4. Очки

— С вами точно все в порядке?

Миша кажется обеспокоенным. Но что это за маскарад, черт возьми? Очки. Да, очки. Достаю их из кармана. Надеваю. Похоже, они действительно — мои. Очертания предметов уточняются, мир выглядит пасмурно и резко.

— Андрей Борисович, давайте в кафе зайдем. Просто посидим. Чаю выпьем. Вы, наверное, меня неправильно поняли утром.

— Утром? Но ты же сказал — едешь на дачу. С семьёй… Подарки прислал нам.

Миша смотрит на меня взглядом психиатра.

— Идёмте, тут рядом кафе. Стекляшка… Идёмте…

В кафе уютно, пахнет молотым кофе. Миша что-то говорит официантке, потом отходит в стеклянный угол у портьеры, и кому-то звонит. Я сижу как на иголках. Алька. Как она там? Сердце превращается в колокольчик — звенит, дрожит, в теле невесомость. Слабость. Может, я заболел?

Закрываю глаза. А когда открываю — передо мной уже стоит блестящий поднос с горячим чаем. Миша усаживается напротив, расстёгивает ворот тёплой джинсовой куртки, делает движение головой, как будто ему не хватает воздуха. Я смотрю на него сквозь очки. Осунувшийся он какой-то, под глазами круги.

— Я хотел сказать, что решил уйти из универа.

— Но почему?

— Так… Есть обстоятельства.

— Ну, ты глупишь… Ведь всё хорошо, должность, положение.

— Да какое положение? — Мишка криво улыбается. — Издеваетесь?

— А чем тебя не устраивает твоё положение? Ты младше меня на пятнадцать лет! А всё схвачено.

— На семь.

— Что на семь?

— Я младше вас на семь лет. Вы опять, наверное, что-то перепутали. Извините. Просто забыли, наверное. И ничего не схвачено у меня. Хваталки, наверное, короткие.

Наш разговор такой странный. Как будто не клеится. Мишка называет меня на «вы». Шутит он так, что ли. Я не понимаю, что происходит. Всё, как во сне. Не те слова, не те жесты. Всё непривычно, как-то не так… Не то… Как будто что-то случилось, а я не заметил. Стараюсь не подавать виду, что чувствую себя не в своей тарелке. Но дискомфорт — невыносимый. Хочется бежать из этого кафе.

У меня совсем нет времени, Миш… — говорю я. — Телефон забыл дома. Алька волноваться будет.

— Алька? — у Мишки озадаченный вид. Он опускает глаза и отхлёбывает чай.

— А что за подарки? Я ничего не присылал.

— Ну как же не присылал? — я начинаю нервничать. — Утром, ты позвонил, пришёл курьер, принёс коробку. Там были подарки… Колокольчики… На ёлку.

— Колокольчики? — он, кажется, искренне удивлён.

— Аля почему-то им обрадовалась так, как будто невесть что увидела …

— Андрей Борисович… Я не присылал никаких подарков. А колокольчики… Да, купил домой. Но никому ничего не присылал! — он говорит это уверенно, и я не знаю, что ответить ему. Мысли мечутся в моей голове, как испуганные рыбы.

— Вы Алей Алису называете?

— Далась вам эта Алиса. И ты, и Аля — вы что, сговорились?!

Мишка опускает глаза и сосредоточенно смотрит в стол.

— Вы не могли видеться с Алей сегодня утром. Она в больнице.

— Как?!

— Так… — Андрей берёт с блюдца конфету. Разворачивает её и засовывает в рот, глядя на меня спокойно и уверенно.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю… А как я могу не знать? Аля моя жена. Я думал, это не секрет для вас.

— Постой. Но… как?

— Мы поженились семь лет назад. Через полгода после того, как вы её бросили.

— Бросил? Что за чушь.

Мишка изучающе смотрит на меня несколько секунд. Потом говорит:

— Я не знаю, что у вас произошло. Я не врач, не юрист. Вы бросили Алю семь с половиной лет назад, одну, беременную., в долгах, как в шелках. С большим кредитом. В финансовую историю не вникал. Не до того было. А потом — уже было ни к чему ворошить. Вы просто не вернулись домой. Остались у Алисы. Позвонили, сообщили, что — всё, до свиданья, новая любовь, жизнь с ноля, и всё такое. Я же вам еще вещи привозил. Не помните? Что с вами, Андрей Борисович? Вам плохо?

Наверное, я побледнел. Такое ощущение, что лицо стало ледяным. Шевелю бесчувственными, как будто стеклянными, губами, не слыша собственного голоса:

— А потом? Что было потом? Говори…

— Потом она сделала аборт. Я не знал ничего. Приехал за вещами — она совсем была никакая. Ну, вы понимаете. Как тень. В общем, я сам ввязался во всё это. Не оставлять же человека в таком состоянии. Потом она долго не могла поверить в то, что вы не вернётесь. Вернее… что вот так всё закончится. Понимаете? Не было никакой ссоры. Во всяком случае, так сказала Аля. Вы просто однажды не вернулись домой. А через две недели попросили меня привезти ваши вещи. Аля их собрала. Я привёз.

