Глава 9

Парализованный художник растирал уставшие глаза, пытаясь бороться с наплывающими приступами сна. Ему то и дело приходилось отвлекаться, отъезжать от мольберта, что бы подбросить свежие дрова в узкую дверцу печки — буржуйки. Мосмер и старик присели у чугунного раскаленного цилиндра. От одной только мысли, что источник тепла находится прямо перед ними, в сознании зарождалось ощущение комфорта и домашнего тепла.

— Мне думается, что находясь в теперешнем состоянии нам дан шанс если не искупить, то загладить, компенсировать что ли, вину за содеянное в прошлой жизни, — старик озвучил мысль, которая плавно обретала законченную формулировку в голове Мосмера, — Ведь каждый из нас грешен, если не по религиозным канонам, то уж перед собственной совестью обязательно. Я не верю в абсолютно честных и кристально чистых в своих поступках людей. Ведь обязательно каждый из нас, за исключением младенцев, преступал ту грань, которая может считаться Рубиконом в делах добродетельных. Конечно, не каждый сознается, даже себе, не говоря уже о признании тем, кто может или в праве осудить поступок согрешившего.

— Как по мне, то лгать себе это последнее дело, — Мосмер всматривался в глаза Аркадича, пытаясь в его проницательном, им же самим придуманном взгляде, найти ответ на терзавший его вопрос.

Старик отвел глаза. Они долго сидели, телепатически обмениваясь лавиной мыслей, накатывавшей внутри каждого. Две яркие лампы, освещавшие мастерскую, несколько раз мигнули и погасли. Во внезапно наступившей темноте чиркнула спичка, осветив склонившегося над подсвечником человека. Видно, неполадки с электричеством в башне случались часто — повсюду в мастерской были расставлены самодельные приспособления, предназначенные для аварийного освещения. Следом за свечой художник зажег две керосиновые лампы и, поставив их по обе стороны неоконченного полотна, попытался продолжить работу. Но полутона сливались, приходилось напрягать глаза, чтобы не наделать ошибок.

— А ведь у него лишь два выхода, — проявляя живой интерес к мастеру, вдумчиво заметил старик, — или разбудить дочь, что бы помогла подняться без подъемника наверх. Или продолжать работать при свете свечей.

Мосмер поднялся и подошел к мольберту. На первый взгляд, там прорисовывалось хаотичное нагромождение камней. Скорее всего эта работа так же делалась под диктовку Аркадича. Какие-то неизвестные Мосмеру растения и плети лиан вплетались в расщелины камней, побегами цеплялись за малейшие выступы и неровности. Осматривая работу, Мосмер предположительно знал, как бы он построил сюжет картины. Ведь каждый видит по-своему.

— Неплохо. Я бы сказал, что это интереснее, чем копировать природу, — старик, уже воспринял задумку художника-призрака и, стоя рядом, пристально вглядывался в полотно, — А вот вы и попробуйте. Нет, правда, у вас должно получиться. Мне ваша задумка понравилась.

— Ну, не знаю. Вряд ли у меня что-либо получится. Вы бы хоть рассказали, как это делаете.

— Да разве ж меня кто учил этому? — Старик протянул руки к голове хозяина мастерской, слабо очерченные силуэты пальцев скрылись в седеющих волосах, — Я просто пытаюсь предать таким своеобразным контактом свои пожелания. Конечно, не сразу и не всегда получается. Но, если пред этим мне удается прямой диалог с ним — со спящим, то результат вы уже видели на готовых холстах.

— Человек во сне осознает, что общается? Он видит, того с кем говорит?

— Кто ж его знает, видит ли. А вот осознание, скорее всего, присутствует. Зачастую, проснувшись утром, он долго лежит и смотрит в потолок, переваривая информацию, полученную во время сна. Это читаемо в его мыслях. К тому же он нетерпелив, и чаще всего, отказав себе в завтраке, стремится к рабочему месту. В такие моменты мне даже удается увидеть то, что ляжет на холст еще до того, как кисть начнет смешивать краски на палитре.

— Интересно было бы попробовать.

— А я о чем? — Аркадич отошел от увлеченного работой художника, — И не стесняйтесь в эмоциях. У меня это первый раз получилось после сильных душевных переживаний. Мне кажется, что последние события и вас подтолкнут к удачному воздействию. Пробуйте …

Мосмер несмело приблизился к работающему художнику. Преодолевая страх смешанный с неловкостью, он погрузил свои руки в голову человека, увлеченно смешивающего краски на куске стекла, служившем ему палитрой. Как ни пробовал он как-то повлиять на движения живописца, у него ничего не получалось.

— Не стоит отчаиваться, — Аркадич наблюдал за их экспериментом, — Мне вот кажется, что при таком слабом освещении ему проще было бы работать всего двумя цветами, делая акцент на оттенках, не находите? Я думаю черный и белый.

Мосмер выдавил из себя улыбку, у него как раз закралось подозрение, что художник, сидящий перед ним, несколько растерянно смотрит на палитру красок.

— Вы пока пробуйте, не отвлекайтесь. Я же буду благодарен, если вы выслушаете болтливого и навязчивого старика.

— Что, есть идеи?

— Мне кажется, что я знаю, о чем хотел сказать Мовин перед уходом.

— Интересно, — Мосмер был так увлечен попыткой управлять умом художника, что и сам не знал, что ему интереснее — проводить опыт с живописью или выслушать версию Аркадича.

