ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

Не просто дался мне этот развод. Перед ним много всякого случалось...

Я уже смог, за один год, из Хаапсалу переехать в Рийзепере, где получил служебную трехкомнатную квартиру, а оттуда, через десять месяцев, наконец-то выполнив желание Аллы, перетащить семью в Таллинн.

Именно во время тогдашних переездов я увидел на одной из дорог замечательный дорожный плакат: «Товарищи водители! Опасайтесь тех мест, откуда появляются дети!"

Работу с квартирой в Таллинне можно было получить с большим трудом, но мои знакомые замолвили словечко и я получил место завхоза в одной из эстонских школ в Нымме. Для того чтобы иметь право на жилплощадь, я совмещал должность завхоза с работой дворника в этой же школе. Алла устроилась судомойкой в школьную столовую, что позволяло очень существенно экономить на продуктах. Жили мы в относительном достатке, небольшая квартирка была достаточно уютна. Особенно мне нравилось, что вместо ванной в этой квартире была душевая комната.

Андрей Мадисон регулярно снабжал меня самиздатовской литературой. Именно тогда я прочитал "Скотный двор" Оруэлла, "Авторитарную личность" Эллюля, "Шок перед будущим" Тоффлера, рукопись «Зоны» Довлатова (который в это время работал в местных газетах), а так же многое другое, что подпольно ходило в "слепых" копиях и зарубежных потрепанных брошюрках.

Днем я обходил школьные помещения, отмечал поломки и выбитые стекла. Затем резал стекло, вставлял, ремонтировал краны и менял дверные замки. Когда выдавалась свободная минута — шел в кабинет военрука, брал упаковку патронов для малокалиберки, и проводил время в школьном тире. Поздним вечером, с метлой и лопатой, убирал опавшие листья или грязноватый городской снег — в зависимости от сезона. Думалось, что дворнику, убирающему Монетный двор, живется значительно веселее...

В то же время писал слабые стихи, и мечтал о поездках в новые места, о таежных тропах и дальневосточных морях.

Во мне накапливалось непонимание поступков Аллы.

Особенно сильно это проявилось тогда, когда она потребовала отвезти нашу восьмимесячную дочь Марианну к ее тетушке в приволжский городок Пучеж. Я не сумел убедить ее оставить ребенка с нами. Отношения наши резко охладели. После какой-то мелкой ссоры я вышел из дома за сигаретами в соседний магазин, но, вместо того чтобы вернуться домой, поехал на автобусе в аэропорт и улетел в Москву. Там добрался до Ленинградского вокзала и, на оставшиеся деньги, купил билет в общем вагоне до Хабаровска. После покупки билета у меня на руках оставалось денег на десять пачек "Примы" и пару буханок хлеба.

Купив эти запасы, я снова двинулся в дорогу.

Общий вагон в составе до Хабаровска был только один.

Народ в этом вагоне ехал на короткие расстояния, и редко попадались пассажиры, проводившие в нем больше суток. Примерно в это время я прочел стихи Олега Головко об отставших пассажирах:

Берегите пассажиров отставших —

Безбилетных, раздетых, уставших,

Непутевых, безрублевых — берегите,

Посочувствуйте и чаем напоите.

… Я недавно трое суток был отставшим,

По Транссибу свой вагон догонявшим.

Вдоль Транссиба,

над Транссибом,

по Транссибу

И мотало меня и трусило.

Проводница приглашала меня к чаю,

Я. голодный, улыбался:

— Не желаю.

"Абитура" кильку с хлебом уминала —

Чуть меня не довела до криминала.

Ночь не спали, вещи спрятав, соседи:

— Видно, парень по амнистии едет.

И постиг я, в размышления впавший,

Как на свете тяжело быть отставшим.

А бывает: отстают очень часто

Не от поезда — от жизни, от счастья.

Отстают, словно падают в омут,

Словно выброшенный на берег омуль...

На перроне ржавый лист поднимаю,

Всех отставших я теперь понимаю.

Понимаю — было трудно и будет,

Потому вы берегите их, люди.

Помогите им на горьких дорогах,

Только сами не отстаньте, ради Бога.

