Ноль

Открыл на солнце пятна, а сам уже с луною

Ночую по вокзалам, и снова сам с собою

В беседе с ночью лунной. А ты? А ты с весною.

И только я, безумный, с луною небо крою…

Не ведая пощады, разрежу ночь лучами,

Я вновь увидел солнце…

Прощай?

Прощай.

Прощаю…

***

Я медленно шел по пешеходному мосту, засунув руки в карманы. Утро всегда пронизывает своим рассветным холодом, напоминает, что вот он — новый день, что хватит спать. На небе — неразбериха. Ночь еще не успела сдать свои дела, и торопливо приводит их в порядок перед лицом рассвета, — гасит звезды, светлит небосвод, прикрывшись еще яркой, негаснущей луной. Спешит.

Новый день неумолимо наступает.

Я оглянулся на Храм.

Прости, Боже. Зря я так… Верю, конечно же.

Об одном только прошу — сделай так, чтобы Димке там было хорошо. И одному, и другому. Да и вообще, — сделай так, чтобы всем, кто уже там, было хорошо.

Нет, чтобы было хорошо здесь — просить не буду. Это ведь наша забота. Наше дело.

Я вздохнул. Достал пачку, которую мне вручил Ярослав…

Ярослав.

Я остановился, как вкопанный, ругая себя последними словами.

Нет, ну какой же я идиот. Видал кретинов, но чтоб таких…

В четыре часа ночи отправить мальчишку с сотней гривен на руках, — доедешь, дескать, без проблем. Да с ним что угодно могли сделать, завезти куда угодно! Черт, ну здорово… Проявил, понимаешь, человеколюбие, от которого сейчас уже, может быть… да что угодно может быть.

Чехарда обрывочных мыслей в голове заставила ускорить шаг. Я почти побежал по мосту.

Очень хотелось бы знать, — сколько сейчас времени?

И я побежал.

***

Время — уже не песок. Оно уже не обволакивает густым и жестким коконом, не заключает в клетку собственной жизни мое сознание, не бередит вялой тревогой мою душу. Теперь время — набирающий скорость пассажирский поезд, на который я безнадежно опаздываю, потому что нужно бежать, спешить, а я задавлен грузом чемоданов, наполненных моими собственными воспоминаниями, а брошу их — тогда какой смысл мне куда-то ехать?

Шлагбаум опущен. Зачем, для чего? Только чтоб меня задержать?

Я перепрыгиваю его, спотыкаюсь, едва не падаю. При этом замечаю, что очень тяжело дышу и бежать дальше просто не смогу. Тем более — куда? Я, конечно, помню, где он живет, но это практически другой конец города. Денег у меня нет, банкоматов поблизости тоже не видно.

Черт, что ж за одышка такая жестокая? Надо срочно бросать курить…

В панике я, остановившись, оглядываюсь по сторонам, мой мозг лихорадочно просчитывает варианты. Все они либо фантастичны, либо глупы до безобразия, каждый из них — темный коридор; короткий ли, длинный ли, но неизменно заканчивающийся тупиком. Я не вижу выхода.

Безысходность и стыд.

Может быть, это одно и то же?

Черт, что ж такое… Почему я всегда делаю выводы когда уже поздно, когда от моих выводов уже ничего не зависит? А главное — до чего мы дожили, если всерьез боимся того, что мальчишку уничтожат за несчастную «сотню»? Да, мой страх более чем оправдан, и конечно же — не в деньгах дело.

Потому и спрашиваю сам себя — до чего мы дожили?

Около меня останавливается машина. Вишневая «девятка». Откуда она выехала, я не успел заметить.

Дверь открылась.

— Малой, ты?

Да, я малой, я дурак, я поэт — я кто угодно, только ребята, прошу вас, поскорее.

— Не знаю, — ляпнул я в ответ. — Может, и малой. Подвезите, пацаны, срочно надо.

Водитель, открывший дверь. Полноватый, короткая стрижка, спортивный костюм. Кроме него в машине я успеваю заметить еще двоих.

— Точно, — улыбается водитель, — Димона малой. А вырос же как…

Я краем сознания вспоминаю, — да, это старые друзья старшего Димки, водителя помню, его руки в наколках. И похоже, что это их «девятку» я видел ночью. Но для меня сейчас это совершенно не важно. Есть только цель.

Паника? Нет. Безысходность и стыд. Но к черту стыд, когда найден выход.

— Подвезите, — почему-то робко прошу я снова.

— Садись, — водитель кивает на переднее пассажирское сиденье.

Оббегая машину и открывая двери, я успеваю услышать из салона тихое:

— Говорил вам, как будто Димон на Монастырку звал…

— Закрой рот, — спокойно посоветовал водитель.

Димон звал… Не важно. Все это сейчас не важно.

— Куда?

Я называю место.

— В такую рань в такую срань, — удивляется водитель. — Ладно, поехали…

Машина срывается с места. Я закрываю глаза.

И только сейчас накатывает на меня беспредельная тоска от перспективы встречи с родителями Ярослава.

