ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

Я уже не помню, кто именно принес мне это известие. Телеграмма пришла в почтовую контору районного центра, а дальше ее передали по радио. Мне пришлось идти с таежного участка в Харьюзовку, там ловить попутку в райцентр, и, уже оттуда, добираться к станции Зима.

Все окружающее расплывалось в тумане, я был совершенно оглушен и не мог поверить, что это правда. Мои действия были действиями зомби или робота. Удивительно, но логика в моих поступках присутствовала. Получив, на основании телеграммы о смерти жены, расчет в конторе участка, я попытался достать билет на самолет, но в этот день рейсов в нужном мне направлении не было. На вокзале оказалось, что пассажирские поезда на восток идут уже только завтра, а единственная возможность добраться до Иркутска, это почтово-багажный поезд, который проследует через станцию Зима в полночь. У меня оставалось больше пяти часов ожидания, а от сжигавшего меня огня душевной боли избавиться было невозможно.

Я в тайге, естественно, алкоголь не пил, да и вообще, при моей бродячей жизни, обходился без спиртного по много месяцев подряд, без каких-либо неудобств по этому поводу. Но сейчас мне просто необходимо было попытаться ослабить пожирающую меня изнутри боль. К сожалению, времена сухого закона подмели все прилавки, даже в ресторане был исчерпан дневной лимит, а местных самогонщиц искать было хлопотно и проблематично. В привокзальной аптеке я купил штук шесть пузырьков зубного эликсира "Мятный" и вышел на засыпанный снегом перрон. Встав возле заснеженного прилавка, я перелил содержимое первого пузырька в стакан, который прихватил у какого-то автомата по продаже газировки, залпом выпил его, заел снежком и закурил крепкую "Памиринку". Чувство своей вины перед Татьяной застило мне глаза.

Понимая все причины, почему я поступал именно так, а не иначе, я, одновременно, понимал, что в глазах других людей мои движущие мотивы ничего не стоят. Мы представляем собой лишь то, чем нас признают окружающие. Это о себе мы можем судить (или оправдывать себя) по нашим благим намерениям, а вот других мы судим исключительно по их поступкам, не принимая во внимание то, что ими двигало...

Проходил час за часом, на прилавке множились пустые "фуфырики", росла кучка окурков у моих ног, а облегчения "коньяк с резьбой" мне не приносил.

Чумазый маневровый локомотивчик тягал вдоль перрона пульманы разных оттенков бурого цвета, а я смотрел на странные, изломанные, прыжки моей тени по стенкам проходящих мимо вагонов. Вот состав прошел, и моя тень лежит на рельсах. Толкают очередные вагоны, и голова моей тени оказывается под колесом.

Экая она, тень моя, Анна Каренина! Можно поменяться с ней местами, тогда я буду лежать — длинный, бесформенно-темный безголовый обрубок, а рядом будет стоять понурая головастая тень. Плохо тени терять так глупо своего хозяина. Лучше было бы дойти до того, чтобы тень и хозяина путали — тень, и тень тени были бы хорошими друзьями, оттеняя друг в друге теневые черты...

Подошел, наконец, нужный мне "почтовик". Ребята из почтового вагона без проблем согласились довезти меня в Иркутск. На следующий день я добрался до Уссурийска.

Все родственники Татьяны, включая обоих ее братьев, Игоря и Бориса, собрались у ее двоюродной сестры. Здесь же были Павлик и Снежана. Прошло уже три дня после похорон. Вместе с Игорем я съездил на кладбище, провел рукой по могильному холмику, и только в этот момент поверил в реальность произошедшего, в окончательность и бесповоротность моей потери...

Сумасшедшая надежда на то, что я — жертва какого-то чудовищного и кощунственного розыгрыша, развеялась. Игорь рассказал мне, что Татьяна умерла ночью, во сне. Утром дети не смогли ее разбудить, и своим плачем привлекли внимание соседей. Причину смерти Тани медикам так и не удалось установить. Все произошедшее казалось жутким кошмаром, я казнил себя, за то, что меня не было рядом с семьей в эту проклятую ночь — может быть, все тогда могло быть по-другому.

Родственники Татьяны поставили меня в известность, что нашу однокомнатную квартирку они уже вернули в городской фонд жилплощади, так как я был выписан. Тут же меня стали стращать лишением родительских прав и всяческими неприятностями, если я сейчас же не поеду к нотариусу и не подпишу бумагу о передаче права опеки над моими детьми в пользу Игоря Топоркова.

После двух бессонных ночей я не очень четко воспринимал окружающее, все было как бы "не в фокусе", расплывалось… Игорь убеждал меня, что в этой ситуации они нашли самый лучший вариант. Пусть дети пока поживут у него в Минске. Рядом с дочкой и сыном Игоря Павлику и Снежке будет легче оправиться от удара, а жена Игоря постарается обеспечить им нужную заботу. Я сознавал, что мне детей негде приютить — не в таежное же зимовье мне их везти...

Мысль о том, чтобы привезти детей в Таллинн была утопией — в свое время отчим дал мне понять, что он и одного меня не пропишет на своей площади ни при каких условиях. Снежане надо ходить в школу, Павлик должен ходить в детский сад, детей надо обстирывать и регулярно кормить горячей пищей… В конце концов — им надо иметь крышу над головой!

Мне пришлось согласиться с аргументами Татьяниных родственников, тем более что Игорь дал мне свой адрес в Минске и сказал, что как только дела у меня поправятся, так я смогу приехать к Снежане и Павлику, а там, мол, видно будет...

Куда-то мы ездили, я подписывал какие-то бумаги. Под действием пригоршни успокаивающих таблеток я воспринимал происходящее, словно сквозь тяжелый туман. Потом меня отвезли на железнодорожный вокзал, и Игорь сказал, что он с детьми поедет в аэропорт через три часа, а мне не надо своим присутствием их лишний раз травмировать. Хлопнула дверца машины, и я остался стоять на привокзальной площади.