Минорное настроение этих строчек было очень созвучно моей душе. Через семь суток после отбытия из Москвы поезд прибыл в Хабаровск. Я вышел на вокзальную площадь, перекурил неподалеку от памятника Ерофею Павловичу Хабарову, прошелся по привокзальным шалманчикам и выяснил, что через час начнут набор рабочей силы на лесобиржу поселка Мухен. Всем принятым на работу выдается небольшой аванс и обеспечивается проезд до места работы. В моем положении особо выбирать не приходилось.

О больших деньгах я не помышлял, так как давно уже понял, что если бы тяжким трудом можно было заработать много денег, то все богатства давно уже были бы у ишаков.

На лесобирже я проработал месяца три — четыре, подкопил немного денег, катая шестиметровые баланы, и поехал в управление Дальгеологии в Хабаровске. Там выяснилось, что во главе управления сейчас стоит Юрий Ильич Бакулин, тот самый Бакулин, у которого я работал с осени 1967-го года по весну 1968-го.

Я записался к нему на прием.

Мы с полчаса вспоминали общих знакомых и тут же меня оформили на работу помощником бурового мастера в экспедицию, которая базировалась на Джугджуре, примерно в тех местах, которые описывал Федосеев в своей книге об Улукиткане — "Последний костер". Через пару дней меня попутным вертолетом забросили в Нелькан, маленький поселок оленеводов и геологов на берегу реки Майи в Аяно-Майском районе Хабаровского края, неподалеку от полюса холода. Мороз в день моего прибытия достигал шестидесяти двух градусов. Пусть мне доводилось испытывать холода ниже пятидесяти градусов под Комсомольском — на — Амуре в мой первый приезд на Дальний Восток, но этот мороз был почти космическим. При моргании веку было больно, так как за то время, что глаз был открыт, на нем успевал появиться лед от мгновенно замерзающей слезы.

В Нелькане я провел почти неделю.

Наш маленький отряд состоял из шести человек: одного геолога, одного водителя, двух буровых мастеров и двух помощников бурового мастера. Днем мы подбирали необходимое оборудование, комплектовали буровые станки и готовили к транспортировке вертолетом гусеничный трактор. Кроме этого надо было получать необходимые продукты для длительного автономного существования в тайге, спальные мешки, соответствующую одежду и прочие необходимые вещи. По вечерам же мы ходили в местный клуб на танцы.

Клуб располагался в здании бывшей церкви, сцена была на месте алтаря и отделялась от основного зала пропыленным бархатным занавесом. Молодежь местная часто поднималась на сцену и ныряла за занавес. Я поинтересовался тем, что там расположено. "Пойдем" — потянула меня за руку девушка, с которой мы только закончили танец. Вопреки моим ожиданиям за занавесом был не общественный туалет, а старый круглый стол, густо уставленный винными и водочными бутылками. Тут же лежали куски копченой и соленой красной рыбы, хлеб и стаканы. Стол был застелен местными газетами: "Звезда Севера" и "Эвенская правда".

Царили простые нравы — любой мог подойти и налить столько, сколько он хочет и чего хочет — настоящий "шведский стол" в сибирском оформлении. Тут же обсуждались местные невесты — прежде всего женихи, интересовались количеством голов оленей, идущих в качестве приданого. Помню, что у одной из присутствующих личное стадо достигало двухсот голов.

После окончания вечера я провожал одну из молодух в отдельно расположенный квартал, где селились геологи. Пока мы шли к ее дому, нас чуть не загрызли ездовые собаки, которых хозяева пустили вольно бегать по селу и самим беспокоиться о пропитании. Кое-как я отмахался дубиной (которую еле нашел в глубоком снегу) от наглеющих псов, доставил даму к порогу ее дома и повернул к избе, где временно обитал наш отряд. Когда мне оставалось пройти метров сорок, из черных зарослей стланика-кедрача полыхнула вспышка выстрела.

