3

Час, минута, секунда, век… Время безжалостно. И оно всегда в выигрыше. Может быть, поэтому в моём доме нет часов. Никаких. И разбиты зеркала. Я никогда не спрашиваю, который час. Да и вообще не выхожу на улицу. Там время, словно взбесившийся поток, несёт человеческие лодки, разбивая их о верстовые столбы, ломая кости, разрывая тела, высасывая кровь с лёгким причмокиванием… Я не хочу быть среди них. Поэтому я один. Мои окна всегда зашторены. Я понятия не имею, что сейчас вне этих стен — падает снег или безжалостное солнце проявляет морщины на исстрадавшемся лице земли. Я остановился и абсолютно счастлив. Я не хочу, чтобы это мгновение кончалось. И оно, подчиняясь моей воле, тянется и тянется, словно забытая кем-то жвачка, словно огромный мыльный пузырь, который вопреки всем законам физики никак не может лопнуть и только растёт, растёт, растёт…

Ещё недавно я ел. Добрые люди приносили пищу и воду, оставляли у дверей. Когда просыпался голод, я открывал дверь, брал подношения и жадно поглощал их, не тратя время на готовку… Но неожиданно понял, что еда конечна и, пока я ем, часовой механизм в голове продолжает тикать, отсчитывая дни и часы моей проклятой жизни. Поэтому есть я перестал. Затем перестал пить. Мыться. Ходить в туалет. Менять одежду. Всё моё тело покрылось страшной коростой, глаза воспалились и вытекли, из опустевших глазниц по квартире расползлись мокрицы и муравьи. Кожа истончилась как пергамент и лопалась от любого неосторожного движения. Поэтому я перестал двигаться. Тело моё стало таять, грязь превратилась в землю, ветер занёс семена в разбившееся во время грозы окно, залетевшие капли дождя увлажнили почву, и постепенно сквозь мои ссохшиеся кишки стали пробиваться дивные цветы. Мой череп облюбовали пауки и черви, а в подгнившем сердце оса-наездница отложила своё прожорливое потомство. Я превратился в маленький холм, свою собственную усыпальницу. Таймер внутри остановился, но я не почувствовал взрыва. Я больше вообще ничего не чувствовал, а Время одержало ещё одну победу, даже не заметив этого. Я проиграл, а лопнувшее сердце выпустило на волю целый рой совершенных убийц, отправившихся искать себе новый холм на шестимиллиардном кладбище, медленно бороздящем бесконечные просторы Вселенной…

Родгрейв долго не мог прийти в себя. Он сидел и смотрел на огненное море. Без конца и края, без жизни и смысла. Каменный остров, который Родгрейву приходилось делить с чудовищем, слегка поскрипывал и устало дрейфовал без руля и ветрил. Благородный сэр поднёс к глазам свои руки, словно видел их первый раз в жизни, и закричал от ужаса — когтистые лапы, покрытые змеиной кожей, матово блестели в свете подземного огня. Да, рыцарь закричал, но не узнал и своего голоса — это было более всего похоже на вопль птицы Рух, который так пугал моряков, что они добровольно бросались за борт, предпочтя холод пучины стали когтей разрывающих плоть…

— Что это, демон?! — прокричал Родгрейв, простирая к чудовищу свои ужасные лапы.

— А что такое? — насмешливо спросил демон, — Человек, как человек. Не вижу ничего, что могло бы вызвать твой крик.

Ошалело посмотрев на свои руки, Родгрейв убедился, что они абсолютно нормальны. Он ощупал себя с макушки до пят, попытался разглядеть за спиной крылья или обнаружить рога на голове. Результатом осмотра оказался доволен и с облегчением вздохнул.

— Мне кажется, я схожу с ума…

— Тебе не кажется, мой друг. Ты действительно сходишь.

— Но…

— Я предупреждал, что желание твоё безрассудно, что путь его исполнения — не лёгкая прогулка весенним утром по пронизанному солнечным светом лесу. За всё — слышишь меня, смертный?! — за всё в этом мире надо платить.

— И платой станет мой разум?

— Одной из плат.

— Как понимать тебя, чудовище?

— Как хочешь, так и понимай. И вообще, что-то я разговорился… А ты тоже хорош — сидишь, уши развесил, будто так и надо. Я тебе кто? Карманный сказочник?

— Ну уж в карман мой ты точно не уместишься. Демон, правду ли говорят, что возможности твои воистину безграничны?

— Положим, что так. Да разве ты сам в этом многажды не убеждался?

