Главы 5-8

ОГЛАВЛЕНИЕ РОМАНА:

Главы 1-4: https://writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/389993.html

Главы 5-8:

https://writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507514.html

Главы 9-11:

https://writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507516.html

Главы 12-14:

https://writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507519.html

Главы 15-17:

https://writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507521.html

Главы 18-19:

https://writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507523.html

Главы 20-22, эпилог:

https://writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507527.html

Глава 5. ШАКАЛ СРЕДИ ВОЛКОВ

— Том… — Бенджамин осторожно приподнялся и наощупь отыскал плечо товарища.

Оба лежали на земле, собрав как можно больше соломы для подстилки. На нарах спать намного тверже, одно неловкое движение в тревожном сне — и можно скатиться на пол, так они узки. Предоставив свои три скрипучих доски захватившему их арестанту, Бен каждый раз устраивал себе постель на новом месте. Это давало особое преимущество: врагам непросто было бы найти его.

Том недовольно заворочался в полусне.

— Эй, что случилось? — промычал он, еле шевеля губами.

Не тратя лишних слов и времени, Бенджамин сразу сообщил ему все, что хотел сказать:

— Завтра по дороге на рудник трое заключенных вместе с Траверсом обезоружат четырех солдат и бросятся бежать. Начнется перестрелка. Возможно, вспыхнет настоящий бунт.

Черный Том встрепенулся и дернулся вверх, точно и впрямь услышал выстрелы. Сон его мгновенно улетучился, а усталость уступила место бурному волнению. Он словно воспарил как птица над непроглядно-вязким туманом душной темноты, наполненной тяжелым, хриплым дыханием спящих арестантов. Но незримые крылья ослабели так же быстро, как угасает вспышка молнии в грозу. Это было лишь коротким, хоть и неистовым, порывом… Том подавил его в себе и медленно прилег обратно. Бен угадал бы его внутреннюю борьбу даже при свете дня. Как часто его собственное сердце трепетало при словах «свобода» и «побег», когда их неожиданно произносили вслух! Теперь, для человека, в пятый раз обманутого призрачной надеждой, он стал уже достаточно сдержан и осторожен.

— Откуда ты узнал? — как можно тише спросил Том. В голосе его звучало лишь недоумение, все остальные чувства исчерпали себя за несколько секунд.

— Я случайно слышал разговор, спрятавшись за поворотом штрека.

— Даже если предположить, что их план удастся, я ни за что не побежал бы с этими четырьмя, — помолчав немного, отозвался Том и задумчиво прибавил: — Если беглецов поймают, их ждут самые ужасные последствия…

— Ужасно то, что завтра четыре человека будут убиты ударом в спину! — сурово заметил Баркер.

— Солдаты, — не скрывая отвращения, поправил Том.

— Это люди подневольные. — В тоне Бена явственно звучал внутренний протест.

— Ты что же — остановишь Людоеда и его дружков? — Насторожившись, Том с тревогой ожидал его ответа.

Бенджамин долго лежал без движения, глядя в чернильную темноту. Разум его загнан был в тупик, но совесть упорно требовала от него решения.

— Завтра на перекличке я затею драку хотя бы с двумя из них, — сказал он вдруг. — За это обычно сажают в карцер. Их побег оттянется на неделю-две, а потом, возможно, что-нибудь изменится. На каторге ежеминутно происходят перемены: никто даже не знает, доживет ли до утра!

— Ты с ума сошел: в карцере они тебя убьют! — зашипел на него Том.

— А что мне делать, скажи?.. Разве я могу подло донести на них?! — почти беззвучно воскликнул Бенджамин.

Старый Том был поражен до глубины души.

— Безумец! — повторил он с горечью.

— Постой… Ты слышал? — Бен привстал и напряженно замер: снаружи в навесном замке с лязгом повернулся ключ. Протяжно заскрипели несмазанные петли — и сноп красноватого света проник в проем распахнутой двери. Бен разглядел сутуловатую, широкую фигуру Бейса, за спиной которого блеснуло несколько штыков.

Солдаты — их было четверо — с ружьями наготове переступили порог барака. Эта немногочисленная группа походила на охотников, которые отважно забрели в самое логово волков… если не считать, что там, снаружи, храбрецов ожидало подкрепление. Заключенные настороженно зашевелились. Те, что лежали ближе к выходу, инстинктивно заслоняли руками глаза, потревоженные резким светом фонаря. Но в глубине барака, под покровом тьмы, угадывалось тайное движение, таившее ответную угрозу.

— Джереми Блейд, Джим Траверс и Генри Роуд! — выкрикнул Бейс, перекрывая недовольный ропот. — На выход!

Бенджамин вздрогнул. Когда ты постоянно под прицелом или под замком, достаточно короткого намека, чтобы распознать опасность. В сознании молниеносно выстраивается прямая связь событий, исключая случайность совпадений. Сомнений не было: заговор был раскрыт. Бен порывисто вскочил на ноги вслед за Томом, пораженным не меньше него.

— Это они! — непроизвольно, точно выдох, слетело с его губ. — Но почему он не назвал четвертого?..

— Четвертый?!.. Откуда ты узнал? — прорычал кто-то над самым его ухом. Обернувшись, Бен столкнулся с Людоедом, на лице которого застыли изумление и ярость. Как он вдруг оказался рядом, словно вырос из-под земли? Как он расслышал?..

— Значит, это ты настучал им, Баркер? — оглушительно рявкнул Джим, сделав резкое движение рукой в сторону солдат.

— НЕТ! — что есть силы крикнул Бенджамин. — Я не доносчик!

— А кто донес?!

— Спроси об этом у четвертого! Но я уверен, что его здесь уже нет!

Вывод напрашивался сам собой: пока три волка дожидались утра, чтобы вырваться из клетки, шакал успел предать их и трусливо скрыться. Среди затравленных, озлобленных и прóклятых притаился тот, кто подло обманул их последние надежды. Гари Кент колебался неспроста: он выбирал между рискованным побегом и гарантированной платой за донос. Выслужившись перед законом, заключенный мог заработать себе помилование или хотя бы сокращение срока ссылки.

— Кто — Гарри?.. — Траверс ошеломленно уставился на Бена, но тут же вскинул опустившиеся было руки. — Врешь! Я придушу тебя!

Еще немного, и потасовка затянула бы всех, кто мог добраться до дерущихся, если бы не грянул выстрел.

— Прекратить! — раздался властный окрик офицера. — Роуд, Блейд и Траверс, выходите! В третий раз я повторять не стану!

Сухо щелкнули ружейные затворы, и в бараке воцарилась тишина.

— Арестант Баркер, — прибавил офицер, — выходите вместе с ними!

Кольцо, сомкнувшееся вокруг Бена и его противника, распалось. Две темные фигуры медленно отделились от толпы и двинулись навстречу ожидавшей их охране — то были Блейд и Роуд. Нащупав у себя под курткой самодельный нож, Траверс переглянулся с заговорщиками. Если их замысел раскрыт, им нечего терять! Так или иначе, их осудят и повесят, как бунтовщиков. Быстрые взгляды, значение которых пленные и каторжники схватывают на лету, грозно, воинственно, отчаянно кричали одно: «Сейчас!». Такие взгляды, бегло брошенные исподлобья по сторонам, подобно кремню, высекают искры, от которых может вспыхнуть настоящий всепожирающий пожар. Следуя за Траверсом и его сообщниками, Баркер с каждым шагом ощущал, как в рядах притихших арестантов нарастает угрожающее напряжение, точно огонь бежал по фитилю к бочонку пороха.

— Заковать! — распорядился офицер, когда все четверо остановились у дверей.

— Давай же! — отозвался Людоед, с готовностью протягивая руки. В воздухе мелькнуло острие ножа, и офицер со сдавленным предсмертным хрипом повалился на пол. Но раньше Траверс вырвал у него ружье и, размахнувшись, увесистым ударом деревянного приклада оглушил солдата, готового прицелиться.

— Эй, ко мне! — бешено взревел он, обернувшись к арестантам. — Перебьем этих собак в красных мундирах! Нас больше! Вырвемся наружу и зададим им жару!

Когда ты слишком долго терпишь издевательства и муки, внутри однажды происходит перелом, и неожиданно ты сознаешь, что не было смысла терпеть, даже ради того, чтобы выжить. И в тот момент, когда ты обнаружил, что больше не боишься ни своих врагов, ни смерти, тебя уже ничто не остановит.

Вызов был брошен — с ответ раздался дружный отклик, похожий на громовой раскат. Заключенные так тесно сгрудились у дверей, что солдатам не хватало места, чтобы выставить штыки. Толпа зажала их, лишив возможности стрелять и оттеснив от выхода. Десятки рук железной хваткой вцепились в стволы их ружей и рукоятки сабель.

— На помощь! — что есть мочи заорал придавленный к стенке надзиратель.

— А, Бейс! Прости, я о тебе забыл! — хищно усмехнулся Роуд и от души впечатал его голову в широкое бревно.

— Во двор! — скомандовал Джереми Блейд, охваченный азартом битвы, и каторжники мощным, бушующим потоком хлынули наружу. Вооруженные неудержимой яростью, сжигающей их изнутри, сейчас они готовы были смести с пути целую армию тюремщиков.

Среди хаоса логика и осторожность не имеют голоса, мы не способны трезво оценить положение вещей. Это как опьянение: страх исчезает, разум теряет власть над телом, а тело повинуется течению, которое захлестывает нас с головой. Бенджамин Баркер, даже рассуждая здраво, не отступил бы перед лицом опасности. Эта живая бурлящая река несомненно увлекла бы его в самый центр беспощадной схватки, где в ярких вспышках выстрелов кроваво-красные мундиры смешались с пыльной от угля желто-серой массой… Но вдруг одна единственная, стремительная мысль пронзила его, как шальная пуля: если сейчас он присоединится к мятежу, то никогда уже не увидит жену и дочь! И в этот самый миг, как будто подтверждая предостережение, дверь взвизгнула на петлях и с грохотом захлопнулась: те, кто остался во дворе, были отрезаны от своих товарищей. Арестанты оказались в двух ловушках: одни в горячей, душной темноте барака, другие — под открытым небом.

Но это еще не было исходом. Снаружи сквозь отрывистые беспорядочные выстрелы долетало бряцанье клинков, цепей… неистовые крики, сдавленные стоны. Часть охраны и бунтовщики уже боролись врукопашную. Двери барака сотрясались под глухими толчками изнутри; трещали доски: заключенные ломали нары, чтобы воспользоваться ими, как тараном.

— Что вы делаете? Двери же под прицелом! — в ужасе воскликнул кто-то. Баркер узнал по-юношески звонкий голос Кэрола. Как в этой бурной суматохе он сохранил еще способность соображать? Он словно видел поверх смятения и мрака. Но грубый окрик тут же оборвал его:

— Заткнись и не мешай, сопляк!

Толпа, хрипя подобно раненому зверю, замерла, напряглась и с громогласным рыком налегла на свой таран. Дверные створки заскрипели под сокрушительным ударом. Казалось, еще немного, и они слетят с петель. Но что если все эти охваченные неуправляемым воинственным порывом люди вслепую рвались навстречу гибели? Что если там, снаружи, они споткнутся о мертвые тела своих товарищей?

Стрельба внезапно прекратилась, и наступило странное, зловещее затишье, как будто передышка перед решающим броском. Запертым в бараке арестантам оставалось лишь догадываться, что последует за этим…

Вырвавшись из всеобщей давки, Бен подобрался к узкому красноватому просвету между вертикально вбитых бревен, чтобы посмотреть во двор. На нарах под его коленом зашевелилось чье-то твердое, худое тело.

— Куда ты лезешь, олух! Ты же меня раздавишь! — застонал Мэттью.

— Пропусти, это я, — отозвался Баркер, припав щекой к стене.

Зрелище, открывшееся перед ним сквозь щель, подтвердило его самые худшие предчувствия: выстроившись в шеренгу, два десятка пехотинцев, двинулись к бараку с ружьями наперевес. Бен понял их намерения раньше, чем прозвучали резкие короткие команды:

— Готовься! Целься!..

Ружейный ствол коснулся узкого просвета…

— Ложись! — что есть мочи крикнул Баркер и, отпрянув от стены, стащил на землю Гроу.

Раздалась команда, которой он не разобрал. Воздух содрогнулся от мощного, оглушительного залпа, и пули градом застучали под потолком.

Толчки тарана мгновенно прекратились, оцепенение сковало даже самых смелых и отчаянных бунтовщиков.

— Сдавайтесь! Или следующий залп уже не будет предупреждением! — прогремел за дверью голос командира.

Томительную тишину, повисшую во тьме барака, нарушали лишь приглушенные проклятья заключенных — это в мучительной агонии умирала их последняя надежда. Хоть и сознавая, что все рухнуло, они не отвечали, теряясь в слепых догадках, что стало с Траверсом и остальными, успевшими выскочить во двор.

Офицер не счел необходимым дожидаться, пока мятежники соберутся с мыслями.

— Готовьсь! — последовала новая команда.

— Нет! Не стреляйте, мы сдаемся! — вскричали несколько несчастных.

— Держите ружья наготове! — послышалось снаружи. — Принесите кандалы!

Вскоре стук молотков за стеной возвестил, что не все из восставших перебиты в схватке с охраной. Только что предстояло им впереди? Тюрьма, откуда они прямиком оправятся на виселицу? Они поставили на карту свои жизни, которые уже не стоили ни гроша — и проиграли… Что ж, так или иначе, эта дерзкая попытка обрести свободу, привела к тому, что каторга закончится для них до срока! Пара дней заключения, и тюремщики сами снимут с них кандалы, которые с таким усердием заколачивают сейчас.

Несколько человек, израненных, озлобленных и укрощенных, ожидали своей очереди.

— Ну же! — прикрикнул пехотинец, исполнявший обязанности кузнеца, вытолкнув Траверса вперед. — Став ногу на наковальню, паршивый пес!

