Главы 15-17

ОГЛАВЛЕНИЕ РОМАНА:

Главы 1-4: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/389993.html

Главы 5-8: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507514.html

Главы 9-11: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507516.html

Главы 12-14: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507519.html

Главы 15-17: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507521.html

Главы 18-19: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507523.html

Главы 20-22, эпилог: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507527.html

Глава 15. МНЕ КАЖЕТСЯ, Я ЗНАЮ ВАС...

Крутая лестница, ведущая во мрак и бесконечно длинный коридор… Ступая по неровным, стоптанным ступеням гораздо легче сорваться в никуда, чем выбраться наверх. Со всех сторон — глухие стены темноты, а тишина отрывисто роняет капли влаги в пустоту. Нелл настороженно застыла, не смея шелохнуться. Путь к отступлению отрезан: она окружена. Незримые путы натянуты до предела. Одно движение — и каменные своды подземелья обрушатся, не станет ничего, и даже этот странный, завораживающий кошмар исчезнет вместе с нею навсегда… Бежать!

«Ты убиваешь своего врага, а новый — зарождается внутри тебя…» И о нем невозможно забыть, как не стереть из памяти невыносимый запах смерти, вдохнув его хотя бы раз! У человека лишь одна душа, одна судьба и их не заменить другими. Убежать от себя не удастся!

Нелли бессильно опускается на скользкий выщербленный пол. Ей суждено остаться в этом замкнутом аду, где даже нет ни искры пламени. Могильный холод пробирается под кожу; еще немного, и ее измученное тело навеки станет частью каменной тюрьмы…

Но чей-то голос, глубоко внутри нее упорно требует ответа на вопрос: «А если бы все снова повторилось? Смогла бы ты осознанно убить?» — «Нет! Тысячу раз нет!» И в тот же миг бесплотный призрак, проникший в ее раненную душу, как будто рассыпается на части. «Хоть он и умер от моей руки — я не убийца! — беззвучно шепчут губы Нелл. — Мы боролись как жертва и хищник — и лань защитила себя!»

Безмолвие. Кругом темно. Время сочится, словно тонкий ручеек песка, и гулко капает вода…

«…И я спасла того, кого люблю!» — Неудержимый возглас торжества внезапно вырывается на волю, а вдалеке, сквозь трещину в стене, проглядывает ровный белый свет!

Он рядом.

Страхи исчезают, и не нужны слова. Надежная опора крепких рук и легкое дыханье у щеки… Он рядом! Так просто и непостижимо смотреть на бледное прекрасное лицо — закрыв глаза! Нелли искренне верит, что это не сон. Внутри нее рождается неведомая сила, ей не хватает воздуха и хочется кричать! Кто не терял себя, тот, не поймет. Надежда, смысл жизни, каждое мгновение и даже каждый вздох — все это для нее имеет имя — Бенджамин.

Он так близко, что ближе нельзя! Его прикосновения вызывают дрожь, а губы все настойчивее ищут ее тепла. Тревоги растворяются во тьме — она уже не кажется колючей, беспросветной и немой. А ночь — не больше, чем полоска черной ткани на глазах… Но почему сейчас ее уже не хочется сорвать?

— Я ждал так долго … — В жарком шепоте слышатся нотки невысказанной, затаенной боли.

— И я… Несмотря ни на что.

Невидимые ласковые волны уносят Нелли к свету, окутывая разум легкой дымкой забытья, а Бенджамин все крепче прижимает ее к своей груди… отталкивая, убивая одним единственным, безжалостным как правда, словом:

— Люси… Люси!..

Нелли проснулась в холодном поту. В ее оцепеневшем теле сердце билось, точно птица в клетке, а пальцы лихорадочно сжимали простыню. С трудом переводя дыханье, она в изнеможении опустила руки. Ее любовь — наивное дитя иллюзии и мать печали.

Утро. В комнате пусто и тихо. Низкий деревянный потолок, светлое пятно окна. Нелл осторожно поднялась с кровати, ища одежду. Постель Джоанны чуть поодаль была уже накрыта покрывалом, на стуле в изголовье осталась только шелковая шаль. Куда она могла пойти так рано?

— Спасибо, папа! — Звонкий девичий голос доносится сквозь неплотно закрытую дверь. — Мы вернемся сразу после службы! Ну что с нами может случиться?

В ответ — недолгое молчание, в котором Нелл угадывает еле слышный вздох.

— Прошу тебя, Джоанна, береги себя…

Их шаги удаляются.

— Обещаю!

— До вечера.

Как много времени прошло с той страшной ночи в подземелье? Порою кажется — целая вечность, а иногда — что все это произошло вчера. Дни протекали незаметно, не оставляя за собой следа. Суини снял две маленькие комнатки в сравнительно недорогой гостинице. Одна из них служила убежищем для Нелли и Джоанны, вторую занимал он сам. Суини покидал их рано утром и возвращался только к ужину. Последовав совету друга, он овладел еще одной профессией, и вскоре мистер Хоуп с одобрением признал, что у него вполне достойный ученик. Каждый из нас — кузнец своей судьбы. Для Тодда эта поговорка за годы испытаний приобрела гораздо более глубокий смысл. Не достаточно просто решить — нужно выполнить. И не чей-то, а собственный жизненный опыт поможет нам не оказаться между молотом и наковальней.

Он мог бы продать ювелиру один из бриллиантов колье, что все еще хранилось в том самом чемодане Нелл, и ему не пришлось бы трудиться от зари до зари. Но только крайняя нужда или опасность могли заставить Тодда коснуться денег, в которых заключалось для него проклятье прошлого. Он привык зарабатывать их сам.

А в это время Люси неприметно жила по-прежнему вдали от них. А может, совсем рядом? Как отыскать ее в огромном городе, среди толпы чужих людей?

— Ах, Нелли, вы уже проснулись! — Лицо Джоанны светилось радостью. — Вы не забыли: сегодня мы вместе идем в церковь. Папа все-таки разрешил! Мне кажется, я не была там сотню лет!

Нелли слегка опешила. Сколько же лет не посещала церковь она сама? Наверное… с тех пор, как поставила свечку за упокой души бедняги Альберта. А церковь на Флит-стрит была как раз напротив ее дома! Почему же она отдалилась от Бога, перестала молить Его о спасении? Не оттого, что потеряла веру, нет. Возможно, потому, что Он был недосягаемо далек…

— Мне хочется успеть уже на утреннюю службу! — живым певучим голосом воскликнула Джоанна. — Сегодня будет солнечный прекрасный день!

— Ну-ка, посмотрим. — Нелли улыбнулась и подошла к окну. Пора проснуться, вырваться на волю, вдохнуть живительный весенний ветер. — Какое восхитительное утро! — задумчиво сказала она вслух, украдкой провожая взглядом стройную фигуру в темном кожаном плаще.

— Сейчас я заверну рубашки — мы отнесем их в лавку по пути. — Джоанна выпорхнула в комнату отца, тихонько напевая на ходу.

Неподалеку от гостиницы располагался магазин, где продавали ткани и готовое белье. Безделье не было привычкой миссис Ловетт, и ей пришла идея предложить хозяйке лавки свои услуги в качестве швеи. Попытка, откровенно говоря, довольно смелая, учитывая, как давно она не прикасалась к иголке с ниткой. Но Нелли удалось добиться своего: всю прошлую неделю они вдвоем с Джоанной усердно выполняли первый полученный заказ.

На ремесленной улице не было места тавернам и прочим притонам, по ночам здесь царили тишина и покой, а в рабочие будни — оживленье пчелиного улья. Флит-стрит жила совсем иначе и, к счастью, далеко отсюда. В этом квартале миссис Ловетт никто не знал, а Тодда и подавно. Никто не задавал им подозрительных вопросов, ничто не предвещало новых бед. Но непредвиденное происходит гораздо чаще ожидаемого. Суини ни на миг не забывал об этом. Джоанне стоило немалого труда уговорить отца позволить ей хотя бы ненадолго выйти в город. Она легко могла бы отказаться от прогулки, но церковь с детства стала частью ее жизни. И, наконец, Суини уступил.

Воздух был свеж и прозрачен. Утро дышало приятной прохладой и запахом теплого хлеба. Весна заполнила собою все вокруг безоблачной лазурной синевой и нежным воркованьем голубей, и Лондон словно родился заново. Неважно, на неделю или только на день — счастье живет настоящим, и поистине ценно лишь то, что не вечно.

— Люди чем-то похожи на деревья и травы — также тянутся к солнцу, — с улыбкою заметила Джоанна, любуясь яркой зеленью листвы. — Не понимаю, — вдруг спросила она Нелли, — почему мой отец до сих пор так боится за вас? Возможно, мистер Бэмфорд вам не поверил, но разве что-то угрожает вашей жизни… или свободе?

— Конечно, ничего, — поспешно согласилась миссис Ловетт. — Но ты ведь знаешь: человек, подобный Бэмфорду, способен легко отправить за решетку невиновных. Прошлое пока не отпускает нас, и мы должны быть осмотрительны.

— Вы правы. — Девушка вздохнула и с тревогой оглянулась по сторонам. — Иногда мне кажется, что у него повсюду сотни глаз: они за каждым поворотом, за каждой занавеской проезжающей кареты! Но так не может продолжаться бесконечно…

— Я тоже часто задаю себе вопросы, ответить на которые способно только время, — задумчиво проговорила Нелли. — Нам остается терпеливо ждать.

Она забыла, сколько раз произносила это слово наедине с собой. Короткое, вместившее в себе полжизни, а может быть и всю. Томительнее разве что молчание — суровый спутник и… надежная защита… Суини разделил с ней тайну той ужасной ночи, по-братски поровну, и не осталось даже крохотной частицы: Джоанна так и не узнала, что Бэмфорд больше не способен им вредить.

