5

Благородный сэр всё сильнее сжимал веки, ждал, что вот сейчас всё начнётся, заиграет свежими яркими красками, уведёт за собой в мир мечтаний и грёз, но — вот незадача — ничего не начиналось, не играло, не уводило. Ждать надоело, и Родгрейв открыл глаза. Всё, что его окружало — неспешно текущая раскалённая лава. Он снова был на крошечном островке и напротив него, как всегда, сидело чудовище. Глубокое разочарование прорезало морщины в складках носа и рта, не забыв отметиться и на утончённом лбу рыцаря.

— Удивлён? — насмешливо поинтересовался демон.

— Не то слово. А...

— Нет, это не видение. Это я и ты.

— Но…

— Это эффект последней капли. Пора делать выбор, мой мальчик.

— А если я не хочу?

— Понимаешь, выбор не спрашивает, хочешь ты чего-то или не хочешь. Просто приходит время, и ты его делаешь, часто не осознавая того, что происходит.

— Но я же осознавал. Всё до последнего момента.

— Так ли? Ты осознавал все последствия своих поступков, кои, по сути, и являлись выборами?

— У меня была цель, и я шёл к ней самым, как мне казалось, коротким путём. Я…

— Остановись. Вспомни, с чего всё началось.

— Я попросил тебя сделать меня бесстрашным.

— Нет, не то! — раздражённо бросило чудовище, и едва различимые на горизонте стены пещеры задрожали, — Раньше! Раньше!

— Мой кучер предложил мне выйти из кареты. Точнее, потребовал этого.

— И?

— Я вышел. А чего ты ещё ожидал?

— Ты вышел не сразу. Тебя терзали сомнения. И на самом деле ты желал одного — чтобы старый кучер сел на козлы и повернул карету назад, в Родгрейв-Хилл. Ты не хотел делать выбор, тебе было проще оставаться ребёнком и ждать, что большой дядя всё решит за тебя.

— Неправда! Неправда! Я…

— Ну вот, снова ведёшь себя, как избалованное сверх меры дитя.

— Ладно, ладно, — как по мановению волшебной палочки сменил тон Родгрейв, — признаю: мне вовсе не хотелось выходить из кареты, но это никак не связано с тем, что я боялся сделать какой-то там выбор, боялся взрослеть, если ты к этому ведёшь.

— Я ни к чему не веду, но допустим. Допустим, я тебе верю. Тогда просвети меня, человечишко, почему тебе было так неприятно выходить из кареты?

— Всё просто, демон: я не привык ходить пешком. Мои шёлковые сандалеты подобного бесчинства мне бы никогда не простили, а моя — по последней моде — высокая шляпа с широкими полями, где бриллиантовой россыпью вышиты цветущие луга и дубравы, окружающие усадьбу Родгрейвов, не выносящая и самого слабого порыва ветра, отвесила бы мне ощутимого тумака по затылку, вздумай я сделать хотя бы шаг.

— О, Боги! — демон вознёс руки, словно бы в мольбе, — Избавьте своего недостойного слугу от этого человека! Он один стоит всех терзаний Ада. Зачем ты врёшь, червь? Врёшь мне — тому, кто создал ложь и выпустил её в ваш мир! Если уж пытаешься приукрасить свою историю, так думай о деталях, бестолочь. У тебя открытый или закрытый экипаж?

— Закрытый, конечно, демон, что за вопросы?

— Тогда как, чёрт тебя подери, там могли уместиться ты и твоя наимоднейшая высокая шляпа с огромными полями? Ты ехал всю дорогу, согнувшись в три погибели или высунув голову в окно? Постой, я кажется, знаю. Это была шляпа-шапокляк.

— Что, прости?

— Долго объяснять. Ко мне ты в любом случае пришёл уже без всякой шляпы.

— Конечно. Я её снял. Ещё перед тем, как войти в карету в замке. И всю дорогу имел наслаждение любоваться искусно вышитой мастерами столицы жизнью моего имения и прилегающих к нему окрестностей.

— Хорошо. А если я скажу тебе, что выходить тебе не хотелось не потому, что ты боялся испачкать свои — как ты сказал? — сандалеты?

— Почему же, демон? Только не заводи опять волынку про страх сделать выбор.