— Убеждался, убеждался, да не убедился. Ты вот что, отправь-ка меня домой, в Родгрейв-хилл. Тогда поверю.

— Сбежать решил? Брось. Это невозможно.

— Значит, всё-таки не безграничны силы твои?

— Не безграничны. Я — отец лжи, спутник обмана и повелитель иллюзий.

— Иллюзий?

— Их самых.

— Значит…

— Да. И джазовая певичка, которая так тебя околдовала, и моё жаркое в горшочке, и удобное мягкое кресло — всё сон, искусно созданный мираж, фата-моргана, как вы, люди, привыкли это называть.

— Но где же реальность?

— Вокруг. Это всё, что есть в мире. Моём. Мире, который ты так жадно искал…

— Ты обманщик, мошенник, негодяй, мерзавец!

— Забыл добавить злодей, бесовское отродье, нелюдь… Ой, а это же всё чистейшая правда! И всё про меня! Да ты, мой дорогой, меня лучше меня знаешь.

Демон рассмеялся и захлопал в ладоши, словно малое дитя. Но смех его оборвался также резко, как и начался. Он подался своим мощным телом вперёд, опустил одну из своих четырёх голов так, чтобы она оказалась на одном уровне с головой рыцаря, и пристально посмотрел ему в глаза.

— А теперь слушай внимательно, жалкий негодник. Всё, что я сказал тебе до этого — ложь. Этот мир живёт и дышит, только пока я этого хочу. Для меня переместить такую букашку, как ты, куда бы-то ни было проще, чем плюнуть под ноги, но я не стану этого делать. Потому что, в отличие от тебя, привык соблюдать условия контракта. Если ты сейчас вернёшься в Лоргрим, сможешь ли повести за собой армию и принести своему роду победу, сможешь ли стать добрым и мудрым правителем своей страны, будешь ли способен принять на плечи бремя заботы о тех, кто беззаветно вверяет тебе свои жизни и судьбы?..

— Ты прав, демон, не смогу, но…

— Но сердце твоё неспокойно и тягостно духу твоему от того, что забывать начинаешь, за что борешься.

— Истинно так. Что же делать мне?

— Идти со мной. Сделаю тебя тенью бесплотной, призраком и спутником твоим в пути сём стану, но поверь — то, что увидишь ты, не понравится тебе.

— Пусть. Пусть будет так. Мне бы только воздуха целебного глотнуть да на дубравы гордые полюбоваться…

— Тогда в путь. Дай руку мне.

Родгрейв протянул чудовищу руку и в тот же миг ощутил, что тело его стало легче гусиного пера, влекомого ветром. Ветер. Он звенел в ушах и бил по носу. Он пел и рассказывал сказки. А кругом была тьма, изредка разрываемая всполохами падающих звёзд. Родгрейв засмеялся во всё горло и закричал: «Я лечу! Боже! Я умею летать!».

— Не умеешь. И не летишь. Держись крепче, а то выроню.

— А как же…

— Никак. Я лишил тебя тела — иначе не преодолеть порог Междумирья. А Ветра лучше не слушай — он давно здесь околачивается, таких, как ты, ловит.

— Зачем?

— Сначала сказки рассказывает и песни поёт, а потом ест. И косточки обгладывает.

— Какие косточки? Я же бесплотен!

— А какие найдёт, те и обгладывает. Вы для него — любимый деликатес. Исхудал он, правда, измотался… Оголодал, вас ожидаючи…

— Но ты же меня ему не отдашь?

— Может и отдам. Если слушаться не будешь.

— Буду-буду! Всеми Богами клянусь!

— Что мне твои боги? Вот возьму, и выброшу! Тяжёл ты стал, а лететь далеко ещё. Боюсь, не удержу!

— Ты уж постарайся, демон! Потерпи! А я… Я всё, что хочешь… Всё, что желаешь…

— Так-таки всё?

— Всё-всё.

— Уважь старика, расскажи, что видел.

— Ничего не видел.

— Так не бывает. Ой, рука затекла, пальцы отваливаются! Вот один, вот другой…

— Всё видел, всё расскажу!

— Давно бы так.

— Ты, говоришь, старик. Вот старика я и видел. И как он в могилу превратился. Свою. А из тела гады всякие по жилищу расползлись, да цветы проросли. Фиалки вроде, только чёрные почему-то.

— Всё рассказал?

— Нет. Сердце у него лопнуло, а оттуда серебряные осы повалили, и несть им числа было. Несть им числа.

— Это не осы были, Родгрейв.