Людоед повернул к нему лицо, искаженное отчаянием и ненавистью. В разодранной рубахе, залитой кровью убитых им солдат, с горящим взглядом, стоя под прицелом десятка ружей, он походил на древнего циклопа, жаждущего впиться зубами в человеческую плоть. Сомкнувшись плотным строем, охрана настороженно смотрела на него, словно на зверя, которого стоило огромного труда загнать в ловушку, но никогда не приручить. Чопорным, надменным судьям и бесчувственным тюремщикам не понять, что это дикое чудовище — творение их собственной жестокости! Но было еще нечто, не видимое невооруженным оком, не постижимое уму: он был рожден таким же человеком, как они. Различны оказались только судьбы.

У Джима оставался еще козырь в рукаве — та самая заточка, с которой начался мятеж. Короткий бесполезный кусок железа. Ему он уже не поможет, но это неважно… Семь бед — один ответ!

— Пошел ты! — задыхаясь от ярости, выкрикнул Траверс и с ненавистью плюнул в лицо солдату. Тот вскинул руки и с проклятьем замахнулся молотком. В ту же секунду острие ножа точно змеиным жалом вонзилось ему в грудь. Кандалы упали наземь.

Стиснув зубы, Людоед испустил свирепое рычание — это был его последний смех. Ружейный выстрел оборвал его, как ржавую струну. Выставив штыки, солдаты подступили ближе. Траверс лежал навзничь рядом с трупом одного из своих мучителей. На лице его застыло отвращение: смерть просто омерзительна, но широко-раскрытыми глазами он с вызовом смотрел на нее в упор…

Когда закованные в цепи мятежники под конвоем были отправлены в тюрьму, двери барака на минуту отворили, чтобы вынести убитых и раненных солдат, а вместе с ними злополучного надзирателя.

Свет фонаря, скользнувший по бараку, выхватил из темноты съежившиеся фигуры подавленных и присмиревших арестантов. Баркер огляделся и заметил Гроу, неподвижно припавшего лицом к стене, у самой щели. Поначалу он подумал было, что старика зацепило пулей. Бен осторожно прикоснулся к его плечу. Мэттью едва заметно вздрогнул, но не обернулся.

— Эх, Джим! — пробормотал он только. Из груди его вырвался приглушенный стон, похожий на рыдание. В нем прозвучали сожаление, тоска и… зависть, исполненная горького, угрюмого восхищения. Давний друг, который, задыхаясь в его руках, когда-то отважно выбрал жизнь, отправился в иной, далекий мир свободы, а Гроу так и остался здесь.

Баркер не видел смерти Джима Траверса, но слышал его крик, затем, как эхо — грохот выстрела, и понял все. Однако вид застывшего, подобно каменному изваянию, безутешного Мэттью поразил его до глубины души: старик как будто осиротел.

Бену тогда не приходило в голову, что где-то, в нескольких шагах от них, прильнув к просвету между бревен, Билли Кэрол также стал свидетелем этой страшной гибели. Баркер не мог подозревать, какую роль сыграют в судьбе бедного юноши слова, с благоговением произнесенные пастором в тюрьме, и этот роковой пример…

Лагерь затих, словно затерянный во мраке безлунной глубокой ночи. Ночи, которая не принесет ни сна, ни отдыха. Не только арестанты, но и часовые напряженно ожидали утра. По бараку, как змея в траве, полз настороженный, враждебный шепот.

— Ну попадись он мне — мокрого места не оставлю, — бросил кто-то точно камень в темноту.

— Кто?

— Баркер, черт бы его побрал!

— Думаешь, он — стукач?

— Не сомневаюсь!

— Я был о нем другого мнения…

— Я тоже. До сегодняшнего дня.

— В какой угол он забился, под какие нары?! — присоединился чей-то сиплый голос.

— Я здесь! — внезапно прозвучал ответ. — Вам не придется меня искать.

— Ах ты, шакал паршивый! — пронзительно прошипел кто-то сверху. Под потолком послышалась возня, что-то тяжелое упало вниз, и Бенджамин почувствовал, как на него грозно надвинулась невидимая тень.

— А я готов поклясться на стопке библий, что Баркер — не доносчик! — возмущенно заявил Мэттью. Его непримиримая уверенность могла обезоружить кого угодно. Бен с облегчением заметил, что старик уже вполне оправился от потрясения. Жизненный опыт Гроу вызывал у заключенных уважение не меньше, чем сокрушительная сила Траверса, но Баркер приготовился сам защищать себя.

— Я невиновен, — произнес он тоном человека, который не боится нападения. — И я это докажу. Четверо из нас задумали побег. Когда об этом говорили Блейд и Роуд, я оказался неподалеку, и случайно раскрыл их планы. Но хоть я и не собирался присоединяться к ним — во всяком случае, не стал бы доносить! Все вы слышали, как Бейс назвал только троих, но мне известно точно, что их было четверо. И Траверс это подтвердил. Но если я, по-вашему, предатель, то почему я не донес на них на всех? Сделайте вывод. Их предал тот четвертый, чье имя не назвали!

— Да какая ему выгода с того? — рявкнул кто-то. — Он что — полоумный?

— Нет, просто осторожный, очень хитрый и бесчестный, — не повышая голоса, твердо ответил Баркер. — Побег был сопряжен с огромным риском: по дороге на рудник нужно было убить и обезоружить четырех солдат, потом отстреливаться, убегая на глазах у всех. Предатель рассудил, что выгоднее будет заработать на доносе. Мы все прекрасно знаем, что этим он может заслужить себе помилование или облегчить свою участь.

— Да, так бывало, — заметил один из арестантов, — я слышал о подобных случаях. Только место на более легких работах или пост надзирателя не спасут его от расплаты!

— А если его переведут подальше? — язвительно возразил другой.

— Все равно не отвертится. Рано или поздно мы его найдем!

— А может быть, уже нашли…

Не видя лиц, Баркер внимательно прислушивался к разговору. Недвусмысленный намек последней фразы ясно дал понять, что его доводам поверили не все. Необходимо было доказательство, полностью и безоговорочно опровергающее обвинение, но он его не находил… Неужто даже здесь, среди отверженных, приговоренных к неволе и забвению, его опять осудят без вины?

— Это тебя, должно быть, собирались отвести в безопасное местечко, Бен! После того, как Траверс назвал тебя доносчиком, — издевательски сострил самый недоверчивый.

— Да хоть бы у тебя язык отсох! — в негодовании взорвался Том.

— Послушай, Баркер, если хочешь жить, скажи: кто был четвертым? — спросил вдруг суровый голос, и все затихли, превратившись в слух.

— Гарри Кент, — отчетливо ответил Бенджамин. Арестантам он без колебаний мог его назвать.

Хмурый ропот прокатился по бараку, в нем сквозило смутное сомнение.

— Шельма еще та, — подтвердили двое-или трое.

— А кто здесь праведник? — последовал иронический вопрос.

— Эй, Гарри!

На зов никто не отозвался.

— А если он убит?..

Слепая неопределенность не выпускала арестантов из тупика, как эта непроглядная, колючая темнота вокруг. Всего за несколько минут в их головах вспыхнуло уже с десяток мыслей, среди которых одна противоречила другой…

Обвинениям и спорам положил конец каторжник, лежавший возле самой двери.

— Я видел, как Гарри потихоньку вышел вместе с Бейсом перед тем, как заперли барак, — сказал он и, недолго думая, сделав выводы, со злобой плюнул на пол.

Все стало до предела ясно, точно сквозь стену вдруг ударил яркий свет. После этих слов повисла гробовая тишина. Ее не всколыхнули ни проклятия, ни грубые ругательства, но в ней, как притаившийся в засаде зверь, явственно ощущалось напряженное дыханье жгучей ненависти. И эта ненависть сплотила даже самые несхожие характеры, враждебные друг другу. Так могут ненавидеть только каторжники. Но, вместе с тем, лишившись вожака, они, возможно, снова неожиданно нашли его…

Глава 6. ИЗ ПРОПАСТИ НА НЕБЕСА

— Вчерашний мятеж показал, что у вас накопилось слишком много энергии! Что ж, я распорядился вдвое урезать ваш паек на целый месяц. Кроме того, отныне все вы будете носить оковы, и если вдруг охрана обнаружит, что они повреждены, виновных ожидает самое суровое наказание! Никакого снисхождения к слабым и больным! Никакого милосердия к тем, кто выказывает неповиновение! Здесь каторжная колония, а не благотворительный приют! Только жестокость может обуздать законченных преступников и негодяев вроде вас. Вы сами подтвердили это правило! — каждая фраза коменданта Роджерса звучала, как удар стального молота, которым заколачивают кандалы. Закончив свою речь, он размеренным, чеканным шагом прошелся перед колонной безмолвных, понурых арестантов. Его пронизывающий, пытливый взгляд не упустил из виду ни одной детали: казалось, Роджерс не преминул бы обыскать их души, если б мог.

Внешность коменданта полностью соответствовала его нраву. Сухое, сдержанное выражение его продолговатого лица с правильными, но лишенными своеобразия и живости чертами, менялось крайне редко. Отчасти это свойство было следствием суровой военной жизни и привычки в трудных обстоятельствах довольствоваться малым. Начав свою карьеру лейтенантом, дослужившись до чина капитана и будучи назначенным на пост коменданта каторжной колонии, Роджерс не проявлял терпимости и снисхождения к подчиненным. Власть компенсировала все его прежние лишения, и здесь, на дикой, далекой от цивилизации земле, он пользовался ею, по сути, бесконтрольно. Сознание незыблемого права решать чужие судьбы, распоряжаться ими, как имуществом, по собственному усмотрению, щедро питало тайные пороки его, казалось бы, уравновешенной натуры. Боль, унижения и страх людей, стоящих ниже, будь то солдаты или заключенные, стали со временем для Роджерса нездоровым удовольствием. И эта, скрытая опасная болезнь прогрессировала.

Комендант почти закончил свой обход. Он собирался было дать команду кузнецу, но что-то вдруг заставило его остановиться. Один из заключенных, не опуская головы, смотрел на него прямо и открыто — так, словно между ними не существовало никаких различий! Роджерс припомнил, как похожий взгляд, горящий мрачной непримиримостью, однажды уже заставил его невольно вздрогнуть. Когда?.. В глазах коменданта сверкнул возмущенный вопрос, но он не задал его вслух. Каторжники, эти чудовища, которых надлежало усмирять самыми беспощадными карательными мерами, не стоили того, чтобы запоминать их лица или имена — они заслуживали только порки, тюрьмы и кандалов. Но это бледное лицо с точеными чертами, столь мало походившее на хитрые физиономии типичных аферистов и мошенников, четко запечатлелось в его памяти. Да, месяц-полтора назад, этот самый каторжник сбежал и был наказан… Уже в который раз. Бесспорно, он опаснее других. Никогда не знаешь, чего можно ожидать от человека с таким взглядом.

— Лейтенант Уилсон! — обратился Роджерс к офицеру, стоявшему поблизости.

— Да, капитан!

— Как его имя? — Комендант указал рукой на Бенджамина.

— Кажется, Баркер, капитан!

— Пускай за ним следят построже.

— Слушаюсь!

Резко повернувшись, Роджерс отошел. Вчерашний бунт едва не подорвал его престиж, зато сегодня он с лихвой расправится с виновными. В особенности с теми, что дожидаются повешенья в тюрьме.

Около получаса оглушительно стучали молотки, и раздавалось бряцанье цепей — однообразные, назойливые звуки, от которых никуда не деться. Со стороны вся эта сцена производила впечатление, будто кузнец подковывает каких-то невиданных двуногих лошадей…

Не выдав арестантам ни крошки пищи, их отправили работать на рудник. Охрана была усилена, а на том самом повороте, где от основной дороги в скалы уходила узкая тропинка, Роджерс распорядился дополнительно поставить караул.

Надзиратели, казалось, стали еще злее, и каждый заключенный чувствовал это на своей спине. Объяснить причину было просто: чем громче лают и больнее кусают сторожевые псы, тем больше зарабатывают мяса.

За этот напряженный, невыносимо долгий день в душных потемках сырого подземелья, Бенджамин неоднократно задавал себе вопрос: выжил ли кто-нибудь из тех солдат, что приходили ночью за Траверсом и его товарищами? Если да, то коменданту непременно донесут, что Баркер знал об их мятежных планах и не предупредил охрану! В голове его снова и снова вихрем проносились фразы: «Откуда ты узнал?», «Значит, это ты настучал им?..» Офицер прекрасно понял, что хоть Бен и не являлся соучастником, он, тем не менее, был в курсе предстоящего побега и возможно даже собирался воспользоваться случаем.

Если среди каторжников больше нет предателей, они будут молчать. На это еще стоило надеяться. Офицер убит, но надзиратель и солдаты могли быть только ранены. Очень скоро кто-нибудь из них заговорит и тогда… Нет, им не удастся его уничтожить! Каким бы ни было очередное испытание, он должен выдержать! Если его, конечно, не повесят!..

Для каторжника жизнь и смерть — невероятно схожие понятия, как пытка и петля, но Бен всегда готов был стойко выносить первое — самое тяжкое из этих зол: он не боялся смерти, но изо всех сил сопротивлялся ей.

Время во тьме тянулось и летело. С каждым замахом кирки, с каждым ударом сердца там, высоко над потолком из глины и земли толщиной в десятки футов, солнце неумолимо клонилось к западу, и надвигался вечер. Бенджамин мужественно приготовится к тому, что, все, возможно, прояснится раньше, чем наступит ночь…

Клеть со скрипом поднялась на поверхность, свет казался полуденно-ослепительным и резал глаза. В пыльном воздухе не было жара — остался лишь сухой, горячий дух, словно от остывающей печи. Подгоняемые бранью раздраженной охраны, заключенные строились в колонну.

— Шагай проворней! Ты весь день еле тащишься! На ужин даже не рассчитывай! — прогремел в нескольких шагах от Бена голос надзирателя.

Такие окрики были привычным делом, слишком обыденным, чтобы кого-то удивить. По мнению тюремщиков, такого обращения заслуживал, без исключения, каждый арестант, но Баркер, почему-то, еще не обернувшись, вспомнил о Кэроле. Он не ошибся.

