ГЛАВА ПЯТАЯ

Поезд подъезжал к Севастополю и за окном уже виднелись темные соты обжитых пещер в скалах Инкермана.

Я вышел из поезда часов в десять утра, и бродить по городу, узнавая ранее виденные по телевизору или в кино места. Памятник "Затопленным кораблям", крест из пушечных ядер на Малаховом кургане, белизна Владимирского собора — все это пробуждало воспоминания о вице-адмирале Владимире Алексеевиче Корнилове — первом руководителе и организаторе обороны Севастополя в сентябре 1854-го года.

Кстати — не все знают, что один из авторов символа Севастополя — памятника "Затонувшим кораблям" — эстонский скульптор А.Г. Адамсон. На Матросском бульваре я навестил памятник Казарскому в виде античного судна, и вспомнил картину Айвазовского "Бриг Меркурий", на которой русский бриг под командованием капитан-лейтенанта Казарского, вооруженный 18-ю пушками, заставляет отступить два быстроходных турецких корабля, несущих на себе 184 пушки. Казалось, что вся атмосфера пропитана духом "Севастопольских рассказов" Толстого.

На следующий день я купил билет на "Комету" и морем двинулся в Ялту. По дороге видел руины генуэзской крепости в Судаке и "Ласточкино гнездо" на мысе Ай-Тодор. К сожалению, мне не удалось разглядеть еще одно творение любимого мною Адамсона — мисхорскую "Русалку", такую не похожую на "Русалку" таллиннскую.

По преданию, разбойник Али-Баба решил похитить девушку Арзы и продать в неволю в Стамбул. Однажды ему удалось подкараулить девушку у родника, когда она пришла набрать воды. Не выдержав неволи, Арзы бросилась в море, но не погибла, а превратилась в русалку. Так она добралась до Крыма и застыла у родных берегов с младенцем в руках.

Добравшись до Ялты и выйдя из порта прямо на набережную, я был поражен почти домашним уютом ялтинских улочек.

Теплые улицы Ялты казались мне какими-то театрально-помпезными из-за обилия цветов. Особенно бросались в глаза щекастые кочаны роз, от изобилия которых в горле тошнотно покалывало, будто я объелся приторным кремовым тортом. Поэтому с утра меня влекло к морю, где можно было нырнуть в жирноватую и соленую воду Черного моря.

Честное слово, я — не мизантроп, но обилие упитанного народа на ялтинских пляжах быстро вызывало некое омерзение.

Для этого достаточно было только подумать о процентном содержании мочи в прибрежных водах...

Неделю потолкавшись на многолюдных пляжах Массандры, я, наконец-то, нашел местечко по вкусу. Находилось это место на режимной территории Ялтинского порта. Здесь располагалась длинная коса волнолома, сложенного из шершавых бетонных плит. Я приобрел в спортивном магазине маску для подводного плавания, и смастерил себе гарпун из трехметрового отрезка тонкой трубы и куска медицинского резинового бинта. Теперь я с удовольствием занимался подводной охотой возле поросшей шелковистыми водорослями бетонной стены.

В многочисленных нишах, между хаотичными нагромождениями бетонных плит, таились целые стайки зеленушек, а возле дна — замиравшие при моем приближении бычки-барабульки. Сами бетонные глыбы давали приют многочисленным колониям мидий, хоть и не таким крупным, как в Японском море, но не менее вкусным. Видел пару раз стаю луфаря, но подбить такую заманчивую добычу мне не удалось.

Обычно к полудню у меня были трофеи из десятка — другого местных небольших рыбок и, обязательно, штук тридцать удлиненных черно-белых раковин мидий. Костерок я разводил прямо тут же, на бетоне. В качестве топлива использовал хорошо высушенный плавник, который под морским ветерком приобрел серебристо-серый цвет — почти идеальный камуфляж на бетоне. Кусок кровельного железа помогал мне хорошо пропекать на углях ракушки, а в большой жестяной банке из-под повидла я изредка варил мелких черноморских крабов. Достав из морской воды бутылку рислинга, я со вкусом обгладывал жареных рыбешек и, сибаритствуя, разглядывал толпящихся возле белоснежных теплоходов пассажиров, благо, что причал располагался прямо напротив моего лежбища.

По вечерам я отправлялся в маленькую комнатушку, которую снимал возле городского автобусного вокзала, переодевался, и шел в какой-нибудь из облюбованных мною ресторанов. В первые же дни я забраковал рестораны при гостиницах "Ореанда" и "Ялта" — уж очень там публика задирала носы. Гораздо больше мне нравилось в портовском ресторане, маленьком подвальном баре возле конечной станции фуникулера, и, самый понравившийся шинок — открытая площадка ресторана "Сочи".

После трехнедельного загара на портовских камнях, моя кожа приобрела такой медно-вороненый цвет, что даже плитка шоколада на ней казалась светлым пятном. И все бы хорошо, да, вот, финансы незаметно подходили к финишу...

Во время моей очередной полуденной трапезы на серый бетон рядом с моим костерком присел худощавый высокий парень и попросил закурить. Я дал ему сигарету и предложил присоединиться к обеду. Он предложение принял, мы перекусили, а потом еще часа три по очереди ныряли с гарпуном неподалеку от обросших мидиями камней. После пляжа мы решили посидеть в шашлычной.

За разговором выяснилось, что зовут его Константином, и на юг он попал после того, как его комиссовали из армии. Что-то у него не сложились отношения с Ванькой-взводным, произошла короткая драка, после которой Костин командир попал с переломом челюсти в госпиталь, а победителя, чтобы не доводить дело до трибунала, отправили в психушку, где мудрый эскулап пожалел Костины молодые годы и выправил ему вторую группу инвалидности, как неизлечимому психопату. Дома, в подмосковном маленьком городке (кажется, речь шла о Серпухове), у Кости из родни оставался только папа — тихий алкоголик, вот он собрал деньжат и решил объехать черноморское побережье. Так как пенсия по инвалидности была крохотной, то Костя регулярно умудрялся находить еще никем не утерянные вещи, перепродавать их местным барыгам, а от надоедливых милиционеров его защищало пенсионное удостоверение инвалида. Других документов у Кости с собой не было.

Рассказывая о себе, Костя обаятельно посмеивался над той аурой невезения, которая сопровождала его с самого рождения. Костина открытость располагала к себе, хотя настораживало слишком вольное обращение с чужой собственностью...

В конце вечера выяснилось, что уже пять дней Костя спит в парке возле гостиницы "Ялта". Пожалев бедолагу, я предложил ему переночевать хоть на полу, но зато под крышей. Следующие два дня Костя утром поднимался вместе со мной и шел на бетон искусственного рифа, а вечерами растворялся во тьме южных ночей. Появлялся он часа в три ночи, притаскивая с собой пару туго набитых сумок. Действовал Костя примитивно и нахально. Пользуясь тем, что большинство приезжих спали с открытыми окнами, Костя наносил короткие ночные визиты, иногда поднимаясь по балконам аж до пятого этажа. Утомленные дневной жарой, курортными романами и крымскими винами, северные гости Крыма спали сном праведников, а Костя на ощупь отыскивал кошельки, рассовывал по карманам наручные часы, цепочки, сережки и прочие мелочи, не упуская возможности прибрать понравившиеся ему джинсы, рубашки и нераспечатанные бутылки коньяка.