Сейчас я, конечно, могу проявить "остроумие на лестнице" и предложить всяческие, более умные, варианты развития событий, но в тот момент я выгорел изнутри до полного опустошения — зола и пепел, сплошная черная сажа, гарь, и ничего более...

Возле привокзального ларька я встретил одного из своих приятелей по рефрижераторному депо. Он знал о смерти Тани и предложил пройтись по скверику рядом с вокзалом, чтобы раскурить парочку "косяков". Для Приморского края дикая конопля, канабис, совсем не редкость, даже в моем дворике, за сараем, росла пара-другая кустиков, а приятель мой жил в деревушке, которая была окружена бескрайними "плантациями" конопли.

Приятель сказал, что материально помочь мне не может, так как деньги у него кончились, но он дарит мне два увесистых кусков "пластилина" — особым образом обработанной и спрессованной пыльцы конопли. Он предложил мне восстановиться на работе в депо, а пока снять жилье на Слободке, недалеко от вокзала. Вероятно, это был бы самый лучший вариант, но для меня необходимо было хоть на пару дней уйти от любых расспросов и сочувствующих взглядов. Я не мог в это время делиться с кем-либо своим горем, просто не в состоянии был...

Поэтому я взял билет на поезд до Хабаровска и покинул Уссурийск. В голове бесконечно повторялись строчки стихов поэтессы Гаген-Торн:

"В жизни есть много мук,

Но горше нет пустоты,

Если вырвут детей из рук,

И растить их будешь не ты..."

Забив очередной кропаль, я вышел пыхнуть в тамбур. Через пару минут ко мне присоединились еще два тридцатилетних парня.

«Извини, Седой, — обратился ко мне один из них — угости косячком, а то больно ароматный дух у тебя тут в тамбуре».

Я равнодушно положил на протянутую ладонь кусок, которого хватило бы на добрый десяток папирос, чем сразу завоевал симпатию новых знакомых.

Завязался разговор и я понял, что тульские ребята едут из Уссурийска без хапы, т. е. удача от них отвернулась. Торговать на зюгу среди чалдонов (воровать вдвоем у сибиряков) — дело хлопотное. Приняв меня за "своего парня", они предложили организовать шитвис (маленькую шайку) и ходить "на громку" вместе. В Хабаровске планировалось для начала "поднять бокал через нижний кобур" (ограбить бакалейный магазин через пролом в полу), а от хождения жохом (без денег) ребятишки готовы были выйти на улицу портняжить с дубовой иголкой (грабить). Я отправил их спать, а сам до утра ворочался на нижней полке, изредка впадая в тяжелую дрему.

Утром вчерашний знакомый окликнул меня:

"Ну, что надумал, Седой?"

«Сейчас расскажу, только умоюсь».

Второй раз меня назвали Седым, в чем дело? Я пошел в вагонный туалет и увидел в зеркале, что седых волос в моей шевелюре стало больше, чем черных.

Заказав у проводника три стакана чая, и спросив его о времени прибытия в Хабаровск, я вернулся в купе, где мы остались втроем, и предложил ребятам называть меня по старой уличной кличке — Мальханом. В свою очередь представились и они — Фельда, (слово означающее "обман&quot, который когда-то учился на фельдшера и говорил, что его кличка произошла именно от несостоявшейся специальности, и Полкан, на груди у которого было выколото изображение кентавра и легко можно было продолжить логическую цепочку: кентавр — полуконь — полкан.

Я предложил поселиться в гостинице "Дальний Восток", в самом центре хорошо знакомого мне города. Остатка моих денег хватило на предварительную оплату номера за трое суток вперед. Мне удалось созвониться с одним из хабаровских знакомых и договориться о встрече с ним на следующий вечер. Полкан с Фельдой отправились на рыхт, т. е. занялись подготовкой очередной кражи.

Надо сказать, что этическая сторона происходящего меня оставляла совершенно равнодушным — во-первых, я и сам-то никогда ангельским поведением не отличался, чтобы брать на себя ответственность за обучение взрослых людей основам правильного поведения в обществе себе подобных, во-вторых — все, что есть хорошего в жизни, либо незаконно, либо аморально, либо ведет к ожирению.

Надо сказать, что мы, русские, склонны к анархизму — ни для одного идейного течения мира мы не дали столько видных теоретиков, как именно для анархизма (Л. Толстой, Бакунин, Кропоткин) — это еще Покровский заметил.

Услужливая память подсовывала слова Протагора: «Вор не желает приобретать ничего дурного. Приобретение хорошего есть дело хорошее. Следовательно — вор желает хорошего». Надо сказать, что в криминальной среде иногда появляются весьма талантливые люди. Достаточно вспомнить, что изобрел автоген какой-то медвежатник в 1890-ом году и впервые применил его при вскрытии сейфа Ганноверского банка. Я уже не говорю о том, что вполне пиратский набег конкистадора Кортеса во главе пяти сотен солдат на империю Майя в начале шестнадцатого столетия был гораздо опаснее походов Александра Македонского или Наполеона, а материальной выгоды принес несравненно больше...

Размышления мои были прерваны приходом повеселевших Фельды и Полкана. Они уже успели обчистить содержимое заначек на квартире директора ювелирного магазина, которого удачно отследили после закрытия магазина. Улов обеспечивал безбедное житье на ближайшие две недели, а дальше заглядывать ребята не пытались.

Меня пригласили в ресторан, поужинать и обмыть удачное "дело" — я не отказался. За вечерним разговором выяснилось, что ребята уже три месяца в розыске за драку с телесными повреждениями. До этого они всего месяц успели погулять дома (в городе Туле) после отсидки на северных рештаках. Драка завязалась с родственником того самого мента, который отправил Полкана «на севера» и, следовательно, ждали их самые тяжелые последствия за выбитые зубы и сломанную челюсть.