"Не провожай наших девок" — раздался чей — то голос из кустов. Я, ныряя в сугробы и вовремя вспомнив, что от стреляющего по тебе надо уходить в правую сторону, рванул к нашему дому, откуда на выстрелы уже выскакивали ребята. В руках у геолога был карабин и он, услыхав угрозы стрелявшего, тоже выстрелил в сторону зарослей стланика.

Еще полчаса после произошедшего мне рассказывали о таинственно пропадавших людях, о найденной по весне металлической бочке из-под солярки, в которую был упакован труп. Бочка была подгружена камнями, опутана проволокой и нашли ее только благодаря быстрому течению, вытащившему бочку на речной перекат.

Тем не менее, я на следующий вечер снова отправился в клуб.

После того, как танцы закончились, я получил приглашение зайти на чашку чая к двадцатилетним детям одного якута — оленевода. При входе в комнату мне бросилось в глаза копье — "пальма", висевшее на противоположной от двери стене. Запомнилось, что древко копья, на ладонь — полторы ниже широкого, похожего на очень большой лавровый лист, металлического наконечника, было просверлено насквозь. В отверстие был пропущен сыромятный ремешок, на котором висел короткий металлический ограничитель, что бы копье не проникало слишком глубоко в тушу зверя.

Чаепитие происходило на топчане, застеленном оленьими шкурами, мех которых шевелился от обилия каких-то мелких насекомых, прямо волнами ходил, как степной ковыль под порывами ветра. Страх притащить с собой в гостиничную избу экзотичных якутских блох (или, черт его знает, как называемых, мелких паразитов), заставил меня долго в гостях не задерживаться. При расставании молодой якут, в знак своего расположения, подарил мне местный суррогат кастета — хорошо высушенный и отполированный шестой шейный позвонок крупного оленя. Его удобно было надевать на руку, а два заточенных костяных отростка грозно топорщились вверх и вниз.

Через два дня нашей группе выделили вертолет, и мы начали перевозку вещей.

Часть оборудования уже была на месте. Первым делом выкопали в снегу здоровую яму под палатку. Снег был сухим и сыпучим от мороза, на то, чтобы выкопать яму полутораметровой глубины мы потратили несколько часов. Затем стали валить лес.

Первой основательной постройкой был лабаз для продуктов.

За два дня мы подвели его под крышу, но подлая росомаха успела-таки залезть ночью в наш склад и не так погрызть, как изгадить часть наших запасов. Пытались мы ее подкараулить, но хитрая тварь нам не далась. Северяне ценят мех росомахи за то, что шапки и воротники из ее меха не индевеют на морозе и, меньше любого другого меха, слипаются от влаги.

В первую неделю мы сделали пару саней, установили на них маленькие дизельные буровые станки — УБРы, и принялись собирать трактор. Дней через десять мы уже пробурили первую скважину. К тому времени мы построили себе зимовье и подготовили зумпфы для промывки породы.

Зумпф — это разрубленная при помощи топора и молотка надвое (по вертикали) бочка из-под солярки. Эта своеобразная ванна устанавливается над костерком, наполняется водой из ближней речки и именно в зумпфах промывают в лотках ту породу, что мы извлекаем на поверхность с глубины в виде керна. Лоток в руки — и начинаешь бережно покачивать его в прозрачной ледяной воле. Несмотря на мороз, быстро краснеющие и опухающие руки — занятие это довольно азартное. В каждом, наверное, таится надежда — выиграть в борьбе с судьбой. Мне самородки не попадались — были отдельные знаки, несколько раз намывал по пять — шесть песчинок — для промышленной добычи этого было мало. В памяти всплывали воспоминания о Перевальном.

Там взрывники-канавщики работали с высоко залегающими жилами касситерита — кристаллической самородной формой оловосодержащей руды. В тайге мы частенько натыкались на стоянки канавщиков. Стояли ящики с аммонитом и аммоналом, лежали рулоны бикфордова шнура, электрические детонаторы и машинки-магнетто для произведения взрыва. Тут же — ведро остывшего чифира, пачки чая, банки тушенки и сгущенки. В тайге воровать некому, разве что росомаха или медведь нахулиганят. Мужики бьют шурфы, закладывают взрывчатку, прячутся за деревья, делают "бабах", и начинают выкидывать со дна канавы оставшийся после взрыва дробленый камень.