Через силу волоча тяжелые оковы, до крови растершие ему лодыжки, Билли без пререканий подчинился. Его сухие, сжатые от боли губы побелели. Но надзирателю, похоже, было мало одного лишь молчаливого повиновения, и чтобы подкрепить свою угрозу делом, он замахнулся плетью. Юноша вскрикнул и вцепился в его руку.

— Ах ты, щенок! Я проучу тебя!

Несколько секунд они отчаянно боролись. Внезапно Кэрол оступился, запутавшись в цепях, и опрокинулся на спину. Зажмурившись, он инстинктивно сжался в ожидании удара, который непременно должен был последовать… И вдруг горячее негодование, переполнив его сердце, хлынуло наружу, точно кровь из раны. Прежде, чем в воздухе просвистела плеть, Билли рывком вскочил на ноги, крепко стиснул руки в кулаки и… бросился бежать. Опасное, неудержимое стремление как будто окрылило его измученное тело.

— Стой! — предостерегающе окликнул его Баркер, предвидя, что вот-вот произойдет непоправимое. Несколько арестантов попытались удержать безумца, но юноша каким-то чудом увернулся.

Поначалу солдаты, пораженные столь неслыханной дерзостью, даже не сделали ни единого выстрела. Прихрамывая, частыми, короткими шагами, вряд ли можно далеко уйти. И что пытался доказать этот несчастный, ринувшись навстречу каменной скале? Что он способен пройти ее насквозь?

Кэрол уже добрался до крутого склона, изрезанного острыми зубчатыми уступами. Коснувшись красноватого, нагретого на солнце камня, он замер, словно не веря, что еще жив.

— Назад, мальчишка, или я стреляю! — донесся до него раздраженный окрик.

Билли прерывисто вздохнул, дрожащими руками ухватился за ближайший выступ и, не оглядываясь, начал карабкаться наверх. Угроза словно ободрила его вместо того, чтоб испугать.

Едва лишь он преодолел первые несколько ступеней ввысь, предчувствие внезапно подсказало Бену, кудá он устремился — на самую вершину голого утеса, чтобы, шагнув с обрыва в бездну, взлететь на небеса!

— Стой! Все равно не уйдешь!

Две или три пули просвистели вдогонку беглецу. Гулкое эхо прокатилось по равнине.

— В ногу стреляйте! — раздался приказ офицера.

Билли уже почти достиг небольшой площадки, на которой мог бы, хоть ненадолго, перевести дух. Слабеющими, исцарапанными в кровь руками он лихорадочно вцепился в ее потрескавшийся край, поросший сухой травой.

Воздух прорезал одинокий выстрел…

— Попал? — пронеслось по рядам заключенных и коротко, глухо отозвалось: — Попал!

Юноша без движения лежал ничком на плоском каменном уступе, в трех десятках футов над землей. Не будь этой опоры, он наверняка потерял бы равновесие и сорвался вниз. Вскоре до него добрались солдаты.

Когда бесчувственного Билли Кэрола не без труда стащили со скалы, движимые любопытством арестанты подступили к нему ближе, стараясь рассмотреть, не убит ли он. Стрелявший ранил Билли в ногу, но пуля лишь слегка его задела. Бедняга потерял сознание скорее от сильного волнения.

Не дожидаясь, пока тот придет в себя, командир охраны резко встряхнул его за ворот и с размаху ударил по лицу:

— Сбежать хотел?! Забыл, что полагается за это?

Билли закашлялся и медленно приоткрыл глаза. Прямо над ним, словно прозрачный океан без берегов, простиралось догорающее небо — пустое, равнодушное, по-прежнему недосягаемо далекое. С горьким немым вопросом он вгляделся в непостижимую до головокруженья бесконечность, как будто ища в ней Бога. Там не парили даже птицы…

— Чего разлегся? Поднимайся! Или надеешься, что понесут? — нетерпеливо прикрикнул надзиратель. — Теперь-то уж ты точно получишь по заслугам!

Боясь, что на него опять посыплются удары, Билли изо всех сил напрягся и, кое-как поднялся на ноги. Солдаты недоверчиво следили за каждым его движением.

— Давай же, я помогу тебе. — Видя, что Кэрол не в состоянии пройти и шага без посторонней помощи, Бенджамин подставил ему плечо. Он ожидал услышать грубые, язвительные шутки арестантов, которые не упускали случая поиздеваться над Цыпленком, но сейчас ни на одном лице не было и намека на усмешку. Бен заметил, как Мэттью Гроу повернулся было к офицеру, беззвучно шевеля губами. Что он хотел сказать? Возможно, снова собирался объяснить, что «бедный малый не в себе»? Но разве этому здесь придавали хоть какое-то значение?

— Бен, теперь они убьют меня? — еле слышно промолвил Билли, глядя в пространство перед собой. В голосе его не прозвучало ни страха, ни надежды, и он сам поразился своей отрешенности.

— Нет, — ответил Баркер. Пальцы его сжались на руке товарища. — Но тебе придется набраться мужества. В первый раз мне было очень страшно, после — уже меньше…

Кэрол бессознательно следовал за Беном, как сомнамбула по краю крыши. За всю дорогу он не произнес ни слова, не поднял больше глаза на небо. Вскоре после возвращения в лагерь надзиратель сообщил ему, что завтра утром он получит свою порцию плетей.

Механизм дисциплины в каторжной колонии был предельно прост, а потому ни разу не сбивался с ритма. Имена провинившихся и проступки, за которые следовало их покарать, заносили в журнал, комендант равнодушно просматривал записи, не вдаваясь в подробности, назначал наказание, и тюремщики вскорости приводили приговоры в исполнение. Ни о каком помиловании не могло идти и речи: люди, отверженные обществом, считались заведомо виновными во всех грехах.

Настало время ужина. Урезанный паек заметно сказывался на всеобщей атмосфере среди каторжников: и без того гнетущая, она грозила постепенно перерасти в зловещую. Но, помня, что за пререкания с охраной можно получить добавку совсем иного рода, изголодавшиеся за день арестанты предпочитали молча проглотить свою похлебку.

— Возьми. Съешь, когда будем уже в бараке. — Бенджамин осторожно просунул под куртку Билли небольшую пресную лепешку. Он захватил ее украдкой, как это делал для него порою черный Том.

Кэрол машинально прижал к себе твердоватое, но еще теплое тесто. Глаза его по-прежнему прямо и неподвижно смотрели в пустоту, как будто он ослеп или весь мир вокруг исчез… Внезапно краска прилила к его щекам, а губы задрожали.

— Бен, прости меня!.. — прошептал он, приходя в себя.

Но Баркер не успел ему ответить.

— А, вот ты где! — раздалось позади него. Услышав этот голос, в котором наравне с угрозой прозвучало явное злорадство, Бен сразу понял, что его судьба предрешена. Последняя надежда, если от нее еще и оставался слабый огонек, рухнула окончательно. Баркер узнал бы говорившего, даже не оглядываясь. Это был Бейс — тот самый надзиратель, который прошлой ночью приходил в барак в сопровождении солдат.

— Что — думал, о тебе забыли, и успокоился? — последовал язвительный вопрос, а следом — краткий пересказ последних происшествий: — Офицер убит, солдаты — в лазарете… А я вот, как ни странно, выжил!

Бенджамин медленно поднялся и повернулся к Бейсу. С опасностью лучше стоять лицом к лицу.

Голова надзирателя была перевязана, но он твердо держался на ногах и ничуть не утратил своей вызывающей грубости.

— Как же ты узнал, что трое арестантов задумали побег? — продолжил он допрос и тут же, усмехнувшись, поправился: — Прошу прощенья, четверо! Ты ведь и это знал, проныра?

Баркер молча посмотрел на Бейса: рассказывать ему подробности не имело смысла.

Между тем, каторжники, уловив начало разговора, стали настороженно прислушиваться. Некоторые из них даже прекратили трапезу, словно хищники, почуявшие настоящую добычу. В воздухе витала затаенная враждебность, и она еще острее ощущалась в наступившей тишине.

Надзиратель искоса бросил взгляд на часовых.

— Почему ты ничего не сообщил охране? — спросил он Баркера, с расстановкой отчеканивая слова.

— Потому, что я не доносчик, — сухо ответил Бенджамин. — Он у вас уже есть!

Несмотря на сдержанность, в тоне его прозвучало нескрываемое отвращение.

— Да, помню, нечто подобное ты уже сказал — вчера, — с иронией заметил Бейс. — Так вот, не сомневайся: сегодня я доложил об этом коменданту! Утром он щедро наградит тебя — за то, что не предаешь своих!

Его угрозу заглушило бряцанье цепей, по двору прокатился негодующий ропот, и вся арестантская братия, как по команде, подалась вперед. Надзиратель невольно попятился. Не лучше ли было без лишнего шума подать на виновного рапорт, и дело с концом? Но злобный и упрямый характер Бейса всякий раз толкал его на самые рискованные действия. Выбившись из обычных ссыльных в надзиратели, он редко упускал возможность показать если не силу, то хотя бы собственную значимость. Но, обвинив Баркера при всех, он лишь еще прочнее утвердил его авторитет в глазах товарищей. И в тот момент, когда они, дружно, как один, встали на его защиту, Бейсу внезапно показалось, что каторжники видят в Бене второго Джима Траверса или, по меньшей мере — его замену.

— Вы только посмотрите! — надзиратель возмущенно обернулся к одному из караульных, призывая его в свидетели. — Еще немного и они бы разорвали меня в клочья!

— Не провоцируйте их: обстановка и без того накалена, — посоветовал солдат.

По-видимому, Бейс уже истратил свой запас энергии, и предостережение подействовало. Слегка прихрамывая, он благоразумно удалился в отдельную палатку неподалеку от барака, в которой ночевали надзиратели.

— У него, как у кошки, девять жизней, — пробормотал сквозь зубы Том, с ненавистью глядя ему в след.

— А у меня — всего одна, — тихо ответил Баркер тоном человека, готового упорно бороться за нее.

Каторга — это невероятно ясное до крика сознание того, где ты сейчас, и напряженная тревога в полном неведении о том, что тебя ожидает впереди. Мысленно всматриваясь в будущее, Бен мог увидеть лишь расплывчатое, тусклое пятно. Будет ли вообще он жить, хватит ли у него на это сил?.. Никакой уверенности, никакой определенности, кроме, того, что завтра на рассвете вместе с Билли он получит не меньше пятидесяти ударов плетью. Но почему-то именно теперь необъяснимое предчувствие подсказывало Бенджамину: либо что-то резко разломится в нем надвое, либо скоро наступит перелом в его судьбе…

Утро забрезжило над лагерем с первыми ударами барабана. Казалось, в этом затерявшемся на отшибе мире, ограниченном крутыми, обрывистыми скалами, даже природа подчинена суровой дисциплине. Заключенных, как обычно, вывели во двор. После переклички тщательно осмотрели кандалы, выдали каждому скудную порцию каши — и отправили на рудник. Баркера удивило, что их не заставили присутствовать при наказании, как это делали практически всегда. По-видимому, комендант опасался новых беспорядков.

Когда Бена вместе с Билли Кэролом под конвоем вывели на середину опустевшего двора, Роджерс уже нетерпеливо ожидал их там в сопровождении седого, низенького человека в потертом сером сюртуке — то был доктор Браун. Чуть поодаль, почтительно соблюдая дистанцию, пристроился Бейс. Его широкое лицо с крупными, резкими чертами и низким, покатым лбом настолько откровенно выражало злое торжество, что Бенджамин, едва взглянув на него, с отвращеньем отвернулся. Билли тревожно озирался, словно ища того, кто выполнит обязанности палача.

Перед собравшимися возвышалось сооружение из трех наклонных деревянных стоек, закрепленных наподобие основы для конусообразного шатра. Эта конструкция, к которой привязывали приговоренных к порке заключенных, называлась треугольником. Руки осужденного фиксировались у вершины, а ноги — у основания, и стоявший позади палач наносил ему удары плетью по спине. Точно таким же образом производились экзекуции солдат в британской армии.

Своим привычным чеканным шагом Роджерс неторопливо обошел вокруг пустого треугольника и, остановившись перед Баркером, смерил его испытующим взглядом с головы до ног.

— Знаешь, где сейчас Гарри Кент? — спросил он вдруг вместо того, чтобы по обычаю огласить виновным приговор.

Не опуская глаз, Бенджамин молча ожидал, что Роджерс ответит за него.

— Я поручил ему обязанности надзирателя в тюрьме. Возможно, ему также уменьшат срок, — продолжил комендант, выдержав многозначительную паузу. — Правила неизменны: те, кто подчиняется закону, могут рассчитывать на снисхождение; те, кто ему противится — заслуживают наказания!

Да, безусловно, Гарри хорошо продумал, на что идет: озлобленные каторжники вряд ли смогут отомстить ему в тюрьме!

Баркер по-прежнему молчал, на его лице не отразилось ни раскаяния, ни досады, только хмурый риторический вопрос: какое дело ему до Гарри Кента?

— Я слышал, арестанты стоят за тебя горой, точно ты — главный среди них? Считаешь, дерзость и упрямство делают тебя героем? — с иронией поинтересовался Роджерс.

Бен сразу понял: Бейс уже успел сообщить об их вчерашней стычке коменданту, расписав подробности в самых ярких красках. Теперь его считали опасным подстрекателем. Что, если бы вдруг все узнали, ради чего этот «законченный преступник» совсем недавно готов был оказаться в подземном карцере? Тюремщики смеялись бы над ним, а каторжники — попросту убили бы!

— Изволь же отвечать!

Что можно было ответить человеку, расценивавшему, как оскорбительную дерзость, право другого оставаться самим собой?

— Я не герой, но никого не продаю, — сухо отозвался Бенджамин.

— Ясно. — Роджерс отрывисто кивнул. — По-видимому, порка до сих пор ничему тебя не научила. Что ж, я могу иначе заставить тебя повиноваться правилам и законам: для этого не нужно быть героем и никого не надо предавать. Эй, привяжите его! — Комендант указал рукой на Билли и, забрав у солдата плеть, повелительным жестом протянул ее Баркеру. — Итак, я вкратце изложил тебе теорию, приступим к практике. Выпори этого мальчишку! Преподай ему урок! Вы оба заслужили по пятьдесят плетей, но, если справишься, получишь в два раза меньше, чем он.