— Не буду, не волнуйся. Ты не хотел выходить из кареты потому, что где-то глубоко внутри знал, чем этот маленький шажок обернётся.

— Может, и так. Разные легенды про лес ходили. И я не горел желанием проверять их на собственной шкуре.

— Но всё-таки вышел.

— Вышел. А у меня был выбор?

— Был. Он всегда есть. Ты мог бы приказать кучеру повернуть назад.

— Не мог — лошадям нужен был отдых.

— Брось. Гораздо больше ты боялся насмешек рыцарей, которые пошли за тобой, слухов, интриг при дворе… Ты боялся, что публика окажется недовольна твоей игрой и пустит тебя на корм изголодавшимся львам одним движением пальца. Только поэтому ты ступил на проклятую землю Тёмного леса.

— Может быть, и так, что толку сейчас говорить об этом?

— Ты прав, толку мало. Что было дальше?

— Дальше кучер сказал, что только я знаю дорогу в Сердце Ужаса, и предложил возглавить наш небольшой поход.

— Ты согласился?

— Сначала нет но…

— Кучер сказал, что на месте стоять бессмысленно и если благородный сэр желает оставаться здесь, остальные просто уйдут без него… Скучно всё-таки знать всё наперёд. Ты сам-то не чувствуешь?

— Чего?

— Того, что ты не делаешь выбор. Его делают за тебя. Сначала публика, которая, между прочим, осталась в нескольких сотнях миль от тебя, затем старый кучер Джо, от которого в скором времени не останется даже воспоминаний. Я не прав?

— Нет.

— Хорошо. Ну и твердолобый же рыцарь мне попался! Кремень — не человек! Дальше что было?

— Я очнулся в непроходимой чаще. В полной темноте, в абсолютном одиночестве.

— Страшно тебе было?

— А тебе бы не было?

— Я не человек, Родгрейв, страх мне неведом. Я не знаю, как это — бояться. Продолжай, — сказало чудовище после томительной паузы.

— Чего продолжать? Мой верный меч был при мне. Я начал рубить ветки.

— Это ты зря. Деревья в моём лесу живые. Или хочешь сказать, что не знал этого?

— Слышал, но это же бред сумасшедшего, сказки безумных старух, муть, всплывшая со дна реки…

— Значит, и я тоже муть?

— Нет, что ты, я вовсе не это имел в виду…

— Ладно, брось, проехали. Что заставило тебя размахивать мечом направо и налево?

— Огонёк.

— Что, прости?

— Я увидел огонёк. В окружающей меня, удушающей тьме. И ринулся к нему, прорубаясь через всё, что было мне преградой.

— Зачем?

— Что значит зачем? Огонёк — это костёр. У костра обычно есть люди. Свет костра отгоняет чудовищ, а милая беседа и миска похлёбки — а если повезёт, кружка добротного эля — помогает скоротать ночь…

— То есть мысль о том, что у костра этого могут греться самые отпетые разбойники и головорезы тебе даже не приходила?

— Любые головорезы лучше, чем стоглазая, беспощадная, безмолвная тьма — с ними можно говорить.

— Ты что — маленький ребёнок? Благородный сэр Родгрейв боится темноты! Самому не смешно? Знаешь, есть в мировом океане такая рыбка. Морской чёрт называется. Не слышал?

— Нет. Не люблю науку. От беса всё это, от лукавого.

— Какие мы слова знаем! Так уж и быть, расскажу тебе, неучу, о рыбке этой.

— А может мне неинтересно.

— А может моё чрево проголодалось…

— Ладно-ладно, демон, твоя взяла.

— Вот так бы сразу. На чём я остановился? Ах да, на рыбке. Рыбка дюже страшная на вид. Такую увидишь, всю жизнь икать будешь. Не дай Бог во сне придёт — не проснёшься. Потому живут они преимущественно во тьме. На глубине. Не хотят, значит, чтобы видели. Стеснительные они. А ещё жрать любят. Могут и человека слопать, если тот по недомыслию к ним сунется. Ну сам посуди зачем им иначе зубы острее клинка буланого, да желудки бездонные? Но не об этом речь. Знаешь почему этих чертей морских удильщиками прозвали?

— Не знаю и знать не хочу. Но ты ведь всё равно расскажешь, да?