***

Машина уже уехала. А я все стоял под домом и курил, стараясь унять взбудораженные нервы, успокаивая бешено стучащее сердце. Получалось плохо. Несколько раз глубоко вздохнул, путая пар изо рта с выдыхаемым мною дымом, выбросил окурок. Снова вдох-выдох.

Перед смертью не надышишься?

Медленно, словно приговоренный, я пошел вперед.

Не отрывая взгляда от вороны, усевшейся на ветке растущего рядом дерева.

— И ты здесь? — спросил я ворону.

Она не ответила, сорвалась с ветки и улетела.

Я и не ждал ответа.

Не до того.

***

Почему, несмотря на то, что иду я очень медленно, мне кажется, что я куда-то спешу? Что-то словно гонит меня вперед, требуя быстрее дойти, скорее покончить со всем этим и начать заново. Разобраться с недоделанными моментами на работе, бросить курить, снова начать отжиматься от пола, поменять наконец-то старые краны на кухне, выбросить весь тот мусор, что пылится на душе и в квартире, может быть даже ремонт сделать, музыку послушать, в кино сходить. Жить.

Так значит, я тороплюсь жить?

Квартира номер семнадцать.

Жму кнопку звонка. Перебужу сейчас всех, — запоздалая мысль.

Дверь открывается.

Если честно, — мне сейчас очень страшно и стыдно, как будто я в голом виде иду по оживленному проспекту. А больше всего стыдно из-за того, что никто, кроме меня, в этом не виноват.

— Вам кого? — мужской голос.

— Привет, Олег, — просто говорю я, разглядывая пол лестничной клетки.

Всем своим естеством почувствовал — он меня узнал. И потому просто жду. Все, будь что будет, — так бросается в окно живущий на шестом этаже, квартиру которого охватил пожар, отрезавший все остальные пути и уже подбирающийся к человеку своими равнодушными и всеуничтожающими огненными пальцами.

Будь что будет.

— Дядь Сережа? — это Ярослав. Он рядом с отцом.

Я бросаю на него взгляд, подмигиваю с грустной улыбкой.

— Я.

— А я… я щас!

Он бросается куда-то в глубину квартиры.

— Простите, что так рано, — я наконец-то нахожу в себе силы посмотреть Олегу в глаза. Хочу добавить, что должен был убедиться в том, что Ярослав добрался, хочу извиниться за то, что сделал семь лет назад, но не говорю ничего.

Напоровшись, как ныряльщик на сваю, на грустный и глубокий взгляд Олега.

— Тут курить можно?

— Дай сигарету, — говорит он, сделав шаг за порог и закрывая дверь.

***

Мы стоим между этажами, как зависшие между прошлым и будущим кристаллики песочных часов.

Самое главное, я точно знаю — надо поговорить. Но молчу. Это как шахматы, — я рассматриваю все ходы, анализирую и отбрасываю их, потому что ни к чему хорошему они не приведут, только к потере фигур и времени. Времени терять совсем не хочется, оно снова течет песком, но этот песок отныне — лично мой, суверенный и неделимый, и каждая ушедшая песчинка болью отзывается в моей душе.

Надо поговорить. О многом… и ни о чем.

Тишина гулко подчеркивает уходящее время.

— Ты на сына не сердись, — слова как возмутители спокойствия, словно кто-то захрапел в театре на премьере.

— Да я и не сержусь, — отвечает мне Олег.

Неужели и моя фраза звучала настолько идиотски?

Это не важно. Ход сделан, молчание уничтожено. Нужно идти до конца, или признавать мат.

— Ты прости меня, — говорю я и закрываю глаза, рукой потирая лоб. — Как идиот себя вел… как полный идиот…

Нет, как идиот веду себя сейчас. Не то нужно говорить, не так…

А что? А как? Я не знаю.

— Да ну, я понимаю.

Воздух пронизан напряжением, как электричеством.

— Ладно, пойду, — я выбрасываю сигарету в открытую форточку лестничного окна, решаюсь поднять взгляд, чтобы тут же его отвести.

— Спасибо.

— Не за что, — вздыхаю я.

Все равно — оправлять тринадцатилетнего пацана в ночь одного без присмотра было опрометчивым и идиотским решением. Так что действительно не за что.

— Ты знаешь, — помолчав, говорит Олег, — я теперь только пешком хожу. Нет, ты не подумай, не затем это говорю, чтобы… ну ты понял… просто, хочу, чтобы знал. У меня тот… случай на совести, и мне это зачтется, я знаю. Главное, ты пойми.

— И ты пойми, — тут же отзываюсь я на эту сумбурную исповедь, которая прорвалась сквозь оборону неловкости. — Мне действительно стыдно. Я урод, наверное…

— А я тогда кто?

Я не нашелся с ответом.

— Береги сына, — только и говорю.

Замечаю, что он протягивает мне сто гривен. Я решительно отказываюсь.

— Бери, — говорит он, — таксист с него денег не взял. Выслушал, говорит, дома отдашь. Подумал, видимо, что он эту «сотню»…

Олег не закончил фразу. И так было понятно. Я смотрю ему в лицо, и с непонятным облегчением отмечаю, что никаких видимых следов та драка не оставила. Только толку-то с того…

Я взял деньги. Неразменный пятак какой-то… А может, она просто таксистам в руки не дается?