Солдаты уже сорвали с Билли куртку и подтолкнули его к треугольнику. Пока ему завязывали руки, он не проронил ни звука, но расслышав последние слова коменданта, вдруг обернулся к Бену и быстро прошептал:

— Делай, как он велит!

Бенджамин вздрогнул, точно от удара. Кровь отлила от его сердца и бросилась к щекам. Он знал, что коменданту доставляло удовольствие играть с теми, кто находился в полной его власти, и эти игры часто были верхом произвола. Он сознавал, какие тяжкие последствия неизбежно повлечет за собой отказ. Но это требованье Роджерса было для него поистине изощренным издевательством.

— Я подвергался порке чаще, чем вы можете себе представить. Но никогда не брал и не возьму этого в руки! — с отвращением ответил Баркер, указав на плеть.

Комендант метнул пронзительный, гневный взгляд на заключенного, который, несмотря на цепи, отстаивал свою позицию, как совершенно свободный человек.

На несколько секунд повисло напряженное молчание.

— Не сомневайся: я учту все твои заслуги, — с расстановкой выговорил Роджерс и круто повернулся к ближайшему солдату, как будто Баркер вдруг перестал существовать:

— Эй, Нордек!

— Да, капитан!

— Приступайте! Пятьдесят ударов плетью за попытку бегства! — Комендант сделал резкий жест в сторону Билли Кэрола.

— Слушаюсь, капитан!

Скинув мундир, пехотинец встал позади приговоренного.

— Прошу прощения… — вполголоса обратился к Роджерсу доктор Браун.

— В чем дело?!

— На вашем месте при его комплекции я не давал бы ему в первый раз больше тридцати. Ведь, судя по его спине, у треугольника он получает наказание впервые?..

Комендант с ожесточением стиснул рукоятку сабли.

— Слава Богу, я пока еще не уступил вам свое место, мистер Браун, — отрезал он, еле сдерживая раздражение. — Займетесь им, когда настанет ваша очередь. Нордек, всыпьте осужденному все пятьдесят!

Браун со вдохом отступил. На лице его отразилось выражение безысходности. Мудрое убеждение врача, что лучше предупредить болезнь, чем ее лечить, бессильно разбивалось о глухие стены каторжной тюрьмы. Но что он мог поделать, когда его потенциальных пациентов доводили до самого истерзанного состояния прямо у него на глазах?!

Белую спину Кэрола пересекали полосы от плети, кое-где синеватые, а местами багровые. Но это было лишь ничтожной малостью в сравнении с тем наказанием, что предстояло ему вынести сейчас.

Учащенно дыша, юноша инстинктивно напрягся всем телом в ожидании первого удара. Взмахнув тяжелой плетью, пехотинец дважды покрутил ею над головой. Раздался свист и шесть тугих ремней с глухим щелчком впились в нежную кожу.

— Р-раз! — громко отсчитал надзиратель.

Билли испустил короткий вскрик и крепко закусил губу, вцепившись руками в стойки. Солдат неторопливо пропустил сквозь пальцы спутанные узловатые хвосты, отступил на шаг и ударил снова. Юноша резко дернулся вперед, словно пытаясь вырваться из пут. Слабый сдавленный стон заглушило механически четкое:

— Два!

— Сильнее! — нетерпеливо крикнул комендант, охваченный каким-то демоническим азартом.

— Три!..

Стиснув зубы, Кэрол съежился и замер, точно его ударили ножом. От напряжения вены вздулись у него на лбу, а пальцы, обхватившие опору, побелели. На шестом ударе на спине его выступила кровь, к десятому она уже неудержимо стекала тонкими ручьями… Билли задыхался, судорожно втягивая воздух, словно утопающий. Все его тело лихорадочно дрожало, как в ознобе, а по вискам катились капли пота. Он больше не пытался сдерживать отчаянные крики, от которых содрогался знойный воздух. Они рвались наружу, как и кровь из его ран.

Бену легче было самому перенести удары, чем смотреть на эту пытку. Но власть, преобладавшая над ним сейчас, удерживала его на месте крепче, чем оковы: заступничество только разожгло бы ярость коменданта.

Счет медленно, размеренно, неумолимо приближался к тридцати. Кэрол уже почти не бился: его колени подогнулись, а веревки врезались ему в запястья. Но нечто было выше понимания его мучителей. Беспомощный, он не казался жалким. Кричал — но не просил пощады! Он горячо, беззвучно умолял об этом только Бога, все еще веря в Его милосердие, безграничное, как небеса. Бенджамин знал, что в тайне Билли жаждет не передышки, а избавления от мук и унижений — навсегда…

— Сорок два! Сорок три! — методично выкрикивал Бейс.

Спутанные ремешки слипались, и солдат расправлял их после каждого удара, пропуская между пальцев. Звук, с которым плеть рассекала тело осужденного, был невыносимым. Полосы на его спине слились в одну сплошную рану. Удары исторгали из его груди уже не стоны, а сдавленные хрипы. Внезапно он затих. Два последних удара прозвучали в полной тишине.

— Отвяжите!.. — взмолился доктор Браун.

Едва разрезали веревки, несчастный без сознания соскользнул на землю. Надзиратель выплеснул ему в лицо ведро воды. Билли слегка пошевелился, его глаза были закрыты.

— Скоро опомнится! Это послужит ему уроком, — невозмутимо заметил Роджерс. — Вольно, Нордек! Симпсон заменит вас! — крикнул он солдату, беглым взглядом оценив его работу. — И принесите свежую плеть.

Но Бейс внезапно выступил вперед:

— Капитан!

Роджерс нетерпеливо обернулся.

— Позвольте я сам! — выпрямившись точно по команде, воскликнул надзиратель.

Коменданта удивила эта просьба, более похожая на требование.

— Я ценю ваше рвение, но не думаю, что вы справитесь, — ответил он, указывая на повязку Бейса.

— Это не помешает мне! — заверил тот, с готовностью протягивая руку, чтобы взять у пехотинца плеть.

— Отлично! В таком случае — всыпьте осужденному пятьдесят плетей за покрывательство. И столько же — за дерзость и неповиновение, — громко распорядился Роджерс, указав ему на Бенджамина Баркера.

Не дожидаясь, пока солдаты применят силу, Бен сбросил с себя куртку, освободившись от позорной надписи, и обнажил покрытую рубцами спину. Пока его привязывали к треугольнику, Бейс в нетерпении переминался с ноги на ногу позади него: Бенджамин слышал скрип его ботинок. Все знали, каким образом Бейсу удалось пробиться в надзиратели: он часто добровольно сек своих товарищей. Страх и физические муки жертвы разжигали в нем животные инстинкты, компенсируя свободой острых ощущений тяготы неволи. Что касается Бенджамина, то у Бейса он был на особом счету. Их противостояние длилось с давних пор, и Баркер ни разу не дал себя сломить.

— Начинайте! — раздался приказ. Плеть со свистом разрезала воздух.

Бен замер. Боль с быстротою пульса пронзила его тело и яркой вспышкой взорвалась в мозгу. Первый удар — внезапно, сзади, как нападение трусливого врага — парализует, словно ты разрезан пополам. А те, что следуют за ним — уже невыносимо жгут без передышки, как в затяжной агонии. Они терзают плоть, пока не доберутся до души. Никакими криками невозможно заглушить такую боль. И даже, если молча терпеть ее, до скрипа стиснув зубы, все тело, содрогаясь, будет оглушительно кричать о ней. Но самое опасное — не в боли, а в том, что ужас перед нею делает тебя беспомощным настолько, словно ты больше не принадлежишь себе. Баркер сопротивлялся этому бессилию, как только может сопротивляться человек: скрывая страх и слабость от своих мучителей, он прятал их собственного разума.

Бейс наносил удары крест-накрест, резко оттягивая плеть. Трудно представить, что человеческое существо способно на такую ненависть. Бенджамин каждым нервом чувствовал ее — также остро, как и боль. Он понял с самого начала: эта сотня будет стоить ему двухсот. Кровь брызнула буквально с первых же ударов. Бен вытерпел их больше двадцати, изо всех сил удерживаясь от лихорадочных рывков. Бороться с этим дальше было невозможно, как с бурным течением реки. Когда же счет дошел до сорока, он чуть не потерял сознание. Его руки до дрожи в суставах стиснули стойки, а тело вытянулось, как струна, которая вот-вот порвется. Он слышал позади себя свирепое дыханье Бейса, точно рычанье хищника, преследующего добычу. Перед глазами красноватой пеленой стоял туман. Жгучая, режущая боль уже не отпускала — отдельные удары стали почти неразличимы. Кровь тонкими извилистыми ручейками растекалась по земле…

— Семьдесят! — выкрикнул Нордек.

— Добейтесь, чтобы он кричал, как тасманийский дьявол! — раздался гневный голос.

Медленно приоткрыв глаза, Баркер увидел прямо перед собой разгоряченное лицо капитана Роджерса. Яростный азарт изменил его почти до неузнаваемости. Мужество арестантов не вызывало в нем восхищения — оно бесило его, словно это было оскорблением. Бенджамин знал, чего он хочет. Роджерс во что бы то ни стало решил сломить того, кто отказался ему повиноваться. Это было и принципом и потребностью. Нездоровой потребностью человека, опьяненного жаждой насилия.

— Кто еще знал? — внезапно крикнул комендант. — Еще кто знал?..

С десяток жестких, стремительных ударов просвистело в полной тишине, и только Нордек беспристрастно их отсчитывал, время от времени отирая пот со лба.

— Я отучу вас покрывать друг друга! — задыхаясь от ярости, выкрикнул Роджерс и нервно схватился за щеку, как будто Баркер плюнул ему в лицо. — Я проучу тебя так, что ты запомнишь это на всю жизнь!..

— Сто! — громко выдохнул солдат. Удары прекратились.

В ту же секунду Бен почувствовал, что больше не смог бы вытерпеть.

— Эй, не отвязывайте его! Пускай он простоит у треугольника весь день! — распорядился комендант. — И не давайте ему пить — ни капли!

Этот приказ поразил даже привычных ко всему солдат. Оставить под палящим солнцем человека с кровоточащей, израненной спиной — подобная жестокость могла сравниться разве что с произволом Джона Джайлса Прайса* в каторжной колонии на острове Норфолк. Верша «законное возмездие», после порки он привязывал наказанных к заржавленным кроватям, чтобы гарантировать заражение их ран.

— Что вы делаете, капитан? — возмутился доктор Браун. Горячее негодование заставило его на этот раз забыть про всякую почтительность. — Вы хотите убить и его?!

— Что значит «и его»? — комендант резко обернулся.

Опустив на землю Билли Кэрола, доктор выпрямился во весь рост. Безоружный, на целую голову ниже Роджерса, он готов был бесстрашно сражаться за свои убеждения, несмотря ни на что.

— Я вас предупреждал, но вы не слушали меня! — воскликнул Браун. Голос его вдруг задрожал. — Мальчик, которому вы дали пятьдесят плетей, только что скончался! И это вы его убили! Вы!..

Роджерс ошеломленно уставился на доктора. Чудовищные обвинения мгновенно отрезвили его, точно ведро ледяной воды. Он ничем не ответил на дерзость, которую при иных обстоятельствах счел бы просто оскорбительной, и торопливо сделал жест солдатам, чтобы отвязали Бена.

Пошатываясь, Бенджамин с трудом добрался до товарища и опустился на колени рядом с ним. Восковое лицо юноши преобразила странная улыбка — едва коснувшись бледных, потрескавшихся губ, она застыла в широко раскрытых светло-голубых глазах, в которых словно отразилось небо.

— Прощай, ты оказался храбрее многих… Просто был слишком одинок, — почти неслышно промолвил Баркер, и рыдание, жгучее, нарастающее, как бессильная ненависть, сжало ему грудь. Но он не проронил ни звука, только глаза его блеснули из-под сурово сдвинутых бровей.

Бенджамин Баркер словно прощался с самим собой…

Наклонившись к нему, доктор Браун был поражен до глубины души при виде этой безмолвной скорби: человек, не проронивший ни одной слезы от нестерпимой, дикой боли, горько оплакивал того, кто больше не чувствовал ее.

* Джон Джайлс Прайс (20 октября 1808 — 27 марта 1857), судья и уголовный администратор, был единственным гражданским лицом, чтобы командовать вторым урегулированием преступника на острове Норфолк. Являлся главным с 6 августа 1846 до 18 января 1853. Погиб от молотов и ломов каторжников в карьере Уильямстауна в 1857 году.

Глава 7. ПОВОРОТ СУДЬБЫ

Бенджамин лежал прямо на земле, уткнувшись лицом в солому. Из-за приоткрытой двери общего барака до него, как сквозь густой туман, доносился напряженный разговор двух людей. Равные в своих правах, к сожалению, они не обладали равной властью. Настойчивые интонации одного из них бескомпромиссно подавлялись повелительными, резкими другого: похоже, комендант уже пришел в себя. Внезапно ясно и отчетливо в ответ ему прозвучало слово «произвол».

— На вашем месте я не стал бы делать столь поспешных выводов, мистер Браун! — осадил собеседника Роджерс. — Если вы дорожите своим местом…

— Прошу прощения, но этот вывод я сделал уже давно! — с вызовом воскликнул доктор. Обычно сдержанный и молчаливый, сегодня этот маленький и безобидный человек восстал: чаша его христианского терпения переполнилась до краев. — Для чего вы приглашаете врача присутствовать при ваших зверских экзекуциях? Разве не проще сразу позвать могильщика?

— Вот, что мистер Браун! — раздраженно прикрикнул на него комендант. — Вы бредите: ваши слова нельзя воспринимать всерьез! Примите что-нибудь из своих микстур и отправляйтесь спать!

— После того, как вы переведете пострадавшего в лазарет!

— Это ни к чему! — отрезал Роджерс. — Через пару дней он и без того поднимется и начнет работать.