— Придраться не к чему: работа очень аккуратная, — довольно улыбнулась хозяйка магазина, внимательно рассматривая швы на шелковой сорочке. — Такой товар здесь долго не задержится. Даже как-то жаль… Пожалуй, я не стану дожидаться, пока его раскупят, а заплачу вам сразу. Держите деньги, вы их честно заслужили!

— Вам, правда, нравится? — переспросила Нелли, не скрывая удивления.

— Конечно. Приходите через пару дней — получите новый заказ.

От радости Джоанна захлопала в ладоши: она впервые заработала на хлеб своим трудом.

— Действительно сегодня прекрасный день: уже с утра нам улыбается удача, — воскликнула она, выйдя из лавки. Ее небесно-голубые глаза сияли, а щеки окрасились легким румянцем. — Пойдемте же скорее, вот-вот начнется служба!

Свежий воздух и яркое майское солнце чудесным образом преобразили девушку. В ней пробудилось прежнее восторженное беззаботное дитя, испуганно притихшее на время. Ее волнение похоже было на бодрящий теплый ветерок, и с непривычки от него слегка кружилась голова.

— Я совсем разучилась ходить, — шутливо поругала себя Нелли. — Остановись, я еле поспеваю за тобой!..

— Давайте я вас научу! — И Джоанна, смеясь, протянула ей руку.

Почти безлюдная извилистая улочка довольно скоро привела их к церкви.

На паперти уже собралась кучка нищих. Одетые в потертые лохмотья, они стояли в молчаливом ожидании, в надежде, что мелкие монетки сердобольных прихожан согреют их протянутые руки.

Заранее достав из кошелька немного мелочи, Джоанна протянула деньги женщине, стоявшей чуть поодаль, у стены. Та робко приоткрыла исхудавшую ладонь, и медная монетка, блеснув на солнце, осталась в ее дрожащих пальцах. Спасительная тонкая соломинка — несчастной удалось поймать один ее конец. Всего секунда-две, и оборвется невидимая нить — на том, другом конце соломинки останется лишь еле уловимое тепло, которое развеется как пепел на ветру. И так бесчисленные сотни раз: люди протягивают руку, затем уходят. Никто не в праве их за это упрекнуть.

Не поднимая головы, покрытой серым капором, поношенным до дыр, женщина тихо пробормотала что-то. От голода она с трудом держалась на ногах, и трудно было разобрать ее невнятные слова. Но внезапно пронзивший сознание внутренний голос заставил Нелли вздрогнуть. Непомерно свободное платье с чужого плеча, шерстяная потертая шаль… и тусклая, почти седая, прядь волос, случайно выбившаяся из-под капора…

Нелл осторожно наклонилась к нищенке, пристально вглядываясь в ее бледное лицо.

— Возьмите… — Поднявшись на крыльцо, Джоанна раздавала монеты остальным. — Жаль, что я не могу дать вам больше.

— Джоанна… Джоанна, постой, мне кажется, Бог нас услышал! — Голос Нелли дрожал от волнения. — Да, это вы. — Она не спрашивала, хоть и не была еще полностью уверенна. — Вы — Люси Баркер…

Женщина вдруг встрепенулась: два имени, подобно ярким вспышкам, как будто вырвали ее из забытья. Первое нежно манило к себе, словно потерянный рай, второе… уже почти ничье — коварная игра до странности знакомых звуков, обманчивый мираж. Болезненные потускневшие глаза поймали изумленный взгляд небесно-голубых — всего на краткий миг. Монетка звякнула о камни мостовой и закатилась в трещину.

— Нет, нет… — Не в силах отвести глаза, женщина быстро заслонилась тонкими руками и отступила вдоль стены.

— Подождите! — Джоанна была уже рядом. — Никто не причинит вам зла! Послушайте: мои родители — Люси и Бенджамин Баркер. Скажите только… — Она присела, чтобы снова встретить этот взгляд, в котором промелькнула слабая, почти невидимая искорка, похожая на радость и испуг одновременно. — Вы… Мама, это ты? — Девушка спросила вдруг прямо и легко, не подбирая слов, как задают вопросы только дети. Не замечая бренной оболочки, которой так стыдилась Люси, она настойчиво искала душу — раненную душу, потерянную много лет назад.

— Я… — Женщина склонила голову, закрыв лицо руками, и так и не смогла договорить.

— Чего вы от нее хотите? — прервал их чей-то хрипловатый голос. — Раздавайте уже, что осталось, и топайте дальше!

Джоанна опасливо оглянулась. Из-под широкого помятого плаща к ней угрожающе тянулась довольно грязная костлявая рука. И тут же позади нее послышался негромкий вскрик и частый торопливый стук шагов по мостовой. В отчаянии Люси убегала, не оборачиваясь, будто все ее терзания и страхи гнались за нею по пятам. Она сама казалась призраком, нечаянно явившимся живым при свете дня.

— Нет! — Нелли подхватила за руку Джоанну и устремилась вслед за ускользающим виденьем.

Люси бросилась в сторону перекрестка. Прерывистое хриплое дыхание мешало ей бежать — она искала близкого убежища, укромного заброшенного закутка, куда не проникают яркие слепящие лучи и человеческие взгляды. Сейчас она свернет за угол…

При мысли, что они найдут за поворотом пустую улицу, похожую на тысячи других, ведущую в десятки переулков, у Нелли закружилась голова. Прижав к груди подол, она едва успела уклониться от фонарного столба, внезапно выросшего на ее пути. Ступенька тротуара, колючие ветки кустов, торчащие из-за ограды… С разбегу Нелли налетела на плотное, широкое препятствие, увенчанное шлемом. Полицейский! Пытаясь высвободить руку, Люси из последних сил сопротивлялась крепко державшему ее мужчине.

— Она украла у вас что-то? — произнес суровый голос.

Нелли понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. В глазах рябило от волнения, точно от света на воде, сквозь пляшущие блики постепенно проступало хмурое, недовольное лицо.

— Конечно, нет! — испуганно воскликнула Джоанна. — Мы лишь хотели ей помочь! Прошу вас, отпустите!..

— Вы уверенны, мисс? — Полицейский недоверчиво посмотрел на девушку.

— Да, сэр! — ответила она уже настойчиво, и тот, помедлив для порядка, уступил.

— Что ж, честь имею, — пробасил он напоследок и удалился ровной размеренной походкой.

— Он до смерти меня перепугал, — проговорила Нелли, с трудом переводя дыханье.

Люси стояла неподвижно, точно статуя. Она прильнула лбом к решетчатой ограде, за прутьями которой виднелся небольшой церковный сад. Джоанна осторожно взяла ее за локоть.

— Ты боишься меня?.. Почему? — спросила она шепотом, как будто опасаясь, что кто-то может их услышать — возможно, затаившиеся тени прошлого, преследующие каждую из них. — Посмотри на меня, — попросила она.

Они молчали долго, пока не стихли частое дыхание и мысли, не дающие покоя. Люси по-прежнему не поднимала глаз, только едва заметно дрожали ее веки, и слезы изредка катились по щекам.

— Пойдем. — Джоанна понемногу разжала ее пальцы, крепко обхватившие решетку, и Люси подчинилась робкому и вместе с тем уверенному голосу. Она пошла — не спрашивая куда, зачем, что ожидает ее в конце пути, и первые шаги дались ей нелегко.

Те, кто ни разу в жизни не терял, не в состоянии представить, какой ценой дается возвращение назад. Той же дорогой, на которой каждый камень напоминает об ушибе или ране и где за каждым поворотом боишься встретиться с самим собой. Прошлое замерло, подобно старому портрету, а настоящее похоже на кривое зеркало, в котором даже правда себя не узнает. Это мучительное сновиденье, когда отчаянно стремясь прийти в себя, ты снова просыпаешься в бреду. Израненное сердце уже не верит миражам, и радость причиняет ему больше боли, чем утрата.

У Люси не осталось ничего, кроме души и хрупкой оболочки. Благодаря чему она еще дышала? Покорность или тайное необъяснимое упорство вели ее по скорбному пути? Возможно, Люси не искала смерти лишь потому, что больше не жила. Нелли впервые разглядела вблизи ее болезненно осунувшееся лицо: в нем не было безумной отрешенности от мира, который безучастно отвернулся от нее. Безумие могло бы стать ее спасением, но Бог зачем-то сохранил ей разум, а вместе с ним и горькую неистребимую годами память. Нелли могла поклясться, что Люси чувствует и понимает все, только в десятки раз острее других людей.

Когда разряженная, опьяненная пороками толпа жестоко растоптала ангельские крылья красивой беззащитной девушки, позор убил ее надежду, веру в справедливость, но вместе с ними умерла наивность — добродетель, что делает нас уязвимыми. Тогда рассудок Люси помутился лишь на время. Всего за несколько недель помимо ее воли в ней родилось иное существо — так подло его больше не обманут, больнее уже не ударит никто. Нельзя разбить мечту, которой нет… И вот к ней снова возвращается надежда, настойчиво, стремительно врываясь в заброшенный тупик опустошенного, отверженного сердца!..

— Пожалуйста, возьмите, вам надо подкрепиться. — Нелли держала на ладони ватрушку, еще теплую: она купила ее в лавке по пути.

Люси робко притронулась к мягкому тесту. Ей редко приходилось видеть так близко свежий хлеб. И рука потянулась к нему инстинктивно, раньше, чем осторожность успела ее удержать. Она прижалась бледными губами к хрустящей золотистой корочке, непроизвольно затаив дыханье: от аромата сдобы у нее кружилась голова.