Однажды мой знакомый стоял во время взрыва за стволом лиственницы, а козырек его кепки оказался на траектории пролетающего камешка. От силы резкого бокового удара по козырьку он потерял сознание — это был классический нокаут.

Иногда в породе попадались самоцветы, хоть чаще — тяжелый галенит, самородный свинец. Когда, уже через много лет, я был в музее "Далькварцсамоцветов", в селе Красном под Николаевском-на-Амуре, то видел там гораздо более красивые экземпляры камней.

На витринах лучились диамантоиды, янтарно сияли сардониксы и сердолики, загадочной дымкой переливались морионы, яркими бликами плавился кварц, а многообразие агатов просто завораживало. Моховые и полосчатые, бастионные и звездчатые, пейзажные и радужные, калмыцкие и многие-многие другие заставили меня полюбить этот камень больше остальных, не глядя на его относительно низкую денежную стоимость. Даже обаяние такого красивого камня, как благородный опал, не заставило меня отказаться от первоначального предпочтения агата любым другим камням.

С младых ногтей я интересовался самоцветами, и в зрелом возрасте мне эти знания помогли в работе на фирме "Алас — Эвеко", где я руководил отделом поделочных камней. Хотя фирму больше интересовали камни пригодные для облицовки лестниц, полов и бассейнов, но поездки в командировки позволяли собрать неплохую коллекцию самоцветов.

Впрочем — об этом — в свое время...

Начиная от устья маленькой таежной речки, наша группа продвигалась к верховьям.

Через каждые двадцать пять метров закладывался новый профиль и трактор таскал сани с буровыми станками метров за сто в обе стороны от берегов речушки. Несколько раз мне удавалось подглядеть за веселой выдрой, которая после удачной рыбалки каталась с ледяной горки около прибрежной полыньи. Там же я видел маленькую птичку, которая с отвагой самоубийцы бросалась в одну прорубь и выныривала из другой. Это была оляпка, которая кормилась всякой речной мелочью, переворачивая на дне маленькие камешки.

Пару раз мы ходили на морское побережье ловить крабов.

Для этого брали сетку, укрепленную на резиновом круглом ободе, крепили по центру наживку и опускали в крупные трещины прибрежных торосов на небольшой глубине. Таким методом много не поймать, но и с пустыми руками не возвращались.

Охота принесла удачу лишь однажды, когда рядом с нами прокочевало колхозное оленье стадо. На следующий день после удачной охоты к нам заглянул пастух этого стада и поинтересовался:

— «Вы не видели трех оленей?"

Мы предположили, что оленей задрали волки и показали пастуху мороженую оленью ногу с большой фиолетовой печатью — остаток туши оленя, которой нас официально снабдили. Показать нас вынудило обилие ароматов жареного мяса и свежего варева. Приняв стакан водки из НЗ нашего начальника, и плотно перекусив, пастух ушел. Правда, перед уходом, он нам посоветовал лучше присыпать снегом шесть оленьих копыт, которые он заприметил в нашей выгребной яме.

— "Для одного оленя шесть ног — многовато, однако!" — глубокомысленно произнес он на прощание.

Проходили месяцы, а в нашей жизни почти не было изменений.

Золото попадалось только в виде так называемых знаков и мелких песчинок. Для промышленной разработки этого было слишком мало, а до окончания плановых буровых работ оставалось еще месяцев пять. Мы с приятелем договорились, что следующим вертолетом, который регулярно завозил нам горючее и продукты, мы отправимся в дальнейшие поиски приключений.

Покинув склоны Джугджура, я отправился еще северней — в Охотск.

В отделе кадров Охотского морского порта мне смогли предложить только одну свободную вакансию — коком на портовской буксир типа "жучок". Спросили:

— «Ты готовить умеешь?"

Я утвердительно кивнул головой, и мне через десять минут вручили удостоверение повара третьего разряда и направили на буксирный катер "Крылов".

Экипаж катера состоял из шести человек.