Даже после самой жестокой порки в лазарет отправляли крайне редко. А если заключенный получал «всего лишь» пятьдесят ударов плетью или меньше, его уже на следующий день без церемоний выгоняли на работу. В лазарете же лечили только тех, чьи болезни были опасны для окружающих, а также пострадавших от обвалов на руднике и совершенно не способных передвигаться. Построенный неподалеку от тюрьмы, он представлял собой просторный каменный сарай, разделенный внутри перегородками, но все же был заметно чище и, если можно так выразиться, комфортнее общего барака.

— Через пару дней!.. — изумился доктор. — Вы хоть раз представляли себя на месте этих несчастных?

— Займитесь лучше вашим пациентом, если так дрожите за него! — послышалось в ответ, а вслед за тем — стук удаляющихся шагов.

Баркер почти не помнил, как доктор обработал его раны, как наложил бинты… И как со вздохом вышел на залитый солнцем двор. Единственным, что врезалось в его сознание, был яркий свет сквозь щель неплотно прикрытой двери. Поиздевались вдоволь — теперь даже не запирают! А может быть, уже не охраняют?.. Что-то мелькнуло у него перед глазами — белое и воздушное, как парус, и реальность обрела туманный лик иллюзии.

Вокруг царила бесконечная томительная тишина. Казалось, будто там, снаружи, исчезли часовые на воротах. Может, и частокола больше нет, а за пределами барака — только небо, свет и ветер?

Бенджамин силится подняться, чтобы посмотреть… Но тщетно, со спины его словно содрали кожу — он не способен даже пошевелиться. «Через джунгли… Вглубь материка — и снова к морю, в десятках миль отсюда!..» — Воспаленный разум скачет с одной мысли на другую, точно камешек рикошетом по воде. Беззвучный всплеск — сознание идет ко дну, издалека доносится лишь эхо: «Бежать! Скорее… Пока открыта дверь!..»

Вечером, возвратившись с рудника, Мэттью и Том нашли его все также неподвижно распростертым на земле у самой двери. Бенджамин тяжело дышал, судорожно сжимая в ослабевших пальцах пучок соломы, точно оружие для нападения или защиты. С первого взгляда было ясно, что под повязками, насквозь пропитанными кровью, его спина иссечена чуть ли не до кости.

Старый негр смог лишь вымолвить: «Ох, Бен…» так же безнадежно, как Мэтью незадолго до того произнес: «Эх, Джим!..»

— А где же Билли? — угрюмо проронил Гроу, не решаясь сам себе ответить.

Бенджамин вдруг пошевелился и повернул к нему бледное, изможденное лицо.

— Билли не выжил, — прошептал он, стиснув руку еще крепче, и закрыл глаза.

На какое-то время тюремщики оставили Бена в покое. Никто, кроме врача и друга, больше к нему не прикасался, и каждая минута, каждый час этой недолгой передышки были драгоценны. Две или три ночи, длившиеся для него целыми сутками — от заката до заката — медленно, но верно возвращали ему силы. Непроницаемо глубокое беспамятство поначалу избавило его от боли — иначе он бы промучился без сна. Когда же Бенджамин по-настоящему пришел в себя, он снова был достаточно силен, чтобы терпеть ее. Человек, не знакомый с суровыми условиями каторги, удивился бы этой выносливости. Порою нам довольно и отчаяния, чтобы беспомощно повалиться наземь. Но, когда твой выбор небогат — боль от свежих ран или новые удары — поневоле выбираешь первое и, чего бы то ни стоило, поднимаешься на ноги. Грубое обращение солдат и надзирателей научило Бена не жалеть себя. И то, о чем иные в его нелегком положении не решились бы и думать, служило ему лучшим лекарством после болезни или порки последние пятнадцать лет. Этим лекарством было непрерывное движение — вперед, на месте — до тех пор, пока ослабленное тело не окрепнет.

Однажды, лежа в беспросветной темноте барака, Бенджамин ощутил вдруг необъяснимую тревогу. Странное чувство, будто время безвозвратно ускользает, овладело им настолько, что у него закружилась голова. Сколько же дней прошло с тех пор, как его, истекающего кровью, отвязали от треугольника? О чем он думал в последний раз в то утро, прежде чем окончательно потерял сознание?.. Расплывчатые, смутные воспоминания стремительно и верно прояснялись; слепые, инстинктивные порывы приобретали форму конкретных мыслей, возвращая к единственной заветной цели. Бен осознал всю суть своей тревоги в одно мгновение: еще немного, и он лишится исключительного шанса на побег. С утра до вечера на страже у ворот остается только пара часовых, и если бы его не посадили в карцер, он смог бы убежать еще в тот раз! Да, как бы сумасбродно это не звучало, если он хочет выбраться отсюда, действовать нужно именно сейчас. В противном случае, его опять отправят на рудник — на долгие годы, без всякой надежды на чудо — пожизненно! Или до следующей порки… Но лучше этого не дожидаться.

Баркер осторожно приподнялся. Сможет ли он держаться на ногах? Бездействие словно опутало сетями все его тело. Стряхнув оцепенение, он, крепко стиснув зубы, попытался встать. Его ладонь уперлась в чью-то вытянутую руку.

— Эй, ты куда собрался? — проснувшись, зашипел на него Том. Старый товарищ, как обычно, спал поблизости.

Бенджамин потихоньку отодвинулся.

— Сколько я здесь пролежал? — спросил он, опасаясь, что времени больше нет.

Том недовольно заворочался.

— Ну, на рассвете трое суток будет, — пробормотал он.

Баркер вздрогнул, точно от озноба: эти могли быть последними!

— Друг, прости меня! — быстро зашептал он прямо в ухо Тому. — Ты не сможешь, но я должен попытаться. Билли ошибся: не только мертвый может вырваться отсюда. Существует лучший способ, я нашел его: умирающих почти не стерегут! Мне нужно задержаться здесь, в бараке, еще на день. Всего на день…

Бен рассуждал о странных, немыслимых вещах так горячо и убедительно, что Том с тяжелым вздохом сделал вполне логичный вывод:

— Эх, бредит… — Измученный усталостью, он тут же снова задремал.

Баркер забылся тяжелым сном лишь перед рассветом. Очнулся он от резкого внезапного удара в бок. Суровая реальность не оставляла места для бреда и обманчивых иллюзий: иного обращения здесь ожидать не приходилось, в особенности тем, кто не способен держаться на ногах. Так начиналось каждое утро, и проходил целый день.

Неторопливо прохаживаясь по бараку, один из офицеров небрежно повернул голову Бена прикладом своего ружья. Вовремя овладев собой, Баркер отреагировал на эту грубость не больше, чем мешок с соломой.

— Слушай, черный! — Офицер подозвал к себе Тома. — Твой приятель еще долго так валяться будет?

— Он еле дышит, — хмуро отозвался Том, глядя исподлобья. — Похоже, что он тихо умирает изнутри…

Должно быть, на этот раз ему поверили. Странно было бы думать иначе. Бывало, что у заключенных после подобных наказаний нередко заживали раны, но позже останавливалось сердце, а случай с Билли Кэролом был далеко не первый. Тела, недолго думая, бросали в яму и…

— Вот что, если через пару дней он не умрет и не поднимется — пусть пеняет на себя! — заявил напоследок офицер и вышел.

— Считай, сегодня я тебя прикрыл, но будь настороже: еще засыплют землей живым… — проговорил с опаской Том, покосившись в сторону распахнутой двери. — Я принес тебе немного каши. Поешь, когда останешься один.

— Спасибо, мне уже лучше, — чуть слышно признался Баркер. И темное лицо старого Тома на миг озарила улыбка. Во взгляде Бенджамина было столько глубокой благодарности, что сердце его друга невольно сжалось. В ту же секунду Том кое-что припомнил. Всего лишь несколько часов назад Бен говорил ему о мертвых… нет, об умирающих и о каком-то странном бегстве… А если он не бредил?! Конечно, нет! Его рассудок был таким же ясным, как сейчас! Но что же он задумал, на что решился?.. Пронзительно-тревожное предчувствие внезапно подсказало Тому, что он видит своего товарища в последний раз.

Закончив скудный завтрак, арестанты во дворе начинали уже строиться в колонну.

— Эй, номер восемьдесят! Живо выходи! — крикнул с порога надзиратель.

Стараясь не показывать волнения, Том поневоле подчинился. У самой двери он украдкой оглянулся через плечо назад, и ему показалось, что Бенджамин приподнялся и еле заметно кивнул. Больше он ничего не успел разглядеть: барак немедленно закрыли на засов.

Заключенных выводили за ворота. Затаив дыхание, Баркер терпеливо ждал, пока команды, брань и звон цепей не стихли вдалеке. Тогда он осторожно поднял голову и медленно, ища рукой опору, поднялся — сначала на колени, затем, уже смелее, выпрямился во весь рост. Мрак мешал ему разобрать, потемнело ли у него в глазах, но, превозмогая боль и слабость, Бенджамин твердо сделал первые несколько шагов… Прильнув к просвету между бревен, он осмотрел широкий опустевший двор. Простая до уныния картина, скупые краски, неизменная монотонность действий: полоска неба, частокол, затоптанная голая земля и двое пехотинцев на страже безлюдия и мертвой тишины. Именно такое зрелище Бен и ожидал увидеть. Оставалось подождать еще немного, но не больше часа. Для начала нужно было подкрепиться. Том, кажется, оставил ему миску каши…

Солнце палило уже довольно жарко, накаляя каждый камень и даже пыльный сухой воздух, когда лениво дремавших часовых вывел из забытья какой-то странный звук, похожий на протяжный стон.

— Эй, кто там еще ноет? — недовольно проворчал один из них, привстав на локте.

— Это, кажется, в бараке, Дайк, — сообразил другой. — Тот арестант, который, говорят, на ладан дышит. Очухался, черт бы его побрал! Иди утихомирь его!

— А, чтоб тебя!.. — Дайк раздраженно выругался, но все-таки пошел. Нехотя отодвинул железную задвижку, толкнул ногой дверную створку, вгляделся в душный полумрак — и тут же получил увесистый удар доской по голове. Падая в темноту, он испустил короткий гневный вопль и выронил из рук ружье.

Все произошло с ошеломительной, молниеносной быстротой.

При виде этой сцены сон у второго караульного мгновенно улетучился: с ружьем наперевес он со всех ног бросился к бараку. Но раньше, чем солдат успел прицелиться и спустить курок, из черного провала входа глухо грянул выстрел.

Судорожно дернувшись, пехотинец отступил на шаг. Его полуоткрытый рот исказился в яростной гримасе, но проклятье превратилось в хриплый стон. Пошатнувшись, он ничком повалился в пыль. И опять воцарилась тишина...

Бенджамин медленно переступил через порог. С непривычки от яркого солнца у него зарябило в глазах. Невольно он заслонился и… полной грудью вдохнул сухой, горячий ветер. Внезапный трепет охватил его, похожий на невыразимую тревогу и восторг на грани беззвучного рыдания. Он сделал это — словно прыжок над пропастью! Измученный, загнанный в угол, почти уничтоженный, он снова ожил — вопреки всему!

Затишье становилось призрачно-гнетущим; раненный пулей часовой подозрительно оставался недвижим. Выйдя на середину двора, Баркер с усилием приподнял его грузное тело. На лице солдата так и застыли изумление и гнев: он был мертв. По красному сукну его мундира медленно расползалось мокрое пятно, а на землю стекал густой кровавый ручеек.

Бенджамин замер, словно оглушенный; руки его внезапно ослабели, а к горлу подкатила тошнота. Он рассчитывал лишь ранить, обезоружить, обезвредить на короткий срок своих тюремщиков, что день за днем, годами причиняли ему страдания — но не убивать! В глазах закона он был теперь не просто каторжником, который, в шестой по счету раз, отважился на бегство. Вдобавок ко всему он стал убийцей, и если побег сорвется, его повесят!..

Бенджамин с трудом дотащил бездыханное тело до барака. Сердце гулко колотилось у него в груди, а на лбу выступили капли пота. Не столько оттого, что пехотинец был тяжел, — каторга приучила Бена носить на себе груз и тяжелее, — это бремя надрывало его душу. Но терзаться раскаянием времени не было — опасность заставляла торопиться. Выстрел, заглушенный толстыми стенами барака, вряд ли услышали за скалами в тюрьме, а тем более на руднике. Но нет гарантии, что случай не приведет сюда непрошенных свидетелей.

Баркер чуть не забыл про второго солдата. Повалив убитого в тот самый угол, где совсем недавно, обессилевший от лихорадки, лежал он сам, Бен занялся живым. Счастье, что тот еще не очнулся! Заткнув солдату рот обрывком грязной тряпки, Бенджамин поспешно стащил с него мундир и крепко связал ему руки ремнем портупеи. Он должен был переодеться: изорванная, ветхая одежда каторжника не годилась для путешествия по джунглям и с головой выдавала беглеца. Дрожь пробежала по телу Бена, едва лишь еще теплое сукно мундира коснулось его плеч: в форме своих тюремщиков он словно стал вдруг одним из них. Что ж, тем лучше!

Самым главным было — поскорей избавиться от кандалов. Возле наковальни во дворе Баркер отыскал кузнецкий молот и несколькими точными ударами выбил из оков заклепки. Его спина, исполосованная плетью, горела и саднила, но непрерывное движение и напряженность мысли отвлекали. Руки работали теперь с быстротой и четкостью слаженного механизма. Сабля, порох и пули, ружье и две фляги с водой были собраны за считанные секунды. Ключи! Теперь они лежали у него в кармане. Ключа от небольшого склада с провиантом у часовых не оказалось, но Бен нашел в палатке надзирателей припасы хлеба и солонины. Что-то подтолкнуло его захватить с собой также нож и котелок. Заперев на задвижку барак, он бегом устремился к воротам. Отомкнул тяжелый навесной замок и с усилием налег плечом на створку. Последняя преграда поддались с глухим, надрывным скрежетом.

Бен шагнул за пределы частокола — впервые без конвоя, без цепей, совершенно один. Звенящая от тишины и зноя реальность походила на мираж — тот самый, что манил и завораживал его в бреду.