Бог был милостив к "убогому", он ни разу еще не попал в руки к бдительному и физически развитому мужику, а то лететь бы ему с того самого пятого этажа...

На четвертый день нашего знакомства я решил, что соседство с Костей в маленькой комнатушке довольно утомительно и опасно, объявил ему, что денег у меня осталось только на билет до города Сочи, куда я собираюсь отправиться этим же вечером. Костя тут же подхватил свои баулы и побежал ловить такси, успев на бегу сообщить мне, что он и сам с удовольствием поменяет место своих ночных набегов.

На следующий день, уже в Сочи, мы шагали по Навагинской улице от железнодорожного вокзала до вокзала морского. Вещи были заброшены в камеру хранения, мы искупались, съели по полтора десятка хинкали, и решили разбежаться до утра в разные стороны. У каждого из нас были свои планы на предстоящий вечер, и каждый по-своему представлял себе открывающиеся возможности. Перед тем, как расстаться, мы договорились, где и во сколько завтра встретимся, а так же поровну разделили имеющуюся наличность. Я прошел пару кварталов, когда Костя догнал меня и сунул мне в руки маленькую коробочку с двумя золотыми цепочками и вычурной серебряной брошью, украшенной тремя крупными ярко-зелеными гроссулярами.

Как я ни отпихивался от нежданного подарка, но Костя наотрез отказался брать коробку обратно: « У меня этого барахла еще хватает, а если тебе не надо, то подари любой девке, может тогда и переночуешь веселее"… С этими словами он повернул за угол и быстро исчез. Я же решил, что постараюсь избавиться от этого ювелирного барахла в ближайшие два-три дня.

Моя этика разрешала мне совершать любые виды хищений у государства, ибо сказано умными людьми: "Сколько у государства не воруй — своего не вернешь". А вот Костин промысел мне был не по нраву — хоть и трудно предположить, что Костя лишал кого— то последних средств к существованию. На юг отдыхать едут, все-таки, не на последние копейки… Для меня же частная собственность так и осталась "табу". Осталось, видно, с детства чувство гадливости по отношению к человеку, который незаметно тащит чужую вещь. Так как я себя считал всегда сильным человеком, то мне гораздо больше были по нраву шумные разбойничьи нападения, чем тихие успехи мастеров карманной тяги. Я не пытался обратить Костю в свою веру, предполагая, что затея эта будет бесполезна, но и выгоды для себя из его ночных набегов я не желал.

Пару остановок в сторону центра мне пришлось проехать в автобусе. Я стоял за креслом, в котором сидела скромно одетая девушка с листом бумаги перед глазами. От нечего делать я прочитал через ее плечо все содержание какой-то анкеты. Из бумаги я узнал, что девушку зовут Татьяной Илларионовной Козловой, что работает она медсестрой в городе Одессе, а так же то, что на фото она смотрится менее симпатично, чем в жизни. Тут я подъехал к нужной мне остановке и вышел возле "Театрального" кафе.

Никакой особой цели у меня не было, я шел по тенистой аллее к светящемуся разными цветами в вечерних сумерках музыкальному фонтану, когда увидел идущую мне на встречу недавнюю автобусную попутчицу. Твердо зная, что в автобусе она меня не видела, так как я находился все время за ее спиной, я решил ее разыграть...

— "Девушка, простите, пожалуйста, но мне крайне необходимо отнять пару минут вашего времени" — обратился я к ней. Она с удивлением посмотрела на меня, решила, что в многолюдной толпе ей ничего не угрожает, и приостановилась.

А меня уже подхватил потный вал вдохновения...

Взяв в руки ее левую ладонь и делая вид, что внимательно рассматриваю тонкие линии, я стал излагать содержание анкеты, которое еще не забылось за прошедшие двадцать минут. Глаза бедной девушки выражали все большее изумление. Когда же я сумел "прочесть" по ладони ее редкое отчество, и точно назвал город, откуда она приехала, то тут ей осталось только предположить, что я ее земляк, и получил все сведения о ней от каких-то общих знакомых. Я показал ей паспорт с таллинской пропиской, и завалявшийся в кармане железнодорожный билет, который доказывал, что я только сегодня приехал.

— "Неужели и вправду можно прочесть прошлое по руке?"

— "Конечно" — с апломбом отвечаю я. "Мои познания могут помочь и близкое будущее предсказать". Тут девушка полезла в сумочку за деньгами, но мне удалось убедить ее, что я гадаю не из меркантильных побуждений, а лишь из любви к искусству.

Это ее окончательно добило...

Вновь подняв к глазам руку Татьяны Козловой, с видимым напряжением всех своих сил, я предсказал ей скорую встречу с суженым, подробно описав Костину внешность, добавил, что имя его будет начинаться на букву "К", и предложил Тане продолжить гадание на следующий вечер здесь же. Она, совершенно пораженная возможностями хиромантии, с готовностью согласилась.

Этот маленький розыгрыш неожиданно улучшил мое настроение, и я решил закончить вечер в ресторане. Мне достался столик, за которым уже сидели две дамы бальзаковского возраста. Мы быстро познакомились, и через час я уже знал, что они сестры, что младшая работает проводником международного вагона, и завтра отправляется в Германию, что вчера исполнилось двадцать четыре года ее красавице-дочке, которая замкнулась на своей важной работе в Конторе Глубокого Бурения, и не хочет порадовать маму внуками, да и жених ее (ереванский кагебешник) со свадьбой не торопится...

Я успел два раза выйти на танцплощадку с каждой из моих соседок по столу, и "веселенькая" старшая сестра успела мне рассказать во время танца, что муж проводницы служит пограничником и сегодня вечером заступил на суточное дежурство, а племянница должна только завтра вечером вернуться из служебной командировки. Так как мне лень было утруждать себя поисками ночлега, то я продолжил вечер в компании двух сестричек, младшая из которых была лет на пятнадцать старше меня. Вскоре одна из сестер заторопилась домой, и тут я сделал широкий жест — в честь нашего знакомства подарил каждой из сестер по тонкой золотой цепочке, чем вызвал массу восторга. Мало того, сестры не разрешили мне при расчете с официантом даже кошелек достать. Мы вышли втроем на улицу, поймали такси и отправились к младшей из сестер.

Оставив нас возле подъезда пятиэтажного дома, старшая сестра уехала в лоно своей семьи, а мы с младшей поднялись на второй этаж, в уютную трехкомнатную квартиру. Хозяйка поставила кофе и бутылку коньяка двадцатилетней выдержки. Тут же мне вручили объемистый семейный фотоальбом, большую часть которого занимали фотографии симпатичной и фигуристой зеленоглазой дочки хозяйки. Из несколько бессвязной речи я понял, что сама хозяйка питает надежды на романтическое приключение, поэтому старался наливать ей побольше, а себе поменьше. Через часок она уже стала засыпать прямо возле стола. Уложив ее на широкое семейное ложе, я и сам нашел себе уютный диван в проходной комнате и завернулся в пушистый плед.

Утром хозяйка разбудила меня к завтраку, и по всему ее поведению было видно, что она испытывает неудобство за свои вчерашние намеки. Я видел, как часто она поглядывает на висящие в углу часы и поторопился раскланяться со словами, мол, гора с горой и т. д.

