобы повторять не пришлось. Чтобы я, наконец, поверил!

Настя мстительно закатала влажный липнущий к телу рукав блузки.

— Продольный, а не поперечный, — отстраненно комментировал Андрей.

Настя приложила лезвие к запястью, нацелилась и прикусила губу, глядя на Андрея по-детски умоляюще, силясь не разрыдаться.

— Слабо… — подытожил Андрей.

Взмах вверх и она полоснула. Как надо: глубоко и поперек. По горлу, над ключицей. Кровь хлынула фонтанам, стекая по тонким рукам.

— Агх… хаааа…, — захрипела Настя, глядя на него выпученными глазами, хватаясь побелевшими пальцами за горло.

Андрей протянул к ней руки, приподнялся и рухнул обратно на табуретку.

Настя скользнула в мутную воду. Глаза стали закатываться, к горлу подступала тошнота, в ушах шумело «Отечество, наше Свободное»…

Скорая не успела. Вызвали полицию и карету из морга. Квартира превратилась в проходной двор. Пока в ванной работали судмедэксперты, Андрей подвергся бесконечно однообразному допросу: когда вошел? Что увидел? Трогал ли что-нибудь? Как себя вела пострадавшая?

Потом Андрей уединился с Всеволодом Борисовичем, лечащим врачом Насти, на балконе, «подышать воздухом» под подозрительным взглядом полицейского, но психиаатр убедил, что сигать Андрей не собирается.

— Да не кори ты себя. Все знали, что у нее проблемы. Вон сколько зафиксированных попыток было? Три? А сколько скрыто? — вещал Всеволод Борисович, дыша на Андрея спиртными парами.

Как он ни силился придать голосу и жестам участие, все равно читалось насколько все это происходит не вовремя. Их озарила вспышка зеленого света. Сменилась оранжевым. И рассыпалась на красные огоньки.

— С новым годом! — орали во дворе. В воздух со свистом летели хлопушки и петарды.

Андрей лишь сжал губы: на эти вещи у Настены талант! В стекло постучал полицейский, и Всеволод Борисович приоткрыл дверь.

— У ребят все готово, — указал на черный сверток посреди гостиной. — Выносим?

Андрей растерянно кивнул. Люди в форме ловко ухватились за сверток с обоих концов, положили на носилки и направились к выходу.

— Он вам еще нужен? — участливо поинтересовался Всеволод Борисович о судьбе Андрея.

— Сегодня нет. Подписка о невыезде есть. Завтра к участковому, — полицейский протянул повестку. Андрей неловко запихал ее в карман пальто. И застыл.

— Что-то случилось?

— Ничего, — махнул головой, избавляясь от наваждения.

…Все ушли. В предрассветном часе предметы казались серыми. Андрей сидел на диване, глядя перед собой, подняв ворот пальто. В открытую балконную дверь залетал снег, опадал на пол и неспешно таял. Андрей достал руку из кармана, извлекая женскую безделушку: длинный тонкий бархатный шнурок, с нанизанными в хаотичном порядке серебряными бусинами: можно носить как длинное ожерелье на шее, или наматывать, на подобии шарфа, или браслетом на тонкое запястье. Отлично и красиво скроет любые шрамы. Насте запала в сердце эта безделица еще лет семь тому назад. Но стоила она безумных денег. Их у Андрея тогда не было. Не то что сейчас. Чего только для нее не сделаешь! Сжал в руках шнурок, острые бусины впились в кожу.

Мертвых любить легче.