2. Колокольчики

Просыпаюсь под утро. Алька дышит рядом — сонная, тёплая, жемчужная в полумраке. Гашу ночник на тумбочке. Сквозь узкий зазор между портьерами пробивается мутно-серая полоска света.

Очертания предметов в полумраке становятся всё более чёткими. Тихонько сползаю с постели и, стараясь не шуметь, иду в кухню варить кофе.

Педантично зажигаю конфорку, ставлю турку на огонь, насыпаю кофе, наливаю воду, пока она не достигает самого узкого места. Смотрю в окно поверх кухонных занавесок. Мне нравится смотреть из окна на пустой двор. Я вижу каждую деталь: двух кошек, рыжую и чёрную, сидящих на канализационном люке напротив окна, прибитый к дереву скворечник, бельё, покачивающееся от ветра — на балконе соседнего дома. Тихо прикрываю дверь в кухню, открываю форточку.

Турка издаёт угрожающий шипящий звук. Упс. Успел. Чуть не проворонил… Кухню заполняет густой кофейный аромат. Выливаю горячую жидкость в тяжёлую фаянсовую чашку. Сжимаю её обеими руками, с удовольствием ощущая, какая она уютная и горячая. Снова гляжу в окно. Там Аглая Петровна понуро выгуливает своего питомца. Пёс носится от дерева к дереву, залезает в кусты. Думаю о том, как важно быть кому-то нужным. И как замечательно нуждаться в ком-то. Без этих привязанностей, кажется, жизнь теряет всякий смысл.

Провожаю соседку взглядом, пока она медленно поднимается по ступенькам подъезда, открывает двери и терпеливо ждёт, пока её компаньон войдёт в подъезд.

Наконец, с наслаждением, медленно делаю первый глоток. Закуриваю первую утреннюю сигарету, затягиваюсь душистым дымом, выпускаю прозрачные колечки. Я люблю такие утра, когда можно спокойно собраться с мыслями. Не спеша продумать планы на день. Господи, как хорошо… Как же всё хорошо…

За спиной — тихие крадущиеся шаги. Не оборачиваясь, жду, когда Аллька закроет мне глаза ладонями. Это давно вошло в привычку, и поэтому я стою, не поворачивая головы, у окна. Это как будто часть утреннего ритуала. И, когда её пальцы закрывают мне глаза, ставлю чашку на подоконник.

— У-у-у… Накурил, курятина! — её голос весел и свеж. Она прижимается к моей спине. От неё пахнет мылом, мятной зубной пастой и чем-то ещё — уютным, родным.

— Брось курить! Гробишь себя.

Она говорит мне это всякий раз по утрам в выходные дни. Но это не «дежавю». Это — другое.

Мы пьём зелёный чай с бутербродами. Время будто остановилось. Я с облегчением думаю о том, что сегодня не нужно никуда спешить. Можно вообще не выходить из дома, по которому вечность ходит на цыпочках, а вещи почему-то никогда не ломаются, не пачкаются и не стареют.

— Что там было на твоём совещании?

— Ничего интересного. Всё, как обычно. Предновогодний корпоратив. Пара глотков шампанского. Болтовня какая-то. Формальности. Я же там на полставки… — добросовестно стараюсь вспомнить что-то интересное, но зацепиться не за что. Как-то выветрилось всё из головы, хоть убей, вместо событий какая-то невразумительная муть..

В прихожей приглушённо тренькает мобильный телефон. В куртке, наверное. Иду вглубь коридора, вытаскиваю телефон из нагрудного кармана. А это что? Чьи-то очки… Автоматически засовываю их обратно. Звонит Мишка.

— Привет, старик, — кричит он в трубку, видимо, перекрикивая шум, — Вы дома празднуете? Зашёл тут в магазин, решил заблаговременно позвонить и поздравить, а то намечается плотная программа. Разбег в ширину! — он смеётся, я тоже ухмыляюсь.

Мишка, мой бывший ученик и друг, женился на дочке какого-то крутого чиновника из министерства образования. У богатых свои привычки.

— Я тут гонца к тебе отправил! Не знаю, смогу ли дозвониться потом — мы на дачу уезжаем, всем семейством. Тоска, не передать! Как вы там?

— Нормально. Дома отмечаем.

— Ладно. Берегите себя, много не пейте. Вернусь — проверю!

— Миш, кто-то в двери звонит… Минуту.

Открываю. На пороге какой-то бледный гном в шапочке Деда Мороза с огромной картонной коробкой в руках.

— Это от Михаила Аркадьевича. Примите.

Поспешно благодарю, но парень уже спускается по лестнице, обронив:

— Не за что!

— Алё! Алё, гараж! — надрывается трубка в моей руке.

— Да! Это курьер.

— Ну всё… Моя душенька спокойна! Созвонимся числа второго! Спасибо тебе! Если б не ты… В общем, ты знаешь. Альку целуй. Люблю вас и обнимаю. Пока.