Джоанна еле сдерживала слезы, глядя на нее. Люси ела медленно, будто бы хотела наслаждаться этим даром бесконечно, каждой крошкой.

— Сразу много вам сейчас нельзя, — заботливо предупредила Нелли. — Потерпите, скоро мы придем домой и заварим чаю.

Прохожие бросали на них подозрительные взгляды: две дамы, хоть и не богатые, но вполне опрятные на вид, в компании голодной попрошайки, благоговейно поглощающей бесплатную еду, невольно привлекали их внимание. Люди привыкли забавляться, глазея на себе подобных — на эшафоте, в клетке, на краю моста… — особенно когда причиной скуки становятся достаток и спокойствие. Даже чужое счастье веселит их меньше.

Узенькая улочка вскоре осталась позади. На полутемной лестнице гостиницы, к счастью, не оказалось ни души. Нелли поспешно отперла дверь в комнату.

— Входите, здесь вы в безопасности, — позвала она Люси, видя, что та не двигается с места. — Ну что же вы?

Внизу послышались шаги и чьи-то голоса.

— Скорее, там кто-то идет!.. — заторопила ее Джоанна.

— Кто здесь живет? — встревоженно проговорила Люси, переступив порог. То были первые слова, которые она произнесла с того момента, как позволила увести себя. После скитаний под открытым небом ее страшило замкнутое тесное пространство незнакомого жилища.

— Мы, — как можно спокойнее ответила Нелли. На самом деле это слово могло объединять не только ее с Джоанной, но оно прозвучало легко и естественно. Входя, она украдкой оглядела комнату: мужской жилет на табурете и бритва возле зеркала! Обычная, стальная, без чеканки — Суини больше так и не коснулся рокового серебра. Но женщины не пользуются бритвой! Угадывая мысли Нелл, Джоанна быстро бросила на табуретку свою шаль и, заслонив собою туалетный столик, тихонько спрятала улику в ящик.

Все, больше вроде ничего не может испугать или насторожить их гостью. Еще не время встретить прошлое лицом к лицу.

— Джоанна, помоги мне: нам понадобится мыло, подогретая вода и полотенце, — тихонько попросила Нелли. — И нужно незаметно закрыться изнутри.

Вопреки опасениям Нелли, желание исчезнуть, убежать, угрюмо уклониться от заботы мало-помалу отпустило измученную душу Люси. Дырявое поношенное рубище, которое служило ей одеждой, привычной, хоть и не спасающей от холода, теперь подобно камню, тянуло ее к земле. Бедняжка ощущала себя похожей на запыленный осенний лист, случайно залетевший в дом. В глазах ее мелькнули смятение и благодарность, когда она увидела приземистую, но вместительную ванну, ведро с водой, кувшин и мыло, специально приготовленные для нее. Она лишь робко попросила оставить ее одну.

— Зовите, если вам понадобится помощь. Вот полотенце, платье. Возможно, туфли тоже подойдут: они из мягкой кожи. — Интуитивно Нелли старалась ненавязчиво заполнить напряженное молчание обыденными фразами. Слова помогут Люси осознать, что рядом с нею люди, которые желают ей добра.

— Ей нужно время, чтобы снова научиться жить… по-прежнему, насколько это возможно, — тихо сказала она Джоанне, выходя в переднюю.

— А папа? — спохватилась девушка. — Все так непросто! Он будет счастлив, но сегодня слишком рано… для мамы.

— Да, ты права. — Присев на край кровати, Нелли глубоко задумалась.

У них осталось несколько часов, а к вечеру из кузницы вернется Бенджамин. Невозможно предвидеть реакцию Люси, когда она увидит и узнает… Узнает ли она его? Ведь даже Нелли только заглянув ему в глаза не догадалась, а скорее сердцем почувствовала, кто он. Тогда в ней пробудилась и распахнула крылья неудержимая, переполняющая душу радость. Бенджамин, сам того не ведая, помог ей заново поверить в чудеса. Но Люси… Сможет ли она перенести такое счастье, омраченное стыдом, мучительным сознанием своего падения? А если нищета, невзгоды и людское безразличие с годами стерли образ горячо любимого мужчины из ее души? Или она не смела больше его любить?..

Любовь — сосуд, наполненный священным эликсиром. Порой он лишь наполовину полон, а иногда — уже наполовину пуст. Увы, ничто не остается неизменным. Сосуд легко слепить из мягкой глины, но трудно заново сложить из черепков…

Дверь комнаты, где находилась Люси, тихонько скрипнула. Джоанна обернулась и порывисто вскочила.

— Присядь, — шепнула Нелли. — Веди себя так, словно мы давно живем все вместе.

Долго никто не выходил, как будто дверь приотворилась сама собой.

— Я приготовлю чаю, — деловито объявила Нелли и, как ни в чем не бывало, принялась за дело.

Вероятно, слова ее наконец разогнали навязчивое напряжение, и дверь довольно широко открылась: на пороге стояла опрятно одетая женщина в белом чепце. Одной рукой она придерживала на груди платок, наброшенный на плечи. Простое бежевое платье с отложным воротником, хотя и не скрывало худобы, сидело аккуратно. Бледная кожа, тонкая, почти прозрачная, казалась на свету голубоватой. Она медленно сделала несколько осторожных шагов, как будто только встала после долгой изнурительной болезни, и оперлась о спинку стула. Ее пересохшие губы слегка задрожали, точно слова искали выхода и угасали, так и не найдя его.

— Не надо, мама, лучше просто посиди со мной. — Джоанна подвела ее к кровати и помогла облокотиться на подушку. — Вот так. Теперь я буду постоянно о тебе заботиться.

Люси молча внимала спокойному мягкому голосу. Ее глаза, отвыкшие смотреть на собеседника, сомкнулись, точно задремали, и только пальцы чуть заметно теребили кончики платка. Джоанна потихоньку накрыла ее пледом.

— Я благодарна Богу за то, что он помог нам найти друг друга. Не торопись, не разговаривай пока. У нас впереди еще так много времени. Ты наберешься сил, и мы…

Внезапно в коридоре послышались негромкие шаги и оборвались — возле самой двери, и в тот же миг в замке со скрипом повернулся ключ. Нелли, стоявшая поодаль с чайником в руках, метнулась к выходу, но было слишком поздно: испуганная Люси широко-раскрытыми глазами смотрела на вошедшего.

— Я выполнил заказ, и мистер Хоуп отпустил… — Суини замер, так и не закончив.

Его не ожидали. Что-то произошло в его отсутствие, чему он в первые секунды не мог найти названия. Необъяснимое волненье подтолкнуло его вперед, навстречу женщине, привставшей на кровати. Ее рука в руке Джоанны и бежевое платье… Он подарил его недавно дочери. Пускай он бредит или просто грезит наяву, его глаза узнали эти тонкие черты. Не может быть!.. Когда же? Как?.. Внезапно все сомненья и вопросы сливаются в одно-единственное слово:

— Люси?..

Она затрепетала. У нее больше не было имени — только прозвища. Обидные или правдивые — она носила их как рубище, за неимением иного. Кто мог позвать ее с таким смятеньем в голосе, как будто от ее ответа зависит его жизнь? Лишь один человек… Затуманившимся взором она ошеломленно всматривалась в его бледное красивое лицо, но сердце видит глубже и острее глаз, и оно отозвалось:

— Мне кажется, я знаю вас… — У нее вдруг защемило в груди. — Бен… Бенджамин… — рыдания душили Люси. Она непроизвольно протянула руку к серебристо-белой пряди над его виском с каким-то изумлением, растерянностью, близкой к ужасу:

— Тогда на пристани… О, Боже! — проговорила Люси и без чувств упала на руки Бенджамина.

— Что?.. Что она сказала? — переспорил он, глядя в ее полузакрытые глаза.

— Должно быть «пристань» означает «возвращение», — предположила Нелли неуверенно.

Никто из них не понял истинного смысла этих слов.

Глава 16. БРЕМЯ ПРОШЛОГО

Стоя на коленях, Бенджамин рассматривал забрызганное грязью изорванное платье, небрежно брошенное в угол… Нелли так и не успела его выбросить.

— Она сказала мне: «На пристани»… — проговорил он, глядя перед собой в пространство, и память снова вернула его в то пасмурное утро, когда он с замираньем сердца сошел на берег с корабля. Мучительное выражение бессилия и боли исказило его тонкие черты. — Значит, это была она… Я мог бы уберечь ее от унижений, холода и одиночества — уже тогда! Но я не сделал этого. Я не узнал ее!..

— Когда? — переспросила изумленно миссис Ловетт.

— Я встретил ее в первый день своего возвращения. Она умирала от голода, просила о помощи… — Голос Бенджамина стал вдруг хриплым и глухим.

— Невозможно было узнать ее… — со вздохом прошептала Нелли.

— Но вы ее узнали, — возразил он, с горечью глядя на нее.

— Прости меня. — Она присела рядом и сцепила руки на коленях.

— За что?

— Неважно. Просто — прости.

Бенджамин выпустил потертое сукно и, опершись о стену, прикрыл рукой глаза, но тягостные мысли не отпускали его.

— Тогда в обмен на несколько монет она мне предложила… — выговорил он с усилием. — Вы понимаете?.. Теперь она стыдится жизни, на которую была обречена!

— Не признавайтесь ей, что догадались обо всем. — Нелли потихоньку собрала злосчастные лохмотья. — А там — время покажет.

В комнате повисла тишина. Слышно было только тиканье часов и приглушенный гул за окнами.

