Глава 2

Глава 2

Константин вспомнил 16 апреля 2007 года…

Это все началось намного раньше. То что предшествовало 16 апрелю того злополучного года. Жикин был ещё молод и, как говорится — в полном расцвете сил. На рождественские каникулы они с женой съездили в Прагу. Прошлись через Карлов мост из района Старе Место в район Мала Страна. Все пятьсот шестнадцать метров они шли держась за руки. Не из-за холодного зимнего ветра, а из-за сильной любви. Жикин души не чаял в Татьяне, и был готов пойти на что угодно ради любимой. Так он поступил и на рождественские каникулы. Константин хотел вывести её из серого Минска и насладиться теми моментами, когда она улыбалась.

Они прогулялись по Пражскому Граду, восхитились Собором Святого Вита, который можно смело занести в шедевры готического искусства. И конечно же, они не забыли посетить символ Праги — храм Девы Марии с двумя остроконечными башнями возвышающимися над красными крышами домов. После Татьяна и Константин сидели в привлекательном пабе, расположенным в подвальчике одной из туристических улиц, где переждав непогоду — пили глинтвейн. В тот день она улыбалась и казалась, эта улыбка не сойдёт с её лица. Так хотелось Константину.

Этот отпуск Жикин запланировал по совету Татьяниного психиатра. Он советовал ей получать больше положительных эмоций, больше проводить времени на свежем воздухе, больше уделять время жене.

Татьяна была очень эмоциональным человеком, имея душевное расстройство, которое мешало ей жить. Она могла вспылить на ровном месте не имея на то никой причины. Просто ветер подул слишком сильно, или солнце светило слишком ярко, или как ей показалось, Константин слишком громко смотрел телевизор. Она часто плакала, но после всегда просила прощение. Она делала это искренне. Но могло пройти пять минут или пять дней и все повторял по новой, словно кто-то злой наверху решил посмотреть все это по ещё раз.

Татьяна дважды лежала в клинике для душевнобольных в неврологическом отделении. После первого раза она действительно изменилась. Больше года её не мучили приступы, она не истерила (вообще, что тоже пугало Константина) и жила обычной жизнью. Но спустя год у неё произошёл нервный срыв, и она вновь попала в клинику. Второе лечение изменило Татьяну. Не в лучшую или худшую сторону — оно просто изменило её. Иногда она садилась перед зеркалом и напевала детскую колыбельную (которую Жикин не вспомнил бы даже под дулом пистолета), жуткую, пробирающую до дрожи колыбельную. Тогда Константин обратился к частному психиатру, который взялся помочь Татьяне.

Это могло показаться странным или ещё чем-то, но его лечение действительно помогало. Она стала прежней Татьяной, в которую он влюбился. На которой он женился, и которая родила ему дочь — Маргариту. Он слушал все советы психиатра, как и последний тогдашний совет — “Свозите жену на отдых. Ей нужно сменить обстановку”. Жикин выбежал из офиса психиатра и зашёл в первое попавшееся туристическое агентство, где купил тур в Прагу. И эти семь дней вдали от дома, были лучшей неделей за последний пять, десять или даже двадцать лет их совместной жизни. Они молча пили глинтвейн, держали друг друга за руки и слушали, как за окном выла вьюга.

Их идиллия и надежда на нормальную жизнь длилась ровно до 14 февраля 2007 года.

День всех влюблённых.

Константин ещё днём забронировал столик в «Красной розе» (где как заявляла хозяйка ресторана, подавали лучшие десерты в столице), заказал букет из одиннадцати белых роз, — который доставили ему на работу — купил её любимые духи и с нетерпением ждал вечера. В конце рабочего дня он позвонил Татьяне и попросил её надеть вечернее платье, которые они купили в Праге. Длинное, чёрное с глубоким вырезом. Он влюбился в него так же сильно, как и в свою жену. В половине седьмого он приехал домой, вызвал такси и они вдвоём отправились в ресторан «Красная роза», чтобы отпраздновать День святого Валентина (Константин не помнил, когда последний раз они праздновали день всех влюблённых).