Через час мы столкнулись с Костей нос к носу в районе морвокзала, задолго до условленного времени. Я рассказал ему о своих вчерашних похождениях, и его особенно заинтересовала одесситка Таня. Костя мечтал поселиться именно в этом южном городе, а тут судьба давала ему шанс изменить свою бродячую жизнь. Мы загодя подошли к музыкальному фонтану, вовремя заметили одесситку Таню, и Костя двинулся ей навстречу, чтобы как можно быстрее завязать разговор, познакомиться, и окончательно уверить наивную девушку в чудесные возможности прорицателей.

Мне пришлось уйти, чтобы не разрушать мистический ореол предсказанного заранее знакомства. Бродя по сочинским улицам, я машинально вышел на ту, где провел предыдущую ночь. На противоположной стороне узкой улочки шла стройная блондинка с высокой грудью, и лицо ее было явно мне знакомо...

Да это же та самая красавица-дочка, про которую вчера весь вечер говорили сестры! Конечно, ее лицо мне знакомо — я целый альбом фотографий просмотрел прошлым вечером. Не упускать же такой случай...

Я не стал изобретать ничего нового, а использовал тот же подход, что и к одесситке. Мы быстро познакомились, вместе прошлись по набережной и Вероника (как именовали мою новую знакомую), пораженная точностью моих рассказов о ее прошлом и настоящем, была так заинтригована, что пригласила к себе на ужин. Я еще раз внимательно посмотрел на ее ладонь и сказал, чтобы Ника шла домой, а я сам безошибочно найду и ее дом, и квартиру.

Забежав в ближайший магазин за коробкой конфет и парой бутылок шампанского, я уверенно двинулся по протоптанной с вечера дорожке. За ужином я был в ударе — блистал остроумием, удачно цитировал классиков и показывал редкие фокусы. Успех сопутствовал мне — Вероника сама предложила остаться переночевать у нее.

Она не могла отпустить меня, не узнав правду о том, как я умудрился узнать о месте ее работы и о характере заданий, которые она получала. Занималась Ника тем, что целыми днями прогуливалась вдоль интуристовских пляжей, высматривая отечественных фарцовщиков и прочую мелкую шушеру, которая осаждала состоятельных иностранцев.

Я пообещал рассказать все без утайки, если Ника поможет мне найти возможность заработать в короткий срок приличные деньги. Мне пришлось долго убеждать ее, что для меня неприемлем вариант с телеграммой друзьям, типа: "Сижу на месте — вышли двести".

С удовольствием подарив Нике брошь с зелеными камнями, которые так шли к ее глазам, я получил обещание, что в ближайшие два дня мне подбросят "халтурку". Ника не подвела, буквально через день мы с Костей в маленьком доке очищали проволочными "шарошками" ржавое днище пограничного катера. К моему удивлению Костя работал в доке с радостью, не сачковал.

Он договорился с одесситкой Таней, что в ближайшее время приедет к ней в Одессу, и сам провожал ее на теплоход. Отношения у них развивались стремительно, они явно нравились друг другу, и у Кости появились долгосрочные планы, которые он мне излагал во время перекуров. Костя надеялся произвести хорошее впечатление на родственников Татьяны и устроиться на какую-либо легальную работу. Он, видимо, осознавал шаткость своего нынешнего положения и реально оценивал вероятность того, что любое из его ночных приключений может закончиться арестом.

За десять рабочих дней мы покрыли катер новой краской и заработали на этом очень неплохие деньги. В договоре, правда, была указана вдвое большая сумма, но и работы по договору мы должны были сделать гораздо больше. Устроил нам такой выгодный подряд отец Вероники, который посредничал в отношениях между морскими пограничниками и судоремонтниками.

Получив честно заработанные деньги, я попрощался с Костей и направился к билетным кассам, чтобы продолжить свою долгую дорогу.

Я решил осуществить свое давнее желание познакомиться с Одессой.

Прямо с железнодорожного вокзала я попал под опеку пожилой одесситки, которая уговорила меня снять крохотный летний домик на ее садовом участке. Располагались ее владения на улице Рыбачьей — это шестнадцатая станция Фонтана, куда мы добирались на 18-ом трамвае от вокзала минут сорок. Благодаря моей врожденной брюнетистости (говорят, что я похож на певца Добрынина) меня принимали за местного, что мне помогало сливаться с веселой здешней толпой.

Тут я должен сказать, что жизнь с самого детства приучила меня с брезгливостью относиться к тем людям, которые ставят какую-либо национальность на уровень выше другой. Может быть это из-за того, что меня самого довольно часто принимают то за еврея, то за "лицо кавказской национальности", поэтому мне легко понять чувства людей, к которым относятся предвзято только из-за их "не такой" национальности. Среди моих друзей были чеченцы и евреи, цыгане и грузины, армяне и эстонцы, русские и нивхи, а так же люди многих других национальностей. При большой разнице в темпераменте и кулинарных пристрастиях, они все были интересны в общении, от каждого из них мне удавалось получать какие-то новые знания, и я очень благодарен судьбе, которая позволила мне прикоснуться к десяткам различных национальных культур и суметь понять хоть малую толику их самобытной ценности.

Должен заметить, что больше всего нам портят жизнь те люди, которые получили хоть небольшую, но, все-таки, власть.

Именно среди этих чиновников разных рангов таится равнодушное неприятие всего нестандартного, именно такие чинуши, упиваясь своими властными возможностями, отравляют нам жизнь. Люди вне властных структур, не зависимо от национальности, как правило, дружелюбны.

С огромным удовольствием я мотался вдоль прилавков Привоза, забегал выпить кружку пива в "Гамбринус" на Дерибасовской, болтался по пляжам от "Дельфина" до "Аркадии". Каждый день дарил мне перлы одесской речи. Парикмахерша уверяла меня, что в Одессе два дела делают хорошо — стригут и воруют. На витрине магазина "Ткани" висел плакат: "Материя первична". В пивной говорили, что новый ЦУМ строят на Запад от старого, чтобы доказать, что и на Западе тоже ни черта нет. Молодая продавщица винного отдела, на мою просьбу:

— «Девушка, дайте две бутылки "Игристого" без сдачи", ответила мне:

— «Что б у тебя такая дырка в голове была, — какая я девушка", и гордо показала обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки. Рядом с самым близким к Рыбачьей улице пляжем стоял старенький сатуратор, где торговал газировкой не менее старый еврей Изя, который при нашем знакомстве назвал себя почетным крановщиком и, тут же, профессионально поинтересовался у меня:

— «Вам с сиропом — да, или с сиропом — без?"

От таких речевых оборотов я счастливо обалдевал, но, ни записать все, ни, тем более, запомнить, не было сил. Очарованный Одессой я не заметил, как прошло два месяца. Деньги заканчивались, и пора была думать, как жить дальше.

Я решил ехать в Сибирь.

На Ленинградском вокзале в Москве я подсчитал наличность и взял билет до Красноярска.

В составе "Москва — Владивосток" оказалось, что обслуживает пассажиров не профессиональная бригада проводников, а студенческий отряд, сформированный из студентов Приморского края. С первого же дня мы познакомились, и вечером я выставил на стол три оставшихся бутылки сухого вина. Мы спорили о поэзии и политике, травили анекдоты, пели старинные песни. Время в дороге летело незаметно. В моем купе ехал молодой парень из города Канска, и он убедил меня попробовать найти работу по вкусу в этом городе. Вспомнив, что именно в Канске познакомились и поженились мои дедушка и бабушка, а, затем, именно тут родилась моя мама, я согласился из-за одного любопытства.