Люси уснула: переживания лишили ее последних сил. Джоанна ни на миг не отходила от ее постели. Как поведет она себя, когда проснется? Что может успокоить, излечить ее израненное изболевшееся сердце?

Бенджамин медленно поднялся на ноги. Нет смысла и не время страдать о том, чего не изменить. Прошлое властно лишь над нашей памятью — действительностью правят мужество и разум. Люси слишком слаба для борьбы, но он выдержит! И с каждой прожитой минутой рядом с ней в его груди еще сильнее крепло самое глубокое из всех невысказанных, нерастраченных им чувств, способное объять собою целый мир. Сегодня в полной мере в нем возродился человек, имя которого не было маской, скрывавшей роковую тайну — Бенджамин Баркер.

Стемнело. Люси до сих пор не просыпалась, но сон ее был неспокойным, порою напряженным: она едва заметно вздрагивала, словно от внезапного прикосновения чужой руки. И вместе с тем, хотя бы изредка наполненный чарующими отголосками потерянного счастья, сон был ее единственным убежищем последние шестнадцать лет. Часы, а иногда недолгие минуты, украденные у реальности, подаренные бредом…

В неверном свете тлеющей свечи лицо ее казалось восковым, а веки были воспаленно-красноватыми. Стоя у кровати, Бенджамин чутко вглядывался в изменившиеся, но не забытые, родные тонкие черты. Похожая на неземное существо, рожденное во мраке подземелья, она, до боли, вопреки всему, была собою — его Люси.

Ночное небо озарила полная луна, и Джоанна тихонько задернула шторы.

— Ложись, а я останусь с ней, — шепнул ей Бенджамин. — А рано утром, перед уходом, я разбужу тебя.

Не споря, девушка кивнула, и, поцеловав отца, направилась к себе. Она привыкла исполнять без возражений любую его просьбу. Когда он защищал, оберегал, заботился о близких ему людях, никто не смог бы переубедить его. И сейчас было ясно без слов: этой ночью ее отец ни на минуту не сомкнет глаза.

Бенджамин ушел на рассвете. Теперь единственным его желаньем было поскорее покинуть Лондон и вырваться из плена неопределенности, непредсказуемой угрозы, подстерегающей их здесь. Для этого необходимо было потрудиться, собрать еще немного денег — и, наконец, как только Люси придет в себя и наберется сил, уехать, отправиться навстречу новой жизни за пределами былого.

Джоанна поднялась чуть свет, чтобы сменить отца. Неслышно подойдя к окну, она присела на высокий подоконник и занялась шитьем. Люси еще дремала, выражение испуга постепенно исчезло с ее лица, словно в душе ее, наполненной печалью, все же осталось крохотное место, свободное для теплого покоя, и Бог добавил туда каплю благотворного бальзама, в котором растворились опасения и горечь. Когда она очнулась ото сна, вокруг царили свет и тишина. Как в храме… Так странно, непривычно и легко.

Люси растерянно обвела глазами комнату, словно ища кого-то, и в то же время, опасаясь встретиться с ним взглядом. Джоанна угадала ее мысли.

— Отец ушел, — сказала она мягко. — Он работает в кузнице, неподалеку отсюда.

Люси вздохнула. Воздух крохотного, но уютного жилища, согретый первыми лучами солнца сквозь стекло, заставил ее грудь затрепетать.

— Он просидел вот здесь, рядом со мной. — Она коснулась кончиками пальцев подлокотника пустого кресла у кровати. — Всю ночь!..

— Мистер Ти попросил передать, что сегодня вернется пораньше, — донесся из-за двери голос миссис Ловетт.

Люси встревоженно взглянула на Джоанну.

— Ах, да: у папы сейчас другое имя, — поспешно объяснила девушка. — После побега… с каторги, — прибавила она, слегка запнувшись, — его зовут Суини Тодд. Так безопаснее. Вряд ли кто-то узнáет его по лицу, но все же нам приходится скрываться. На самом деле, несмотря на это, я очень счастлива. Подумать только, раньше я и не подозревала, что жизнь может подарить так много за короткий срок. Совсем недавно мой отец нашел меня, и вот теперь мы вместе — все втроем. Нет, вчетвером! Я очень привязалась к миссис Нелли! Ты можешь доверять ей, как сестре. Она нам очень помогла, и ей сейчас опасно возвращаться на Флит-стрит.

Джоанне не терпелось рассказать еще о многом, но их история была столь непростой… Уж лучше ни о чем не вспоминать, а говорить о будущем с надеждой — неважно, знаешь ты его наверняка или пытаешься предвидеть.

Люси приподнялась и села на постели.

— Ты знаешь… — вдруг произнесла она. — Я никогда не забывала о тебе. И я… я видела, как ты росла, хоть и всегда издалека.

Это были первые ее слова, обращенные к дочери. И словно рухнула стеклянная стена, казавшаяся Люси непреодолимой. Ее дитя — живое существо, не кукла за витриной дорогого магазина, которой можно только любоваться, не смея прикоснуться. Не пленница за позолоченной решеткой, какой она привыкла ее видеть. Ее дитя! Люси училась на нее смотреть — глаза в глаза — безмолвно спрашивать и отвечать. Слова порой так трудно подобрать, как будто наш родной язык беднее обездоленного нищего — глаза же сами говорят за нас. Даже тогда, когда нам хочется молчать.

«Ты так невинна и чиста, но ты не отвернулась от меня! Ты даже не подозреваешь, через какие муки мне довелось пройти…»

— Тогда… после пожара… я думала, что ты исчезла навсегда. — Люси больше не сдерживала слез: они впервые приносили ей облегчение.

Счастлив тот, кто, разучившись улыбаться, все еще может плакать, не таясь! Так скованная одиночеством душа освобождается от бремени тоски. Так ребенок, рождаясь на свет, откликается на зов самой жизни. И в этот миг Джоанна ощутила всю силу запертой, запретной, нерастраченной любви, которая переполняла сердце ее матери. Нам только кажется надломленным весло, наполовину скрытое водой; корни, питающие дерево, уходят глубоко под землю… А человек, способный так любить, не может безвозвратно потерять себя! И вместе с тем, Джоанна поняла, что матери ее известно все: о свадьбе, вспыхнувшем в особняке пожаре и странной смерти Торпина в ту ночь.

— Не бойся, мамочка, с тех пор я была уже рядом с отцом. — Джоанна крепко обняла ее за плечи, прильнув щекой к ее виску. Они сидели долго, не разнимая рук. Все остальное отступило, развеялось, и даже время будто бы замедлило свой бег…

Прошло несколько дней, и Люси понемногу начала вставать с постели. Узнав, что Нелли и Джоанна шьют сорочки на заказ, она вдруг попросила дать ей кусочек ткани и иголку, чтобы попробовать самой. Бездействие томило ее, удручая не меньше, чем горькие воспоминания. Едва оправившись, она уже стремилась убежать от них, пусть ненадолго, на какой-то час или всего лишь на минуту, но стать свободной наяву, а не во сне. Пальцы ее, поначалу неловкие, вскоре стали послушными, упорно повторяя простые забытые движения. Теперь ее время бежало быстрее, влекло за собою вперед, почти не давая оглядываться. Люси, во что бы то ни стало, хотела быть полезной, и эта выбранная ею цель была сейчас ее спасением. Но все же, погруженная в работу, она отчаянно искала в себе что-то, постоянно ускользающее от нее, словно болотный огонек. То были не физические, а иные неосязаемые внутренние силы для шага, на который рано или поздно она должна была решиться…

Однажды, вернувшись из кузницы, Бенджамин принес ей небольшой букет ромашек, ее любимых. Все эти дни он был необычайно чуток, хотя они почти не говорили. Как будто даже звуки голоса могли вспугнуть, нарушить едва лишь зародившийся покой. По вечерам, усаживаясь в кресло у ее постели, он тихо дожидался, пока она заснет, и лишь когда ее дыханье становилось ровным и глубоким, укладывался на матрац, лежавший рядом на полу.

Только миссис Ловетт понимала, что на самом деле происходит между ними. Бенджамин принимал жену такой, как есть, не осуждая, без упреков, но в глубине его души засела скорбь, перерастающая в яростную ненависть к недосягаемому неизвестному врагу, который причинил им столько зла. Он знал то, о чем Люси не отваживалась ему рассказать, и это знание порою мучило его так сильно, что Нелл буквально кожей ощущала его боль. Взгляд его, казалось, устремленный, за пределы комнаты, сквозь стену, заставлял ее невольно вздрагивать. Не будучи пугливой или слабонервной, Нелли не в силах была справиться с тревогой, как будто снова видела перед собой Суини Тодда, сжимающего остро наточенную бритву. Но Бенджамину всякий раз удавалось превозмочь себя — ведь он поклялся не растрачивать впустую их новую, поистине невероятным чудом дарованную жизнь.

Совсем иное происходило с Люси. Внимание, забота Бенджамина, его нежность усиливали в ней два противоречивых чувства. Одно из них влекло к нему, стремилось отозваться в полный голос, не таясь, как это было прежде; другое не давало ей дышать, жестоко сдавливая грудь, лишая дара речи, и чем теплее он заботился о ней, тем тяжелее было ей молчать…

В тот вечер, когда Бенджамин принес ей те самые цветы, которые так нравились когда-то жизнерадостной, наивной Люси, она не выдержала — слезы покатились по ее щекам. Они стояли в комнате одни: Джоанна прибиралась в соседней спальне, а Нелл предусмотрительно последовала за ней.

Бенджамин бережно взял ее запястье в кольцо прохладных пальцев и усадил на кресло. Люси долгим странным взглядом посмотрела на него.