Вытажной кураж (хладнокровие) у ребят имелся и, очистив пару ячеек камер хранения на тульском вокзале, они ринулись на Восток. Долго описывали Полкан и Фельда свои похождения, и чем больше я слушал, тем яснее понимал их безусловную обреченность на провал. Слишком авантюрно было их стремление жить без легализации.

Наутро мы вместе сходили попить пива с сосисками в местную забегаловку, и Полкан предложил выкупить у меня остатки "дряни". Меня такое предложение устраивало — опасно было пробовать продавать анашу через моего хабаровского знакомого, а тут все решалось быстро и в узком кругу. Фельда, который был казначеем, вытащил из кармана наличность и отсчитал мне сумму, на порядок больше причитающейся. Когда я указал на это обстоятельство, он ответил, что, мол, тебе сейчас нужнее, а мы всегда в состоянии себе наличность обеспечить. Мне оставалось только пожать им на прощание лапы, исколотые татуировками, и отправиться на встречу с хабаровчанином.

Мой хабаровский знакомый довез меня на своей машине в аэропорт и, после того как я купил билет до Николаевска-на-Амуре, провожал меня до самого вылета.

Во время перелета я машинально вытащил блокнот и карандаш, чтобы разметить дела на первые два дня после прилета. Разрисовывая страницу амебообразными фигурами, моя рука почти автоматически набросала четыре строчки:

«Ты одна смогла сквозь ребра

Сердца моего коснуться.

Таня, будь со мною доброй —

Так приснись, чтоб не проснуться».

Через два часа я в иллюминаторе самолета увидел сахалинский берег Татарского пролива, не растаявший снег на вершинах сопок и шестикилометровый простор Амура. Самолет делал разворот и заходил на посадку.

Меня не покидало чувство какого-то онемения. Казалось, что жить-то уже и незачем, что теперь мне на свою будущность наплевать. Действовал я почти инстинктивно и без особых размышлений.

Первым делом я пошел в отдел кадров порта и получил направление на судно типа "река — море", с невыразительным именем "Морской — 14". На руки мне дали направление в портовское общежитие, где я должен был провести ближайшие пару недель перед открытием навигации. На следующий день я представился капитану судна и включился в работу экипажа, занятого покраской кубриков и наведением последнего лоска на корабль перед выходом в море.

Днем можно было уже перекусить на судне, а по вечерам из общежития отправлялись на ужин в ресторан компанией человек восемь — десять. В ресторане играл неплохой ансамбль, и талантливо пела одаренная природой певица — Татьяна Романенко.

В свой первый выходной я отправился навестить своего хорошего знакомого Сергея Щебланова. Он познакомил меня со своей молодой женой и часа три я выслушивал историю их романтичной любви, после чего поспешил откланяться.

В начале июня "Морской-14" открыл навигацию рейсом на Охотск. Знакомые улицы Охотска принимали меня на свои прохладные тротуары. Судно работало на линии Охотск — Николаевск-на-Амуре все короткое северное лето. Работа занимала практически все дни. Погрузка, раскрепление груза в трюмах и на палубе, трехдневный переход, выгрузка на плашкоут возле охотского берега, приемка нового груза, ночные бункеровки топливом и водой на рейде Николаевска — дни сливались в одну серую череду.

Под осень, в Охотске, я встретил вдову Джафара, парня, с которым я работал на МК "Крылов". Она работала на местном рыбозаводе и, после воспоминаний о ее утонувшем муже, она предложила пройти в цех и набрать с собой копченых икорных ястыков тихоокеанской сельди. Этот продукт изготавливался для Японии и в местную торговую сеть никогда не поступал. Я набрал пару пудов солоноватого янтарного лакомства в джутовый мешок и отнес на судно.

После прихода в Николаевск у меня еще оставалось больше двадцати килограмм северного деликатеса, а мы, на судне, уже наелись икры досыта. Поэтому я решил раздать оставшееся своим знакомым на берегу. Половину оставшегося я отнес Щебланову, а другую половину подарил солистке ресторанного оркестра. Музыканты славного ВИА "Вариант" весь вечер поили меня пивом, а певица пригласила на вечерний чай с тортом к себе домой. Там я познакомился с ее детьми — девочкой Олей девяти лет и двенадцатилетним подростком Женей.

В двухкомнатной квартирке под крышей двухэтажного деревянного дома чувствовалось отсутствие мужской руки — тупые ножи, расшатанные петли дверок шкафов, плохо покрашенная дверь и многие другие приметы неустроенного быта бросались в глаза. В редкое свободное время я забегал по скрипучей лестнице на второй этаж и пытался навести минимальный мужской порядок.

После окончания навигации Щебланов рассказал мне о месте машиниста холодильных установок на местном пищекомбинате. Я очень хотел вернуться к своей основной специальности и пошел выяснять условия работы. Специалистов по холодильному делу в Николаевске не хватало, и условия работы были совсем не плохими. Я оформил переход на новое место работы и через пару недель переехал из общежития в квартиру ресторанной певицы.

Мы были ровесниками, а к тридцати пяти годам жизнь уже успела наставить шишек нам обоим. Романтики в наших отношениях было немного — просто жить вместе было удобней, чем поодиночке.

Через год я работал механиком торговой базы горно-обогатительного комбината поселка Многовершинный. База ГОКа находилась в Николаевске, а сам комбинат был на расстоянии ста пятидесяти километров от города. Трасса, ведущая в поселок, была отсыпана породой, вынутой при проходке штолен и шахт горно-обогатительного комбината, который строился для добычи золота и сопутствующих элементов.