Из четырех проводниц-филологинь я выделил одну.

Сероглазая улыбчивая Таня показалась мне милее, чем Сабина, признанная "королева красоты" среди будущих преподавателей английского языка. Больше всего мне хотелось говорить с Таней и слушать ее. Когда до приезда в Канск оставалось полчаса, я решился попросить у нее домашний адрес. При выходе на перрон Канска мы бросились в объятья друг другу и целовались все пять минут недолгой стоянки поезда.

Но вот состав ушел, и я с моим новым канским знакомым отправился к нему домой.

Переночевав, я пошел в отдел кадров самого крупного здешнего предприятия — Канского хлопчатобумажного комбината. Заходя в кабинет начальника отдела кадров, я услышал его разговор по телефону, из которого понял, что комбинату нужен инженер по снабжению на группу металла. Как только разговор закончился — я предложил свои услуги. Меня направили к заместителю директора на собеседование, которое я успешно прошел.

Уже на следующий день я получил койку в комнате на двоих комбинатского общежития и начал принимать дела. Оказалось, что я попал в самое горячее время — надо было подавать заявки-спецификации на следующий год. Я мотался в командировки — в основном в Красноярск. На утренних пятиминутках мне поручали в два дня обеспечить комбинат годовой нормой припоя — я это обеспечивал. Когда, при строительстве нового цеха, Бенилов (тот самый зам. директора) поручил мне найти и привезти профилированный алюминий, я спросил его:

— «Сколько аллюминия привезти?"

Он ответил:

— «Вези, сколько сможешь — все равно столько, сколько надо, ты не достанешь".

Ему пришлось пожалеть о своих словах — я пригнал через пять дней из Ачинска три полных вагона новенького проката.

Профсоюз обеспечил меня дешевой путевкой в комбинатовский профилакторий, месячное проживание в котором стоило всего шестнадцать рублей. Работа мне давалась легко, общаться с людьми мне было и интересно, и приятно. По вечерам мы, иногда, в мужской компании, засиживались то в баре, то на работе — в кабинете Бенилова. Бенилов был татом по национальности. Это один из многочисленных дагестанских народов, о существовании которых в глубинке и не подозревают. Бенилов жаловался нам за кружкой пива, что все доброжелательные кадровики в анкетах самостоятельно дописывают в графе "национальность" вместо "тат" — "татарин".

Каждую неделю я отправлял письмо в Уссурийск своей новой знакомой из студенческого отряда — Татьяне Топорковой. Мне регулярно приходили ответы с остроумными замечаниями и всякой милой ерундой.

На работе у меня сами собой закрутились два производственных романа. Первый — невинный и платонический — с секретаршей директора, совсем молоденькой симпатичной девочкой, слишком серьезно воспринявшей те шоколадки и букетики, которые я приносил ей, возвращаясь из командировок. Второй роман был покруче — с редакторшей комбинатовской многотиражки, которая одновременно была секретарем парторганизации. Женщина зрелого возраста, уже разведенная, она отличалась фигурой, как бы сошедшей со страниц древнего индийского трактата (типа "Камасутры&quot. Тонкая талия, крутые бедра и высокая грудь заставили меня забыть о том, что она старше меня на семь лет.

В такой суете проходил месяц за месяцем. Бенилова забирали в Новосибирск на повышение, начальник отдела снабжения переходил на работу директором Канского завода металлоконструкций. Когда с их назначениями ситуация прояснилась, то мы собрались на внеочередные пивные посиделки. В два голоса они убеждали меня, что через месяц, когда они уйдут с комбината, я должен принять место начальника отдела снабжения — вопрос согласования этого назначения с директором они берут на себя. Я попросил неделю на раздумье.

На следующий день, ближе к вечеру, только я успел переодеться после работы, в мою дверь постучали. Я открыл и остолбенел — передо мной стояла Таня Топоркова! Пригласил ее зайти и спросил:

— «Какими судьбами?"

Выяснилось, что она приехала на языковую олимпиаду в Красноярск, а так как Канск совсем рядом, то решила в оставшееся время навестить меня. Уезжать она должна ночным поездом, и у нас оставалось не так уж много времени. В общежитии у меня из съестного было только две засохших корки хлеба, копченные сигаретным дымом солнечные зайчики и, подаренная знакомым летчиком из соседней воинской части, трехлитровая банка спирта. Пришлось идти в соседний бар. Мы говорили, и не могли наговориться. Не знаю, как передать нахлынувшие чувства...

Мне казалось, что я встретил после долгой разлуки своего самого лучшего друга. Мы перебивали друг друга, спешили рассказать о том, что произошло за последние месяцы. Просидев до самого закрытия, мы пешком пошли на вокзал. Хоть мы совсем не торопились, но, когда пришли на станцию, до отхода поезда оставался еще час. Время это пролетело как одна минута. Последний прощальный поцелуй, я иду рядом с тронувшимся уже вагоном и говорю:

— "Теперь моя очередь ехать к тебе в гости".

Через три дня, наполненных воспоминаниями о Татьяне, я бросил работу и отправился в Уссурийск.

Мне невозможно было представить, что я должен буду ждать долгих два месяца, отрабатывая положенное по трудовому договору время. Свою жизнь в Канске после посещения Татьяны я воспринимал как "плавание в унитазе стилем баттерфляй".

Перед отъездом я зашел в отдел кадров и взял свою трудовую книжку под предлогом, что мне нужно снять нотариально заверенную копию с нее.

По приезду в Уссурийск я обошел центр города, местный базарчик, прошелся по центральным улицам, и понял, что этот город мне нравится. Ближе к вечеру я пошел по указанному на конверте адресу, нашел пятиэтажную "хрущобу".

Поднявшись на третий этаж, я постучал в нужную мне дверь.

Открыла мне Татьяна.

После короткой немой сцены она пригласила меня пройти в квартиру. Дома, кроме Тани, была ее мать — преподаватель литературы и русского языка в средней школе. Я уже знал из Таниных рассказов, что ее отец живет после развода отдельно и работает рентгенологом в военном госпитале. Старший Танин брат в это время служил, после окончания Уссурийского танкового училища, в ГДР, а второй брат, ориенталист, специализирующийся на переводах с китайского языка и стажировавшийся по обмену больше года в Сингапуре, сейчас жил со своей семьей в Новокузнецке.

Во время долгого вечернего чаепития мать Тани тщательно расспрашивала меня о моих родственниках и моих планах. Мне сразу же было предложено поселиться (на правах жениха) в их двухкомнатной квартире, и, хоть я думал снимать квартиру, мы порешили, что так тому и быть.

Без всякой привередливости я устроился грузчиком в Уссурийский торг.

Развозя товары с базы по магазинам, я довольно быстро познакомился с городскими достопримечательностями. Из самых запомнившихся мне — паровоз, в топке которого японские оккупанты сожгли живьем подпольщика Сергея Лазо. Почти каждую неделю на тендере паровоза появлялась надпись: «Добро пожаловать в топку — господин Лазо". Местные стражи порядка закрашивали надпись, устраивали засады, но надпись появлялась вновь и вновь.

