Глава 7

— Вот мы и пришли, — собеседник перепрыгнул ров с грязной водой, в которой копошились лягушки.

Они подошли к старой водонапорной башне. Входом служила новенькая металлическая дверь с кодовым замком. Старик исчез в кладке красного кирпича, Мосмер последовал за ним. Наверх вела крутая винтовая лестница, но они не стали утруждать себя пересчетом ступенек и, быстро оказались в просторном круглом помещении, ранее служившем для хранения воды.

— Когда тяжело заболела мать девочки, им пришлось продать машину, дачу и квартиру. Но денег все равно не хватило, да и несвоевременной была помощь. После смерти супруги отец с дочерью поселились здесь. Эту башню он давно купил по бросовой цене — повезло, знаете ли. Три с лишним года ушло на благоустройство. Все было бы у них хорошо, если бы не внезапная болезнь мастера. Впрочем, пойдемте, я познакомлю вас.

Они пошли вдоль длинного стола, тянущегося по окружности всего помещения.

Это была мастерская. Часть помещения была отгорожена для санузла и кухоньки. Повсюду на стенах висели картины, в рамах и просто на подрамниках. Опытным взглядом Мосмер сразу определил и руку профессионала, и красоту позировавшей модели. На верхний этаж вела лестница, а рядом с ней находился большой люк — своеобразный лифт. Сквозь отверстие в межэтажном перекрытии инвалидную коляску поднимали наверх обычным грузовым тельфером. Верхнее, такое же круглое помещение было разделено на три сектора. Две спальные комнаты и зал. За столом оригинальной конструкции сидела девушка с портрета, и что-то быстро писала в толстой тетради. Мужчина в инвалидном кресле перебирал книги на книжной полке. В этом помещении, переоборудованном из емкости для воды, на стенах так же висели картины, но портретов здесь было всего два. Пейзажи удивили Мосмера, вернее разнообразие мест изображенных на них. Он узнал улочки Каира и рыбацкие причалы юга Франции. На многих холстах художник изобразил древние заброшенные города. Легко узнаваемый Коринфский канал был показан в несколько необычном ракурсе — с верхней точки моста. Один пейзаж настолько привлек внимание Мосмера, что он, позабыв обо всем, застыл посреди комнаты, и словно растворился в нежнейших оттенках рассвета над уютной бухточкой, окаймленной скалами. Место ему было совершенно не знакомо, но казалось каким-то близким, навевающим ностальгию. «Неужели … » — зародившаяся мысль была оборвана внезапно.

— Да, да, молодой человек, в наблюдательности и проницательности вам не откажешь. Вы правильно подумали — все эти пейзажи написаны этим человеком, — старик взмахнул рукой в сторону инвалида, — И написано все это с моих мыслей и с переданных ему моих ощущений.

Мосмер, в который раз за день, удивленно посмотрел на необычного собеседника.

— Но как?

— Я общаюсь с ним в его снах. Иначе информацию ему не передать. Можно заставить человека, ковыряясь в его голове, делать то, что нужно призраку. Но заставить увидеть — такого еще не получалось.

— Расскажите, как это возможно. Я ведь и сам рисовал, работал маслом, акварелью и тушью. Но, как можно описать пейзаж человеку, которого он не видел в таких подробностях? Ведь многие места я узнаю, хотя видел их на фотографиях и по телевизору.

— Вот это мне трудно вам объяснить. Увы. В первый раз это произошло само собой и, было полной неожиданностью для меня. Я тогда подошел к спящей жене и просто стал рассуждать вслух. И я готов был провалиться, вернее, раствориться в воздухе, когда она стала мне отвечать. При чем, отвечала она вслух, негромко, но четко. Я стал задавать ей вопросы, она стала отвечать на них. Я буду помнить ту ночь столько, сколько буду способен соображать и давать оценку происходящему.

— А я так смогу?

— Я не знаю. Вам просто нужно попробовать. И скорее всего вашим ночным собеседником будет кто-то из вашей семьи.

— Да. Я попробую. Мне этого хочется…

— Хочу вам показать еще одну работу этого мастера и услышать ваш отзыв, — старик указал на одну из комнат, — она здесь. Пройдемте.

Они вошли в спальню хозяина. Картина висела напротив кровати, где спал мужчина. По всему видно было, что часто художник смотрит на портрет, отходя ко сну — по обе стороны рамы стояли два светильника. Но сам портрет, вернее человек, изображенный на нем, ввел Мосмера в шок. С портрета на него смотрел именно тот старик, который уже больше часа занимал все его внимание и казался старым знакомым, знающим, понимающим, рассудительным. Сходство с Леонардо да Винчи было неимоверным и, лишь одна деталь не соответствовала образу древнего мастера — очки. Хоть и старого образца, с круглыми стеклами, но все же они, именно они давали понять зрителю, что на портрете современный человек.

— Теперь, учитывая вашу способность логически мыслить, вы можете понять, что нас сблизило.

Мосмер посмотрел на старика — теперь призрак стоял в очках, именно в таких, как на портрете.