«Через джунгли… Вглубь материка — и снова к морю, в десятках миль отсюда!..» — Крылатая ликующая мысль заглушает опасения и страх. Да, так и будет! Впереди — открытый путь и, если удача улыбнется, — целый день — больше, чем нужно, чтобы затеряться в дикой, необитаемой глуши, где люди не соорудили еще ни загонов для себе подобных, ни тюремных стен!..

Не щадя себя, Бенджамин бежал без остановки — так быстро, насколько позволяла его ноша и пышные, густые заросли, почти не пропускавшие дневного света. Перед глазами, множась и все теснее смыкаясь на пути, точно в калейдоскопе, мелькали могучие замшелые стволы, змеиное сплетение лиан… Ветви гигантских папоротников хлестали по лицу. Бен мог бы разрубить их саблей, но поначалу опасался оставлять следы. Ноги скользили временами по размытой ручьями почве, вязкой, как болотная трясина. Он срывался в поросшие кустами овраги и, цепляясь за голые корни, взбирался по рыхлым склонам. Но чем больше препятствий преграждало дорогу, тем сильнее в нем крепла надежда, что здесь явно не будут искать, а если и вышлют погоню, то вряд ли зайдут далеко!

Рассчитывая описать огромную дугу, прежде чем снова выйти к морю, Бен устремился к северо-западу, в самую глубь тропических лесов. Запасы пищи нужно было растянуть как можно дольше, и лишь, когда его сознание мутилось, угрожая покинуть измученное тело, он подкреплял себя глотком воды из фляги и крохотным кусочком хлеба. Ни боль, ни слабость не могли заставить Баркера потратить время даже на минутный отдых до тех пор, пока хотя бы не наступит ночь. Сами тюремщики, казалось, готовили его к этим испытаниям: заковывали в цепи, секли плетьми, а после — запирали в темной камере с озверевшими от голода несчастными, которые до смерти дрались за каждый непригодный для еды кусок. Неужели после всего этого он погибнет в джунглях, обретя свободу?! Здесь, по крайней мере, никто со злостью не ударит его палкой, если он споткнется. Хищники, и те, не нападают без причины. Терзая добычу, они всего лишь кормят свою плоть, душа тут не причем. Человек — вот кто порою кровожаднее зверей: он убивает себе подобных, даже когда сыт.

Пронзительные крики то и дело оглашали чащу. Бог весть, какие существа могли скрываться в этих дебрях, но Баркер знал наверняка: ему не встретятся ни тигры, ни пантеры, хотя… опасностей хватало и без них. Из рассказов бывалых каторжников он слыхал о гусеницах, одного прикосновения к которым довольно, чтобы вызвать долгие адские мучения, о гигантских пауках, чей укус убивает за какие-нибудь полчаса, не говоря уже о ядовитых змеях. Но, упорно двигаясь вперед, Бенджамин убеждал себя, что главная опасность — позади, за несколькими милями лесной глуши, и все дальше с каждым шагом. Сейчас, во что бы то ни стало, нужно оторваться от преследования. А если повезет, и его бегство обнаружат ближе к вечеру, погоню в джунгли вряд ли вышлют раньше утра.

Лишь когда окончательно, непроглядно стемнело, он, совсем обессилев, повалился на мшистую землю. Сон охватил его мгновенно, как пламя очага охватывает тонкую соломинку. Ни ночные шорохи, ни беспокойные, навязчивые мысли больше не тревожили его сознание.

Бен проснулся от странного ощущения, будто чья-то рука, удивительно мягко и медленно гладит его по спине. Израненное тело чутко отзывалось на каждое прикосновение, но, занемев от неподвижности, отяжелело, точно налилось свинцом. Он даже не способен был пошевелиться, лишь осторожно приоткрыл глаза… Светало. Тонкие лучи скользили по густой траве, и что-то длинное, пестреющее желтыми и черными полосками, лениво извивалось на фоне зелени. Змея! Это была тигровая змея! Одно неосторожное движение, и ему конец! Бен, едва дыша, следил, как она, будто бы нехотя, сползает по его плечу, поблескивая гладкой чешуей. Неторопливо миновав живое неподвижное препятствие, змея неслышно затерялась где-то в зарослях.

Баркер с усилием приподнялся с земли. Это неожиданное происшествие вовремя напомнило ему об осторожности. Сегодня только чудо уберегло его от гибели, но чудеса не происходят каждый день. Что ж, впредь он будет осмотрительнее.

Подкрепившись немного, Бенджамин снова двинулся в путь. На длинной палке, на которую он опирался при ходьбе, появилась первая зарубка: миновали ровно сутки. Запасов пищи хватит еще на восемь или десять дней. А после… Если не хочешь умереть голодной смертью, об этом нужно думать уже сейчас! Лес — не пустыня, здесь найдутся съедобные коренья или плоды, и, может быть, удастся подкараулить дичь. Он выживет, как выживают дикари. При этой мысли, Бен внезапно осознал, что если существует вероятность наткнуться на кочующие племена аборигенов, не истребленных и не изгнанных в безжизненную глубь Австралии, как их собратья, то только здесь. Им не оставили открытого пространства, бесцеремонно отобрав их земли под поля и пастбища. Без всякого сомнения, туземцы не испытывают к белым ничего, кроме лютой ненависти, и при случае вправе беспощадно отомстить им. Баркер невольно усмехнулся: все же дикари не столь жестоки, как тюремщики — едят, по крайней мере, сразу, не изводя годами свою жертву. Однако следовало быть осмотрительным вдвойне.

Теперь он более внимательно выбирал себе место для ночлега. Ветви колючих кустов, собранные вместе в виде шалаша, служили ему защитой. Если на пути его попались каменистые ущелья, он искал в них углубление, схожее с пещерой. Но и тогда во сне ему мерещилось, как странные неведомые существа, неутомимо копошась вокруг, жадно стремились по кусочкам растащить его измученное тело… А утром твердой и уверенной рукой он делал новую зарубку на своем дорожном посохе, и каждая из них давалась ценой невероятной, отчаянной борьбы. Первые ночи Бенджамин опасался разводить костер: огонь могли заметить его преследователи. А позднее, убедившись, что погони нет, он боялся, что огонь погаснет раньше, чем наступит утро. Бену казалось, что целая вечность прошла с той поры, как он впервые вышел за пределы частокола. Человек, почти не видевший дневного света, засыпал и просыпался под открытым небом, невзирая на опасности, с наслаждением дыша чистым воздухом свободы.

Иногда он питался плодами высоких кустарников, похожими на недоразвитую шишку кипариса*. По запаху они напоминали заплесневелый сыр, по вкусу — презревшую кисло-сладкую мякоть ананаса. Баркер не сомневался, что плоды были вполне съедобны: именно такими их описывали беглецы, которым, к сожалению, не удалось осуществить свои рискованные планы. Ничего, на каторге кормили хуже — бывало, вовсе не кормили.

Пару раз ему повезло подстрелить мелкую дичь, и он зажарил мясо на костре. Благо среди солдатских пожиток нашлось, чем развести огонь. Сам он ни разу в жизни не заряжал ружья, но слишком часто видел, как это делали солдаты. Несложные, казалось бы, обычные движения, в которых ежедневно заключалась угроза или предупреждение, запечатлелись в его памяти с необычайной точностью.

На десятые сутки закончились запасы воды… В течение двух следующих дней ему не встретилось ни одного источника, чтобы напиться и наполнить фляги. Прошла еще одна бездонно-черная глухая ночь, как будто в яме, кишащей призраками. Бенджамин поднялся на ноги, едва лишь смог различить перед собою путь. К изнеможенью и тревоге прибавилась мучительная жажда: перед глазами беспрестанно кружились ядовито-красные назойливые мухи, а их крылья оглушительно шумели у него в ушах. Бен, спотыкаясь, продирался сквозь тугую паутину веток, рубя их саблей, словно полчище бесчисленных врагов, ежеминутно ожидая появления огромного мифического паука, в засаде поджидающего жертву… и вдруг в стене запутанного лабиринта приоткрылся голубой просвет. Небо! Прозрачно-чистое безоблачное небо — от ослепительного солнца до земли! И, где-то впереди, внизу — упругий плеск… Не может быть! Это — вода! Он в смятении бросается к свету, и вскоре, оказавшись над краем обрыва, соскальзывает вниз по рыхлому песку…

С бьющимся от волнения сердцем Бенджамин прильнул губами к прохладной голубой струе. Странное чувство охватило все его существо, словно он ощутил исполненный надежды долгий поцелуй, который обещал ему спасение. Река, бегущая к бескрайнему простору моря, как верный друг, выведет его, в конце концов, из этой дьявольской ловушки!

Сбросив одежду, Бен по пояс вошел в бурлящую, пенистую воду. Течение едва не подхватило его разгоряченное, обессилевшее тело, но он устоял. В это мгновение он словно рождался вновь под тем же именем и с непоколебимой верой в избавление — Бенджамин Баркер. Вода, казалось, не только смыла с его тела кровь и грязь — в ней растворились его боль и бесконечная усталость.

Как выглядит сейчас его лицо? Бен позабыл, какими были его глаза, улыбка… или хотя бы ее тень. За годы каторги его привычки, свойственные человеку в мире цивилизации, утратили значение: гораздо большее, чем оболочка, было стерто, растоптано, затеряно в нигде. Любоваться на себя можно было разве что в закопченный котелок с водой, но это никому не приходило в голову. Заключенным строго воспрещалось иметь ножи и бритвы, и за пятнадцать лет у него ни разу не было возможности побриться… самому, а тем более смотреть на себя в зеркало. В рябящей солнечными бликами поверхности реки трудно было разглядеть отражение лица. Пожалуй, это к лучшему. Еще не время для встречи с собой. Но по-прежнему стройное тело вернет себе силы — довольно, чтобы сильным оставался дух!

Нетвердым шагом, словно опьяненный, Бен выбрался на берег. Раны до сих пор причиняли ему жгучую, ноющую боль, но уже не кровоточили. Он мог умереть от гангрены, угаснуть от голода, сгореть в лихорадке, как сотни и тысячи узников, похороненных в этой неприветливой, дикой земле, но он выжил!.. И, бесспорно, это значило многое.

В зарослях над высоким склоном с криком взметнулась птица. Дичь — как нельзя кстати! Тонкой, но сильной рукой Бенджамин быстро вскинул ружье...

Он стоит на высоком утесе, а внизу под упругими порывами штормового ветра пенится сверкающее море. Это не видение, не сон и уже не бесплотная мечта. Беглец из ада, ныне он — усталый, но свободный путник, достигший своей первой цели. Теперь осталось лишь преодолеть стихию… Звучит забавно. Только это не безумие. Безумно трудно — не означает невозможно, невзирая на бесчисленное множество вопросов.

Как попросить о помощи, не вызвав подозрений? Где, у кого?.. И далеко ли до ближайшего селения?.. Волны с шумом вдребезги разбиваются о подножие скалы, но откатившись, тяжело вздымаются для нового удара. Не находя прохода, они упорно точат стену, и вода рано или поздно победит в поединке с камнем. Главное, не сдаваться… и не торопиться.

Бенджамин был в пути уже семнадцать дней и должен был пройти не меньше двух сотен миль. Блуждая в полном одиночестве по лабиринту дремучих джунглей, он беспрестанно твердил себе, что если доберется до населенных мест, то будет, наконец, спасен. Отчасти, в этом он был прав: на какой-нибудь ферме его накормили бы и, возможно, пустили бы на ночлег. Но никто не достал бы ему документы и билет на корабль. Выхода, казалось, не было, однако… Глядя на зеленую полоску небольшого островка, терявшуюся в голубой туманной дымке, Баркер неожиданно нашел его. Если бы человек, заброшенный на этот остров кораблекрушением, увидев парус, подал оттуда сигнал о помощи, его бы, несомненно, приняли на борт — без денег и без документов… и без лишних подозрений. Здесь, на материке, нелепо разжигать костер при виде проходящего мимо корабля: на фоне местности, далекой от цивилизации, все же встречаются селения и города. О, только бы доплыть до этого поистине спасительного клочка земли!..

Если пресной воды там не будет, он сумеет добыть ее из морской: достаточно лишь котелка, обрывка ткани и огня. Если нет дичи — станет ловить рыбу или варить мидии. Зная сильные и слабые стороны деревьев, он построит себе плот без пилы и топора. Каторжный опыт научил его самым немыслимым вещам и наделил бесценным преимуществом в борьбе с суровой и скупой природой. Он сможет жить и ждать, ведь это намного проще, чем безнадежно биться о прутья железной клетки. Нет шансов, что его доставят обратно в Англию, но все же — подальше от этих мест. Остров лежит в пределах судоходной зоны, и корабль непременно появится на горизонте!

Но… — краткое предостерегающее слово удерживает Бена, точно кто-то приставил острие клинка к его груди. Как же порою трудно крохотной песчинке затеряться в океане! Если на корабле окажутся военные, тотчас последуют расспросы, не допускающие неопределенных, уклончивых ответов: где и под чьим командованием он служил, куда и с какой целью направлялось потерпевшее круженье судно? Ложь неизбежно заведет его в тупик. Даже вдали от каторжной колонии, он оставался беглым заключенным, пусть и переодетым в красный мундир британского солдата. И эта форма подвергала его опасности не меньше, чем желтая одежда неисправимого преступника. Если же он отбросит прочь личину, покрытое неизгладимыми отметинами тело без утайки расскажет всю его мрачную историю от начала до конца.

Бенджамин вскинул руки, словно в тщетном бессознательном порыве поймать тугой соленый ветер, и снова уронил их. Когда же кончится единоборство этих извечных противоречивых «если», то ободряющих, то угрожающих ему? Как далеко нужно зайти, чтоб окончательно порвать связующие нити между собой и рабским прошлым?!..

Внизу, на дне рокочущей зеленой бездны еще один сверкающий на солнце вал, пенясь, разбился о препятствие…

Буря утихла, словно затаилась в недрах океана. Теплые волны, набегая на пустынный берег, лениво ворошили гальку. Лунная тропическая ночь безмятежно веяла свежим бризом. Уже вторая ночь в томительном бездействии… Такие передышки не приносят облегчения: душа теряет нерастраченные силы, а тревога нарастает.