— Мне думается, что он хотел дать вам совет. Стать кому-либо ангелом хранителем и приложить всяческих усилий, для свершения добрых поступков. Может ему как раз и не хватало этого. Изрядно грешивший в жизни, он снизошел до греховных деяний и после смерти.

— А вы знали его раньше?

— Когда вы впервые назвали его имя — Мовин, я удивился. Припоминаете? — Мосмер молча кивнул, — он при жизни носил имя Яков. Работал таксистом и вне салона автомобиля вообще себя не представлял. Не лестная о нем ходила репутация. В определенных кругах ему дали прозвище Яшка — таксист. А прославился он и приобрел репутацию тем, что подставлял подсевших в его автомобиль курортников под карточных катал. Нужно сказать, что снискал он себе своеобразную славу на этом поприще. Ну, да ладно о нем. Он припомнил ваш детский проступок. Всю вашу жизнь он носил в себе желание если не отомстить, то хоть напомнить. А зло накопленное годами все равно выплескивал, правда на других. Вот и думается мне, что не стоит носить в себе зло. Будьте хранителем тому, кто нуждается в помощи. Для нас, в нашем состоянии, это особо важно. Я уверен, что и вы испытаете огромное удовлетворение от добрых деяний… Гляди-ка, получается …

Аркадич перестал расхаживать по мастерской и вновь стоял за спиной Мосмера.

— Не знаю, что получается, но центр холста он покрыл черным. Все-таки, у него созрела идея. Он спешит, хочет тут же, по черному маслу работать другим цветом.

— А с чего это видно?

— Он добавил в черную краску сиккатив, для быстрого высыхания, а теперь действительно делает то, что видится мне — плавно переходит от черного к уже прописанным камням.

— Напоминает вход в пещеру.

— Вроде того. Трудно ему подсказывать — он все же взял охру и мешает ее с марсом коричневым …

— По-моему, вы уже задали ему верное направление, — старик снова отошел, — Давайте посмотрим со стороны, что у него получится.

Они присели у буржуйки. Дрова почти прогорели. Наблюдая издали, было видно, что про печку художник забыл — работа поглотила его полностью. Заскрипели ступени, Мосмер и Старик обернулись. Со свечой в руке по лестнице спускалась девушка. Из-под длинного домашнего халата видна была ночная рубашка, кудри волос водопадами спускались на плечи. Она подошла к отцу.

— Тебе не темно?

— Еще бы несколько свечей не помешало.

— О, новое видение? — она склонилась к холсту, несколько секунд смотрела, затем отошла на пару шагов, все еще рассматривая картину, — Чаю хочешь?

— Да, неплохо бы. И печку глянь — наверное, прогорела.

Девушка присела у открытой чугунной дверцы. Глядя на ее идеально красивое лицо в свете угасающего огня, Аркадич тихо произнес:

— Господи, какая красота!

— Неудивительно, что Максим сразу же на нее глаз положил.

— «Глаз положил» — это неправильная формулировка. Вернее будет сказать — она покорила его сердце.

— Пусть так, — Мосмер наблюдал, как дочь художника наполняет чайник водой из фляги, — Вы говорите необычными словами, словно забытым, устаревшим языком, хотя все понятно.

— А разве плохо звучит?

— Весьма недурственно, — улыбнулся Мосмер.

— Нет, не так, — Аркадич засмеялся, — скажите: «Отнюдь, весьма недурно». Чувствуете, как звучит? Сразу исчезает вульгарный привкус и появляется некий романтический оттенок.

Мосмер хотел ответить, но не успел.

— Отнюдь, весьма не дурно, — эти слова произнесла девушка.

Призраки застыли в полном недоумении.

— Что ты сказала, доча?

— А, нет, ничего. Так … видение, — она поставила две чашки прямо на раскаленную плиту рядом с чайником.

Мосмер и сам так делал, в нагретой чашке чай всегда лучше заваривался.

— У меня тоже видение. Вот нахлынуло, теперь не успокоюсь …

— Знаете, пожалуй, нам стоит уйти. Что-то наша телепатия начинает переходить грань.

Уже подходя к лестнице, Мосмер оглянулся. На холсте, в центре размытого темного пятна художник изобразил фигуру обнаженного человека. В позе, повернутой к зрителю уже с первых мазков ощущалось сильное напряжение, части рук и верх головы были расплывчаты, словно фигура начала сливаться чернотой расщелины в камнях. К моменту ухода призраков художник как раз первыми мазками обозначил ствол поваленного бурей дерева, лежащего поперек расщелины.

Мосмер одобрительно кивнул и стал спускаться в след уходящему Аркадичу.

Они шли по тропинке, навстречу разгорающемуся рассвету. Старик что-то напевал в полголоса, Мосмер по-детски пинал кучки опавшей листвы, остававшиеся после удара неподвижными. Внезапно старик смолк и остановился:

— Послушайте, у меня есть предложение. А не махнуть ли нам на острова? Представьте — лазурный океан, девственный лес, сахарный песок пляжа и вокруг девственный лес. Поедемте, после потрясений последних дней вам стоит отвлечься.

Мосмер пристально посмотрел на старика, затем перевел взгляд на зарево над лесом — там всходило солнце:

— Почему бы и нет? Всю жизнь мечтал побывать на островах. Махнем …

Два, громко смеющихся призрака оторвались от земли и пролетев сквозь кроны деревьев исчезли в начинающем светлеть небе.