Первым блюдом им подали салат из морепродуктов, затем жаренный стейк со спаржей, бутылку французского вина. Спустя несколько часов, они ожидали десерт, как у Константина зазвонил мобильный телефон. Звонил начальник следственного комитета. Жикин естественно ответил на входящий вызов. От услышанного он побелел, а волосы на голове буквально встали дыбом. Константин подозвал официантку, отказался от десерта и отвезя домой Татьяну, умчался в парк «Пятьдесят лет победы». Он видел разочарование на лице своей жены, он проклинал себя, за то, что в молодости выбрал такую работу, но в этот вечер он был обязан ехать в этот парк.

Все началось вечером 14 февраля. В парке «Пятьдесят лет победы» двое подростком нашли труп парня. Но трупом назвать его было нельзя. От него остались лишь погрызенные ошмётки, словно его бросили в станок по измельчению древесины. В тот вечер в парк приехал прокурор области, глава следственного комитета, старший следователь Жикин, начальник районной милиции. Весь парк полностью оцепили и не пускали ни единой души. Все начальство боялось утечки информации, и пытались сохранить все в тайне.

Расследовать это убийство доверили Жикину, и он под страхом давления погрузился в него с головой. Работа заменила дом, а уголовное дело заменило Татьяну.

Через трое суток обнаружили ещё одно тело. Девушку с отрубленной головой. Спустя неделю парня. У него были оторваны руки. Через два дня подростка, с распотрошённым брюхом. По городу поползли разные слухи, люди боялись выходить из дома. Некоторым журналистам удалось пронюхать про расследование, и они во всей красе описали каждое преступление, после которого и началась паника. Мэр (тогда ещё был Остроух) собрал у себя в кабинете всех, кто занимался тем расследованием, а группа уже перевалила за двадцать человек.

Описать его тогдашнюю ярость невозможно. Этого жирного, лысеющего политикана мало интересовали жертвы и их родные. Он волновался за свою шкуру и за то, что журналистом удалось узнать о расследовании. Дошло до того, что милиция запугивала репортёров, чтобы те писали опровержение, но никто не согласился и вся правда, как лава извергающегося вулкана выплеснула наружу.

Последним гвоздём в гробу мэра стало убийство двенадцатилетней девочки. Её убили прямо во время совещание. Девочку нашли в парке в Зелёном луге прибитую гвоздями к дереву. На её теле судмедэксперты насчитали более ста тонких порезов, из которых сочилась кровь, как и проколотого полиэтиленового мешка.

Мэра в этот же вечер сняли с должность, а народ был готов его линчевать, за то, что он собирал всех начальников правоохранительных органов, вместо того чтобы ловить маньяка.

Но вот с маньяком как раз была загвоздка. Каждый раз после преступления находился свидетель, чьи показания лишь усложняли расследование. Ни один из следователей, не верил их словам, кроме Жикина. Он пытался найти связь между убитыми и теми, кого описывали свидетели, и ему это почти удалось.

16 апреля 2007 года…

Константин проводил в своём кабинете третьи сутки в поисках разгадки странных, жутких преступлений. Он прорабатывал самые нелепые и неправдоподобные версии, как в его голове родилась одна мысль. В тот момент она показалась ему гениальной, и отвечающей на многие вопросы (по крайней мере на показания свидетелей), как зазвонил его мобильник. Этот звонок полностью перевернул его жизнь.