Камбуз представлял собой маленькое помещение, большую часть которого занимала плита, отапливаемая дровами. Накормить шесть человек, это не самая сложная задача, но времени свободного оставляет мало. В экипаже все были старше меня, а единственный близкий мне по возрасту парень — чеченец Джафар — утонул через полтора месяца после нашего знакомства. Охотское море коварно своими холодными водами и не дает много времени на поиски упавшего за борт. Через пятнадцать — двадцать минут, даже если человека выловят из воды, то он умирает от переохлаждения.

Работа нашего катера заключалась в буксировке плашкоутов и в доставке людей по близким к Охотску рыбозаводам и рыболовецким поселкам. Рыбаки угощали нас свежевыловленной рыбой, а мотористы бегали на берег за "маласовкой". Так называли местное дешевое вино из клюквы, по фамилии директора охотского винзавода — Маласова. Официально это вино носило марку "Волжское крепкое" — или "мечта Гитлера", по определению ценителей напитка. Ребята наши при покупке не мелочились — брали сразу целый ящик, после чего, пообедав, укладывались спать, а нам с механиком — трезвенником неоднократно приходилось вести катер вдвоем, причем я выполнял функции рулевого. В высокой пенистой прибрежной волне-баре — кувыркались серые нерпы, а у самого катера иногда высовывала любопытную рыжевато-пятнистую мордочку ларга (из рода морских тюленей).

Бывали и казусы...

В Охотском море большие перепады между приливом и отливом. В реку Кухтуй, на которой стоит Охотск, можно зайти только во время прилива. Вот и пришлось мне как-то, во время сизигии (самого большого перепада между приливом и отливом) швартоваться почти в центре Охотска. Команда спала глубоким похмельным сном, когда я крепил швартов к причальному кнехту. После этого я тоже улегся спать, а проснулся от громкой матерщины капитана и ощущения, что судно лежит на борту. Оказывается, пока мы спали, начался отлив и вода ушла. Катер завалился на борт, и мы стали походить на потерпевших бедствие. Виноваты оказались мы с механиком, за что и получили разнос.

Мне изрядно надоело готовить закусь для команды, но в кадрах говорили, что вакансии все заняты и надо подождать. Тут — не было бы счастья, да несчастье помогло. Во время перехода с Нового Устья на Охотск я вытаскивал на палубу здоровую кастрюлю с компотом, а когда вернулся на камбуз, то обнаружил, что когда катер особенно резко "отыгрался" на волне, кусок мыла с полки улетел в гороховый суп, стоящий на плите. Энергично работая половником, я выловил изрядно похудевший обмылок, а над кастрюлей стали подниматься радужные пузыри.

Но… не выливать же большущую кастрюлю супа из-за таких мелочей? Катер уже подходил к Охотску, обед уже был полностью готов.

Сразу после швартовки я подхватил свой заранее упакованный рюкзачок и двинулся по берегу к отделу кадров. По прямой до конторы было всего метров двести — кабельтов. По берегу идти пришлось больше получаса — километра три. Когда я зашел в кабинет начальника, то из окна открывался вид на катер "Крылов", экипаж которого со спущенными штанами сидел вдоль борта.

Мыло подействовало...

Я объяснил ситуацию начальнику, и меня срочно отправили на судно, стоящее в судоремонтном заводе города Николаевска-на-Амуре.

Когда самолет поднялся над Охотском и взял курс на Николаевск я приник к иллюминатору. Мы летели над береговой линией, и с высоты Охотское море казалось спокойным. На самом-то деле оно очень редко бывает спокойным. Долгое время из-за его капризного нрава Охотское море считали безжизненным. В действительности же оно несметно богато и рыбой, и морским зверем, и водорослями. В нем живет больше 270-и видов рыб, причем 210 из них водятся только здесь. Больше всего тут ловят минтай и сельдь. Берега — изрезанные многочисленными речками и ручьями лысоватые темные сопки и покрытые сверкающим снегом горные вершины. Лес встречается редкими островками у подножья гор и вдоль русла петляющих речушек.

В далекие годы Приохотье было трамплином для освоения дальневосточных земель русскими землепроходцами.