— Расскажу. Ты уже знаешь, что на дне они живут. Во мраке непроглядном. Зароются, значит, в песок по самые… Ну ты понял. А на башке у них удочка специальная есть — нарост такой типа хвоста с кисточкой, а кисточка та огнём-пламенем полыхает. Вот эту удочку и оставляют. Рыбка бестолковая огонёк видит и плывёт на него. Прям как ты. А чёрту только и остаётся, что вовремя рот разинуть. Шмяк — и нет рыбки.

— Это я, значит, рыбка, а ты удильщик получаешься?

— Голова ты садовая, а не рыбка. Опять не ты выбор сделал, а огонёк. Может хватит виноватых искать? Может пора взять себя в руки и груз решений своих взвалить на свои плечи?

— Может и прав ты, демон. Да только не атлант я — человек. Небо на руках держать не могу.

— А зачем тебе держать небо? Ты себя хотя бы над землёй грешной приподыми.

— Себя?

— Ну да. Того маленького мальчика, что боится темноты и бежит за огоньками в надежде найти большого, доброго дядю, который от всех защитит и спасёт. Мальчик не видит, что он давно уже вырос и сам стал тем самым, кто может дать сдачи, укрыть и защитить, убить, в конце концов. Родгрейв, ты уже давно не желторотый юнец. Пора взрослеть. Пора совершать поступки. Любые. Но самому. И самому за них нести ответственность.

— Чего ты от меня хочешь?

— Я — ничего. Это ты зачем-то воззвал к Сердцу Ужаса и потревожил мой многолетний покой. Это ты для каких-то неведомых мне целей обрёк на смерть и невыразимые страдания семерых самых близких и верных тебе людей. Наконец, это ты выпил пять капель моей крови, хотя каждый раз я просил тебя остановиться. Зачем ты сделал это? Было ли это твоим выбором?

— Я хотел стать бесстрашным.

— И ты стал им. Но нашёл ли ты то, что искал?

— Не знаю.

— То-то и оно. Не знаешь. Посмотри на себя.

Перед Родгрейвом неожиданно оказалось огромное ростовое зеркало, и он завопил, зарычал, зашипел всеми четырьмя головами от невыразимого ужаса. Из отражения на него смотрел демон. И он улыбался.

— Да-да, это теперь ты. Абсолютно бесстрашен, неизмеримо силён, могуществен, но столь же ничтожен, поскольку заточён в этой адской клетке, которую люди называют Сердцем Ужаса. Когда ты просил уничтожить твои страхи, ты благополучно забыл, что именно страх сделал из немытой обезьяны на двух ногах Человека. А теперь полюбуйся на меня.

Зеркало в тот же миг исчезло, и Родгрейв увидел своё привычное тело, в котором прожил чуть более тридцати лет. Тело было ровно таким же, как и до смены хозяина. Впрочем, чего ещё можно ожидать от мешка костей?..

— Верни всё обратно, мразь! Верни меня! Ты обманул! Ты одурачил! Я выберусь отсюда! Я найду тебя! Я…

— Фи, как некультурно! Удобно ли столь изысканному джентльмену изъясняться на столь грубом и низком наречии? Вам следует промыть рот с мылом, бывший благородный сэр.

Исполинские щётки и скребки стали натирать уродливую, огрубевшую кожу, драить нечестивые языки, чистить до блеска клыки. Демон рычал, упирался, бил туалетные принадлежности, пытался даже их перегрызть, но всегда почему-то ловил ощерившейся пастью только мыльную пену. Экзекуция закончилась столь же стремительно, как и началась.

— А теперь серьёзно, Родгрейв. Я не могу ничего вернуть назад по одной очень простой причине — это был твой выбор. Не старика-кучера, не твоих придворных акул, не пресловутого огонька на удочке морского чёрта. Твой. От начала и до конца. Уже хотя бы потому, что здесь никого кроме нас не было.

— Но…

— Возражения не принимаются. Я свою часть контракта выполнил безупречно — ты абсолютно бесстрашен. Я не могу отвечать за то, что ты не смог максимально точно сформулировать предмет договора. И потом, пойми меня правильно, Сердце Ужаса должно жить.

— Для чего?

— Чтобы подарить тебе надежду. История имеет странное свойство повторяться…