— Не держи зла, хорошо? — попросил я.

— Не буду, — кажется, на его лице промелькнула неуловимая улыбка, — потому что не за что.

Я кивнул.

— Спасибо.

И пошел к выходу.

— Сергей! — слабым эхом отразился от стен подъезда голос Олега.

— Да? — остановился я.

— Мы тут с женой Яську крестить собрались…

— Я только «за», — совершенно честно ответил я.

Он неловко улыбнулся.

— Крестным будешь?

Я улыбнулся в ответ, покачал головой.

— Что, никого достойнее не нашел?

— Я-то причем, — ответил Олег, пожав плечами — в точь-точь как Ярослав. — Яська потребовал. Дай свой телефон, что ли…

Потирая лоб, я диктую номер, не прекращая улыбаться. Невероятно? Да. Жизнь только и состоит из череды невероятностей и неправдоподобных происшествий. Этому я и улыбаюсь.

А еще тому, что нет больше ни безысходности, ни стыда.

Как будто кто-то снял камень с души, и теперь…

***

… стало значительно легче.

Немного больнее, чем обычно, но — легче. Больно, словно заключенному, которого минуту назад выпустили из тюрьмы. Все, срок окончен, но за спиной — привычный уклад, свои правила, к которым привык. А впереди, хоть и свобода, нужная, но непонятная, слишком горячая на ощупь. Слишком хорошо, чтобы отказаться, слишком страшно, чтобы взять. Но, превозмогая страх, берешь — и как будто уже легче, и не так и больно. Просто… привыкнуть, наверное, нужно.

Новая жизнь. Неплохой подарок на тридцатилетие.

Хотя тридцатилетним я себя не ощущаю. Хорошо сохранился, значит.

Я пошел вперед, медленно зашагал по улице. Воздух вдруг оказался сладким и веселым, словно пропитанным весной. Черт знает, что за климат у нас здесь, — вчера зима, сегодня уже дышится по-весеннему, — но мне нравится.

Я поймал себя на том, что улыбаюсь.

Рука в кармане натолкнулась на вырезку из газеты. Ну нафиг, — подумал я, решительно смял ее пальцами, добив окончательно, затем достал из кармана и бросил, размахнувшись, на проезжую часть. Она тут же погибла под колесами проезжающего мимо автомобиля.

В новую жизнь не нужно тащить с собой из прошлой жизни ненужный балласт. Только самое необходимое.

Судя по солнцу, сейчас около шести утра.

А я, прикрыв глаза, неспешно двигаюсь по тротуару, наслаждаясь запахом весны. Спать не хочется совсем. Как будто бы и не было бессонной ночи.

— Я вас знаю, — вдруг слышу я голос рядом.

Девушка.

— В газете видели? — с улыбкой спрашиваю я. Она кивает. — Просил же, чтоб не фотографировали.

Она улыбается в ответ. Мы всегда стараемся улыбнуться в ответ, потому что нам так редко улыбаются. И своей улыбкой мы хотим согреть чужую, чтобы этим хоть ненадолго продлить ей жизнь.

— Глупо получилось, — замечаю я. — Да и не стоило это целой газетной полосы. Писать им, что ли, не о чем больше… А как вас зовут?

— Ольга, — говорит она.

Откуда-то я знал это. Образ?

— Как вам повезло, Оля…

— Это почему же? — кокетливо спрашивает она. Женщины…

— Потому что сегодня начало весны, — я как никогда серьезен, — и плевать на календарь.

Почему-то она рассмеялась, а вместе с ней рассмеялся и я.

Все-таки я ребенок. И мне положено смеяться, когда хочется, и плакать, когда нужно.

А самое главное, — я хочу и буду радоваться весне.

Своей новой весне, сейчас уносящей мой номер телефона в своем электронном телефонном справочнике. Глупость какая-то, — говорила она, записывая последовательность цифр, но улыбка ее жила и цвела радугой посреди просыпающегося города. А я подумал — урожайное утро на раздачу номеров.

***

Я остановил такси и, забираясь вовнутрь, поймал себя на мысли — ну хоть этому таксисту достанется та самая злосчастная «сотня»?

***

Она обязательно позвонит, я это знаю. И если честно, жду этого. Забытое ощущение — чего-то ждать, на что-то надеяться, кому-то счастливо улыбаться…

Почему мы так редко улыбаемся друг другу?..

Не потому ли, что редко улыбаются нам? Наверное.

Но ведь — если мы сами не будем дарить улыбки другим, откуда они у них возьмутся?

— Влюбился, что ли? — поинтересовался таксист. — Весь счастливый такой.

— Не знаю, — подумав, ответил я. — Просто… жить нравится.

— А кому не нравится, — мудро заметил водитель. — Куда?

Я открыл рот, чтобы назвать адрес, но вспомнил о деньгах.

— Секунду, — сказал я, — сейчас деньги проверю.

***

Что может быть лучше, чем пройтись пешком замечательным воскресным утром?