Их разговор был прерван шагами по лестнице — уж точно, это не мог быть Мовин — это были торопливые шаги живого человека. В комнату вошел Максим, человек, которого Мосмер хорошо знал, так как рос парень на его глазах. Его отец, руководитель крупного предприятия, купил с десяток картин и заказывал Мосмеру эскизы интерьера. Глядя на молодого человека, Мосмер отметил про себя перемены в облике и поведении Максима. Куда-то испарились снобизм и показная вальяжность. В манерах и жестах больше не просматривались замашки папенькиного сынка, разбалованного вседозволенностью и безнаказанностью. Парень подошел к столу и, наклонившись, поцеловал девушку. Трудно передать словами выражение ее глаз и лучезарное выражение красивого лица. Тут же не мешкая, Максим подошел к художнику, крепко пожал его руку. Видя, что влюбленный юноша ищет глазами, куда бы присесть, мужчина жестом указал на диван и направил туда инвалидное кресло. Они присели и говорили в полголоса. Мосмер приблизился и стал прислушиваться, рядом в напряженной позе застыл старик. Разговор шел о болезни мужчины — Максим договорился с какими-то врачами, уже назначен был день, когда отца девушки нужно было показать специалистам. Мужчина возражал, уверяя, что не питает надежд на свое исцеление, к тому же его смущала материальная сторона вопроса — парень брал все расходы на себя.

— Вот, видите, как все повернулось, — старик прошел между Мосмером и сидящими собеседниками к окну, — Вот вам и еще один плюс нашего положения. Ведь не ради тщеславия я сделал доброе дело и мне за него никогда, должно быть, не воздастся.

— Но ведь таким способом можно приносить и вред, — Мосмер вспомнил манипуляции Мовина с Женькой.

— И приносят, и творят зло, должен вам заметить. Я неоднократно наблюдал, как оказавшись в нашем состоянии, обиженные мстили, маньяки и извращенцы подталкивали людей на преступления. Помнится, был даже один вор, который будучи призраком, склонял людей к разного рода хищениям и получал от этого неимоверное наслаждение. Скорее всего, он пытался таким образом реализовать несостоявшиеся свои преступные деяния.

— Вы сказали — был?

— Да, вы не ослышались. Его год тому поглотила черная бездна. Она, как мне кажется, сродни космической черной дыре. Думается, туда так же, как и по лучу исчезают безвозвратно.

— Мне раньше представлялось, что душа после смерти скорее должна попасть в некое чистилище, соответствующее канонам католическим. Вижу, что ошибался.

— Может, и нет. Кто знает, может это и есть чистилище. Хотя… Вы ведь в морге были и видели — буквально чистилище для тела там. Вытаскивают все, что изъять можно. Каждый попавший в теперешнее наше состояние либо подтверждает грешность своего бытия в прежней жизни, либо старается исправиться, либо опровергает. Мне не известно это, но чувствую я себя довольно комфортно, — старик усмехнулся и бодро хлопнул себя ладонями в грудь.

Их разговор неожиданно прервал Мовин появившийся откуда-то с потолка.

— Занимаетесь просвещением, любезнейший? — и уже к Мосмеру, — Ну, как тебе Старик? Попробуй скажи, что в прошлой жизни он был картежным шулером и заядлым бильярдистом?

От удивления Мосмер не мог даже в мыслях произнести ни слова. Старику при его жизни он отводил роль с более положительными пристрастиями.

— Да полно вам. Когда это было, — старик принял вальяжную позу и стал накручивать ус на палец, при этом ехидно улыбаясь.

— В узком кругу любителей погонять шары звали его Сенька-Две Лузы.

— Ха, чего вспомнил. Были времена, но теперь, — старик прищурился, хитро заглядывая в глаза Мосмера, — Хочу попросить, теперь меня если и окликаете, то уж будьте любезны — Семен Аркадиевич.

— Больно длинно, любезнейший, — передразнивая старика, и делая ударение на слове «любезнейший», сказал Мовин, — Проще, как прежде — Аркадич. Пойдет?

— Ах, что с вами поделать? Зовите, как хотите. Я и не в праве ничего запрещать, — старик улыбался, ему видно было приятно, что внимание сосредоточено на нем.

— А почему прозвище такое странное — Две Лузы?

Оба призрака лукаво переглянулись, но первым ответил Мовин:

— Это от способности загонять по два шара в разные лузы на бильярде. Старик лихо опустошал не только карманы напарников по игре, но и банковские счета. Пусть расскажет скольких раззорил и сколькие свели счеты с жизнью, не имея возможности с долгами расплатиться…

— Много ты понимаешь, сявка, — тон старика был неожиданно угрожающим и вульгарным, — Не в ровень тебе, биндюжнику я свою жизнь строил. Я много сил и времени истратил на постановку верного удара, годами отрабатывал свое мастерство.

— Ой, ой, ой..., — ехидно дразнил Мовин Старика, — Шучу я…

— Сие есть не шутка, а элементарное не уважение, — интонации Старика смягчились, было заметно, что собеседник умел быстро отходить от вспышек гнева.

— Вы уж лучше поведайте, как за ночь обеспечили себе безбедное житие в городе Париже на несколько лет.