— Послушай, Бенджамин… — вдруг начала она. — Джоанна — чистое дитя, Бог уберег ее от… от того, что я пережила. Ей лучше нас не слышать… но ты должен узнать обо всем. Я хочу исповедаться перед тобой.

— Не сейчас, тебе надо отдохнуть… — Губы Бенджамина дрогнули и сжались. Он ожидал и опасался этого момента, когда душа ее достаточно окрепнет, чтобы раскрыться.

— Я многое пережила за эти годы… — повторила Люси. Глаза ее горели каким-то непривычным блеском, но то были уже не слезы. Она решилась: все произойдет сегодня. Если пытка продлится, ее сердце не выдержит.

Бенджамин ясно видел, что спорить бесполезно.

— Но это не грехи, а беды, — сказал он тихо.

— Все равно. Я расскажу, и ты рассудишь сам.

— Я? — вырвалось у Бенджамина. Слово «суд» вызывало в нем дрожь отвращения. Сколько еще им предстоит страдать, упорно продлевая собственную боль?

— Я не сумела уберечь от бедствий нашу дочь, и ее у меня отняли… — В огромных серо-голубых глазах читался напряженный немой вопрос. Она ждала ответа, словно приговора.

— Люси…

— Я недостойна тебя, Бенджамин! Я… перестала быть твоей женой! — Жестокие признания сжимали ее горло, не давая говорить. Она бессильно соскользнула вниз, но раньше, чем ее колени коснулись пола, Бенджамин крепко прижал ее к себе.

— Посмотри на меня. — Он осторожно приподнял ее лицо. — Тебе известно, где я был все эти годы — мне довелось пройти там через сущий ад. Разве я не смогу тебя понять?

— Это совсем другое, — пересохшими губами прошептала Люси. Во взгляде ее вспыхнула какая-то неистовая, лихорадочная решимость обреченного. Она прерывисто и глубоко вздохнула, всей грудью, и торопливо продолжала, словно боялась не успеть, лишиться сил: — Судья пообещал подать на апелляцию. Он пригласил меня к себе, и я пошла. Тогда я верила, что можно все исправить и вернуть. Ведь этот суд… ужасный приговор — чудовищная и непостижимая ошибка! Меня впустили в особняк — а там был бал…

— Я знаю. — Два коротких слова внезапно прекратили ее пытку — призраки прошлого исчезли, и наступила тишина. Люси прислушалась, тревожно затаив дыханье. Бенджамин все еще удерживал ее в своих руках, не отстраняясь и не отпуская от себя.

— Кто рассказал тебе? — спросила она робко, как бы недоверчиво.

— Миссис Ловетт. В первый день моего возвращения.

— И больше ничего не говорила?

— Нет. Сказала только, что ты исчезла.

И оба замолчали. Минуты тишины не разделяли их, подобно пустоте, но Люси словно затаилась в ожидании. Обнимая почти невесомое, хрупкое тело, Бенджамин инстинктивно чувствовал, что бремя ее стало легче, но что-то еще неусыпно точило ее изнутри, не давая покоя.

— Судья… — сорвалось с ее губ. — Почему он забрал нашу дочь? Я признаю: со мной она не выжила бы… Но почему он отнял у меня ее, загородив стеной?

— Торпин умер, — спокойно и твердо ответил ей Бенджамин.

— Да, умер, — эхом отозвалась Люси.

Она вдруг поднялась и подошла к окну. Движения ее были свободны и до странности легки, и на мгновенье Бенджамину показалось, что перед ним та самая, по-прежнему юная Люси, какой она запомнилась ему шестнадцать лет назад. Тонкая, словно молодое деревце, которое доверчиво протягивает ветви к солнцу. А зимний холод неизбежно оставляет под корою темное кольцо — неизгладимый след, напоминание о том, что жизнь когда-то прервалась на время.

— Я не помню, как это случилось, — снова заговорила Люси. Слова срывались с ее губ, как стоны, которых она больше не могла сдержать. — Однажды я проснулась и не ощутила тепла ее беспомощного маленького тельца. Тогда, не осознавая, откуда и куда иду, я вышла из дому — искать… Я оказалась за чертой и больше не смогла вернуться!

— Люси… — позвал ее Бенджамин. Тонкая фигура замерла на фоне светлого окна. И внезапно он понял: сейчас она там — за пределами действительности, в мире, которого уже не существует. Но этот мир не хочет отпускать ее.

— Люси, — негромкий голос позади нее звучал уверенно и ясно, как вызов, брошенный тревоге и сомнениям, — о чем бы ты не рассказала, я никогда, — ты слышишь? — никогда не обвиню тебя. Ни в чем. Я просто тебя знаю.

На этот раз она услышала его и обернулась.

— Нет! Ты не можешь знать!.. Я не однажды предала тебя… — Невыразимый ужас исказил ее черты. — Тот человек под маской на балу был только первым! Я перестала быть твоей, снова и снова совершая этот грех… за горсть монет, за корку хлеба… за… — Ее тело дрожало от беззвучных рыданий, но глаза оставались сухими, а щеки горели, как в лихорадке.

— Я знаю. — Бенджамин сделал шаг ей навстречу. — И это.

Люси невольно отпрянула, словно не смея к нему прикоснуться.

— О Боже! — тихо вскрикнула она. — Ты знал — и смог простить?

— Мне нечего прощать.

— И не заговорил об этом. Ни разу…

— Не хотел, чтоб ты снова страдала.

Люси медленно подняла на него глаза. Бенджамин навсегда запомнил этот взгляд, которого не передать словами: она смотрела так, как будто перед нею был ангел или Бог, до дна испивший боль земных страданий, умеющий великодушно, искренне прощать.

Бенджамин бережно взял ее руку в свою.

— Послушай, ты сказала — «тот человек»? — спросил он осторожно. — Значит, это был не Торпин?

Люси молча покачала головой.

— Кто же тогда?

Она прерывисто и глубоко вздохнула. Воспоминания словно теснили ее грудь, но губы приоткрылись без усилий:

— Я расскажу тебе все. Все…

— Да, — неожиданно ответил Бенджамин. — Разделим это бремя на двоих. Теперь я понимаю: так будет легче нам обоим.

Он даже не подозревал, насколько сильно разбередит в его душе глубокую незаживающую рану горькая повесть ее жизни…

Глава 17. В ПРИЮТЕ ФОГГА

Тонкая полоса заката догорела, и огромный город погрузился в туманный сумрак, в котором затерялась белая фигура одинокой женщины. Никто не провожал ее, даже небрежным взглядом искоса. А она просто шла по извилистой улице — мимо запертых темных дверей и слабо освещенных окон чужих домов. Силы были почти на исходе, а ей неудержимо хотелось убежать. Куда? Откуда? Кто ответит на эти вопросы? Она не помнит даже собственного имени… А, может быть, его и не было, как нет ее самой? Остались только ночь, глухой собачий лай и отдаленный стук колес — единственные звуки в темноте. Но если нет на свете ни ее, ни существа, ради которого ей стоит жить, откуда же берется щемящая тоска и это тянущее напряжение внутри? Чье отражение там, перед ней, в окне?

Прижавшись лбом к холодному стеклу, она с трудом перевела дыханье. Внезапно сквозь прозрачную преграду донесся громкий плач. Прорезав тишину, он многократным эхом отозвался в сердце женщины: кричал младенец. Она порывисто сорвала с плеч теплую шерстяную шаль. Руки сами собою свернули ее в мягкий комок.

— Тише, дитя мое, тише — я рядом… — Женщина бережно прижала его к груди. Сырой осенний ветер пронизывал ее насквозь, но крохотное «тельце» согревало. Нужно уйти отсюда поскорей. Куда? Неважно — главное не знать. Не будет больше ни тоски, ни страха, ни…

— Уже не плачет? — Незнакомый голос позади нее звучал невыразительно и сухо, как будто исходил из каменной стены.

— Не-ет… — Она покрепче обхватила сверток обеими руками и быстро обернулась.

— Кто ты? — снова спросили из темноты.

— Никто. — В ее ответе сквозило изумление.

— Пойдем со мной.

— Куда?

— Никуда…

Неужели кто-то знает, как туда добраться?

…Ноги несли ее по узкому извилистому коридору, а чьи-то руки, цепкие, точно с когтями хищника, все дальше увлекали в темноту. Свет керосинового фонаря слепил глаза, от невообразимого зловония кружилась голова. Как она оказалась в этой жуткой подземной норе? Или это — тюрьма?.. Вокруг мелькали только стены и решетки. Они остановились в тупике. Ребенок подозрительно молчал, она не ощущала ни единого движения сквозь шаль. Раздался лязг ключа в несмазанном замке.

— Прошу! Располагайтесь поудобней! Но осторожно: вы здесь не одна. — Дверь приоткрылась, и ее втолкнули внутрь.

Споткнувшись обо что-то мягкое у входа, похожее на человеческое тело, она со стоном уронила ребенка в темноту.

— Нет! Отпустите! — Пронзительный крик прокатился под каменным сводом и замер где-то в глубине темницы. И тут же тьма как будто ожила. Рядом закопошились бесформенные тени… или живые существа? При тусклом свете уличного фонаря, сквозь узкое окошко проникавшем в камеру, к ней потянулись с десятки рук. Невнятный гул, лишенный выражения истошный хохот, вскрики… Словно в бушующем море — бессмысленный, бесцельный плеск воды о камни. Эти дикие волны вот-вот захлестнут ее с головой. Несчастная неистово заколотила в дверь:

— Откройте!

Никто не отозвался. Чьи-то пальцы запутались в ее длинных волосах, чьи-то острые ногти царапали кожу.