— ПА-АА-ПА! — раздался голос дочери. Она кричала в трубку так, словно её никто не слышал. — Папа! Приезжай! Мама… она в ванной… она…

Константин ничего не ответил и сорвался с места. Его кашемировое пальто так и осталось висеть на металлическом крючке в углу кабинета. Он выбежал из здания Следственного комитета и почувствовал как холодный апрельский ветер обжигал руки. Кое-где ещё лежали горки снега, которые таяли под апрельским солнцем. Но 16 апреля 2007 года солнце скрывалось за плотными серыми облаками, с которых падали белые снежинки как белые мухи. Температура резко опустилась до нуля, а на ночь синоптики обежали сильные заморозки.

Жикин прыгнул в машину и помчался к себе домой. Он не замечал холода, не обращал внимания на других водителей, которые сигналили ему вслед и обещали вырвать руки, если он попадаться им ещё раз. Константин сорвал с себя галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки сделанной из синтетики. Светлая полоска на воротничке поменяла цвет на коричнево-серый, в районе нагрудного кармана красовалось пятно от крепкого чая. Сам Константин выглядел ужасно. На лице образовалась щетина, под глазами были фиолетовые мешки от недосыпа, а изо рта пахло настоящей помойкой. Но ему на все это было наплевать.

От здания Следственного комитета до квартиры Жикина добираться примерно двадцать минут при хорошем трафике. Но девять лет назад таких заторов на дороге не было, и он домчался до дома не больше чем за десять минут. Он выехал на проспект, который тянулся от начала города до конца. Стрелка спидометра перевалила за сто километров, отчего в машине стоял оглушительный гул новой зимней резины. Но Константин его не слышал. В его голове колоколам грохотало сердце, отчего хотелось кричать. Он открыл форточку и закурил сигарету. Это не помогло. Он слышал, как гудели его лёгкие при каждом вдохе, как он сопел, когда выдыхал.

«Фольксваген» почти запрыгнул на бордюр и почти долетел до лестницы, ведущей в подъезд. Не глуша двигателя машины, он, выскочил и кинулся в подъезд. Лифт ждать было слишком долго, и он ринулся вверх по лестнице. Уже в районе третьего этажа, он почувствовал боль с левой стороны под рёбрами. При каждом выдохе изо рта вылетала слюна. Он согнулся стоя на лестнице и жадно глотал воздух, как вспомнил голос его дочери — “ПАПА!”.

Константин добежал до пятого этажа и трясущимися руками достал из кармана чёрных брюк ключи. Его руки тряслись так сильно что он просто царапал дверь зазубринами ключей пытаясь вставить их в замочную скважину. Его сердце колотилось с такой скоростью и силой, что кровь едва не лилась из его ушей. С попытки десятой или пятнадцатой он сумел вставить ключ, и, провернул его два раза, — пока не услышал щелчок. Жикин распахнул дверь и вбежал в квартиру, где увидел свою дочь. Заплаканную, испачканной кровью дочь, отчего у Константина онемело все тело и из рук выпала связка ключей.

— Папа, — простонала Рита, — папочка, она там. — Рита указала окровавленной рукой на закрытую дверь ванной комнаты.

Константин посмотрел на дочь и не мог поверить своим глазам. Он почувствовал, как кровь вскипела и поднялась к лицу. Жикин подошёл к двери и не спеша открыл её, словно она была заминирована. Он не знал, что именно случилось с Татьяной, но где-то в глубине души он догадывался. Да чёрт побери, он был уверен на все сто процентов что именно произошло в той комнате, но верить этому не хотел.

Константин постоял у двери какое-то время, может секунду, две или пять. Время остановилось. Он слышал, как тихонько плакала его дочь и шептала сама себе — “Мамочка, зачем? Зачем?”. Жикин открыл дверь и замер от увиденной картины — Татьяна лежала в ванне наполненной водой перемешенной с кровью. Её бездыханное тело, её бледное лицо было так нелепо повёрнуто, что она выглядела не настоящей. Куклой. Именно куклой, которую подбросили к ним домой, чтобы разыграть.

Злая шутка.