— А она? — задаю я нелепый вопрос. Кафе кружится вместе с моей головой, и мне кажется, я куда-то падаю.

— Она болела потом. Лечилась. Депрессия. Не хочу вдаваться в детали. Очень тяжело было. Когда я забрал ее из больницы — мы поженились. Долги погасили. Алькину квартиру продали. На то, что осталось — сменяли мою однушку на двушку. Живём…

— Что за чушь, Миша? Как я мог этого всего не знать?

— Андрей Борисович. Вам было не до того. Новая семья. Свадьба. Жена. Карьера. Книги, презентации. Вы были поглощены… жизнью. Вам просто было… не до нас. Я думал, вы знаете. Никаких секретов не было. Она уволилась из универа. Работает дизайнером в рекламной фирме, всё нормально у нас. Хорошо всё. Вы просто… не заметили. Рассосалось всё само собой — и ладно. Никто не держал, не искал, не навязывался. Развод был не нужен. Вы ведь не были женаты. Официально, я имею в виду. Никаких обязательств. А что, надо было устроить скандал? Заставить делать то, о чём вы и слышать не хотели? Знаете, я решил так: пусть всё идёт, как идёт. Чем меньше шума — тем спокойнее. Ей — спокойнее. Что ей душу лишний раз баламутить? И вам с Алисой жизнь и репутацию портить — не было никакого смысла. Да и диссертацию как раз писал. С вами. Не то чтобы я за неё держался как-то. Но многое зависело от вас. Ещё раз взрывать ей жизнь? Она и так долго привыкала к новому … к новому дому. К жизни. Вообще, к жизни. Понимаете?

— Миша… Я не шучу. Я попрощался с Алей утром. На ней был оренбургский платок, который ты подарил. На полу — ящик с подарками. Там были колокольчики. Колокольчики, на ёлку… Белые такие. Серебристые, ну ты должен знать… Матовые… Я купил ёлку, между прочим! В моей сумке — солёные огурцы. Для оливье. Я купил ей в подарок кораблик. Бумажный. И золотую цепочку! Вот, видишь? — я достаю из внутреннего кармана крохотную коробочку, перетянутую блестящим золотистым шнурком, с бантиком наверху и протягиваю руку над столом, чтобы он рассмотрел. — Видишь? Она сегодня утром плакала отчего-то. А теперь готовит плов. И ждёт меня. Я забыл телефон дома. Такой, знаешь… Кнопочный. Nokia. И не могу даже ей позвонить. Сижу тут. А мне домой надо. Сегодня мы с Алей собрались отметить Новый Год. Миша… Это розыгрыш, да?

Мишка смотрит, не мигая. Тихо спрашивает:

— А кораблик где?

Я спохватываюсь. Лихорадочно шарю в карманах, заглядываю в сумку. Обронить не мог — он большой. Его трудно было бы просто уронить и не заметить. Я нёс его в руке. Неужели потерял? Но где? Когда покупал ёлку? А может, в ювелирке?

Мишка запускает руку за пазуху. Достаёт телефон. Почти такой же, как у меня.

— Звоните.

Беру телефон. Пальцы дрожат. Смотрю на кнопки. Чёрт… Чёрт, я не могу вспомнить её номер! Лишь где-то в глубине памяти смутно мерцают неразборчивые цифры.

Мишка участливо смотрит мне в лицо. Но что это? Он как будто двоится. Я вижу Мишку, цветущего, лоснящегося, довольного собой. И через мгновение — передо мной осунувшийся, уставший, похожий на загнанную лошадь, чем-то удручённый, человек.

— Я клянусь тебе. Вчера и сегодня мы были вместе с Алей. В нашей квартире. Я просто пошёл на ярмарку. За огурцами. И за ёлкой. Потому что сегодня мы собираемся встретить Новый Год.

— Андрей Борисович… — он отбирает у меня мобильник, опускает его в карман. Его голос тих, вежлив и твёрд, как у следователя:

— Это исключено. Квартира продана. Номер она давно сменила. Сегодня тридцатое декабря. Новый год празднуют завтра. Завтра мы с моей женой его тихо и спокойно отметим. Вдвоём. Ей нельзя волноваться. Понимаете? Вы не могли видеться с Алей ни вчера, ни сегодня. Она в больнице. На сохранении. На седьмом месяце. Сегодня вечером я заберу её домой. А второго января отвезу обратно в больницу.

Он сжимает виски и сильно потирает лоб ладонью, как будто у него приступ мигрени. Добавляет измученно:

— Колокольчики я действительно купил. И платок подарил. Оренбургский. Чтоб не мёрзла. Но вы тут совершенно ни причём. Постарайтесь это понять. Может, это просто вам приснилось. Не знаю. Я уже сам не знаю, что думать… Не лезьте к нам. Пожалуйста. Не трогайте нас… — он делает такое движение, будто отмахивается от меня.

— Но… Я хочу понять… Я же понять хочу… — почти шепчу я, ощущая, как весь мир, весь мой мир мгновенно покрывается трещинами, переворачивается и рассыпается в пыль.