— Мой ребенок! Не троньте его!

На ней уже нещадно рвали платье, пытаясь повалить на пол. Закрыв глаза и заслонив лицо руками, она не видела, что нападавших было только двое, и эти двое — доведенные до истощения, изголодавшиеся женщины. Их сил хватило ненадолго, и в следующую секунду резкий окрик из-за двери заставил их ослабить хватку:

— Что, снова в карцер захотели! А ну заткнитесь!

Возня затихла. Волны откатились, и обессилевшая женщина в разорванном, белеющем во мраке платье осталась на пустынном берегу. «Мое дитя…» — почти беззвучно прошептали ее губы, целуя каменные плиты пола. Стихия поглотила беспомощное крохотное тельце. Маленький ангел больше не заплачет. Все ее существо охватило какое-то странное неодолимое оцепенение, унося в неизвестность сознание, мысли и чувства. И, словно невесомая песчинка, она безвольно затерялась в бесконечности.

— Люси… — Далекий голос прорывается сквозь мутную туманную завесу и замирает, как приглушенный стон. Видение неуловимо исчезает, не успевая обрести телесной формы, и остается лишь мучительная головная боль…

За оконной решеткой серело дождливое утро. Темнота отступала; вместе с ней понемногу рассеялось и забытье. Не может вечно пребывать в покое тот, кто еще жив. Тревожные глухие шорохи наполнили пространство, которое совсем недавно казалось пустотой. Из полумрака возникали лица: одни — отрешенные, хмурые, другие — напряженные и настороженные — ни одного приветливого, умиротворенного. Кто эти женщины в серых одеждах, среди которых лишь она одна одета в белое?

Прохладная, необычайно мягкая ладонь ложится ей на лоб:

— Как твое имя? Как сюда попала?

Что значит имя?.. «Люси», — доносится из глубины ее сознанья, и тут же что-то сжимается внутри.

— Люси, — бессознательно повторила женщина, с опаской вглядываясь в незнакомые черты склонившегося к ней округлого, чуть полноватого лица. Густые вьющиеся волосы — светлые, как и у нее самой, внимательные карие глаза… Первый осмысленный взгляд в этой странной обители!

— Где мы? В тюрьме?

— Нет. Хуже — в приюте для умалишенных. Сюда сажают без вины.

Люси отпрянула, как от удара. Небеленые каменные стены качнулись и поплыли у нее перед глазами.

— Но я не сумасшедшая! — изо всех сил воскликнула она.

— Возможно, — возразила незнакомка, удержав ее за руку. — Но незачем кричать об этом — так ты только докажешь обратное.

Люси в отчаянии сжала пальцами виски. Тупая, ноющая боль стирала смутные следы коротких мыслей, мешая ей сосредоточиться.

— Сумасшедшие редко попадают сюда — здесь такими становятся, — слышится осторожный полушепот. — Мне кажется, у нас двоих еще остался шанс…

За дверью в коридоре раздались шаги и бряцанье ключей.

— …не потерять себя.

Люси растерянно взглянула на собеседницу, не понимая смысла ее слов. Чем живет этот загнанный в клетку, враждебный, пугающий мир? Кем придуман, для чего существует?..

Затворы скрипнули, и резко отворилась дверь. Женщины беспокойно встрепенулись.

Низкого роста худощавый человек остановился на пороге, пренебрежительно оглядывая серую копошащуюся массу: кто-то бросился в сторону и, забравшись на низкую койку, прижался к стене; иные, с жалобным, невнятным бормотаньем присели на пол. Вошедший ухмыльнулся со злорадным удовольствием. Пронзительные, глубоко посаженные глазки осмотрели каждый прут решетки, каждый угол. Похоже, власть над слабыми, лишенными свободы и рассудка существами, за неимением другой, была единственной утехой этой ограниченной натуры.

— Вот так. Потише! — И с нарочитой угрозой он порывисто шагнул вперед. В ответ по камере пронесся многоголосый ропот. — Эй, Бенсон!

Следом зашел пожилой надзиратель, катя перед собой тележку с большим дымящимся котлом и сложенными стопкой жестяными мисками. Мгновенно позабыв про свой недавний страх, женщины подались вперед, жадно следя за каждым его движением. Толкаясь и пошатываясь на ходу, они нетерпеливо протягивали руки за скудной порцией какой-то липкой серой кашицы.

Люси молча сидела, не двигаясь с места. Когда толпа заметно поредела, невысокий человек, вошедший первым, наконец, заметил ее белеющее среди серых балахонов, платье. Забрызганное грязью и разорванное во вчерашней схватке, оно напоминало больше лохмотья, чем на одежду.

— А, новенькая! — Подойдя, он наклонился, с каким-то плотоядным интересом разглядывая настороженную женщину. — Надо переодеть ее.

— Поешь-ка. — Бенсон протянул ей миску каши, чудом оставшейся на дне котла. — Кто ее покровитель, мистер Фогг? — спросил он низенького, явно своего начальника.

— Я нашел ее ночью на улице: брела без памяти и разговаривала… с тряпкой. У нее пока нет покровителя. Но скоро найдется.

— А если кто-то будет ее искать?

— Ну… — Фогг слегка присвистнул, небрежно отмахнувшись. — Если и найдет, придраться не к чему: благое дело делаем. Поосторожней с ней: она довольно буйная. Вчера как бешеная колотила в дверь, перебудила всех сумасшедших! Ешь поскорее, дурочка, — прикрикнул он на Люси. — Ешь, сказал! — И, развернувшись, направился к выходу.

Люси неловко ковыряла ложкой клейкую, ничем не пахнущую массу, так и не отваживаясь поднести ее ко рту.

— Дай мне! — Чьи-то широко раскрытые глаза, смотревшие из-под нечесаных волос, блеснули в предвкушении добычи.

Люси бессильно опустила миску на колени: от боли в голове ее тошнило, любая пища вызывала отвращение.

Миска тут же исчезла.

— Зачем ты отдала еду? Теперь до вечера ни крошки не получишь.

Узнав этот негромкий ровный голос, Люси растерянно обернулась.

— Я не хочу… — простонала она.

Внимательные светло-карие глаза поймали ее взгляд.

— Ты не безумна — просто сильно напугана. Но кем? — задумчиво помолвила молодая женщина, усаживаясь рядом на полу. — Вчера ты постоянно говорила о ребенке. Ты замужем?

— Н-не знаю… — Люси тщетно искала в себе ответа. Но с ней осталось лишь ее бессилие, натянутое до предела, зажатое в тиски.

— Ты потеряла память. Бедная… — сочувственно отозвалась собеседница. — Будь у тебя хотя бы обручальное кольцо, ты знала бы, что не одна на этом свете. Хотя бывает, в этом и причина бед. — Тяжелый вздох сорвался с ее губ. — Но теперь уже поздно: здесь отбирают все, что хоть чего-то стоит. Они продают даже трупы… — Женщина ласково погладила Люси по голове. — У тебя прекрасные золотые волосы — скоро их тоже отнимут.

— Что это значит?..

— Ты заметила: в этой палате — только блондинки. Одни длинноволосые, как ты. Другие коротко острижены: их волосы купили постижеры — на парики. Брюнетки, рыжие шатенки — все заперты в отдельных помещениях. Лишнее доказательство, что этот дом не для лечения больных.

Как отличить здорового от сумасшедшего, когда здесь даже правда похожа безумный бред? Внимая непонятным ей речам, Люси не в состоянии была поверить в реальность происходящего. Ей вдруг припомнилась ехидная ухмылка Фогга и странные слова, насторожившие ее.

— Тот человек сказал, что скоро у меня найдется покровитель, — спросила Люси. — Что он имел в виду?

Ее вопрос неловко оборвался и замер в спертом воздухе. Прошла минута, Люси напряженно ждала ответа.

— Ну, пожалуйста! Говори! — Слезы выступили у нее на глазах. — Да кто же ты, в конце концов? — Она не выдержала и разрыдалась.

— Я — Элис. — Женщина печально улыбнулась и снова замолчала.

— Что от меня скрывают? Что тебе известно? — допытывалась Люси, лихорадочно вцепившись ей в плечо.

— Мне? — Элис осторожно разжала ее пальцы, причинявшие ей боль. — Ничего. Заранее здесь лучше ничего не знать. — Она по-матерински мягко обняла ее, укачивая, как ребенка. А может, бессознательно ища защиты?

— Трудно, невероятно трудно одной бороться с окружающим тебя безумием, — послышался ее усталый, бесконечно печальный голос.

— А как долго ты тут?

— Целую вечность — около месяца…

Под вечер процедура кормления повторилась. И женщины, полуголодные, мало-помалу затихли и улеглись на койки в ожидании утра. Несчастные жили буквально от миски до миски. Так, от рассвета до заката, тянулась череда однообразно серых дней. В камерах, которые язык не повернется назвать больничными палатами, все время было холодно и сыро, и многие страдали от простуды. Их не лечили, только изредка переводили в лазарет, чтобы инфекция не распространилась.

Время текло подобно ручейкам дождя по мутным стеклам, порою останавливаясь вовсе, и тогда под гулкими приземистыми сводами вдруг воцарялось непривычное молчание. Но вскоре зыбкие потемки прорезáли неожиданные возгласы: безумные боялись тишины.

— Подайте пенни, кто-нибудь!

— Не велено: жди воскресенья, Мэри!

— Пода-а-айте! — Душераздирающие вопли сотрясали воздух до тех пор, пока не появлялись надзиратели, и яростно брыкавшуюся Мэри не уводили в карцер. И снова — бормотание, бездействие и полузабытье… Звери, и те, не созданы для замкнутых пространств, а здесь людей держали в клетке, как зверей. Даже кровати были накрепко прибиты к полу.