Константин подошёл к жене, посмотрел на глубокий порез на её левой руке (откуда уже не сочилась кровь), попытался в надежде прощупать пульс (хотя знал, что его не будет) и рухнул на колени. Вся его жизнь рухнула вместе с ним. Он не плакал. Хотел, но не плакал. Константин почувствовал резь в области сердца, почувствовал, как кислород перестал попадать в лёгкие, почувствовал, как кто-то невидимый сжимал его голову в тисках. Он уже не дышал, а свистел, и каждый вырывающейся свист становился все тише, пока он не упал на уложенный белой плиткой с золотистыми ободками пол.

— Рита-а-а, — тихо простонал Константин. Из последних сил он сумел достать из кармана мобильник и нажал на кнопку «9» быстрого набора. На дисплее появился абонент «Буковский».

Константин очнулся у себя в спальне. На нём были надеты тёмные брюки, в которых он провёл три дня на работе. Его потрепанная рубашка была расстёгнута. Даже не расстёгнута, а разорвана. На ней не было пуговиц. Он посмотрел по сторонам: в углу на дубовом комоде стоял телевизор «Сони», под ним ДВД-плеер, а рядом стопка дисков с пиратскими фильмами, с озвучкой словно из унитаза. Окно было прикрыто ночными серыми со вплетёнными серебряными нитками шторами. На левой стене, где была дверь — висела картина «Восход солнца на природе». Константин привстал с кровати и почувствовал лёгкое головокружение, отчего рухнул на кровать.

Его память постепенно возвращалась, и он вспомнил, что случилось с ним до «сердечного обморока». Он вспомнил, что его жена покончила с собой. Он вскочил с кровати так быстро, как только мог. Опираясь одной рукой за стенку, второй он открыл дверь. Константин услышал мужские голоса, шаги по квартире, услышал свою дочь. Её голос шёл из гостиной, куда и поспешил Жикин. Передвигаться ему было крайне сложно. На лбу выступил пот, синтетическая рубашка тут же покрылась серыми пятнами. Он перебирался по стене пока не зашёл в спальню, где увидел свою дочь и его друга. Высокий, худощавый мужчина. Его лицо было покрыто морщинами, на носу свисали очки, на подбородке была ямочка со спелую вишню. Это был Виталий Орлов (который через год после этого случая ушёл на пенсию). Виталий обернулся на шум и увидел своего коллегу, который стоял словно призрак в дверном проёме. Он и Рита подоспели к Константину как раз в тот момент, когда он уже терял силы и сползал на пол. Они усадили его в кресло рядом с журнальным столиком, Рита открыла форточку и позвала Буковского, который вскочил в гостиную, как разъярённый зверь:

— Костя, твою мать! Какого хера ты тут делаешь? У тебя был «сердечный обморок»! Тебе вставать нельзя.

Костя лишь потупился на судмедэксперта глазами обиженного подростка.

Буковский попросил Риту пройти с ним на кухню, чтобы её ещё раз осмотрели врачи. Девушка не хотела идти, утверждая, что с ней все в порядке, но все же сломалась под напором Буковского и они ушли на кухню.

Орлов провёл их взглядом, встал с дивана и подошёл к Жикину. Виталий молча стоял около него и сочувствующе смотрел на Константина. Орлов сел в кресло, стоящее с другой стороны журнального столика, и положив кожаный портфель на колени, спросил Жикина:

— Костя, она болела психическими расстройствами?

— Ты же знаешь, что да. Зачем спрашивать? — Виталий молча смотрел на своего коллегу. — Кто знает о случившемся?

— Я, Буковский со своей бригадой и Василий Петрович.

— Я не хочу, чтобы знали остальные. Виталик, я не хочу, чтобы все узнали про это, понимаешь — не хочу, — сказал Жикин и заплакал как ребёнок. — Я не вынесу этого, — сказал он сквозь слезы.

— Костя, пока об этом никто не знает. Соберись. Мне нужно знать, как она себя чувствовала последнее время, как вела себя, случались ли у неё нервные срывы?