— А что же?

— Секунды, минуты, дни. Время ты видел. Собственной персоной. Оно убивает. И поэтому вы его боитесь.

— А не надо?

— Нет, почему же? Можно и побояться. Не понятно только, зачем. И потом, признайся честно, ты боишься не Времени, как такового, а того, что оно имеет свойство заканчиваться. Причём в самый неожиданный для тебя момент.

— Допустим.

— А ты никогда не задумывался о том, что незнание это есть проявление высшего милосердия? Вот скажи мне, дорогой друг, стало бы тебе легче, если бы однажды ты услышал бы голос: «Тебе осталось жить 18 лет 9 месяцев 4 недели 2 дня 8 часов 35 минут 18 секунд. 17… 16…»?

— Да я бы в тот же миг бросился с моста в реку!

— Но голос бы продолжал звучать. Тебя бы выволокли баграми, сделали искусственное дыхание.

— Я бы застрелился.

— Осечка. Шесть раз подряд. Скажу сразу — фрамугу заест, верёвка оборвётся, вместо стрихнина растворишь в апельсиновом соке сахар, а голос продолжит отсчитывать твоё время на бренной земле. Безысходно, бесстрастно. И через восемнадцать лет твоё сердце мирно остановится ночью. В уютной постели. Как тебе такая картинка?

— Не очень, если честно.

— Почему, стесняюсь спросить?

— Потому что не оставляет выбора.

— Нет. Но близко.

— Не томи, демон, рассказывай. Я сейчас совсем не в настроении думать. Точнее, я думаю прислушаться к Ветру — у него очень интересные истории. В отличие от твоих.

— Но его истории никак не относятся к тебе. Нет, если хочешь, я разожму руку. Будешь наслаждаться общением с новым знакомцем. Недолго, правда. Ровно до тех пор, пока будешь падать в его объятия. А дальше — скука. Боль, кровь, дождь из плоти и утробное, довольное чавканье… Ты этого хочешь?

— Нет.

— Тогда слушай. Тебя смущает не отсутствие выбора, а отсутствие свободы сделать его. Кто-то за тебя всё решил, кто-то ухватил тебя за нос и тащит, тащит, что есть силы. И ты ни повернуть не можешь, ни закричать, ни с крючка соскочить. Чтобы было понятнее. Сидит в клетке ну, допустим, барс. Клетка большая, комфортная, он по ней вальяжно разгуливает из конца в конец, его шерсть расчёсывают специальным гребнем, два раза в день кормят свежим мясом, воды — чистой и вкусной — хоть залейся. И вот он живёт в этой клетке, в ус не дует. Он счастлив?

— Счастлив, конечно. У меня в замке живёт павлин. За ним прекрасно ухаживают, любят его, а свой прекрасный хвост он распускает только в моём присутствии. Чувствует, что я хозяин его и господин. Глупая птица, а и та моё первородство и благородие признаёт.

— Открою тебе маленькую тайну: и твой павлин, и мой, пусть придуманный, барс счастливы ровно до тех пор, пока не осознают, что они в клетке, что их кто-то поймал, посадил в коробок и издевается в своё удовольствие, иногда подкидывая подачки с барского плеча, чтобы экспонат, не дай Бог, не протянул ноги. И барс, и павлин, и ты, как любые твари земные больше жизни любят и ценят свободу. Вот это ваше: «Пусть я сдохну, но сам и на воле!». Смешно, право слово, ведь воли нет. Ты в такой же клетке, как мой барс. Просто твоя клетка больше и тебе не видны её границы. Границы знает только Время. Так зачем бояться того, кто открывает двери тюрьмы? Держись крепче. Снижаемся.

Под летящим демоном расстилались пустые, безжизненные поля с редкими уродливыми обрубками деревьев, словно бы возносящих мольбы и проклятия безжалостному небу. Земля потрескалась, раскрошилась, полноводные реки стали шрамами, глубокими ранами на её лице. Тут и там белели кости растерзанных животных, на иных оставались лохмотья мяса, но даже стервятники брезговали этим угощением. На мили вокруг не было видно ни ветхой лачуги, ни жалкого земледельца, за неимением лошади впрягающегося в плуг…

— Куда ты принёс меня, демон?!

— В Лоргрим.

— Но…

— Что? Хочешь обратно? На мой уютный остров посреди огненного моря?

Родгрейв потрясённо молчал. Меж тем, демон плавно снижался, и наконец опустился на неприветливую землю.