Однажды в камере надолго повисла тишина. Снаружи по стеклу уныло барабанил дождь, под самым потолком потрескивало пламя в газовом рожке.

— Чего не просишь, Мэри? — раздался чей-то боязливый голос.

Двое или трое женщин слегка приподнялись на койках, напрягая слух. Никто не отозвался.

— Неужто померла? — прошелестело из угла.

Кто-то встряхнул неподвижное тело:

— Не дышит!

— Спаси-и-ите! — истошно завопила какая-то старуха, набросив на лицо покойницы обрывок простыни, и бросилась к дверям. Железо отозвалось на удары гулким эхом.

На крики прибежали часовые… Вызвали Фогга.

— Ах, эта, — бросил он, брезгливо заглянув под простыню. — Невелика потеря! Позовите доктора.

— Она же умерла, — не понял один из надзирателей.

— Вы здесь недавно, Никлсон, — резко одернул его Фогг. — Могли бы догадаться, что нужно засвидетельствовать смерть. Зовите и не спорьте.

— Да, доктор хорошо заплатит, — довольно потирая руки, ухмыльнулся Бенсон, переглянувшись с хозяином приюта.

— И правда: с мертвой больше проку. Ее давно уже никто не покупал, — ответил Фогг и удалился.

Ухватив Мэри за ноги, Бенсон выволок мертвое тело из камеры, как мешок с требухой, и дверь с надрывным скрежетом захлопнулась.

Оставшиеся взаперти притихли, пораженные увиденным: одна из них сегодня навсегда покинула тюрьму…

После смерти Мэри, Люси долго не могла прийти в себя. Она была потрясена не столько грубым нескрываемым пренебрежением к живым и мертвым, заточенным в этом странном, жутком месте, сколько последними словами Фогга, которые засели в ее памяти. Они посеяли в ее душе необъяснимый затаенный страх. Кому, зачем их собирались продавать? Каким еще страданиям и унижениям подвигнут? Она теперь уже и не решалась расспрашивать об этом Элис. Люси пыталась убежать во сне от мучившей ее тревоги, но это удавалось ненадолго. Одно из преимуществ человека над животным — способность мыслить и говорить. Боясь утратить этот бесценный дар, она порою разговаривала вслух сама с собой. И в эти трудные минуты Элис была единственной, кто приходил ей на помощь.

— Почему тебя заперли здесь? Неужели нет на свете человека, который заступился бы за тебя? — спросила ее однажды Люси.

Элис печально улыбнулась, глядя в потолок, как будто там, над нею, промелькнули светлые видения ее воспоминаний.

— Есть, — отозвалась она со вздохом. — Мой брат. Но он сейчас так далеко.

— Ты хотя бы помнишь, кем была на воле, — с грустью прошептала Люси. — А я…

— Что толку помнить о своей беспечности и роковых ошибках, которых не исправить? Все самое прекрасное, что подарила мне эта жизнь, было лишь опьяняющей иллюзией. Моя история похожа на тысячи других, но раньше мне казалось, что со мною произойдет иначе. Я полюбила. Незнакомая, наполненная светом, радость окрыляла мое сердце и до неузнаваемости преображала все вокруг. Испытывал ли мой избранник те же чувства? Я не смогла бы без него дышать. А он, возможно, как одежда в холод, согрел меня моим же собственным теплом. Тогда мне было бы и этого довольно! Мы повенчались. Позже умерли родители, оставив мне и брату небольшое состояние. Вскоре мой брат уехал из столицы. Прошло еще несколько лет — в каком-то тревожном затишье. Мой муж нередко оставлял меня одну и возвращался поздно вечером, не говоря ни слова. Я не расспрашивала — просто молча обнимала его, но он уже был не со мной. Я слишком поздно поняла, что он по крупному проигрывает в карты и еще… другая женщина, расчетливая, злая, всецело завладела им. Я упустила время, когда он окончательно повернулся ко мне спиной. Должно быть, это все моя вина и тех немногих злополучных денег, что достались мне в наследство. Должно быть, он, и правда, не любил меня, раз предал так легко! Я стала лишней в его жизни: та, другая, победила. И вот мой муж однажды вечером обманом увез меня из дома и запер здесь! Он заплатил хозяину приюта моими же деньгами! Подозреваю, что он сам не догадался бы так поступить… — Элис умолкла. Несколько минут она сидела, крепко сжав руками свои колени, не поднимая глаз.

— Бог дал нам одни крылья — на двоих. Они остались у Фердинанда. У Фердинанда! — неожиданно с глубоким отвращением и ненавистью произнесла она.

— Но твой брат — он хоть изредка приезжает к тебе? Или пишет? — вырвалось у Люси.

— Да, раз в полгода… или реже. Уверена, мой муж придумает, как обмануть его. Я так боюсь остаться здесь до самой смерти. Как Мэри! — Элис задыхалась от подступающих рыданий и непреодолимого желания кричать. Впервые Люси видела ее такой. Обычно сдержанная, рассудительная, эта женщина сейчас нуждалась в утешении гораздо больше, чем она сама. На грани жгучего негодования и страха Элис отчаянно пыталась превозмочь свое бессилие.

— Не надо, не терзайся понапрасну! — Люси бросилась в объятия подруги. В эту минуту собственное горе показалось ей ничтожным. — А лучше — плачь! Ты не одна. Поплачь, родная…

Элис наконец сдалась, и слезы, вырвавшись на волю, понемногу принесли ей облегчение.

Вскоре ее рыдания затихли.

Тишину нарушали теперь только чей-то безрадостный хохот и бессвязное бормотание. Время от времени под потолком трещало пламя в газовом рожке. Покинутые всеми, голодные, больные женщины постепенно забывались сном.

Ни одна из них не знала, что ждет их впереди….

Следующее утро началось почти как предыдущее.

Вчерашний день, без всякой пользы проведенный в этой сумрачной обители, стирался в тусклом свете нового. Свободным людям не понять, что значит жить, не зная счета времени, при этом остро ощущая каждую минуту, прислушиваясь к лязгу отпираемых дверей и эху чьих-то замирающих вдали размеренных шагов. Тревога познается взаперти, а страх — в кромешной темноте.

Едва лишь рассвело, в «палате» появился Бенсон. Со своей неизменной тележкой и котлом полусгнившей вареной крупы он, как всегда, невозмутимо протиснулся сквозь обступившую его толпу и быстрыми небрежными движениями наполнил миски. Сразу после трапезы неожиданно вошел Фогг. Он медленно проследовал вдоль коек, окидывая пристальным, оценивающим взглядом притихших женщин.

— Ну что ж, настало время для прогулки, — сообщил он, приоткрывая в плотоядной ухмылке длинные пожелтевшие зубы. — Но не для всех! Я выберу… Эй, Бенсон, посвети мне!

Тот приподнял фонарь повыше, и женщины тревожно зароптали. Фогг был похож на фермера, который ищет у себя в загоне лучшую овцу, чтоб отвести ее на бойню. Он уже выбрал пятерых, и надзиратель силой подталкивал их к выходу, когда вдруг красноватый отблеск трепетного пламени упал на Люси. Фогг наклонился и откинул спутанные волосы с ее лица.

— А, вот ты где. Вставай! — приказал он, схватив ее за руку.

Люси инстинктивно попыталась воспротивиться, но надзиратель грубо вытолкал ее из камеры. У выхода она успела обернуться. Ее насторожил испуганный взгляд Элис, но было уже поздно: их повели по длинному, извилистому коридору с двумя рядами темных запертых дверей. Через узкие решетчатые прорези окошек доносились пение и стоны. В этих камерах тоже держали больных. И не только… В глаза внезапно ударил яркий свет. На самом деле день был пасмурный, промозглый и дождливый, но после душного зловония и мрака он ослеплял, дыша в лицо порывистым, упругим ветром, от свежести которого кружилась голова.

Окруженный высокими стенами внутренний двор, как и все помещения в этом приюте, походил на тюремный. Или даже скорее на вольеру для хищников, отделенную прочной решеткой от довольно широкой боковой галереи.

Несколько девушек, рыжеволосых и брюнеток, бродили по двору, угрюмо кутаясь в обрывки одеял, которые успели захватить с собой. Но кто там, по ту сторону решетки?.. Те джентльмены, что непринужденно прогуливаются, беседуя между собой, — не сумасшедшие, не надзиратели, — зачем они пришли сюда? Неужто из простого любопытства разглядывают пленниц, точно диковинных зверей? Люси заметила, как Фогг о чем-то оживленно рассказывает одному из них, а тот, опрятно и со вкусом одетый господин, похожий на чиновника, в ответ надменно кивает головой.

— …премного благодарен. — Фогг заискивающе заглядывает собеседнику в глаза. — Все средства, милостиво предоставленные вами, пойдут на благо, уж не сомневайтесь! Я вот о чем: посмею предложить вам… — Он понижает голос.