За год до моего появления в Многовершинном, на дороге, ведущей к Николаевску, шофер производил какой-то мелкий ремонт своего грузовика. Понадобилось зафиксировать грузовик на месте, и он поднял с обочины камень, чтобы подложить под колесо. Его удивил вес камня, и он внимательно разглядел его, предварительно ополоснув водой. Камень наполовину состоял из золотоносного кварца с обильными блестками золота!

Ну, остались еще в мире места, где дороги отсыпаны золотоносной породой! Мне же в дороге из Николаевска на Вершинку (так местные жители сократили название поселка) больше всего нравился термальный источник минеральной воды в трех километрах перед Многовершинным.

Гидрологи признали дебит источника недостаточным для промышленного использования, а шофера и местные жители выкопали яму метра три в длину и пару метров шириной, облицевали этот бассейн досками и получили своего рода ванну с горячей пузыристой водой, в которой так приятно погреться после четырех часов тряски по грунтовой дороге. Шофера уверяли, что уже после пяти — шести прогреваний в минеральной воде проходит самый застарелый ревматизм.

На этой трассе однажды мне довелось быть свидетелем неординарного инструктажа по технике безопасности для взрывников. Приехавший из Хабаровского управления инструктор собрал бригаду взрывников на вертолетной площадке, которая располагалась поблизости от скалы, мешавшей безопасности движения машин, которые шли к Многовершинному со стороны Николаевска-на-Амуре. Скала стояла в конце довольно крутого спуска и дорога должна была огибать этот огромный камень, делая при этом слишком крутой поворот. Зимние наледи на этом участке приводили к частым авариям, вот и решили скалу взорвать, а трассу выпрямить. Взрывные работы активно шли на этом участке дороги уже вторую неделю и вертолеты не раз уже доставляли сюда взрывчатку.

Проезжая мимо по служебным делам, я решил остановиться возле участка взрывников на перекур и, заодно, навестить знакомого из этой дорожной бригады. Нашел я его в той кучке народа, которая столпилась вокруг заезжего инструктора, читающего лекцию по безопасности взрывных работ. Тот показывал новую разработку крепления детонатора к аммонитовой шашке. Объяснив обступившим работникам метод крепления детонатора на небольшом деревянном муляже, имитирующем аммонитовый патрон, инструктор поджег бикфордов шнур, ведущий к детонатору, и бросил этот компактный сверток в старую буровую скважину под ногами. Мой знакомый, до этого не проявлявший особого внимания к инструктажу, неожиданно резко оживился. С криком: "Разбегайтесь и ложитесь" он резко метнулся в сторону. В его голосе был такой трагизм и уверенность в предстоящей беде, что все бросились в разные стороны, замешкался на пару мгновений только инструктор, который, видимо, пытался понять, почему опытные взрывники испугались хлопка обыкновенного детонатора, тем более что этот детонатор брошен в довольно глубокую старую скважину.

Почувствовав под ногами странное покачивание земли, я нырнул под стоявший рядом бульдозер, успев заметить краем глаза, вылетающие из скважины куски породы. Раздался оглушительный взрыв.

Через минуту все участники этого события снова начали стягиваться на вертолетную площадку, отряхиваясь от налипшей грязи. Убедившись, что никто не пострадал, я решил продолжить свой путь. Прощаясь со своим приятелем, я спросил его, откуда он знал, что произойдет такой мощный взрыв. Оглядываясь на еще не оправившегося от легкой контузии инструктора, он быстрым шепотком рассказал мне, что при выгрузке аммонала с вертолета всю взрывчатку, что рассыпалась из плохонькой упаковки, они с ребятами решили выбрасывать в эту проклятую скважину, чтобы долго не возиться. Все, кроме меня и приезжего инструктора, об этом знали, но не решились сказать инструктору о грубом нарушении техники безопасности, а тот, как на грех, именно это место для своей лекции выбрал...

В свободное время я преподавал на курсах аквалангистов в городском бассейне, принимал экзамены у экипажей судов в Николаевском порту, участвовал в работе водолазной спасательной службы. Работа с отрядом спасателей чаще всего сводилась к подъему утопленников и затонувшей на приличной глубине дорогой техники. Во время поисков тел трех утонувших во Власьево ребятишек, я узнал, что мой приятель, Саша Носко, утонул во время рыбалки, провалившись под лед. Произошло это несколько месяцев назад.

Время шло, я перезнакомился с многочисленной родней Татьяны Романенко — у нее в Николаевске жили еще две сестры, мужья которых были музыкантами, и пожилая мать. Один из "сестриных мужей" по вечерам играл в ресторанном оркестре на гитаре, а днем халтурил на духовых инструментах в ансамбле "Земля и люди", провожая новопреставленных в последний путь.

Зимой я помогал знакомым охотникам вывозить из тайги на снегоходах "Буран" туши добытых лосей. Расплачивались со мной мясом и приглашением отведать лосинную губу. Рыбаки, у которых я принимал экзамены без лишних придирок, привозили консервированных крабов, сотрудничество с местными рыбокомбинатами способствовало бесперебойному снабжению моего холодильника красной и черной икрой.

Все, казалось бы, налаживалось, но пришел ответ на мои письма в Минск, что Игорь Топорков уже по этому адресу не живет и никаких сведений о Снежане и Павлике я больше получить не смог.

Чувство вины и тоскливой сосущей пустоты под сердцем стали моими постоянными спутниками. Я понимал, что общий неуют моей жизни — это моя собственная вина. Значит проблема во мне. Тут я попытался занять себя общественной жизнью.

В центральной городской библиотеке я организовал клуб любителей фантастики "Солярис", в котором насчитывалось больше тридцати человек разного возраста. Самым старшим был Анатолий Лебедев, 1942-ого года рождения. Членами клуба были геологи расположенной в пригороде Николаевска экспедиции "Далькварцсамоцветов", корреспондент местной газеты Вадим Найман, но основную часть составляли старшеклассники.

В Уставе клуба любителей фантастики "Солярис" существовали следующие правила:

1. Членом клуба может быть любое разумное существо увлекающееся научно-фантастической литературой.

