Глава восьмая. Кристаллическая

«Таверна» снова ожила. Ёл шумно переводил дух, вновь развернув свой чертеж. Он глядел на пересечение линий рассеянно и грустно. Пес стоял у двери, задумчиво наблюдая за калекой. Время от времени его правая рука доведенным до автоматизма движением опускалась в карман, секунду пальцы пытались ухватить циркуль, но не находили. В этот момент он, словно обжегшись, выдергивал ладонь из складок ткани и озадаченно моргал.

Оба молчали. Ожидали ли они застать мальчика здесь? Это было бы слишком просто. Но именно сюда они торопились, испытывая совершенно неоправданную надежду. Оказавшись под крышей дома N 39, преследователи разочарованно вздохнули. И замолчали. В дороге они перебрасывались редкими фразами, но теперь слова казались лишними. Каким образом искать беглецов в Теневой, не уступавшей размерами огромному городу и, кроме того, хранящей тысячи закоулков, укрытых тайной этого места, ни один из них не мог понять. Без циркуля такие поиски могли растянуться на долгие дни.

— Куда запропастился Ман? — Пёс первым нарушил тишину.

— Я так и не понял, когда он отстал. Сказал, что должен с кем-то поговорить…

— Это я слышал, — Пёс задумался, почесал кончик носа, прищурился. — Уж не вызвали ли они его?

— Да ну! Как догадаются, что с циркулем делать?

— Эта душа не так проста. Всё это не так просто, старик. Ты не понял еще? Что-то с этой душой не так, необычная, больно самостоятельная. Сам подумай, какой выкрутас выкинула. Думаю, что и парень не сам додумался бежать — это всё она.

Ёл рассеяно пожал плечами, почти утыкаясь носом в свой чертеж, ему вовсе не хотелось размышлять об этой душе. Если бы всё прошло нормально, то он был бы уже дома, а не здесь. Кто виноват в случившемся? Геометр, душа Володьки, обстоятельства? Какая теперь разница?

Пёс же задумался. Он вообще больше думал, чем разговаривал. Каждая фраза давалась ему с трудом, будто слова не желали соединяться в предложения. Он мог говорить долго, обстоятельно, язвить и завуалировано высмеивать, но не делал этого потому лишь, что не интересно и лень. Ему гораздо больше нравилось размеренное скольжение циркуля, ровный ход времени и долгие рассказы Геометра о математике. В свое время, еще до того, как Гончий получил столь не любимое им прозвище, он изучал физику, энергетические потоки, взаимодействия крошечных частиц, создающих Вселенную, — атомов. Сейчас он почти не вспоминал о них, но когда-то эти крохи составляли всю его жизнь. И четкая структура всего сущего завораживала его. Как завораживало и хитрое сплетение генома его болезни, медленно убивающее начинающего физика. В тот момент он не задумывался ни о чем, кроме идеальной конструкции, разъедающей неидеальное тело, — и писал. Писал ту научную работу, которую от него ждали. Не скулил, не тиранил, не умирал, но сгорал медленно, продолжая дело, начатое до него и продолженное уже не им. Только когда тело пронзал новый спазм боли, он отрывался от измерений, долго смотрел на стену и рассуждал о том, что производимые им вычисления помогут многим, а сам он может и подождать… Еще немного подождать.

Однажды он уснул — и проснулся в совершенно незнакомом ему мире, лежа на кушетке в комнате со сводчатым потолком. Над ним склонялся темноволосый мужчина и придирчиво осматривал физика:

— Ну-с, друг мой, как вам поживается? — упор был сделан на последнее слово, а мягкий голос убаюкивал и успокаивал мгновенно.

— Спасибо, пока...- физик недоуменно моргал, пытаясь приподняться на локтях, но оказался тут же уложенным обратно и заботливо накрытым пледом.

— Не «пока», друг мой, а «уже». Вам, чтобы сразу всё встало на места, уже не надо думать о «пока», — незнакомец гаденько хихикнул и тут же протянул чашку чая. — Ну, вы меня понимаете, мы же с вами натуры в некотором смысле родственные. Точные науки уважаем. Уважаем ведь?