Лежа без сна на ложе из травы и веток, устроенном в расщелине скалы, Бенджамин размышлял, снова и снова перебирая в памяти известные ему истории побегов. Их было множество, и почти все они заканчивались неудачей. А беглых арестантов, чьи следы терялись в необитаемой глуши, не без основания считали умершими. Следует унять смятение и терпеливо подождать. Он подойдет к ближайшему селению лишь раз, чтобы достать себе обычную одежду. А после — двинется на север, избегая городов и деревень. Лишь на огромном расстоянии отсюда, когда время вычеркнет его из списка преследуемых беглецов, он сможет попытаться стать кем-нибудь иным, нежели Бенджамин Баркер. И тогда, нанявшись матросом на корабль, доплывет не до ближайшего порта, а до самой Англии…

Однако очень скоро кое-что произошло — гораздо раньше, чем он мог себе представить. И это явно было ничто иное, как перст судьбы.

На рассвете, выбравшись из своего укрытия, Бен заметил на белом прибрежном песке отчетливые отпечатки человеческих следов… Он замер, словно перед ним разверзлась пропасть. Довольно свежие, следы, бесспорно, не его: их слишком много, и ведут они от самой кромки моря. Шлюпка!.. Значит, где-то поблизости, там за утесом, на якоре ожидает корабль! Вероятно, моряки сошли на берег, чтобы пополнить запас воды. Пригнувшись, Бенджамин пробрался между каменных глыб к морю. Мысли его метались, как встревоженные птицы, а сердце гулко колотилось, словно в груди ему внезапно стало тесно. Предчувствие не обмануло Бена: оно действительно оказалось там — небольшое двухмачтовое судно посреди залива. С низкой кормой и узким килем, явно быстроходное… Кто прибыл на нем? Англичане, голландцы?.. Бенджамин тщетно искал ответа на свой вопрос: на мачте не было флага.

Интуитивно Бен вернулся назад к следам. Пересекая полосу песка, они терялись в зарослях акаций и эвкалиптов. Надежно спрятавшись в укрытии, откуда хорошо был виден берег, Баркер стал обдумывать план действий. Чудо, которого он втайне так страстно ждал, застало его врасплох. Сейчас, когда настал решительный момент испытать, наконец, свою удачу, идея появиться перед неизвестными пришельцами показалась ему безрассудно рискованной. Что если эти люди не в ладах с законом?.. «Я — потерпевший кораблекрушение солдат британской армии. Позвольте присоединиться к вам!» — «Вас только нам и не хватало!» После подобного признания не исключен самый критический исход. Но разве можно сходу взять и выдать, кто он есть на самом деле?!..

Мысли Баркера неожиданно прервались: позади, шумно хлопая крыльями, вспорхнула какая-то птица. Он резко обернулся. Среди листвы стремительно мелькнуло подобие лица, разрисованного белой краской. Дикарь! Издав гортанный вопль, туземец замахнулся… Бен бросился на землю — в ту же секунду возле самого его виска просвистело нечто вроде топора. С быстротою молнии он навел ружье на заросли и нажал курок. Раздалось еще несколько выстрелов, треск ломаемых веток, разъяренные крики…

— Скорее!

— Скройтесь за скалы!..

Англичане! Их не больше семи-десяти человек. Отступая к заливу, моряки продолжают стрелять, отбиваясь от странных невиданной масти существ, но успех не на их стороне. Темнокожие демоны, вооруженные копьями, окружают их с яростью диких зверей. Даже залпы мушкетов бессильны отпугнуть эту стаю…

Твердой рукой Бен, точно по команде, перезарядил ружье и вновь прицелился: права на промах не было. Позднее, вспоминая об этой схватке, он с трудом себе поверит. Опытный стрелок успевает зарядить ружье три-четыре раза за минуту. Как удалось ему, ни разу не бывавшему в сражении, так быстро и метко ранить несколько человек? Или же время пронеслось быстрее пули? Вероятно, Баркеру немало помогло то обстоятельство, что он стрелял в толпу.

Почуяв двойную угрозу, туземцы дрогнули и… понемногу отступили. Еще двадцать-тридцать ярдов**, и матросы, наконец, доберутся до лодки. Не выпуская из рук ружья, Бен поспешно покинул свое укрытие. Смертельная опасность не оставляла ему выбора, стремительно, как ветер, увлекая его вслед за странными, таинственными путешественниками.

Баркер догнал их у самой шлюпки. Не оборачиваясь, без лишних слов перепрыгнул через борт и налег на весла. Несколько копий, свистя, на излете вонзились в песок. Удар весла о дно — и шлюпка, покачнувшись, отчалила от берега. Бен всем телом ощутил этот толчок, похожий на неистовый короткий удар сердца. Впервые за пятнадцать лет он сошел с этой дикой, прóклятой земли, каждый шаг по которой давался труднее, чем на палубе в шторм! Впереди — неизвестность: судно без флага, матросы без формы, но они говорят по-английски. Иногда изъясняться на одном языке — не означает понимать друг друга. А иногда довольно, чтобы люди просто действовали сообща, и это решает многое.

Через несколько минут лодка пришвартовалась к борту корабля. Кто-то бросил веревочный трап, раздались поспешные команды.

Не дожидаясь приглашения, Бен уцепился за канаты и начал карабкаться наверх. Он остановился лишь, когда его лба коснулось холодное дуло мушкета. Перед ним возвышалась худощавая, но мускулистая фигура человека средних лет. Голова его была повязана платком, энергичное загорелое лицо покрывала рыжеватая щетина. Бен успел заметить потертые высокие сапоги, штаны из серого сукна, кожаный пояс — ничего особенного, что могло бы рассказать ему о незнакомце.

В наступившей тишине он инстинктивно ощутил, как сверху зоркие глаза матросов подозрительно, если не враждебно, рассматривают его самого.

— Кто ты такой? — раздается суровый вопрос.

Бен замирает. Глухие, тяжелые удары и свист пуль все еще гулким эхом отдаются у него в ушах и неожиданно сливаются в странные слоги, подступающие к губам.

— Мое имя — Суини Тодд, — быстро отвечает Бенджамин, поднимаясь на палубу.

Томительная пауза. Всплески и журчание воды за бортом…

Позади него послышался скрип натянутых канатов — это взбирались остальные, те, что не задали ему ни одного вопроса. Бен обернулся, словно ожидая их защиты.

— Он помог нам отбиться, капитан! — поддержал его рослый, бородатый моряк, раненный копьем в схватке с дикарями.

Но капитана это заявление не убедило.

— Почему на тебе солдатская форма? Ты дезертир? — продолжался допрос.

— Нет. Мое судно потерпело крушение, — коротко ответил Баркер.

— Ну что ж, рад знакомству! — Нарочито широко улыбаясь, капитан протянул ему руку и, едва лишь Бен ответил на рукопожатие, быстрым движением одернул вверх рукав солдатского мундира, приоткрыв его запястье. Беглого взгляда на глубокие побелевшие шрамы было достаточно, чтобы составить конкретное мнение.

— Крушение!.. Догадываюсь, где, — иронически хмыкнул он. — Могу поклясться, на спине у тебя отметин еще больше! Здесь у многих такие, и у всех — после шторма под известным названием! Я редко ошибаюсь в людях своего сорта, — прибавил он с вызовом. — Что ты умеешь делать? Доводилось ли тебе служить на судне?

Капитан изучающе разглядывал Баркера, не давая ему времени прийти в себя.

У Бена не было практически никакого опыта в морской профессии, разве что когда-то он переплыл два океана, сидя под замком в корабельном трюме. Напряженность обстановки требовала от него четких и незамедлительных ответов. Ложь была опасна и бессмысленна, а правда явно не послужит в его пользу… Сейчас он должен был, в первую очередь, завоевать к себе доверие, а это увеличит его шансы в дальнейшем обучиться нужным навыкам!

— В юности я был цирюльником, который не держал в руках предмета тяжелее бритвы, — искренне признался Баркер, не теряя самообладания. — Но за последние пятнадцать лет мне приходилось делать многое, чего я поначалу не умел: на руднике, на лесопилке… даже на мельнице. Жизнь доказала мне, что человек чему угодно может научиться: терпеть невыносимое, бороться без оружия и выживать в любых условиях. Надеюсь, что освою и профессию матроса. К тому же я уже умею грести на шлюпке и стрелять, если понадобится.

Ему внимали молча, не перебивая, но все еще сурово, ничем не выражая одобрения. Как же разрушить эту незримую преграду? Что-то вдруг подтолкнуло Бена изнутри. Набравшись храбрости, он сделал шаг вперед и произнес так твердо и серьезно, словно это было самым веским аргументом:

— Кстати, причесывать и брить я до сих пор не разучился!

Капитан раскатисто расхохотался:

— Да, это как раз то, что нужно моей команде! — Он сделал широкий жест рукой, а стало быть — уже почти гостеприимный.

Матросы дружно покатились со смеху. Но смех — дань уваженья шутке. Главное, не растеряться!

— Для начала тебе не мешало бы привести в порядок себя! — слегка смягчившись, бросил капитан. — Что ж, оставайся! Но не советую особо обольщаться, — прибавил он и без дальнейших объяснений удалился к себе в каюту.

Бенджамин все еще стоял посреди палубы, когда чья-то рука тяжело опустилась ему плечо.

— Ты словно с неба свалился! — Темнокожий молодой моряк заговорил с ним первый, опираясь на него почти по-дружески. Раненное бедро явно причиняло ему боль, но в прищуренных карих глазах прятались лукавые искорки.

— Тебе повезло! Будь ты и вправду солдатом, капитан с огромным удовольствием выбросил бы тебя за борт. Уж он такой!.. И плевать ему, что там полно туземцев! — присвистнул парень.

Мало-помалу приходя в себя, Бен полной грудью вдохнул соленый ветер.

— Да, похоже, я остаюсь! — отозвался он, с каждым словом обретая все больше уверенности. Для него это был не конец испытаний, а начало далекого непростого пути, о котором о грезил, как о чуде.

— Поднимайте якорь! — донеслось со шканцев.

Расправляя широкие паруса, словно крылья в полете, судно выходило в открытое море…

* Имеются в виду плоды нони.

** Ярд — английская мера длины, равная 0,91 м.

Глава 8. СУИНИ ТОДД

Бенджамин долгим взглядом смотрел на незнакомого ему человека… Бледная кожа, темные, даже красноватые, тени вокруг больших слегка продолговатых глаз, густые черные волосы и одинокая серебристая прядь над правым виском. Бесконечные дни без света, короткие ночи без отдыха. Кто ты, что кроется в глубинах твоей души? Мрачная, роковая тайна прошлого и безмолвный вызов настоящему и будущему…

Чем пристальнее вглядывался Бен в это лицо, тем больше убеждался в том, что хрупкий наивный юноша, которого он знал когда-то, просто не смог бы выжить. И все же это был на самом деле он — Бенджамин Баркер.

Время незримой, но верной рукой отточило его профиль и контуры лица, не оставив ни единой мягкой линии. Только что-то во взгляде — едва уловимо — выдавало тонкую и чуткую душу, еще более уязвимую, чем в юности. Значит ли это, что его характер изменился до неузнаваемости? Сколько еще взлетов и падений приготовила ему судьба?

Мужчина отошел от зеркала. Итак, теперь он звался Суини Тодд. Никому не знакомое имя послужит ему надежной маской, как и новое лицо.

Простая, но чистая и целая, одежда из дорожного сундука корабельного повара, с которым они разделили каюту, пришлась ему почти в пору.

— Теперь хоть на человека похож! — по-свойски шутливо похвалил его новый товарищ. — Иди — капитан ждет!

Предстояло еще одно испытание. На этот раз — не битва, а долгий серьезный разговор, немаловажный как для Баркера, так и для Тодда.

— Входите!

Суини толкнул узкую дверь и очутился в довольно просторной каюте с низким потолком. Переступив порог, он ощутил у себя под ногами что-то мягкое. Как оказалось, добротный шерстяной ковер: хозяин этого нехитро обустроенного обиталища все же любил комфорт. На огромном столе, словно скатерть, расстелена была карта, вдоль стены тянулись кованые сундуки.

Удобно сидя в кресле с высокой деревянной спинкой, капитан вопросительно уставился на вошедшего. Несколько секунд он молча изучал незнакомое ему лицо, которое нужда, страдания и тяжкий труд так не смогли лишить своеобразной, даже аристократической красоты.

— А, это вы!.. — протянул он наконец, узнав своего гостя по белой пряди в волосах.

— Капитан… — Суини сделал вежливую паузу, ожидая, что он назовет свое имя, хотя бы вымышленное.

— Команда зовет меня Вальтер, — ответил тот, неторопливо покуривая трубку. — Думаю, вы догадываетесь, что пребывание на корабле, особенно на этом, требует выполнения определенных правил? — спросил он в упор, устремив на Суини острый, внимательный взгляд серых глаз.

Тодд спокойно выдержал испытание.

— Я не собираюсь уклоняться от них. Тяжелая работа меня не пугает.

— Может, хотите вступить в мою команду? Если, конечно, слово «контрабанда», — Вальтер намеренно произнес его по слогам, — не слишком сильно режет вам слух. А впрочем, бесплатные билеты до Австралии приличным гражданам не раздают, ведь так? — пустив колечко дыма, небрежно заметил он.

Суини не смутили насмешливые, иронические нотки в тоне капитана. В этом, похоже, заключался весь незаурядный характер Вальтера: выражаться, играя словами, как играют заряженным пистолетом. Спасибо, что не бросил за борт, а колкость — глаз не колет.

— Я готов служить на вашем судне до тех пор, пока мне не представится возможность вернуться в Лондон, — на чистоту признался Тодд.

— Вернуться?.. Туда, откуда вас выслали? — Вальтер изумленно поднял бровь. — Я правильно понял?

— Да, — твердо произнес Суини.

Капитан присвистнул и посмотрел на собеседника с оттенком жалости, как на сумасшедшего.

— Ты что-то там забыл? — спросил он, вдруг переходя на «ты».

— Все! — горячо ответил Тодд, и его темные глаза блеснули, в одно мгновенье выдав неудержимое стремление, щемящую тоску, которую он столько лет носил в себе, и радость, которой не смел поверить.