2. Для полноправного членства в клубе устанавливается кандидатский стаж в три посещения собраний клуба.

3. За пропуск трех собраний клуба без уважительных причин — выводить из числа действительных членов клуба.

4.Активное участие в дискуссиях и взаимная помощь в борьбе с потоком информации — обязанность члена клуба. Контуженным информационным взрывом помощь оказывают вне очереди.

5. Число членов клуба не должно превышать сорока человек.

6. Почетным членом клуба может стать писатель научно-фантастической литературы; ученый, опередивший свое время; исследователь космического пространства.

Мы проводили очень интересные дискуссии о литературе и политике, организовали при клубе видеосалон для членов клуба, переписывались с другими клубами любителей фантастики.

В 1988-ом году Татьяна Романенко родила мне дочку Дашеньку. Ребенок был на редкость спокойным и улыбчивым.

Прошло еще полтора года и в Николаевске, начались накапливаться перемены к худшему. В городе все больше оседало людей, которые только что освободились из заключения. Вызвано это было тем, что в Приморский край, как в приграничную зону, въезд таким людям был закрыт. Такое же положение было с Магаданом и Сахалином. Николаевск же был открыт для проживания, здесь размещалась и спецкомендатура "химиков", то есть "условно-освобожденных, с последующим направлением на стройки народного хозяйства".

После того, как при попытке изнасилования зверски убили одну из официанток ресторана, я стал встречать Татьяну после работы. Подвыпившая публика не хотела отпускать оркестр, часто возникали конфликтные ситуации. Особенно нагло вела себя группа наркоманов, которая пользовалась покровительством местных "щипачей" и назначенного "смотрящим" по городу Настибуллиным (с несолидной кликухой "Настя&quot. Смотрящим по городу его назначил вор в законе союзного уровня Джем. Сам Джем обитал в Комсомольске-на-Амуре, а Настя обеспечивал регулярные поступления в воровской "общак" из Николаевска и прибыль от продажи наркотиков.

Мне пришлось познакомиться с ним после того, как я был вынужден накостылять двум слишком наглым юнцам. Настя пришел ко мне на дом с "разборками", но, на первый раз, мы решили дело миром. Через пару недель наркоманы пытались впятером напасть на меня во дворе ресторана, но мне удалось отбиться с помощью вовремя подоспевшего милицейского патруля.

В июне 1990-го года, через месяц после этого инцидента, я выиграл в лотерею ковер. Выигрыш я получил деньгами и вечером зашел в ресторан на час раньше обычного времени, чтобы поставить с удачи музыкантам бутылку коньяку. Я сидел за столиком в ожидании конца вечера, когда Татьяна сошла с эстрады, чтобы протанцевать со мной последний танец. В то время, пока мы находились на предназначенной для танцев площадке, один из моих противников по последней драке попытался украсть с моего столика бутылку. Я вовремя заметил это и отобрал несостоявшийся трофей у неудачливого воришки. Через час мы с Татьяной пошли домой.

Еще когда мы выходили на улицу, то заметили толкущихся неподалеку от входа в ресторан крепеньких ребят в количестве семи человек. Татьяна предложила подойти к машине милицейского патруля, которая стояла в двадцати метрах от нас, чтобы нас довезли до дома. Я убедил ее, что бояться нечего, ведь нельзя же считать поводом для драки то, что я вернул купленный на свои же деньги коньяк...

Тут я ошибался.

Не успели мы свернуть на улицу, которая вела к нашему дому, как за нашими спинами раздался дробный топот бегущих ног. Я предложил Тане бежать домой, но она была в туфлях на высоком каблуке и боялась споткнуться в полутьме. Я повернулся лицом к нападающим. Первый из бегущих обогнул меня и, схватив Татьяну за волосы, нанес ей удар по лицу. В руке одного из нападавших я увидел тусклый блеск лезвия ножа.

В беде следует принимать опасные решения. Тут мне пришлось вспомнить уроки Саши Бархатова и дедушки Ли. Откинув в сторону одного из нападавших, я перехватил кисть руки того, кто сжимал нож и удачно сумел выбить рукоять из потного кулака. Не дав ножу долететь до асфальта, я подхватил рифленую рукоятку и с разворота всадил клинок в живот тому, кто ударил Татьяну.

Повернувшись, я сделал выпад в сторону ближайшего из нападающих и распахал ему бедро от колена до паха. Краем глаза успел заметить, что Татьяна падает на землю. Размахивая ножом перед собой, я пытался заслонить ее от нападающих. Уследить сразу за всеми на полутемной улице мне не удалось. Один из них сумел обойти меня сбоку и нанести мне удар по виску метко брошенным кирпичом.

Нам повезло, что проходившие мимо девчонки сообщили о драке стоявшей за углом патрульной машине. Только благодаря ее своевременному появлению я остался жив, и меня не успели забить ногами до смерти.

С места пришествия машина скорой помощи увезла четверых: у Татьяны было проникающее ранение голеностопного сустава, у меня — сотрясение мозга, а двое из нападавших сразу были помещены в реанимацию. У одного из них была задета ножом почка, а другой загибался от потери крови. После того, как меня привели в чувство, я узнал о состоянии Татьяны и отправился домой.

Утром ко мне зашел начальник городского уголовного розыска и попросил рассказать о произошедшем. Я так и сделал, а он, в свою очередь, описал моих противников. Возрастной состав нападавших был в пределах от двадцати четырех до тридцати двух лет. Все они были коренными жителями Николаевска и неоднократно попадали в поле зрения городской милиции за мелкие пакости и торговлю краденым.