Работа в бригаде грузчиков была всегда связана с мелким нарушением Уголовного Кодекса. Если же новенький отказывался поживиться тем грузом, который приходилось перегружать, то он сразу попадал под подозрение, как потенциальный сексот, засланец наших внутренних органов.

Как-то мы выгружали вино на склад и вдруг мой знакомый по работе — Саша Юхно — подзывает меня взмахами руки, одновременно жестами показывая необходимость сохранять тишину. Я, чуть не на цыпочках, подошел к нему, и он показал мне редкое зрелище — на штабеле ящиков с вином пировала здоровенная крыса. Она уже сгрызла полиэтиленовую пробку с бутылки вина и теперь передними лапками заталкивала свой хвост в горлышко, а когда он намокал в вине — вытаскивала и тщательно обсасывала. Мы простояли минут пять, наблюдая за рыжеватой алкоголичкой, пока наш бригадир громкими матюгами не испугал нашу пьяницу, и она удалилась, с трудом удерживая равновесие.

Ребята подшивали к телогрейкам с внутренней стороны большущие карманы, куда помещался не один килограмм яблок или конфет. Дома у меня постоянно был приличный запас гаванских сигар, хорошего кофе и тому подобных вещей. Не смотря на то, что мы с Татьяной подали заявление в ЗАГС, отношения с будущей тещей ухудшались. Во-первых — ей не нравилась моя непрестижная работа, во-вторых — она стала подозревать во мне шпиона! Ей было непонятно, почему я приехал в такие дальние от балтийских берегов края. Татьяна оканчивала институт, и у нее просто не хватало времени на общение со мной, что очень меня обижало, хоть я честно пытался ей помочь.

В своих записях той поры я нашел страничку, которая очень хорошо характеризует мое тогдашнее состояние влюбленности и неуверенности:

"Остров Татьяны.

Он далеко — далеко, в одной комнате со мной. Ее незащищенность, детскость глаз и безграничная нежность… Она — человек, которому неведома середина, посредственность. Среди людей она подобна острову тропических морей. Вход туда не для каждого — бурная полоса прибоя, коварные рифы… Но тот, кто увидит остров вблизи, сумев преодолеть все препятствия — вознагражден. Здесь и свежий весенний ветер моря, цветастые птицы, и деревья, равных которым нет. Вдруг понимаешь, что остров этот — единственный, хранить его надо бережно и ласково. Ведь цветы легко ломаются — они беззащитны, — а на вытоптанной земле не вырастет ничего, кроме терниев. Она так ранима, с такой силой переживает чужие горести, что невольно хочешь закрыть от нее неприглядные стороны бытия. Только и единственно ради нее я хотел бы перечеркнуть свою битую и резаную авантюрную жизнь и стать в тысячи раз чище и умней. Все для нее могу сделать, кроме одного — разлучиться с ней.

Всю подлость жизни взвалить на себя — мне не в новинку, лишь бы ее не задела, не коснулась эта липучая грязь. Впервые за свою жизнь я могу сказать, что ее жизнь гораздо дороже моей.

Господи, лишь бы она не разочаровалась во мне!

Не задумываясь, жизнь бы свою отдал (и душу) любому дьяволу за год счастья с ней. Выше сил моих отказаться от нее, хоть сам прекрасно сознаю, что она заслуживает любви человека во много раз лучшего, чем я. Впрямь — проще умереть, чем жить без нее. Не в силах я повернуть время вспять, что бы избежать уже сделанных ошибок, не совершать уже совершенных проступков… Значит необходимо быть гораздо требовательней к себе и делать все для счастья Тани".

По вечерам я читал ей стихи Мандельштама, Анненского, Фета, Кушнера и Пастернака:

Но я не мог понять, чувствует ли она так остро, как я болевую красоту таких слов:

"… Как то, что даже антресоль

При виде плеч твоих трясло".

***

На нашу свадьбу приехал младший из братьев Татьяны — Борис.

Мы долгими часами сидели по вечерам, обсуждая последние литературные новинки, заводя политические споры и просто пытаясь лучше узнать — кто чем дышит. Борис рассказывал свои впечатления от жизни в "Городе Львов" — Сингапуре, где он прожил больше года в одной квартире с сыном известного американского писателя Чарльза Сноу. Он же мне рассказал, что их с Таней мать во время войны была заброшена на территорию Маньчжурии, где работала несколько лет в системе внешней разведки, хотя каких-либо серьезных заданий она так и не получила. Тут мне немного понятнее стала ее повышенная подозрительность. Свадьба прошла без особой помпы, гости были только со стороны невесты. Я продолжал работать в торге, а Татьяна успешно защитила диплом и получила распределение в одну из Уссурийских школ.

Теща постоянно была мной недовольна. Татьяна же не соглашалась со мной, что нам было бы лучше снимать квартиру. Примерно через полгода после свадьбы между мной и тещей произошел полноценный скандал.

Я взял расчет в торге и сел на поезд до Новосибирска.

В дороге познакомился с еще одним романтиком далеких дорог, и мы решили попробовать искать удачу на пару. Из Новосибирска мы двинули в Ташкент, оттуда, через Красноводск, в Баку. Удачных дел нам не подворачивалось, и мы добрались до Сухуми. К этому времени наши совместные капиталы истощились, и мы решили устроиться на работу в Сухумский рыбокомбинат. Заключили временный договор на один месяц и приступили к работе. Не смотря на то, что шел февраль, на улице днем температура держалась около пятнадцати градусов.

На улицах города нас радовали вывески, написанные почти русским языком: "Аресторан", "Амагазин" и т. п. По своему всегдашнему любопытству я выяснил, что Абхазия, или Апсны — это, в переводе, "страна души", а самоназвание абхазов — "апсуа". В один из выходных дней мы с приятелем дошли до устья реки Келасури, километрах в пяти от города. Сухуми за свою долгую историю носил разные имена. Самые известные из них — Акуа, Диоскурия, Себастополис и Цхуми.

Вот во времена римского владычества, вероятно, и была построена Абхазская стена. Правда, историки выдвигали версию, что эта оборонительная стена построена Византией. Начинаясь возле устья Келасури, она прослеживается на сто шестьдесят километров, то есть является второй по протяженности после Великой Китайской стены. На стене насчитывается около двух тысяч башен высотой от восьми до двенадцати метров (в два или три этажа). Предполагается, что ее строительство было окончено при Юстиниане, примерно в 530-ом году нашей эры, лет за десять до нашествия гуннов.

Для укрепления материальной базы я предложил своему напарнику пойти на станцию переливания крови и сдать за наличные по 450 грамм (тогда этот объем считался максимальным для одного донора). Мы так и поступили. Заработанные таким образом деньги мы тут же потратили на дешевое столовое вино "Псоу" и большую порцию хинкали. Вечером я писал в свой блокнот:

"Мираж тоски и сожаления

Дрожит в полуденной жаре.

(А бедное воображение

Лелеет пальмы в феврале).

Я у Сухумского причала

Хинкали "Псоу" запивал,

И грусть в душе моей молчала,

И друг единственный молчал.

Пусть жизнь была скромна,

Пусть дни дождливы были,

Но мысль моя ровна —

Все кровью оплатили.