Тут проходили партии казаков И. Москвитина и С. Шелковника, которые основали первые русские поселения на берегах Охотского моря. По этим местам прокладывали дороги отряды Первой и Второй Камчатских экспедиций Беринга. Сюда выходил Охото-Якутский тракт, связывавший через Сибирь Россию с ее тихоокеанскими владениями. На этих землях зародилась и долго свирепствовала охотская золотая лихорадка.

Впервые золото в Приохотье было найдено на реке Охоте немецким геологом Эрманом более полутора веков назад. В 1856-м году бывший управляющий Охотской факторией Российско-Американской компании Ленже на реке Улья, в 15-ти верстах от ее устья, промыл сто пудов песка и намыл более шести золотников самородного золота. Настоящий же бум начался во время строительства телеграфной линии Охотск — Якутск. Почти каждая яма, выкапываемая под столбы, дарила золото. Остатки старых разработок видны до сих пор.

Канавы и шурфы били в основном зимой, так как летом все заливала вода, летом приходилось работать на возвышенных местах, убегая от подземных вод. На старателей охотились разномастные жулики — могли в тайге караулить с обрезом, а могли и просто объегорить в картежной игре.

Геолог Г. Минский писал, что за девять лет (с 1914-го по 1923-ий год) золота на охотских приисках добыли на сорок четыре миллиона долларов. Один из золотопромышленников утверждал, что если взять в качестве центра Охотск и провести круг радиусом сто десять километров, то внутри него все речки и ручьи будут золотоносными. Конечно, сразу же сюда кинулись авантюристы и бизнесмены из Америки и Англии, Германии и Франции. Большая часть охотского золота оказалась за рубежом.

Вот с такими мыслями я прилетел в Николаевск-на-Амуре.

Это один из старейших городов на берегах Амура и Тихого океана. Он на восемь лет старше Хабаровска и Благовещенска, на десять лет старше Владивостока.

Направление из отдела кадров было предъявлено на проходной судоремонтного завода и мне объяснили, как добраться до нужного мне причала. Таинственный номер вместо названия судна означал, что я получил назначение на крупнотоннажный плавкран. Ремонт только начинался, и жили мы в заводском общежитии на берегу, выходя только на ежедневные вахты. Тем не менее, времени оставалось достаточно и для знакомства с городом. Возле входа в городской музей лежал почти целый череп мамонта и большой ржавый якорь. Из любопытства я посетил музей и познакомился с пожилым местным краеведом — Юзефовым. Человек очень увлеченный, он рассказал множество интересных фактов, связанных с историей этого города.

На территории судоремонтного завода особенно интересно было нести ночные вахты.

Обычно, после наступления темноты, мы вытаскивали свою маленькую шлюпку и отправлялись ставить сетку на красную рыбу.

Время первого хода определить легко — прямо из окна городского автобуса была видна мелкая речка, впадающая в Амур. Когда начинался ход рыбы, она сплошь была покрыта упитанными спинами кеты или горбуши. Мальчишки с берега закидывали примитивную рыболовную снасть — так называемый "якорек". Это крупный кованый крючок-тройник с хорошо заточенными жалами. Его привязывают к прочной бечевке и закидывают наудачу в самую гущу рыбьего косяка, затем резко дергают на себя и вытаскивают на берег зацепленную то за спину, то за брюхо увесистую рыбину. Конечно, это браконьерский лов — уж очень много рыбы срывается с "якорька" и уходит с большими ранами. Пацаны оправдываются тем, что после нереста все взрослые особи все равно погибают, а, кроме того, химкомбинаты своими отходами отравляют гораздо большее количество рыбы, чем вылавливают браконьеры.

Самый большой мой улов во время этих ночных рыбалок составил девяносто хвостов за ночь на двоих с боцманом. Из них — штук шестьдесят — самки-икрянки. Рыбу мы пускал в качестве добавки к нашему рациону, а, кроме того, засолили две двухсотлитровых бочки. Икру тоже частично пускали на общий стол, но, по большей части, продавали, а выручку делили между собой.

Плавкран привели в порядок и в середине лета буксир "Алаид" отбуксировал нас в Советскую Гавань.