— Вот здесь была река. Нёс свои воды Гвальдекир. И райские кущи были полны златорогих оленей, алчущих крови волков, птиц, чьи чарующие трели останавливали войны и исцеляли раны… Где это всё?

— Время, Родгрейв, время. Ты уже видел его силу, чувствовал на собственной шкуре. Да и было ли когда-нибудь то, что описывал ты столь страстно несколько мгновений назад?

— Было. Я же помню это!

— Память — всего лишь калейдоскоп. Цветные камешки в стеклянной трубке. Встряхнул — одна картинка, ещё раз — другая. В любом случае, то, что ты видишь — это Лоргрим сейчас.

— Но почему?

— Потому что правитель его был предательски убит на пиру во славу Аурелии — богини справедливости. Прекрасное совпадение, не находишь?

— Нет, не нахожу. Этот правитель был моим отцом! Имей уважение хотя бы к памяти мёртвых.

— Уважение — людская забава. Не забывай, кто я. Но вернёмся к истории. Ты помнишь, что произошло после убийства твоего родителя.

— Конечно. Началась смута. Лоргрим раскололся. Многие предали меня, но многие и сохранили верность. Не мне — моему отцу и тому государству, которое он терпеливо воздвигал день за днём каждую минуту своей жизни. Война была неизбежна.

— И?

— И я отправился к тебе. В Тёмный лес… О, Боги! Сколько я отсутствовал в этом мире?

— Достаточно, чтобы тебя признали мертвецом, а миссию — самоубийственной попыткой побега, своеобразным отречением от короны и всех связанных с ней обязательств. В общем, ты был объявлен предателем, и сторонникам твоим не оставалось ничего, кроме того, чтобы смыть твой позор собственной кровью. Ты погрузил эту землю в пучину братоубийственной войны, и скоро она вырвется за пределы твоего царства… Сможешь ли ты с этим жить?

— Чудовище! Ты всё знал! Ты знал всё и молчал!

— Я всегда давал тебе право выбора. Всегда предлагал остановиться.

— И стать частью тебя? Частицей пыли, пустышкой, пищей для твоего ненасытного чрева! Нет, это не мой путь.

— Вот это твой? — иронически ухмыляясь, невинно спросил демон, обводя пальцем выжженную пустыню вокруг.

— Нет! Тебе ли не знать, что я никогда не хотел этого!

— Не хотел. Ты хотел волшебную палочку, способную решить любую проблему, забраться с головой под одеяло и убедить себя, что ничего не происходит, сейчас придёт папа, улыбнётся, щёлкнет тебя по носу и скажет: «Держись, парень, всё путём». Ты не хотел ничего решать. И всё решили за тебя. Твоя невеста спит с твоим злейшим врагом, твои друзья убиты или гниют в самых глубоких подземельях тюрьмы, Мор собирает щедрую жатву на загаженных улицах твоих городов, кровь твоих подданных льётся бурными реками, затапливая городские площади. И во всём этом виноват ты. Не пора ли научиться отвечать за свой выбор?

— Но я не делал никакого выбора! Ты лишил меня права сделать его!

— Я ничего тебя не лишал. Ты сам завязал себе глаза, залил расплавленным оловом уши, вырвал с корнем язык и убежал прочь. Причём здесь я? Хватит прятаться за баррикадами слов и обличий. Будь честным хотя бы с самим собой.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?!

— Дай этому миру шанс. Сделай хоть что-нибудь!

— Что?!

— Ты прекрасно знаешь.

Родгрейв увидел перед собой кубок, наполненный кровью демона. Обречённо огляделся вокруг и вздохнул с облегчением, увидев опостылевшее, но такое родное огненное море.

— Значит, это была ещё одна иллюзия?

— Если тебе легче думать так. Это четвёртая капля. Скоро всё закончится в любом случае.

— За то, чтобы это произошло как можно скорее.

Жидкость в сосуде была вязкой как масло, а каждая капля камнем падала в желудок, разбиваясь там на бесчисленное множество осколков и разрывая плоть. Родгрейв кричал — ему казалось, что он исходит кровью, — а демон грустно улыбался, глядя на бьющееся в конвульсиях тело.

— Некоторые страхи уходят только через боль. Прими её. Освободись. Выйди из тюрьмы!

Безутешный, отчаянный крик разбил мироздание и затих на самой высокой ноте. Тело на каменном острове остановило свой ужасный танец и боле уже ничто не нарушало блаженной тишины, истинной властительницы этого пространства. Даже демон склонил свои мятежные головы пред её величием. Наступила тьма.