Нам было одиноко

Без почвы и основ,

А врач смотрел жестоко

На доноров — ослов".

Проводя свободное время в хинкальной, рядом с Сухумским морским портом, я узнавал от своих случайных собеседников разные любопытные факты из совместной истории Абхазии и России. Вот как это звучало в экспрессивном исполнении местных знатоков: "Георгий Дмитриевич Шеваршидзе (Чачба) с 1888-ог года был в моргантическом браке с вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Во время революции они эмигрировали в Данию, где императрица нашла свой и его бесславный конец. Все это — чистая правда — мамой клянусь".

Естественно, такие фразы запоминались гораздо лучше гладких фраз учебника истории.

Из Сухуми я отправил Татьяне несколько объемистых писем с подробным разъяснением моей позиции и просил ответить. Месяц подошел к концу, а ответа так и не было.

Получив расчет на рыбокомбинате, мы решили податься севернее, где заработки несколько повыше. Через Москву мы проехали до Ухты в Коми АССР. Железнодорожный путь в сторону Воркуты примечателен тем, что вечерней порой из окна вагона иной раз видишь одновременно несколько хорошо освещенных прямоугольников лагерных "запреток".

В Ухте мы получили подряд на производство строительных работ и целой бригадой направились в поселок Талый.

Уже в первую неделю я отправил Татьяне три очередных своих письма и заявление на Сухумский главпочтамт о переадресовке писем, поступивших на мое имя.

Дней через десять после нашего появления в поселке мы с приятелем решили посетить танцы в здешнем клубе. Еще при нашем появлении в зале, где проходило основное гуляние, аборигены решили испытать нас на характер. Причина для драки нашлась довольно быстро, а когда оказалось, что один на один побить нас не получилось, решили навалиться на нас двоих толпой. Мы тут сработали очень слажено — встали спиной к спине и вытащили ножи. Первому, кто в запале подумал, что он еще может продолжить драку, я распорол горизонтальным взмахом отвисшую рубаху, и это охладило боевой пыл всех остальных. Мы ушли, оставив за собой последнее слово. На следующий день к нам на работу пришли два местных "авторитета" и мы договорились, что в дальнейшем все конфликты будут решаться в драках с глазу на глаз и без оружия. После этого инцидента желающих выяснять с нами отношения больше не появлялось, зато многие стали искать нашей дружбы или, хотя бы, внимания.

Примерно через месяц после приезда в поселок Талый, я получил долгожданное письмо от Татьяны, в котором она соглашалась на мое предложение жить отдельно от тещи и звала меня вернуться. Я объяснил ситуацию бригаде и мне на следующий же день выдали расчет.

Пока я ехал на поезде до Хабаровска, я решил еще на недельку завернуть к приятелям — охотникам в Николаевск.

Из Хабаровска я прилетел в Николаевск-на-Амуре утром, и к вечеру нашел своего приятеля Александра Носко. Саша был моим ровесником, но с детства рос в тайге и был охотником-профессионалом. Я переночевал у знакомого и ранним утром мы отправились на списанном по возрасту гусеничном артиллерийском тягаче в поселок Власьево, который стоит на берегу Охотского моря. Подготовив необходимые припасы, мы через день запрягли собак и отправились на нартах вдоль побережья.

Стояла вторая половина мая и днем солнышко уже изрядно пригревало, но снега на берегу было достаточно много, а у берега на добрую сотню метров стоял лед припая.

Зимовье находилось километрах в двадцати севернее поселка. Добрались мы туда уже по темноте. Зато какое удовольствие было ранним утром сидеть в засидке у прибрежных кустов, выискивая на ощупь вытаявшие из-под снега мороженые крупные ягоды прошлогодней клюквы! Правда, оставался риск ухватить вместе с клюквой почти неразличимые на ощупь заячьи "орешки"...

Лишь только темное небо начинало светлеть, сразу начинается тяга. С очень характерным звуком режущего воздух крыла начинают лететь первые стаи. Уже через полчаса небо все покрыто стаями уток и серых гусей.

Неделя охоты принесла нам богатые трофеи. По возвращении во Власьево я обменял свою добычу на выделанные шкурки колонков, и на попутном вертолете МИ — 2, который делал облет лесных угодий, отправился в Николаевск-на-Амуре. Пролетая над таежными распадками, мы поднимали дремлющих лосей, которые испуганно бежали от вертолетного шума.

Из Николаевска я полетел в Хабаровск, где мне удалось выгодно сбыть шкурки. С двумя тушками гусей и набором шкурок соболя на шапку и воротник, которые мне подарил при расставании Саша Носко, я появился перед Татьяной.

На следующий день я уже снял двухкомнатную квартиру на выгодных условиях. Хозяева заключили договор с какой-то колымской организацией и сдавали квартиру на два года на условиях полной проплаты квартирных счетов и ежеквартального взноса в счет погашения долга перед жилищным кооперативом. Наш новый адрес находился в пяти минутах ходьбы от тещиной квартиры, это давало Татьяне ощущение надежного тыла, что было для нее довольно важным, так как она сообщила мне о своей беременности.

Так как я считал, что опубликовать какой-либо текст, произвести на свет ребенка, построить храм или возвести мост через могучую реку — все это люди делают с подсознательной надеждой продлить свое существование в людской памяти, оставить такой след, который мог бы как можно дольше противиться размывающему любые твердыни потоку Времени, поэтому известие меня обрадовало.

Желая наладить отношения с тещей, я устроился электриком четвертого разряда на Уссурийский машиностроительный завод. Это крупное предприятие, в одном из цехов которого изготавливали неплохие холодильники "Океан", которыми снабжались и Дальний Восток и Восточная Сибирь.

Месяца за два я оброс новыми знакомствами.

Особенно часто мне приходилось общаться с двумя приятелями — Сашей и Володей, которые занимались ремонтом и наладкой контрольно-измерительных приборов.

У Саши была счастливо складывающаяся семейная жизнь, тихая улыбчивая жена и двое детей-погодков пяти и шести лет. Самым ярким эпизодом в совместной жизни этой супружеской пары была поездка в Болгарию на Солнечный Бряг.

У Володи семейные отношения были сложнее — парень из сибирской деревни служил в армии, бегал в самоволки на танцы. Во время одной из таких вылазок он познакомился с городской девицей на выданье, родители которой жили на окраине Уссурийска, в так называемой Нахаловке, держали пару коров, кроликов, куриц и прочее натуральное хозяйство. Володя, как человек в обращении со скотиной опытный, пришелся ко двору. Через месяц после окончания армейской службы справили свадьбу. Володя пошел в "примаки" к родителям своей жены, которые этим браком были очень довольны, даже подарили зятю в качестве свадебного подарка мотороллер.

Но через год совместного проживания Володя понял, что его мечте — окончательно развязаться с коровами и прочей живностью, сбыться не суждено. Рядом с ним жила симпатичная, здоровая и очень ему безразличная молодая женщина, самой яркой индивидуальной чертой которой был полный рот золотых зубов, за что местные остряки дали ей кличку "Фальшивоминетчица".

На том же Уссурийском заводе, где работали Саша и Володя, работала юристом бойкая разведенка со странной для русского слуха фамилией — Шклиская. Была она лет на десять старше Володи, растила восьмилетнего сына, но… Любовь зла — Володя увлекся зрелой женщиной.