По пути, ночами, с палубы хорошо было видно свечение морской воды, вызываемое какими-то мелкими живыми существами. Днем нас провожали стайки дельфинов, а в прозрачной воде колыхались многометровые щупальца медуз.

После прибытия в порт назначения мы пришвартовались неподалеку от крупного рефрижераторного судна. Местные жители гордились, что у их города протяженность береговой линии более восьмидесяти километров. На самом деле — город растянулся вокруг огромной естественной бухты от поселка Лососина до Бяуды, а затем, через поселок Заветы Ильича, почти до самого порта Ванино, получившему известность благодаря песне: «Я помню тот Ванинский порт и вид пароходов угрюмый..."

У меня быстро появились там знакомые на рефрижераторе "Наманган", и они уговорили меня перейти на работу к ним на судно.

Экипаж судна был около ста человек, большая часть — "промтолпа", то есть — рыбообработчики. Мне и самому пришлось в первом трехмесячном рейсе идти работать на укладку рыбы в железные формы, после чего рыба замораживается в виде десятикилограммовых брикетов и пакуется в картонные ящики, по три брикета в ящик. Сами мы рыбу не ловили, а шли, в этом рейсе, вместе с четырьмя МРС-ками (малыми рыболовными сейнерами), которые тралили дно и перегружали нам свой улов, который состоял из камбалы и палтуса.

В прилове попадалось еще много всякого интересного. То вытащим головастого бычка, посадим в его раскрытый рот корабельного щенка, и фотографируем на память. Вместе с рыбой со дна цеплялись раковины причудливых форм и, самое главное, королевские камчатские крабы. После вахты мы тащили их на камбуз, где судовой кок быстро отваривал крабов прямо в ведре забортной воде и мы рассаживались на юте под крупными яркими звездами и подолгу слушали "травлю" старых морских волков. Но, помимо работы и отдыха, я учился на матроса первого класса и, после первого рейса, сдал соответствующие экзамены, ведь диплом позволяет ошибаться значительно уверенней.

После сдачи экзаменов я перебрался на судовой мостик в качестве матроса-рулевого.

При подходе к Сов. Гавани за многие километры были видны скопления огромных и необычайно черных туч — это горела тайга. После того, как мы бросили якорь на рейде, ребята, свободные от вахт, ринулись в город. Вернулись они через пару часов со странными коробками в руках. Так как в городе из-за таежного пожара объявили "сухой закон", то ребята запаслись одеколоном. Моя вахта только закончилась, и я отправился на берег. Позвонил знакомым и пообещал через часок навестить их не с пустыми руками. Из того же телефонного автомата я позвонил заведующей ближайшего ресторана и, предварительно представившись работником горисполкома, извинился за то, что нарушаю собственные указания, но, в связи с нагрянувшей из-за пожара комиссией из Хабаровска, сейчас пришлю своего шофера: "… вы уж выдайте ему, что он попросит..."

Поймал такси, подъехал к ресторану и замечательно отоварился. Друзья мои были несказанно довольны. Дня через четыре пожары были потушены и чрезвычайное положение отменили.

Следующие полгода мы провели в Охото-Камчатской рыболовной экспедиции. Нам приходилось по три-четыре дня штормовать в открытом море, когда все судно, за исключением надстройки и мостика, вдруг ныряло в огромную волну.

Тут вспоминалась история с однотипным судном "Монгол". Когда его поставили на ремонт, то он развалился напополам сразу, как только обсох в ремонтном доке.

При крене в 45 градусов, когда не знаешь, что лучше — идти по палубе или по переборке, такие воспоминания как-то не утешают...

Затем нашему судну поручили перевозку улова охотских рыбаков в амурский порт Маго.

Во время одного из этих рейсов мы походили проливом Лаперуза и, вследствие ошибки штурмана, влетели в порядки сетей японского рыболовного судна. К нашему счастью сети мы хоть и порвали, но на винт не намотали и сразу быстренько стали удирать в свои воды. Японец, когда разобрался, сколько ему нанесено ущерба, бросился в погоню за нами, но мы уже вошли в свои территориальные воды, под прикрытие курсирующего корабля пограничников. От бессилия что-либо сделать японский капитан разразился гневной тирадой на японском языке, в конце которой выдал весь словарный запас русских матерных ругательств, закончив воплем: «Русская капитана — пидараса".