— Нет, наоборот — всё было хорошо, — сказал Константин и почувствовал, как по телу прошёл холодок. Всё было хорошо до 14 февраля. До проклятого Дня Влюблённых. Он помнил, как они хорошо проводили время, как она улыбалась, и, как он заново почувствовал жизнь, а потом все пропало. Воспоминаний не было. Он не помнил, когда последний раз разговаривал с Татьяной, как она себя чувствовала, как она себя вела. Жикин не мог вспомнить, когда последний раз видел жену!

За эти два месяца он с головой ушёл в работу потеряв счёт часам, дням и неделям. Он мог проводить несколько суток на работе, потом прийти домой, принять душ, лечь спать, а затем снова уйти на несколько суток в свой пропитанный сигаретным дымом кабинет. Константин больше не разговаривал с женой, не интересовался, как проходил её день. Его заботило лишь его дело. За два месяца в общей сложности было найдено четырнадцать тел (детей, подростков, девушек, парней), и ещё девять числились без вести пропавшими, но никто не сомневался, что через какое-то время их найдут разодранными, расчленёнными или обглоданными на территории Минска.

Два месяца он жил не своей жизнью, два месяца он не замечал, как менялась его жена. Жикин не видел её слёз, не видел её мучений. Он не слушал её просьб и мольбы о помощи. Не хотел слышать. И не слышал до этого момента.

Константин достал из кармана брюк помятую пачку красного «Винстоуна», достал сигарету и закурил. Пепельницы рядом не было, — он никогда не курил в квартире — и он стряхивал пепел прямо на пол. Делал он это с абсолютным безразличием.

— Всё было плохо, — тихо сказал Жикин.

— Насколько? — спросил Виталий.

— Ты не поверишь, но не знаю. Последних два месяца я не жил со своей семьёй. Не в прямом смысле. Я ночевал тут, спал в своей постели, принимал душ в ванной, — после этого слова его передёрнуло, — но меня не было тут.

— Мы все так жили эти два месяца. Ты не можешь себя винить.

— А что мне остаётся делать? Виталик, у меня жена с психическим расстройством, которой нужно больше уделять внимания, а я просто вычеркнул её из своей жизни. Я довёл её до этого!

— Не ты! — почти прокричал Орлов. — Ты не можешь себя винить.

— Не могу… но должен.

Константин встал с кресла, подошёл к окну и кинул окурок на улицу. Прохладный ветер ворвался в комнату и заколыхал «расстёгнутую» рубашку. Жикин вдохнул полной грудью, стер с лица солёные слезы и посмотрел на Виталия. Он долго смотрел ему в глаза, словно пытался там найти ответы, найти себе оправдания, как в квартиру зашли двое парней в тёмно-синей одежде с носилками в руках.

— Где труп? — спросил тот, который был поздоровее (и, видимо, потупее).

Лицо Жикина побагровело, руки сжались в кулаки, ноздри раздувались с каждым выдохом, и казалось, что с них сейчас пойдёт пар.

— Не смей мою жену называть трупом! — вскрикнул Константин и кинулся на бедолагу, который только что и успел сделать — это выронить носилки.

Жикин с разбега ударил того в челюсть, парень (которого звали Сергей) отлетел на метр и ударился спиной о стену. Он потряс головой и уже собирался принять боевую стойку, как последовал следующий удар в живот, от-чего Сергей рухнул на колени. Жикин схватил его за плечо куртки и с размаху ударил его по голове сверху. Удар, ещё удар. Он лупил не сдерживая силы, просто бил пока тот не отключился и его голова не повисла как поливочный шланг. Орлов поздно спохватился и лишь подоспел на помощь Сергею, когда тот уже был в отключке. Виталий отшвырнул Жикина. Тот ударился головой о стену и медленно сполз на пол. На крики выбежали Буковский и Рита.