Финансовые трудности заставили двух друзей уволиться с завода и пойти работать водителями на предприятие "Взрывпрома". Заработок был совсем неплох — ведь они развозили взрывчатку на рудники, строителям дорог, геологам, военным и т.п. Работали они посменно на одной машине, и, вот так случилось, что Володе надо было провести целый день у своей любимой — кажется, это был день рождения юристки, а, может быть, ее ребенка.

В этот день Володя должен был заступать на суточное дежурство, но он договорился с Сашей поменяться сменами. У себя дома Володя проследил, как жена заботливо собирает ему на смену "тормозок" — термос с горячим какао, штук шесть бутербродов с домашними копчениями и две стеклянные банки — в одной салат, а в другой — хорошо прожаренные котлеты. Поцеловав жену в щечку, Володя оседлал мотороллер и отправился к любовнице, раздумывая над тем, что надо будет не забыть перед возвращением домой скормить обед соседской собаке.

Саше по работе выпало везти груз взрывчатки бригаде дорожников, которые пробивали трассу сквозь скалистые сопки. Бытовка рабочих и склад взрывчатки, вопреки всем правилам техники безопасности, стояли слишком близко друг к другу. Что там произошло во время разгрузки — неизвестно никому — живых свидетелей не осталось. Кабину грузовика нашли в добрых ста метрах от места взрыва. Сила взрыва была столь сильна, что в его центре все выгорело и разметало даже тяжеленные дорожные механизмы. Обезображенные человеческие останки и фрагменты тел были неузнаваемы.

Грохот взрыва привлек внимание жителей соседнего поселка, вызвали милицию, сообщили о произошедшем руководителям причастных организаций. Был уже конец рабочего дня, начальник участка посмотрел на график рабочих смен и поехал на служебной машине сообщать печальные вести семьям погибших. Естественно, сообщили и Володиной жене, что, вот, мол, такое горе их постигло… Слезы тяжелой утраты, рыдания родственниц, бессонная ночь, и, вдруг — утреннее внезапное появление еще не вполне отрезвевшего Володи...

Все смены настроений несостоявшейся вдовы читатель может додумать сам, так же, как и то, что именно Володе пришлось идти к Сашиной жене и рассказывать ей и ее детишкам, как ему надо позарез было поменяться сменами, и т.д., и т.п.

Я недолго задержался на этом предприятии, месяца через четыре я уже снова работал грузчиком Уссурийского торга, что давало мне несколько больше денег и независимости в способах заработка.

Поздней осенью, в конце октября, Татьяна родила мне дочку, которую я назвал Снежаной. Такое имя мне казалось удачным по двум причинам — во-первых, в нем слышалось эхо имени моей бабушки Анны, а, во-вторых, болгарское имя очень подходило моей смуглой и светловолосой, в младенчестве, дочке. Еще в роддоме Снежку заразили стафилококком, которым заражались почти 100% тогдашних новорожденных Уссурийского роддома. В день, когда я должен был встречать их обеих и везти домой, мне сообщили, что ребенку необходима маленькая операция и выписка откладывается. Мое расписание стало довольно напряженным.

С утра я бежал в больницу с грудой чистых пеленок и всякими соками и бульонами. После этого мчался на работу. После работы несся вновь к больнице, чтобы забрать очередную порцию пеленок. Прибежав домой сразу замачивал детское белье, сам бросался на кухню, чтобы приготовить какое-нибудь вкусное блюдо для утренней передачи в больницу, да и самому надо было перекусить. Затем занимался стиркой и развешиванием пеленок, после чего замертво валился спать, так как вставать надо было в половину пятого, чтобы успеть погладить пеленки и отнести передачу в больницу.

Такая жизнь продолжалась больше года. Татьяна со Снежкой выписывались из больницы на пару недель, чтобы потом опять, с новым диагнозом очередного воспалительного процесса, лечь в больницу. Улучшение в здоровье дочки наступило только после лечения во Владивостокской краевой больнице. Я к тому времени здорово вымотался от постоянного недосыпания и призадумался о том, что здоровье не железное и надо искать работу, не так зависящую от физического состояния, как нелегкий хлеб грузчика.

На глаза мне попалось объявление о наборе желающих пройти курсы рефрижераторных механиков подвижного состава при Уссурийском рефрижераторном депо. Работа на железной дороге давала возможность удовлетворить мою постоянную тягу к перемене мест за государственный счет, а, кроме того, давала возможность хорошего заработка и перспективу безбедной жизни до самой пенсии. Сама по себе работа с железом, электричеством и дизельным оборудованием мне тоже импонировала, так как вполне укладывалась в рамки моего мировоззрения российского "мачо".

Курсы длились шесть месяцев, курсанты получали приличную стипендию и имели возможность прирабатывать в депо. Я, сразу же после зачисления на курсы, проставился литрухой водки начальнику электроцеха Кравчуку, и он взял меня на время курсов электриком пятого разряда, что сразу увеличило мой доход в полтора раза.

Снежане было уже полтора года, она уже довольно хорошо бегала и ежедневно обогащала свой словарный запас. Татьяна сидела с ней дома, а я взялся обеспечить их материально, чтобы учеба моя на их благополучии не отразилась. Для этого я снимал (вместе с приехавшим на курсы из Владивостока Александром Осадчим) летнюю кухню в ста метрах от депо. Это давало возможность утром спать чуть побольше и не боятся опоздать на автобус после вечерней смены. Так и шло время — днем учился, а вечером работал электриком. Честно говоря — работой меня начальство не перегружало — они тоже прекрасно понимали мое положение и стремились помочь, чем могли.

Вообще, должен сказать, что мне в жизни очень везло на хороших людей, поэтому я и в зрелые года не становлюсь мизантропом.

Для экономии мы с Сашкой Осадчим питались в основном мясом кита. Это было самое дешевое мясо в Приморских магазинах — оно стоило всего пятьдесят копеек за килограмм. Для того, что бы отбить не шибко приятный привкус, мы вымачивали китовое мясо в уксусе и щедро его солили и перчили. После двухчасового отмачивания и хорошей обжарки такое мясо могло тягаться с местными, не очень умело приготовленными, ресторанными шашлыками. Чтобы разнообразить меню мы, начиная с мая месяца, отправлялись на пригородные озерки с бреднем на ловлю раков или шли ранним воскресным утром с удочками на берег Суйфуна и с пустыми руками не возвращались.

Во время утренних зорек на реке я рассказывал Сашке истории из жизни моего деда, например о встрече Дня Победы, в городе Харбине, где ему выпало оказаться 9-го мая 1945-го года.

Все время, пока шла Отечественная война, мой дед служил в войсках МГБ Приморского края на должности начальника Отдела Борьбы с Бандитизмом. Выполняя задание командования, он в этот день участвовал в передаче оружия Китайской Красной Армии. В этот же день, возглавляемая дедом опергруппа арестовала подозреваемого в шпионаже в пользу Японии бывшего генерала царской армии Кислицина. Вот с этим генералом они и выпили по единственному бокалу вина за победу Российского оружия в этой тяжелой войне.

Свою семью я во время учебы на курсах видел только по выходным дням. Иногда мы оставляли Снежану бабушке, а сами ходили по гостям.