Мы, у себя на мостике, давились от еле сдерживаемого смеха, а затылок нашего "кэпа" приобрел малиновый тон.

Вскоре подошло время моего отпуска.

Я взял расчет и вылетел в Таллинн — прояснять свое семейное положение.

Алле я звонил еще из Мухена и говорил, что могу вернуться, если есть такая необходимость. Она ответила мне в таком духе, что, мол, если уж поехал в такую даль, то надо пытаться заработать на машину. Пока я работал на "Намангане" Алла получала от меня "аттестат" — то есть двести рублей в месяц, что при ее окладе в девяносто рублей составляло довольно приличную сумму. Дочка наша так и жила у родственницы Аллы в Пучеже (почти Китеже), на Волге. В бухгалтерии Базы Океанического Рыболовства мне выдали на руки все копии квитанций на почтовые переводы денег и частично выплатили деньги за рейс, пообещав основную сумму просчитать и выслать мне в Таллинн на главпочтамт, "до востребования".

Прилетев в Таллинн я, в первую очередь, пошел к своему брату, который рассказал мне о том, что часто видит в городе Аллу с одним и тем же мужиком, выглядевшим намного старше ее. Ну, что же, у женщин и кошек хозяев нет — они приходят лишь на время...

Скоротав день вместе с братом, я вечером двинулся на встречу с женой, которую не видел уже больше года. Дверь мне открыла теща, приехавшая в Таллинн за месяц до этого. Я выставил на стол привезенную трехлитровую банку икры, пару копченых кетин и соответствующие случаю напитки. Сначала разговор совсем не клеился, но через час-другой мы решили отложить основные разговоры на утро, а сейчас пора ложиться спать. Я еще слышал спор мамы с дочкой.

Теща уговаривала Аллу постелить мне отдельно, на что та ей резонно отвечала, что нас не развели, и я, пока еще, являюсь ее официальным мужем, следовательно — имею право...

Поутру первый разговор во время завтрака начала теща.

Ее больше всего интересовало, сколько денег я привез. Мне пришлось объяснить, что деньги придут почтовым переводом чуть позже, а с собой у меня только чистый оклад за последний месяц. Мы с Аллой отправились в город, зашли в какое-то кафе и я начал выяснять, что за мужик постоянно ее сопровождал в мое отсутствие. Алла почти сразу "раскололась", что уже полгода живет с этим мужчиной, что во всем я сам виноват и, что самое главное, они в складчину купили недавно "Москвич", Алла залезла в чужие деньги, а надо отдавать.

Она еще прошлым вечером рассказывала мне, что по совместительству взялась работать в той же школе кассиром и про то, что не все учителя вовремя приходят за зарплатой. Я вынул из кармана все деньги, которые были у меня с собой, положил их на стол и попросил Аллу больше на моем пути не попадаться.

Выйдя на улицу, я с удивлением понял, что в душе у меня нет никакой скорби, скорее то, что я чувствовал, было похоже на облегчение.

Через неделю меня вызвали в суд, где ознакомили с Аллиным заявлением, написанным за месяц до этого. В заявлении она писала, что я, более чем год тому назад, скрылся в неизвестном направлении, и никаких известий от меня нет. Далее следовала просьба взыскать с меня алименты, плюс засчитать задолженность за все время моего отсутствия. Что ж, правда — это та ложь, которая тебе нравится...

Тут я оценил предупреждение расчетчицы из Сов. Гавани, которая, увидев, что я хочу выкинуть квитанции на переводы денег в Таллинн на имя Аллы, посоветовала мне сохранить их, на всякий случай, хотя бы три месяца. После того, как я отдал квитанции, вопросов ко мне не было, хотя стало ясно, что развод неизбежен, так же как и последующая выплата алиментов.

Машину покупать было незачем, и я отправился в Крым.