В своих показаниях вся эта братия утверждала, что они спокойно шли по улице, как вдруг я набросился на них с ножом и начал убивать невинных. Старый мент посоветовал не доводить дело до крайностей — в случае суда мои противники могут получить преимущество, благодаря родственным связям в суде и прокуратуре, поэтому лучшим вариантом будет мой отъезд из Николаевска. Основной смысл его речей был таков: самое главное — оставаться живым — остальное можно варьировать.

Чуть позже меня посетил Настя и, сказав о том, что он уже в курсе дел, выразил свое понимание моих действий. Он, мол, в такой ситуации поступил бы так же, но пацаны мне пролитой крови не простят и, рано или поздно, мою в ответ прольют.

Я не стал убеждать Настю в преимуществе ахимсы перед талионом, так как сомневался, что он знает значение этих слов. Растолковывать же ему, что ахимса — в индуизме — строжайший запрет на причинение вреда живым существам, а талион — принцип возмездия "око за око" — это не в коня корм.

Отпуск у меня начинался через три недели, у Татьяны — через месяц. Мы решили, что я поеду в Таллинн, а Татьяна с Дашенькой приедут через неделю. Так мы и поступили.

В Таллинне я довольно быстро нашел работу в совместном предприятии "Алас-Эвеко", которым руководил мой старый знакомый Тоомас Нийман. Предприятие занималось поставкой за границу теотропса — маленьких алюминиевых пирамидок, которые употребляются в черной металлургии в качестве одного из необходимых компонентов плавильного процесса. Дело это было денежное, а я получил должность менеджера отдела облицовочного камня и самоцветного сырья.

Направление, связанное с камнем, было для фирмы делом новым и мне пришлось начинать с самого нуля. Прежде всего, надо было собрать информацию, а для этого надо было почти все время торчать в командировках. Слава Богу, для меня это было делом привычным и не тягостным.

Пригодились мои многолетние знакомства в среде геологоразведчиков. Я договаривался со своими знакомыми, чтобы по вечерам в полевых партиях рабочие задерживались на часок после основного рабочего дня. За этот час они успевали наломать нужное количество камня. Когда вертолет привозил в поле необходимые запчасти и продукты, то в обратный рейс отправлялись увесистые ящики с самоцветным сырьем. Обходилось мне это сырье раза в три дешевле, чем самые низкие государственные цены. За первый год я накопил около тридцати тонн мраморного оникса, листвинита, агатов, лазурита и прочего. Отдельные энтузиасты брались возить чемоданы с чароитом из Забайкалья.

По ночам меня мучила бессонница. То есть, не очень-то она меня мучила — просто мне хватало одного — двух часов сна. Зато у меня было достаточно времени на чтение литературных новинок и обдумывания валившихся на меня забот. Ночами напролет я восстанавливал в памяти последние годы своей жизни, вспоминал Снежану с Павликом, и утихомиривал валидолом колючий комок, толкающий под левую лопатку. Можно было согласиться с буддистским взглядом на то, что накопленная мной плохая карма валится теперь на меня в виде житейских невзгод.

Эти ночные бдения позволили мне освоить польский язык. Уже через месяц после покупки самоучителя, я смог прочитать первую польскую книгу — Станислава Лама "в подлиннике". Надо сказать, что через год бессонница прошла, о чем я иногда сожалею...

Однажды я встретил на улице Аллу. Теперь она носила фамилию Цирлина, работала судьей и вела дело о контрабанде оружия. Многие в Таллинне помнят это шумное дело, когда через Эстонию шел груз из пятнадцати тысяч ижевских пистолетов, которые были адресованы на один из английских портов. Алла вынесла решение в пользу России. Это решение Верховный суд Эстонии отменил, а судья Цирлина впала в опалу. Через пару лет они с мужем уехали жить в Германию, и других сведений о ее судьбе я не имею.

Примерно в это же время приезжала в Таллинн из Финляндии Лена Гуревич, мы встретились с ней дома у наших общих друзей — Андрея и Натальи Мадисон. Лена уже несколько лет, как переселилась в пригород Хельсинки и, прекрасно освоив финский язык, вполне прижилась на новом месте.

Еще через неделю я встретил в гриль-баре отеля "Виру" своего давнего приятеля Сашу Балмагеса, который жил в это время в Швеции, а в Таллинне был проездом по дороге в Москву. Он показал мне свой паспорт нигерийского подданного и сказал, что это было самое дешевое гражданство на западном рынке. Мы подняли бокалы за встречу и за его новую родину, на которой он так и не побывал...

Маршруты моих командировок приводили меня то на Урал, то в Среднюю Азию. Часто приходилось бывать в Москве и Питере. Одновременно с моей работой в "Алас-Эвеко" я начал сотрудничать с представителем московской "Ассоциации ХХI век", контролируемой Отари Квантришвили.

В Таллинне интересы "Ассоциации" представлял Валерий Викторович Дергачев. Он вечно был занят переговорами с кучей посетителей, которых привлекала возможность урвать свой кусок от огромного денежного пирога, которым распоряжался Дергачев.

Деньги "Ассоциации" вкладывались в операции Пярнуского и Тартуского коммерческих банков, издавалась газета "Дайджест — Экспресс", вкладывались деньги в туристические фирмы, Русское Издательское Общество и многое, многое другое.

Я создал в Петербурге фирму по изготовлению изделий из камня на основе ранее существовавшего государственного геолого-разведывательного предприятия "Минерал". Основные конторы располагались в Колпино и на Владимирском проспекте. Производство было сосредоточено на базе геологов в Красном Селе, где мы арендовали производственную линию.

Между тем Татьяна с Дашенькой уже дважды прилетали ко мне в Таллинн и проводили здесь время в прогулках по городу и знакомстве с пригородами. Я вместе с ними и моими друзьями выезжал к водопаду в Кейла-Йоа, ходил в зоопарк и подолгу бродил по аллеям Кадриорга. Мои заработки были достаточно хороши, и Татьяна уволилась со своей работы. Одной из дополнительных причин ухода с ресторанной эстрады стала смерть нашей общей знакомой, официантки Люды Маховой, которую убил, ударив головой об стену, пьяный агрессивный "химик", которому Люда отказалась продать бутылку водки на вынос.