Однажды нас пригласили на свадьбу к бывшей однокурснице моей жены. Я до этого не был знаком ни с женихом, ни с невестой, поэтому слова чиновницы в Загсе о том, что: ..."невесте — Ларисе Желтопузиковой, после бракосочетания присваивается фамилия мужа — Белобрюшко, « заставили меня (к Татьяниному смущению) громко фыркнуть от еле сдерживаемого смеха. Я потом справедливо упрекал ее, что о таком казусе она могла бы меня предупредить заранее.

Она же отвечала мне, что о фамилии жениха ей тоже ничего известно не было.

Перед самыми экзаменами нашу группу отправили на две недели перегружать грузы из корейских вагонов в отечественные. Происходило это на станции Хасан, которая находится возле точки, где сходятся границы России, Китая и Кореи. Мы перегружали из корейских вагонов конфеты, рубашки, коврики из кроличьего меха и корейскую водку, настоянную на "огородном" женьшене. Нужда в перегрузке была вызвана тем, что железнодорожная колея в Корее и России разной ширины. Наблюдали за перегрузкой представители Северной Кореи, все одетые в одинаковые темно-синие костюмы. На груди у каждого — значок с профилем Ким Ир Сена, а в голове — идеи чучхе.

Во время перегрузки мы запасались корейской водкой с запахом сырого подвала и коричневыми хрупкими конфетами, которые напоминали жженый сахар. Вечерами ходили по маленькому поселку или забредали к озеру Хасан, чтобы поглядеть своими глазами на цветущий розовый лотос. Во время этой двухнедельной командировки я подружился с единственным из нашей учебной группы корейцем Юрой Ли. Семья Юры с давних времен жила в небольшой деревеньке неподалеку от Уссурийска.

После того как мы успешно сдали экзамены, нас стали отправлять в поездки. Предполагалось, что бригада из двух механиков и начальника рефрижераторной секции должна проездить сорок пять суток. На практике же мы ездили не меньше семидесяти суток, а мой личный рекорд — сто пять суток на колесах.

Самая первая поездка запомнилась, прежде всего, составом бригады: я попал вместе с двумя основательными ребятами из одной деревни, к тому же они были женаты на двоюродных сестрах. Экономию средств они ввели очень жесткую — сразу изъяли семьдесят рублей из выданных нам командировочных девяноста. Всю поездку первым блюдом у нас был растворимый супчик неизвестного завода "по производству кожзаменителей". Когда же в холодильнике появилось мясо, то оно расходовалось столь экономно, что большая часть этого мяса протухла. Я отказался есть вонючие деликатесы, но деревенские мужички промывали очередной кусок осклизлого мяса в марганцовке, вымачивали, для удаления запаха, в уксусе, и с удовольствием готовили себе жаркое.

Первую поездку наша бригада начала со станции Беркакит в Якутии, где мы сменили предыдущую бригаду. От станции Сковородино до Тынды мы ехали по старому БАМу, а вот после Тынды состав раскачивало с боку на бок. Запомнилась маленькая станция с нежным именем — Золотинка, и то, что Беркакит и Нерюнгри — это практически один город. Из Беркакита мы отправились на погрузку во Владивосток на мыс Чуркин, где нас загрузили рыбой на Воронеж. Из Воронежа пошли под погрузку мясом на станцию Палласовка в районе низовьев Волги. Мясо доставили в закрытый город Томск-8, так называемую "Рощу". Оттуда нас направили на Кавказ.

Отношение ко мне со стороны моих коллег стало из дружелюбного перерастать в примитивное амикошонство, то есть, когда тебя пытаются по-дружески обнять за шею волосатой ногой и при этом шевелить перед носом потными пальцами. Пришлось ставить их на место, после чего наши отношения лучше не стали. Они ограничили общение со мной чисто служебными рамками, а я стал больше времени проводить в дизельном отсеке и у пульта главного распределительного щита. Днем я отсыпался, а по ночам нес вахту по секции и писал жене длинные письма:

"Наш тепловоз вцепился рельсами-руками в горизонт и тащит суставчатое туловище состава в разверстую топку заката. За окнами уже промелькивают пальмы, по-павлиньи распустившие свои кроны, уши давит грохот набегающего тоннеля и вот впереди полоса воды с закатной чертой. Глядя на эту искрящуюся переливами желто-красных тонов рябую солнечную дорожку, уходящую к Босфору и дальше, вспоминаю аргонавтов, и кажется — не Солнце, а победоносный "Арго" уходит от берегов Колхиды со своим сияющим трофеем. Мы успеваем еще в быстрых южных сумерках заметить остро очиненные карандаши кипарисов, рисующие перед нами копии пейзажей Айвазовского и Куинджи.

Утром при взгляде на градусник первая блаженная мысль — котел отопления, не смотря на декабрь, тут топить не надо — за бортом +20.

Мимо бегут мальчишки с полными ведрами оранжевой абхазской валюты — мандаринов. И вот мы уже проезжаем мимо многокилометрового сада, где лохматые головенки игрушечных в своей малости деревцев непривычный декабрьский урожай увенчал варварски роскошными кронами. Но наша секция вывозит отсюда скучный в своей полезности томатный сок.

Не обошлось, конечно, в этом краю гостеприимства, без обычных тут возлияний. Была куча-мала знакомств с походами к друзьям знакомых и к знакомым друзей. Довелось мне увидеть настоящую абхазскую апацху — это такая плетеная из прутьев (как огромная корзина) пастушья хижина с открытым очагом посередине. У моего знакомого, Шалвы, она служит домом для приема гостей. Можно спокойно жарить шашлыки, петь и пить, не мешая домашним. Цепям и котлам над очагом уже больше ста сорока лет, а это самые молодые изделия, украшающие апацху.

На стенах висят старинные шашки "пившие кровь врага" лет двести тому назад. Три каких-то старинных местных музыкальных инструмента (дутары?). Очень много чеканки и резьбы. В углу стоит резной черт и рога его — это рога для вина. В руках у него тоже по связке рогов. Над дверью висят колчан со стрелами и тугой лук, из которого хозяин собственноручно застрелил свою же бродившую по двору индюшку — "на закуску". Столов нет — их заменяют добела обструганные лавки. В другом углу — миниатюрная модель горской арбы. В пол вмурованы большущие кувшины полные вина.

От обилия впечатлений рябит в глазах, и я тут даю очень слабую картинку этого своеобразного домашнего музея национального быта. Я возвращался на секцию сквозь душистые кусты лавра, мимо призрачно — бледных стволов эвкалиптов со свисающими лентами коры. Яркие южные звезды сияли над заснеженными вершинами гор. Меня переполняло чувство радостной полноты жизни».

Это письмо я отправил из Очамчире, после чего мы еще два дня стояли в Мцхете, где мне удалось выкроить время и побывать в Свети-Цховели, посетить могилы рода Багратиони.

После Кавказа мы отвезли груз в город Калачинск неподалеку от Омска. Город этот удивил нас своим относительным благополучием на фоне неухоженной бедности большинства транссибовских городов. Смена догнала нас в Свердловске, откуда мы благополучно долетели в Артем, а там уже до Уссурийска оставалось меньше ста километров.

Несмотря на трения в бригаде, я решил, что эта работа мне нравится, и я буду пытаться в следующую поездку поехать с другими людьми.