— Уважаем, — физик растерялся. Он никак не мог понять, где же находится, и кто этот человек, произносящий слова с такой несусветной скоростью, однако чашку чая принял. Пить лежа было крайне неудобно, поэтому молодой человек только разместил блюдце на животе, впился в тонкий фарфор пальцами и выжидательно уставился на человека напротив. Страха нет, только удивление и ожидание — будто физик так давно знал об этой встрече, что уже перестал к ней готовиться, напрочь забыл о ней, а она случилась в самый неподходящий момент.

— Исходя из этого вашего постулата, я делаю вывод, что трижды вам объяснять ничего не придется, — между тем продолжал неизвестный, — атомы, знаете ли, а-то-мы. Атомы располагают к тому, чтобы все понимать с первого раза. Я так полагаю, что мы общий язык найдем. Ведь найдем? Мы не можем не найти! Мы же математики! И не какие-нибудь там, а с большой буквы! Ах, да! Я Геометр. — физик понял, что в глазах говорящего само слово «геометр» уже подтверждало большую букву «м» в «математиках».

Цепкая память Пса почти дословно сохранила повествование Геометра о Теневой, судьбах и чертежах. Даже выражение лица своего нового учителя в те часы Пес мог бы вспомнить без каких-либо усилий. Молодой человек на лету схватывал основы, но когда Геометр объяснил ему круг задач, стоящих перед Хранителем душ, Пес наотрез отказался. Ему казалось, что его знаний недостаточно для такого рода поручений: кто он такой, чтобы блюсти баланс едва ли не наравне с Геометром? Гончий отлично уловил саму суть существования этого места — баланс. Он прекрасно понимал, чего может стоить нарушение меры: его наука слишком точна и не терпит упущений. Как можно охватить всё то, о чем говорил математик, простому человеку? Простому ли?.. Тут физик задумался, впервые задумался о себе самом, как о мыслящей, творящей единице. Ведь не случайно он оказался здесь, не просто так именно ему доверено звание Хранителя. На каждый довод приходилось несколько «но», и молодой человек продолжал отказываться. Однако едва не взбесившийся от такой неуверенности Геометр вылил столько словес о важности физики и физиков для всего сущего, что Пес постепенно утвердился в мысли, что всё может получиться.

— Слушай, а как ты с ними управляешься?

Пёс вздрогнул, голос Ёла выдернул его из размышлений.

— С кем?

— С душами, — Ёл наконец оторвался от своей бумажки и посмотрел на Хранителя.

— Как? — молодой человек задумался на несколько секунд. — Всё не так сложно, как может показаться. Техника, да и только. Другое дело, что все они требуют понимания, снисхождения, интереса к себе. Самостоятельные слишком, а всё как дети.

— А ты? — калека спрашивал осторожно. Его немного смущала такая разговорчивость обыкновенно молчаливого Пса. Он был опасен: Ёл понял это как только впервые увидел темный взгляд и прямую напряженную линию губ. Мужчина съеживался всякий раз, когда Хранитель появлялся поблизости. Сейчас рядом нет Мана, который обычно легко сворачивал силу Пса на себя, а Ёл пронзительно ощущал одиночество и безнадежность, хватаясь за разговор с Гончим, чтобы хоть как-то смягчить нахлынувшие эмоции.

— А что я? Послушаю, покиваю, иной раз и помогу: бывшим родственникам передать что-нибудь, о новом теле позаботиться, график с Геометром прояснить…

— А бунтующие?

— С теми и разговор короткий. Если Ману не удается утихомирить, то циркуль в дело идет. — калеке вовсе не хотелось знать, что происходит с душой, если «циркуль идет в дело», а вот Пёс говорил обо всем так, словно рассуждал о походе за грибами или покупке нового пиджака. Лишь сначала он пугался обязанностей, старался не применять силу, но затем осознание собственных возможностей раскрылось перед ним. Гончий спокойно смотрел на бунтующих, ловко справлялся с неуравновешенными, иногда даже улыбался по вечерам. — А если Там что не нравится, человека в сон, а душу на ковер. Пусть с Геометром объясняется. Мое дело маленькое — доставить, но если что серьезное, то это не ко мне, к нему. Ответственность — дело хлопотное, Геометр это любит, а я — нет.