Дашенька с Таней прилетали они каждый раз месяца на два, а потом пару месяцев проводили на Дальнем Востоке.

Когда я находил свободное время, то старался восстановить отношения с друзьями детства, но больше всего любил проводить редкие свободные часы в семье моего младшего брата, Михаила.

Однажды, когда мой брат и его жена Валентина отмечали очередную годовщину своей свадьбы, на семейном празднике я познакомился с красавицей — разведенкой, подругой Вали.

Подругу, по странному стечению обстоятельств, звали тоже Татьяной. Работала она заведующей медпунктом на таллиннском мясокомбинате. Меня сразу поразила ее внешность — как будто все, что мне нравилось в женщинах, было слито воедино в ней одной. Впервые в жизни я влюбился сразу и по самые уши.

Старательно подбирая букеты цветов, я появлялся на пороге ее квартиры и приглашал провести вечер в каком-нибудь из ресторанов.

Работа требовала от меня частых поездок по России, но я и тут пытался не расставаться со своей любимой. Она брала на работе отгулы. Мы вместе несколько раз ездили в Питер, а однажды я взял ее в командировку на Урал. Моей задачей в этой поездке было приобрести пятьсот квадратных метров полированной мраморной плитки для пола. Партнеры в Екатеринбурге (или — «Е-бурге», как его называли, для удобства, местные жители) постарались организовать нам интересную программу. Поселили нас в лучшей городской гостинице, днем Татьяна ездила с сопровождающими по городу в предоставленной ей для этой цели автомашине, а я мотался по окрестным камнерезным заводам, отбирая нужные мне образцы. Вечерами принимающая сторона приглашала нас на ужин в какой-нибудь из престижных местных ресторанов.

Особенно запомнился китайский ресторан. На стол было подано двадцать шесть разных блюд китайской кухни, китайская же водка в белых фарфоровых бутылочках и прочая экзотика. При раскладывании по тарелкам некоего заливного я услышал чей-то испуганный шепот: "А это, случаем, не тараканы в заливном?"

Приглядевшись, я увидел, что в прозрачной толще желе видны усики десятков маленьких креветок. Обилие кисло-сладких приправ и непривычные кусочки мяса крабов залитые карамелью не вызывали особого аппетита. Тем не менее, именно в этот вечер мы с партнерами окончательно утрясли все условия сделки. На следующее утро мы позавтракали двумя "шампанами стаканского" и, подписав уже готовый текст договора, вылетели в Таллинн.

Компания "Алас-Эвеко" развивала все новые дочерние фирмы. Одни из них занимались изготовлением мелких металлических изделий, другие торговали шведскими подшипниками и французскими духами. Покупались участки земли в районе Локса, для добычи минеральной питьевой воды. Проводились "Джип-лотереи", а Тоомас Нийман готовил к изданию "Красную книгу малых народов Российской империи".

В дополнение к основным делам мне приходилось пробивать в Москве разрешение на завоз в Эстонию комплексной вакцины для домашних животных или налаживать контакты с оппозиционными партиями для пробивания наших зарубежных сделок. Жил я обычно в гостевом доме Эстонского посольства, рядом с Новым Арбатом, или в трехкомнатной квартире моей двоюродной сестры Светы, которая работала и продолжает работать юристом самого крупного мелькомбината Европы "АО Мелькомбинат в Сокольниках".

В Таллинн, из своих многочисленных командировок, я привозил образцы самоцветного сырья, и мы с Тоомасом начали планировать создание собственного цеха по изготовлению облицовочной плитки из ценных пород камня.

С целью консультаций я отправился в Ташкент, к известному специалисту по камнерезному оборудованию, Аркадию Абрамовичу Барскому. Встречающей стороной в Ташкенте был председатель Союза архитекторов Узбекистана Фируз Мухтарович Ашрафи, сын знаменитого узбекского композитора, именем которого названа ташкентская консерватория.

Встреча была организована в лучших традициях восточного гостеприимства, с ежедневным казаном горячего плова и выездами на нежные шашлыки из бараньей печени и курдючного сала. Я с увлечением учился готовить плов по многочисленным узбекским рецептам и запоминал, что имя Хаким в переводе с арабского — врач, а Файзи — писатель, который пишет на оккультные темы… Во время вечернего застолья один из узбекских архитекторов произнес запомнившуюся мне фразу о том, что не уважающие ислам приезжие позволяют себе путать муэдзина с мудозвоном.

Мне предоставили "Волгу", за рулем которой сидел бывший городской прокурор. Вместе с ним мы объездили всех нужных мне людей и за четыре дня я смог решить все нужные вопросы. Перед моим отъездом домой мне посоветовали посетить самый большой ташкентский рынок, где мой провожатый помог мне приобрести необходимые для приготовления плова пряности и сувениры для знакомых.

После приезда в Таллинн я отправился в контору Дергачева, которая располагалась во дворе одного из домов напротив ресторана "Норд" на улице Ратаскаеву. Помещение состояло из двух комнат. В первой помещалась стойка бара, несколько столиков и большой экран видеопроектора. Все это должно было помогать скоротать время людям, ожидающим приема. Сам офис располагался во второй комнате, где стояло два компьютера, сейф и рабочие столы самого Дергачева и бухгалтера фирмы "Агсер", которая была официальной вывеской для большинства дергачевских проектов.

Оформлением интерьеров и цветочных композиций, обильно украшающих светлое дерево меблировки, был широко известный в узких кругах Эдгар Эгипте, который через несколько лет начал зарабатывать на жизнь карточным гаданием и продажей обеспеченным чиновникам несуществующих в природе "Мерседесов".