Константин сидел опершись о стену и тихо бормотал:

— Не смей мою жену называть трупом… не смей… мою жену… называть трупом… Не смей!

Рита в слезах бросилась к отцу, но Буковский схватил её за руку и остановил. Орлов присел рядом с Сергеем и осмотрел его. Поняв, что с тем все в порядке повернулся к Жикину и сказал:

— Ты что творишь? Ты хочешь, чтобы тебя посадили? Ты мог его убить!

Константин поднял голову и посмотрел на Виталия. В его взгляде читалась боль. Он сам был уже на грани нервного срыва. В тот момент, он думал, что никто не понимает насколько ему тяжело. Какие чувства он испытывал в тот момент. Как его жизнь изменилась всего за несколько часов. Константин заплакал и лишь махнул рукой, чтобы от него отстали.

Тишина в коридоре длилась минут пять, пока Жикин не поднялся с пола и не пошёл в ванную. Его никто не останавливал, так как понимали, что он собирался делать. Константин зашёл в ванную комнату, и подошёл к мёртвому телу своей жены. Он присел рядом с ванной и взял её за руку. Несмотря на то, что она уже была холодной, он всё равно чувствовал её тепло. Тепло её любви, которой она его окутывала, когда была здорова. Ему хотелось взять её на руки и отнести в спальню. Лечь рядом и уснуть, в надежде, что все это сон. Страшный сон.

— Папа, — тихо сказала Рита.

— Да солнце.

Но она больше ничего не сказала. Она злилась на отца, но ей было его жалко. Она видела, как сильно он старался, но всё равно обида уже закралась в глубину её души. Ей было проще обвинить кого-то в случившемся, чем разделить горе утраты.

В ванную зашёл Орлов, подошёл к Жикину и положить руку на плечо.

— Костя, её нужно вести в морг.

— Знаю.

— Дай ребятам доделать свою работу.

Константин встал на ноги, наклонился над Татьяной и поцеловал её в холодные губы. Вышел из ванной и ушёл на кухню, откуда через минуту потянула сигаретным дымом. В тот момент никто не решился его тревожить. Он не хотел слышать слова поддержки, так как для него они звучали как насмешка. Татьяну вынесли из квартиры. Буковский собрал свой чемоданчик и передал Рите таблетки, которые следовало выпить Константину. Орлов стоял в коридоре десять минут, мялся с ноги на ногу, после решил уйти. Ему хотелось поговорить с другом, но он решил оставить его наедине со своими мыслями.

Квартира наполнилась тишиной.

Рита ушла в зал и провела там несколько часов, после чего собрала оставшиеся вещи и уехала. Жикин слышал, как она собиралась, но ему было стыдно выйти к дочери. Он решил, что будет лучше для всех, если она уедет.

В ту ночь, Константин не сомкнул глаз. Он сидел на кухне и смотрел на небо, укутанное холодными облаками, через которые выглядывала луна. Он достал из нижнего кухонного ящика остатки коньяка и пил его в одиночестве и тишине. Все, что его окружало, стало тогда чужим и ненавистным.

Константин очнулся от волны воспоминаний из-за автомобильного гудка. Жикин стоял в трёх метрах от перекреста, не понимая, как он там оказался. За ним стояла чёрная наглухо тонированная «девятка». Водитель ещё раз нажал на «клаксон», который окончательно привёл в чувства следователя. Он посмотрел по сторонам и заметил слева рыжеволосую девушку, которая стояла в десяти метрах от машины и смотрела на Жикина. В её взгляде не было любопытства. На секунду Константину показалось, что девушка хотела ему что-то сказать, но боялась. Ветер трепал её волосы. На её веснушчатом лице читался страх. Или это все показалось Константину? Но после очередного гудка он включил первую передачу и «Фольксваген» выехал на перекрёсток. Жикин посмотрел в зеркало заднего вида — там по-прежнему стояла девушка с рыжими волосами. По его телу прошёл едва заметный холодок.