— А ты не знаешь, где та, моя?.. — Ёл наконец задал вопрос, который так давно волновал его.

— Знаю, — Пёс внимательно посмотрел на калеку. — Подробности не разглашаю, но она развивается вполне мирно. Быстро тело нашла. Растет. Ты ей хороший запал дал.

— Я?

— Ну, ты, — Пёс вздохнул так, словно ему приходилось объяснять урок первокласснику. — Чего удивляешься? Ты ведь не одиночкой в жизни был. Не то, что сейчас, — тут Хранитель хмыкнул. — А те, кто не одиночки, для души полезны.

— Правда? — Ёл медленно свернул лист с чертежом.

— Правда. Отдаешь много. Много приобретаешь. Закон.

— Расскажи, а?

Пёс снова вздохнул. Хотя он не любил говорить, сейчас чувствовал необходимость как-то помочь этому потерянному человеку. Быть может, потому что и себя ощущал потерявшимся в выходке учителя? Хранитель постарался отогнать от себя такие мысли:

— Душа сына о тебе не забыла. Да выразить не может, пока не сольется с твоей кровью в его теле. Щуплый он у тебя какой-то, — пёс поморщился. — А душа сильная у него. Да я не о ней, а о твоей. Ты же семью любил, работу свою, жизнь. Такие графики, как твой, редкость. Чтобы всё так мирно шло до перехода. Потому, видимо, ты здесь до сих пор. Если бы жизнь ломала тебя, так и не желал бы ее вернуть, верно?

— Да, так.

— Так. И отдавал ты любимым много. Это ты и без меня знаешь. Постоянно только о том и говоришь. Только сейчас. А тогда делал это неосознанно. Просто потому, что любил их. Вкладывал душу, как люди говорят. И отдавая, только приобретал, потому что любовью тебе и воздавалось. Такая душа, как твоя бывшая, — настоящее сокровище. Любви в ней много, веры. По новому графику, если всё правильно пойдет, отличный человек получится. А тебе о ней жалеть нечего. Всё одно не вернуть. Успокоился бы, отпустил… А ты уперся желанием — и хоть ты что делай!

— Так ведь как иначе? Я домой хочу попасть. К жене, детям.

— Ой, калека, говорили тебе, говорили, как об стену горох. Нельзя так. — гончий резко замолчал, в который раз запуская руку в пустой карман плаща. Циркуль давал чувство уверенности. Нет, он не был необходимым инструментом — сила Пса высока настолько, что запросто могла разрешить необходимые вопросы лишь усилием духа, однако Хранитель не спешил высвобождать свои способности, постоянно повторяя, что еще не время для них… Еще не время.

Ёл поднял глаза на молодого человека. Сколько уже лет этот парнишка не старится, живя под сенью Теневой и служа Геометру и его прихотям? Десятки. И вот морщинки пролегли в уголках прищуренных глаз и на переносице — Пёс вечно хмурится. Деловой. Серьезный. Когда-то и Ёл выглядел так. Он был строителем. Работа ответственная, но домой Ёл всегда возвращался с улыбкой. Сейчас он не мог вспомнить, но тогда его звали Андреем, он был смешливым и баловал детей. Тонкая и звонкая, старшая, визжала: «Папка!» и бросалась на шею, а Володька из детской тащил, едва не надрываясь, большущий грузовик — показать. Жена, смотрела, улыбаясь, прислоняясь плечом к дверному косяку, а он ловил ее взгляд, подмигивал и уходил мыть руки.