Возвращаюсь в кухню с коробкой. Разглядываю собственный телефон. Обычная, надёжная Nokia. Что-то меня беспокоит, или кажется? Что не так?

Выкладываю на стол упаковки с подарками. Ручка «Паркер». Мечта графомана. Две коробки с туалетной водой — для меня и Альки. Какие-то изящные коробочки — наверное, какая-то косметика. Мандарины, апельсины, конфеты, шоколадные плитки в сверкающей фольге,, несколько бутылок шампанского… Ещё какие-то пакеты, свёртки. Судя по запаху, с какой-то копчёной снедью. Как всегда, с истинно купеческим размахом и неуёмной щедростью. А это что? Большая коробка с чем-то, видимо, хрупким и лёгким. Открываю и заглядываю внутрь. В картонных ячейках мерцают нежно-глянцевые ёлочные шары, серебристые колокольчики на узких шёлковых лентах… Гирлянда… И все эти сокровища перевиты разноцветной блестящей мишурой.

Алька искоса с любопытством разглядывает содержимое коробки. При виде ёлочных игрушек на её лице появляется детское выражение.

— Боже… Андрюша… Колокольчики! Какие красивые… — восхищённо шепчет она, а затем нараспев произносит:

— Дядя Миша Дед Мороз, он подарки нам принёс. Садись, доешь завтрак. Нам ещё за ёлкой идти. Теперь не отделаешься всякой там несчастной еловой веточкой для галочки.

Беру бутерброд и осекаюсь. Алька смотрит на меня как-то странно. Испытующе.

— А ты никогда не жалел о том, что выбрал меня? — вдруг спрашивает она.

— В каком смысле — выбрал?

— Ну… что ты тогда остался со мной?

— Когда — тогда?

— Ты прекрасно знаешь, когда. Когда у Алисы умер отец. Его хоронили всем университетом. Ты поехал провожать её. И приехал только под утро… Я тогда ждала-ждала тебя. А когда услышала, как ты вставляешь ключ в замок, притворилась, что сплю. И решила для себя: к чему дурацкие вопросы.

Я зачем-то смотрю на её руки, спокойно лежащие на столе. Задаю нелепый вопрос:

— А он что… умер?

Перебираю события в голове. Не понимаю.

— Ректор? Ну да. Сто лет назад!

— Алька… Ты о чём?

— Об Алисе.

— Не помню. Я, правда, совершенно не помню этого. Как это может быть?

Она смотрит прямо на меня ещё несколько секунд с недоверием, взвешивая мои неожиданные слова. Наверное, я выгляжу обескураженным.

— Вы что там, напились все тогда? Ну ё-моё...

Пожав плечами, беру бутерброд, откусываю.

— Ты не поверишь, но я даже не помню эту твою… Алису.

Алька вздыхает как-то кротко, облегчённо. Хоть и разочарованно.

— А мы с ней даже немного дружили. А потом она уехала вдруг. И даже ни разу не позвонила.

— Куда уехала? — автоматически интересуюсь я.

— Куда-то… за границу. Не рассказывала, так что подробностей не знаю. Она же была влюблена в тебя. Симпатичная. Умная. Отец — ректор. Ты бы мог сделать карьеру...

Она вздыхает. Отламывает кусок шоколада.

— Ну как не помнишь-то? Она была влюблена, как дурочка. А ты… Ну точно, ботаник! Как можно было не заметить? Только слепой не видел этого. Я ведь уверена была. Столько лет была уверена. А теперь вообще не знаю… — её голос кажется слегка растерянным.

Алька смотрит на меня поверх чашки, держа её обеими руками почти у самого носа.

— Что?

— Ничего… Знаешь, я думала, всё угаснет как-то, превратится в рутину. В скучную привычку. Я думала, это обязательно произойдёт. А это всё не происходит. И не проходит…

Мне хочется сказать тебе, что привычка — это же здорово. У людей, привязанных друг к другу, всегда есть какие-то только им известные привычки. В семье должно быть что-то такое, о чём можно было бы сказать: «У нас так заведено…» Так было у моих родителей. И у родителей моих родителей.

И ещё, прокручивая в голове странный наш разговор, мне хочется спросить: как ты жила с такой грустью? Алиса… Ректор… Сто лет назад. Какие-то мифические похороны, которых я даже не запомнил. Столько времени молчала. Партизанка…

Но я вовремя прикусываю язык, зная, что ты скажешь: «Ну какой же ты зануда!»

Вместо этого прикладываю палец к губам:

— Т-ш-ш…

Алька смотрит на меня ясным взглядом. Улыбка прячется в уголках подрагивающих губ. Её глаза прозрачны, как морская вода, и полны безмятежного покоя. И я молчу. боясь спугнуть моё тихое, уютное счастье, поселившееся здесь, кажется, навсегда.