— Родители, жена?.. — Голос капитана прозвучал серьезно. На этот раз его ирония исчезла без следа.

— Жена и дочь.

— За что тебя сослали?

— Ни за что.

Последовала пауза.

— Неудивительно, — против ожиданий, заметил Вальтер. — И на сколько?

— Пожизненно.

Снова повисла тишина.

— Я не стану расспрашивать о подробностях: ваше лицо красноречиво поведало мне одну из тех историй, где после полного крушения надежд одна или две тонкие, но прочные ниточки все еще тянут назад, хмм… к началу конца, — задумчиво проговорил Вальтер. — Спрошу лишь из простого любопытства: как давно вас осудили?

— Я провел на каторге пятнадцать лет.

— Ммм-да, — философски протянул капитан. — Либо это ответ с того света, либо чей-то поистине пьяный бред! Вы и впрямь рассчитываете, что на родине вас до сих пор еще… ждут?

Сердце Суини, сжавшись, пропустило удар. Неужели все, ради чего он так стремился обрести свободу, жило только внутри него — мечтой, иллюзией, застывшей картинкой в памяти? Если бы это было так, Бенджамин Баркер не выдержал бы даже дня в неволе!

Тодд непроизвольно вздрогнул, и его движение не укрылось внимательного взгляда Вальтера.

— Чертовски забавная штука — судьба человека, — пробормотал он себе под нос и глубоко вздохнул.

Оба надолго замолчали, каждый погруженный в свои мысли. Вальтер очнулся первым.

— Ну что ж, — порывисто поднявшись, он прошелся по каюте. — Думаю, лучшее лекарство от грызущих тебя сомнений и тревог — это… работа, как ни странно! И, если ты готов, то не теряй времени даром: бери-ка в руки тряпку и три палубу! Так и знай, я не терплю дармоедов на борту!

Без лишних возражений Суини направился к дверям. Ничего позорного нет в том, чтобы отплатить трудом за услугу, которую могли бы и не оказывать.

Уже у выхода он вдруг услышал позади себя тот же звучный, чуть насмешливый и властный голос:

— Эй, постой! Ты, кажется, сказал, что ты — цирюльник?.. Ну-ка, поди сюда — побрей меня, если еще не разучился…

Тодд удивленно обернулся, поначалу ожидая какого-нибудь заковыристого замечания или вопроса. Простая, до невероятного обыденная, просьба застала его врасплох. Неужто, ему и вправду удалось поладить с этим недоверчивым, своеобразным человеком? Впервые за все время, проведенное на корабле, а может быть, и за последние пятнадцать лет, Суини с легкостью непринужденно рассмеялся.

День за днем проходили среди моря. Трудно было поверить в реальность бескрайнего голубого простора — ни решеток, ни стен, только волны до самого края туманного горизонта. Впереди были путь и цель — то, что лишь свободные люди вправе выбирать. И неважно, что цель далека, а дорога, ведущая к ней, не будет прямой.

Первое время, внезапно просыпаясь по ночам, Суини Тодд не сразу вспоминал, где он находится. Ему мерещились то длинные, запутанные подземные тоннели, то тесные зловонные камеры высотою в полроста… Лишь ощутив упругое и плавное покачивание идущего под парусами судна, он понимал, что все кошмары позади, и его тело уступало естественной потребности восстановить растраченные силы.

С готовностью, беспрекословно Тодд выполнял любое поручение, любую трудную, порой опасную работу. Он взбирался по вантам на мачты, чистил палубу, чинил паруса. Поначалу, он даже не сразу понимал смысла приказов: они казались ему бессвязным набором незнакомых слов. Кое-кто посмеивался, наблюдая, как аккуратно и сосредоточено он вяжет сложные узлы, сращивает концы, делает сплесни, огоны, мусинги… Но Суини выполнял все хоть и медленно, но верно. В свободное от вахты время он не ленился повторять однообразные движения десятки раз, чтобы впоследствии не допускать ошибок. Ведь работать зачастую приходилось в темноте, во время шторма, балансируя на шаткой высоте. Упорство рано или поздно вызывает уважение. Вскоре Суини досконально изучил ограниченное зыбкими волнами пространство этого плавучего мирка: трюмы, палуба, ванты, паруса… заплетенные в паутину снасти. Не прошло и недели, как он мог наизусть перечислить их почти все. Его случайное и драматическое появление среди команды не было жалобной мольбой о помощи: он заслужил к себе доверие с оружием в руках. Скупая и капризная судьба на этот раз не отвернулась от него, и он почти поверил, что это неспроста. Разве быстрый и прочный корабль — для того, чтобы потерпеть крушение надежд?

Но временами мысленно Тодд возвращался к их разговору с капитаном, вернее — к самому тернистому его вопросу, прозвучавшему сугубо риторически, совсем как приговор. Теперь он сам неоднократно задавал его себе. Живы ли еще те, ради кого он умер бы без колебаний? Сердце Суини, продолжая биться, подсказывало, что, несомненно, живы. Осторожный, склонный к скептицизму Вальтер читал в его душе, словно в открытой книге. Искренность и упорный, непреклонный характер Тодда невольно вызвали его симпатию.

— Вернешься — но не на пятнадцать лет назад: сам понимаешь… — задумчиво сказал он как-то.

Даже проявляя близкое участие к чужой судьбе, этот человек выражался откровенно, напрямик, отметая все наивные иллюзии. Он утверждал, что жизнь — это игра, в которой побеждают те, кто руководствуется логикой и здравым смыслом, а не беспочвенными, робкими предположениями. По-своему, он был, конечно, прав. Но разве любящее сердце может покорно верить логике и аксиомам?

Время бесповоротно и беспощадно. Настоящее ежечасно становится прошлым, а прошлое срывается в бездну, превращаясь в прах. Суини Тодд осознавал это еще острее, чем Бенджамин Баркер. Отчаянная внутренняя сила толкала его все ближе к цели, а надежда превращалась в томительное, напряженное стремление, подобное натянутой струне. Сейчас не время стоять на месте, колеблясь и раздумывая — нужно идти, не останавливаясь, до конца. Для чего же тогда он совершил невозможное?.. Не делай раньше срока горьких выводов, не то споткнешься!

В команде капитана Вальтера было немало необычных личностей, которых в благонравном обществе сочли бы, по меньшей мере, подозрительными. Здесь были и британские переселенцы, отправившиеся в Австралию в надежде сколотить себе там состояние, и те, кого насильно сослали в эти далекие края. Правда, последние уже отбыли наказание и вышли на свободу… чтобы снова ею рисковать. Все эти люди предпочитали непрестанно скитаться по морям, нежели тратить свою жизнь, копая землю или разводя овец в одном из тихих уголков Виктории или Нового Южного Уэльса. Контрабандисты зарабатывают гораздо больше и быстрее, чем фермеры. Оставалось лишь догадываться, как и при каком стечении обстоятельств капитану Вальтеру досталось это надежное и быстроходное, хоть и небольшое судно. Ловко маневрируя, он умел обходить и рифы и закон, нелегально провозя в своих глубоких трюмах самое прибыльное продовольствие в Австралии — ром и табак. Подумать только, ведь ром когда-то здесь едва ли не заменял валюту! Несколько раз причаливая к берегу под покровом ночи, контрабандисты переправляли груз по тайным тропам и тут же снова отплывали на почтительное расстояние. Продвигаясь таким образом вдоль восточного побережья материка, они вполне успешно сбыли весь товар.

Вальтер знал также и секретные лазейки, через которые без лишних проволочек и вполне законно можно было справить самые настоящие документы. Благодаря его содействию Суини Тодду удалось оформить себе паспорт на новое, не вызывающее подозрений имя. Теперь он снова был свободным британским подданным и мог вернуться к себе на родину.

Перед тем, как окончательно покинуть Австралию, Вальтер высадил Тодда неподалеку от Эденгласси.

— Жаль! — шутливо сказал ему на прощание капитан. И это было первым, но откровенным комплиментом. — А впрочем, у каждого своя судьба!

Суини кивнул в знак согласия и крепко пожал ему руку:

— Мою решили вы.

Он не преувеличивал: как ни парадоксально, именно дерзкий авантюрист, почти пират, вернул ему свободу в глазах закона. А знания и навыки, полученные Тоддом за три последние недели, были отличной рекомендацией, чтобы поступить матросом на корабль, идущий в Англию.

Впереди был бесконечно долгий путь назад — восемь или девять месяцев странствий через бурную стихию двух огромных океанов…

Довольно большое торговое судно, гордо названное именем английской королевы, медленно, величаво, как и подобает почтенному купцу, входило в лондонскую гавань. Виктория — значит победа. Победа — поражение врагов. Лишь победителю известно, какова ее истинная цена. А иногда победа горше поражения или же вовсе не имеет смысла…

Путешествие мучительно затянулось. Кейптаун, Рио-де-Жанейро, Тенерифе, а между ними — бесплодные необозримые поля страны, которой правят лишь бури и ветра… По мере того, как Суини Тодд приближался к цели, небо у него над головой из лазурного превращалось в серое. Оно походило больше на дым после сражения, чем на просторы, где царствует свет, и еще меньше — на обитель ангелов. Море у берегов Англии встретило «Викторию» свирепым штормом, отбросив прочь, как негостеприимный и скупой хозяин гонит запоздалых путников. Пришлось остановиться в Портсмуте, чтобы починить треснувшую мачту и заменить поврежденный такелаж. И снова время уходило, не покоряя расстояния…

В день, когда до намеченного рубежа остался лишь один короткий шаг, Суини словно пробудился ото сна. Близился рассвет после ветреной дождливой ночи. Опершись на планшир, Тодд вгляделся в седую туманную тьму. Вот он — старый город на Темзе. Безукоризненно-серый, беспристрастно-надменный, как и прежде. Вертеп, в котором правят алчность, лицемерие и ложь — своего рода джунгли, где люди чопорно, не торопясь, пожирают друг друга. Огромная черная дыра, куда не пробиться свету. Суини провел рукой по глазам, точно отгоняя темноту. Что за наваждение? Значит ли это, что родившееся, как внезапный вскрик, странное, роковое имя Суини Тодда перевернуло судьбу и мир для Бенджамина Баркера? Раньше такие мрачные, изобличительные мысли ни разу не приходили ему в голову. Бен познал здесь любовь и ни с чем не сравнимое счастье, а Суини — совершенно одинок...

— Так много чудес на этой земле, но все же — нет места, похожего на Лондон! — прозвучал восторженный голос позади него.

Тодд обернулся, точно застигнутый врасплох. Лишь по одним словам он, не задумываясь, догадался, кто это. Энтони!.. Простой мальчишка, уроженец Лондона — ныне молодой моряк, успевший повидать полмира. Есть ли хоть что-нибудь на свете, чем бы он не восхищался?

Оба они ясно помнили извилистые лабиринты узких улочек с их серой кирпичной мостовой, готические башни и массивные мосты над желтоватыми от глины водами Темзы. Энтони готов был воспевать на все лады таинственную старину соборов, несокрушимое величие суровых крепостей. Явно не избалованный жизнью, он, тем не менее, искренне любил ее, как строгую мать. Возможно, за то, что в нужде ему было о чем помечтать. Другое дело — пресыщенный роскошью изнеженный принц, которому и желать-то больше нечего!

Чуткий и дружелюбный по натуре, Энтони с восхищением смотрел на мир поверх людских пороков, не замечая его губительного несовершенства. Все новое, диковинное, неизведанное, к чему Суини относился сдержанно и с осторожностью, вызывало у него бурный, радостный восторг впечатлительного юноши. Но эти двое, столь несхожие друг с другом, за время долгого, полного приключений и опасностей пути, стали близкими товарищами. Порывистый, неискушенный характер одного гармонично дополняли твердость и зрелая рассудительность другого, как штурвал направляет парусник. Хоуп во всем стремился брать пример с Суини Тодда, даже не подозревая, в каких суровых испытаниях ковались его стойкость и упорство. Но он усвоил для себя самое главное: оказавшись между молотом и наковальней, сталь непременно превращается в клинок.

— И все же ни одна столица не сравнится с Лондоном! — заключил горделиво юноша, пристроившись у борта рядом с Тоддом.

— Ты еще молод… — с грустью произнес Суини, и тень улыбки пробежала по его губам. — Я рад, что беды обошли тебя стороной.

— Вы никогда мне не рассказывали о себе. А между тем я чувствую: вас мучают какие-то печальные воспоминания… — Энтони смущенно замолк.

— Лучше тебе об этом и не знать. — Суини медленно повернулся к собеседнику. Сейчас его глубокие темные глаза казались почти спокойными, и только пальцы напряженно сжимали тугой канат.

— А давно вы покинули Лондон? — спросил его Хоуп, невольно понизив голос, точно боялся вспугнуть таинственного призрака.

Тодд машинально распустил и заново закрепил шкот. Руки его четко выполняли привычные движения, говорить же становилось все труднее.

— Ты даже не представляешь, как…

— Всегда можно вернуться, — с простодушной улыбкой заметил юноша.

Суини чуть заметно кивнул и снова посмотрел на острые, словно утесы, гребни крыш, проступающие сквозь разорванную ветром пелену тумана.

— Но время вспять не повернуть … — невольно сорвалось с его губ.

Опять эта навязчивая мысль — все громче и тревожнее! Чем ближе он подходит к цели, тем трудней ее прогнать. Его неуловимый враг, дыхание непредсказуемой угрозы, которое порою он чувствует всем телом! Сейчас он сойдет на зыбкую, шаткую землю, минует извивы запутанных улиц, знакомых до трепета в сердце, постучится в знакомую дверь, за которой — лишь холод и пустота… И все?! Неужели, это все?..

Якорь с шумом срывается в воду. С тяжелым стуком откидывают трап — как будто доску под петлей на эшафоте. Неизвестность убивает мучительнее всех смертей!

Тодд повернулся и твердым шагом двинулся к сходням. Пусть впереди — не пристань, а обрыв, сейчас не время отступать. Что ж, он заглянет в эту пропасть, даже если на дне ее — острые камни, и внезапно надломится край!