— Ха, вспомнил тоже… Я же тебе сам и рассказал о том.

— Уж и мне поведайте, будьте так любезны, — Мосмер подыгрывал в интонациях и оборотах речи старику.

— Да, что там рассказывать-то..., — Семен Аркадиевич перешел на миролюбивый, поучительный тон, — Обыграл я как-то заезжего немца — маркшейдера. Да так обыграл, что его две деревни в Екатеринославской губернии, доходный дом в Петербурге и весь банковский счет по векселю за ночь ко мне перекочевали. Слишком велика была жажда у немца отыграться, азартен был не в меру. Облапошил так, что денег карманных на пролетку у меня одолжил.

— На пролетку? — Мосмер представил, как должна была отвиснуть челюсть от удивления, — Это в каком же году было?

— Известно в каком. В году тысяча осемьсот девяносто четвертом, как раз за месяц почти до кончины Его Величества Государя Императора Александра Александровича…

Мосмер недоверчиво перевел взгляд с Аркадича на Мовина.

— А я тебе что говорил? Тот еще типаж. Прикинь как ему в кайф до сих пор пребывать в его теперишнем состоянии, — Мовин откровенно ерничал.

— Эх, кабы не та игра в Корчеве в шестнадцатом..., — Старик досадно покряхтел и сменил позу в кресле.

— А что в шестнадцатом?

— Тогда я тоже выиграл в карты немало, да напоролся не на тех людишек. На выходе из дома купчихи Корчевской тюкнули по глолове, в мешок замотали и свезли на Японку. Там и прирезали… Гады.

— На Японку?

— Ну да. Название пошло с тех пор, как стоял там лагерь новобранцев из которых формировали войсковые подразделения перед отправкой на русско-японскую войну.

— Как же вас так долго держат и не забирают — ни тьма, ни по лучу? Торгаша из квартиры моей соседки так сразу же и прибрали…

— Как… Значит захотел сильно. Или угодны мои деяния теперишние. Кабы я знал как…

— О! Кстати. Отпустили твою соседку, — обращаясь к Мосмеру, шепотом произнес Мовин, — Чуть не забыл. Я малость постарался — совсем я закрутил мозги следователю. Он отпустил ее по подписке. А как только она вышла, то напилась водки до таких ч… ну, этих — рогатых с хвостами. До дома не дошла, ее машина сбила. Насмерть.

— А не переусердствовали? — Мосмер был ошеломлен известием, он уже представил себе окровавленную Женьку на обочине, — вы так легко, играючи, вершите суд над судьбами людей. Может и мне помогли?

— Да, брось фантазировать, — по интонации чувствовалось, что Мовин закипает, — клянусь, что ни к твоей смерти, ни к Женькиной я отношения не имею. Дура сама выскочила из-за автобуса под колеса едущего навстречу автомобиля.

— Позвольте, но как мне видится, — с некоторым азартом произнес подошедший к ним старик, — в судьбе несчастной Женьки вы приняли весомое участие. Не толкни вы ее в тот вечер на похороненного сегодня торговца …

— Ах, ну да, согласен. Это если брать с того времени отсчет. Хотя, считаю поделом ей — путалась со всякими.

— Да кто же вам дал право …?

— Право? Какое право? Здесь правами и обязанностями никто, никого не обязывает и не ограничивает. Не думаю, что будь мои действия неугодны тому, кто удерживает меня в промежуточном состоянии, меня стали бы здесь держать.

— Ох, ох … — выдохнул раздосадовано Аркадич, и на его возглас вдруг обернулись все присутствующие — и духи, и живые.

— Пойдемте, пожалуй. Не подходящее место для подобного разговора, — Мосмер уже стоя на первой ступеньке лестницы еще раз обернулся, что бы увидеть лицо девушки.

«Как же она хороша! » — с этой мыслью он спустился в мастерскую. Проходя мимо мольберта с неоконченной работой на подрамнике, Мосмер на минуту задержался и не удержался, что бы не попробовать ощутить запах красок на палитре. Напрасно он наклонился, почти уткнувшись носом в разноцветную мазню — запаха он не почувствовал и, от этого ему вдруг стало невероятно тоскливо. По-видимому, Мовин с Аркадичем избрали более простой способ покинуть башню, в мастерской они так и не появились. Когда же Мосмер вышел сквозь стену внизу рядом с металлической дверью, то увидел два удаляющихся по железнодорожной насыпи силуэта. Оба горячо размахивали руками — наверное, их спор достиг апогея. Не спешно идя сзади собеседников, Мосмер постепенно возвращался в реальность произошедшего с ним за последние дни. Смерть, морг, похороны — все это касалось непосредственно его самого, но в то же время находились эти события на некоторой своеобразной дистанции, позволявшей не только наблюдать за происходящим глазами постороннего, но и позволявшей отвлекаться и переключать внимание на события, его совершенно не касающиеся. Уже отойдя на приличное расстояние Мосмер оглянулся на башню. Увидеть не смог, лишь представил сидящих людей на верхнем ее этаже. От чего-то вдруг мысль родилась — говорят, что художники безбашенные. Нет, у каждого художника должна быть своя башня.