С Валерием Дергачевым мы договорились о поставке изделий с использованием самоцветных камней, которые я брался доставлять от знакомых мастеров с Дальнего Востока, Урала и Мурманской области. Попутно я организовал поставку из Питера термоэлементов для парников и передвижных домиков, которые изготавливались для геологоразведки, но не были вовремя оплачены. Вся моя деятельность на почве молодого постсоветского пространства потихоньку начала приносить определенный доход. Несмотря на почти постоянные разъезды и то, что кормиться мне приходилось большей частью в ресторанах, я ежемесячно посылал крупные денежные переводы на Дальний Восток, Татьяне Романенко и Дашеньке, а так же всегда держал под рукой десять — пятнадцать тысяч. В бухгалтерии Дергачева лежала бумага, которая давала мне право на единовременное изъятие наличных денег из оборота фирмы "Агсер" в сумме до полумиллиона рублей.

За период работы с Валерием Викторовичем мне пришлось познакомиться со многими довольно яркими личностями. Среди них были и москвичи и чеченцы, хватало и местных кадров. Многие не расставались с оружием, так как криминальная обстановка во всей стране была достаточно напряженной. Сам я не часто надевал наплечную кобуру, разве что во время передачи крупных сумм наличных денег какому-нибудь малознакомому посреднику.

Однажды и мне пришлось принять участие в "разборках", которые возникли на почве конкуренции за право торговли в приграничном карельском городе Сортавале. Туда мы отправились на четырех "BMW", а в Питере к нам присоединились еще три машины. Часть людей уже была на месте. Когда мы приехали в Сортавалу, то оказалось, что местная гостиница не в состоянии разместить всех наших "бойцов". Мы с Дергачевым отправились в порт и через пару часов договорились о годовой аренде самого большого судна Петербургского яхт-клуба — шхуны "Надежда", на которой и разместилась основная масса приехавшего народа. Кроме этого на пару дней арендовали стоявшую на берегу пустующую дачу Союза композиторов.

Вечером в зале местного ресторана половина зала была занята нашими ребятами с очень спортивными фигурами. Среди присутствующих были Мусса и его племянник Харон Дикаев, Олег Шведов, Александр Гришаев, Саша Феоктистов, Витя Клюкин (бывший чемпион Европы по боксу) и многие другие. Утром мы летели на взятом в аренду вертолете на остров Валаам, днем Дергачев договаривался о покупке местной сауны, которую стали использовать как склад.

Дня два мы проясняли обстановку и налаживали торговлю на местных точках, и только на третий день отправились на "стрелку", которая проходила на довольно живописном месте. Местные авторитеты выбрали для переговоров те самые водопады, на которых режиссер Ростоцкий снимал трогательную военную драму "А зори здесь тихие" по одноименной повести Васильева.

Переговоры, за нашим явным преимуществом в боевой силе, прошли мирно, и все спорные вопросы были решены в устраивающем нас виде. Еще через два дня мы разъехались из Сортавалы.

Работа в Фонде "Красной книги народов Российской империи" привела меня в поисках материала в Калмыкию. Город Элиста производил довольно странное впечатление своими контрастами. В первый же вечер, после того как я разместился в гостинице, где не было горячей воды, я отправился на главную городскую площадь в дом правительства. Я хотел узнать о том, кто меня сможет принять на следующий день из руководства республики. Дежурный милиционер тут же позвонил по телефону и (несмотря на то, что был уже часов восемь вечера) сказал, что меня ждет в своем кабинете председатель парламента Калмыкии — Хальмг Танч, Максимов Константин Николаевич. Ему, как доктору исторических наук, была близка и интересна тема разговора. Мы беседовали около полутора часов, и он обещал мне на следующий день организовать встречу с нужными людьми.

Утром меня познакомили с замечательным человеком — К. П. Шовуновым, руководителем Калмыцкого института общественных наук и одним из руководителей Союза казаков Калмыкии. Он — автор многочисленных трудов по истории калмыцкого народа и весьма компетентных книг о развитии казачества в России. Два дня я с большим интересом беседовал с этим неординарным, увлеченным своей работой человеком. Вспоминались в разговорах и древние сказания о легендарной родине калмыков — Джугджурии, и о поэтическом эпосе о подвигах богатыря Шовшура и многое другое. Особенно хорошо мне запомнился рассказ о трагической судьбе "российского Наполеона" генерал-лейтенанта Лавра Григорьевича Корнилова, сына казака и калмычки, и его роли в борьбе между Александром Федоровичем Керенским и Борисом Викторовичем Савинковым.

В знак памяти о наших беседах при нашем расставании мне была подарена книга Шовунова "Калмыки в составе Российского казачества" с авторской дарственной надписью.

После приезда из командировки в Таллинн я попытался решить свои семейные проблемы. Дашенька жила слишком далеко от меня, а прописать в Таллинне приезжих из России в это время уже было делом нереальным. Мне пришлось обратиться к объявлениям о продаже недвижимости и, после трех месяцев поиска подходящего варианта, я договорился о покупке двухэтажного дома в Печорах, неподалеку от границы с Эстонией.

После того, как Татьяна Романенко вместе со всеми тремя детьми переехала в новоприобретенный дом, я купил необходимую мебель, семена и саженцы для огорода, дойную корову, насос для полива, и набор необходимых инструментов. Сообщив о том, что в Таллинне я живу с другой женщиной, и, перетерпев грандиозный скандал, я уехал в Таллинн. Впоследствии я навещал их каждые два-три месяца и старался, по мере сил, материально поддержать.

В Таллинне мои отношения тоже нуждались в прояснении. С каждым годом становилось яснее, что без моей любимой мне жизни нет. Хоть я и опасался возникновения определенных сложностей, но, несмотря на "олимпийский" набор из пяти уже имеющихся у меня обручальных колец, мой последний брак был зарегистрирован в 1993-ем году.