Это воспоминание было единственным из сохранившихся. Раз от раза оно всплывало, стоило только развернуть чертеж. Но краски постепенно смывались, чувства притуплялись. С ожесточением и упрямством бывший строитель хранил его, бережно восстанавливая ускользающие детали. Он не помнил, почему любил жену, не знал, когда родилась его дочь, утрачивал понимание привязанности к сыну, но одно секундное воспоминание стало для него идеалом, который нужно воссоздать в точности, и никак иначе. А еще был страх. Темный проулок. Несколько мужчин. Острейшая боль. И чернота. Он понимал, что так погиб, но желание вернуться оказалось сильнее осознания. Нет, нет, он не мог позволить кому-то сломать то, что настолько важно. Важно и, как оказалось, хрупко. Поэтому нужно вернуться, укрепить, насытить новым каждую минуту, что можно выторговать у Геометра, у самого течения жизни. Ёл не отдавал себе отчета в желаниях, а окружающие его товарищи никак не могли найти слова, чтобы донести до него смысл происходящего.

— Нельзя, нельзя, все так говорят, а вот Геометр…

— А что Геометр? — в голосе Пса все же прозвучала обида и не прошедшее изумление. — Видел сам, зачем он за всё это взялся.

— Подумать только…

— Он и не планировал ничего делить. — Пёс никак не мог поверить в то, что наставник, обычно столь откровенный, не рассказал ему, не спросил совета, да хотя бы мнения. Всё-таки вместе они шли рука об руку не один десяток лет — пусть и похожи годы в Теневой на быстро летящие дни. — А уж как всё спланировал! Да только не проста душа у парнишки, не проста, — молодой человек пожевал губу. — Как она надоумила его циркуль стащить? Похоже, связь у них сильная. И в Теневую протолкнула… И дерзит… И оберегает на расстоянии… — взгляд Пса начал метаться по комнате. — Такая связь с телом только у Кристаллических и бывает…

— У каких? — Ёл с трудом улавливал ход мысли Гончего.

— Так вот почему она так сильно Геометру понадобилась! — глаза Пса блеснули.

— Да ты о чем?

— Душа у твоего сына Кристаллическая!

— Это что значит? — калека никак не мог взять в толк, что происходит и отчего так переполошился хранитель.

— А то и значит! У нас с тобой, Ёл, большие проблемы. Вот что это значит.

Ёл подобрался поближе к Псу, медленно съезжающему по стене на пол.

— Да что с тобой? Что за Кристаллические?

— Они особенные. Состоят не только из энергии. Как же я не усмотрел? Как же я пропустил? Спешил. Спешил. Вот всегда говорит Геометр «не надо спешить», а я поспешил. Не увидел. А он увидел. Увидел и ничегошеньки не сказал. Как опасно. Опасно.

— Да что опасно-то?!

— Кристаллические не просто так в мир приходят. Они вообще не приходят. Они испокон века существуют. Крупицы силы Создателей. На них нанизывается весь опыт жизни. Ничего не стирается. Всё сохраняется. Такими душами гении живут. Если могут вынести. Всё зависит от графика. Передавать такую душу вообще нельзя. Она крепче алмаза, сильнее урагана. Ох, опасно, как опасно, — Псу показалось, что он наконец понял задуманное Геометром. Гончий сглотнул подступающую панику.

— Да объясни же толком! — Ёл чувствовал, как ладони постепенно становятся влажными, а по коже пробегают мурашки, не сулящие ничего доброго.

— То-то даже самые ярые успокоились. Кристаллическую учуяли. Тихонько сидят. Как бы она их не схавала. А если на ее энергопотоки сбегутся, то…

— А?

— Вот тебе и «а». Не место ей в Теневой. Совсем не место. И надо скорее вернуть ее. Скорее, старик, скорее! — Пёс поднялся, предательская дрожь в коленях побуждала бежать, несмотря на хромоту. Ёл во все глаза смотрел на Гончего.

— И куда же мы теперь? Где искать-то ее?

— Там, где тише всего, — они уже покинули стены «таверны». Пёс ежеминутно замирал, напряженно вслушиваясь. — Там, где тише всего.