Люси почти приблизилась к решетке, настороженно ловя обрывки фраз. Она интуитивно ощущала какую-то завуалированную, скрытую угрозу — совсем рядом. Все ближе, в нескольких шагах. Еще немного — и она коснется ее рукой!.. Люси вдруг замерла на месте: оба смотрели на нее. Под этими бесцеремонными и пристальными взглядами она была словно прикована к позорному столбу. В горле внезапно пересохло. Уже не холод, пробираясь под убогую одежду, пронизывал ее насквозь — необъяснимое предчувствие парализовало ее волю изнутри…

Когда их снова затолкали в коридор и повели обратно, ноги почти не слушались ее. Однако в прежние палаты вернулись далеко не все. Люси и несколько девушек с нею заперли в комнате верхнего этажа. Решетчатые, но обычного размера окна освещали небольшое помещение, обставленное исключительно кроватями. По-видимому, здесь располагался лазарет. Что это значит? Почему их привели сюда? Люси присела на краю постели, бессильно прислонившись плечом к стене. Ее глаза перебегали от одного лица к другому, ища хотя бы искорку здравого рассудка, который вот-вот утратит она сама. Возможно, некоторые из этих женщин еще сумели сохранить свой разум, но не волю. Отчаяние делало здоровых похожими на обезумевших — их трудно различить, когда они отводят от тебя глаза...

Дверь отворилась на удивление неслышно.

— Настало Время принимать лекарства! — раздался громкий голос Бенсона. — Ну что, приступим? — спросил он с иронической усмешкой.

— Нет! — Люси попыталась оттолкнуть от себя пузырек. Но тут же крепкая рука зажала ее нос, заставив запрокинуть голову. Люси беспомощно ловила воздух открытым ртом, при каждом вдохе ощущая, как горькая и обжигающая жидкость, капля за каплей, течет ей в горло.

Закончив, Бенсон выпустил ее и отошел.

Люси, закашлявшись, упала лицом в подушку. До слуха ее доносились невнятные звуки: глухие окрики, возня, чье-то сухое одинокое хихиканье… Затем все стихло, еле слышно открылась и закрылась дверь, и темнота окутала пространство, утратившее четкие границы.

Прошли минуты или несколько часов? Боясь остаться в этой зыбкой неизвестности, Люси попробовала осторожно приоткрыть глаза. Вокруг царили тишина и ровный белый свет. Тело ее, разбитое гнетущей, как оковы, слабостью вдруг стало непривычно легким, невесомым. Оно как будто опустело изнутри, и безмятежное спокойствие наполнило его. Теплые волны омывали ее кожу, тонкие ласковые ручейки струились по лицу, и в каждой капельке таилась не губительная горечь яда, а чистое сиянье жизни! Вода в неведомой реке стремительно спадает, убегая из-под ног, и плечи вздрагивают от прикосновенья шелка…

Таинственные коридоры, тысячи дверей — и снова тьма, густая тьма вокруг. А может, просто ночь простерлась над бескрайней ширью горизонта, и стены — смутная иллюзия защиты? Черный — один из множества оттенков белизны. Она идет по краю пропасти, легко переступая с уступа на уступ, и темнота не кажется холодной и колючей: кто-то ведет ее во мраке.

Перед глазами вспыхивает яркое пятно, похожее на пламя огромного камина. Чье это странное жилище на самом пике неприступного утеса? Кто приглашает ее войти? Гостеприимная семья шотландских горцев или изголодавшийся греческий циклоп? Люси была уверена в одном: ее не привели сюда насильно — она пришла сама…

Пробуждение было мучительно долгим. Сознание на краткий миг проглядывало сквозь туманную завесу забытья и тут же камнем срывалось в никуда. Веки отяжелели, словно налились свинцом. Люси лежала, распростершись на жестком тюфяке. От шелкового платья не осталось и следа; ни проблеска, ни искры от согревающего ослепительного света. И не единого намека на покой и безмятежность. Пронизывающая, как холод, боль текла по венам, не выпуская из своих сетей ее измученное тело.

Когда она впервые смогла открыть глаза, прохладная рука скользнула по ее пылающему лбу. Люси увидела склонившееся к ней знакомое лицо.

— Элис, — простонала она. — Элис…

Мысли ее бессвязно шелестели подобно осенним листьям на ветру: «Ее давно уже никто не покупал…», «Нет покровителя… пока. Скоро найдется…» Последние ее воспоминания прервались во дворе. И двое, Фогг и неизвестный, смотрели на нее, как хищники, через решетку клетки… Нет, была еще светлая комната, там, наверху! И странное лекарство, которое ее заставили принять. Потом… ей стало так спокойно и легко, но именно тогда — Люси готова была поклясться в этом — что-то ужасное произошло с ней — то, чего она больше всего боялась! Откуда следы синяков на запястьях, точно ее распяли, и ноющая боль внутри?..

— Что они сделали со мною, Элис? — прошептала Люси, не сводя с подруги широко-раскрытых глаз.

Та молча опустила голову. Ответить правду было также тяжело, как сообщить о чьей-то смерти.

— Ну почему ты всегда молчишь, когда… когда… — Люси вцепилась в ее руку, не в силах подобрать слова. И в лихорадочно горящем взгляде, устремленном на нее, Элис прочла неизъяснимое отчаяние и горестный упрек. Ей стало ясно — ложь во спасение бессмысленна: Люси догадывалась обо всем.

— Тех, за кого не платят — продают, — проговорила Элис так тихо, что сама едва могла себя расслышать.

— Но почему ты сразу не сказала мне об этом?!

— Так тебе было бы еще тяжелее!

— Нет! НЕТ! — Уже не слезы, не рыдания, а жгучая неистовая ненависть душила Люси, вырываясь из ее груди сдавленным криком, похожим на рычание затравленного зверя. Вырвавшись из объятий Элис, она вскочила на ноги и устремилась к выходу. Ее рука, мгновение назад беспомощно простертая на тюфяке, с невероятной силой ударила по кованой двери. Раскатистое эхо пронеслось от камеры по коридору и возвратилось, подхваченное десятком голосов.

— Мерзавцы! Палачи! Насильники! — Люси царапала ногтями ржавое железо, трясла решетку узкого окошка и снова колотила кулаком.

— Остановись! — Элис повисла на плече подруги, горячо дыша ей в щеку. Но бесполезно: никакая сила не удержала бы ее сейчас.

Дверь распахнулась так неожиданно и резко, что обе еле устояли на ногах.

— Что происходит? — В камеру ворвался Бенсон. — Кто поднял этот дикий шум?

— Вы… Вы! — Люси в исступлении бросилась к нему. — Грязный торговец, негодяй… бездушное животное!.. — Слова оборвались: вцепившись острыми ногтями в ненавистное лицо, она могла только хрипеть.

— Сюда, скорее! — судорожно крикнул Бенсон, тщетно пытаясь освободиться.

Из темноты со всех сторон к нему под угрожающее бормотанье медленно подступали согбенные тени. Привыкшие покорно ползать по земле и подчиняться существа, стряхнув с себя оковы страха, постепенно выпрямлялись во весь рост. Вот-вот неуправляемая, как поток реки, толпа тугим кольцом сомкнется и поглотит его…

— Даркед! — Полупридушенный вопль замер под сводом темницы.

По гулким плитам коридора уже стучали башмаки.

— Прочь! На место! — В камеру ворвались надзиратели. Жестокие удары палок в одно мгновение отбросили назад охваченных безумной жаждой крови несчастных, готовых разорвать на части своего тюремщика. Одна из женщин, падая, расшибла себе голову о косяк двери. Ее рывком подняли на ноги и грубо втолкнули внутрь. Неистово ругаясь, Бенсон, выволок ожесточенно отбивавшуюся Люси в коридор и с грохотом захлопнул дверь, отрезав путь всем остальным.

— Ну как, удобно? — Вкрадчивый скрипучий голос заставил Люси вздрогнуть.

Руки и ноги ее были туго закреплены на подлокотниках и ножках кресла, стоявшего посередине пустого помещения без окон с высоким потолком. Она была похожа на дикую раненную птицу, попавшую в силки. Склонившись к самому ее лицу, Фогг с иронической усмешкой разглядывал оковы.

— Отлично, — заключил он. — Я вижу, ты присмирела. Не хочешь еще покричать?

Не отвечая, Люси с отвращением смотрела на его торчащие на фоне света уши и угловатый облысевший череп. Неудержимая отчаянная сила, которую питала внезапно вспыхнувшая ярость, покинула ее — осталась только ненависть, как язва, разъедающая душу. Натянутая до предела тетива порвалась, выпустив на ветер бесполезную стрелу… Послушная марионетка в руках своих мучителей, она не сможет защитить себя! Они коварно усыпили ее разум, опоив каким-то зельем. Ее вымыли, нарядили, а после — надругались над ней! И она приняла это с бессознательной радостью! Почти как в тот раз! Она все вспомнила! Ту ночь, ужасный маскарад, позор и боль… А самое ужасное — тогда она могла еще видеть, слышать и понимать! Безумное веселье, словно в приюте для умалишенных, и отвратительная маска с пустыми черными провалами глазниц, нависшая над ней… Как просто и легко, имея власть, играть чужими жизнями, втаптывая в грязь чужую честь!

Фогг и его сообщники даже не прятали лица. Удобно продавать несчастных, которые впоследствии не смогут об этом рассказать, а если и расскажут — никто им не поверит. Одно название приюта, где совершались эти преступления, красноречиво говорило за себя: дурдом! Сумасшедшие, бешенные, бесноватые! — кто воспримет их обвинения всерьез?

— Ну что ж… — Все тот же иронический скрипучий голос вырвал Люси из ее воспоминаний. — Ремни пристегнуты — пожалуй, можно приступать.

Фогг сделал знак рукой кому-то позади нее. Раздался скрежет приведенного в движение рычага; веревки, прикрепленные к сиденью кресла, натянулись. Что это? Для чего их протянули от кресла к потолку? Люси не успела даже вскрикнуть, как оказалась в нескольких футах над землей.

— Подъем — лишь незначительное преимущество, которое дают качели Кокса*, — ехидно засмеялся Фогг, заметив ее испуг. — Сейчас я, так и быть, поведаю тебе еще один секретик этого устройства.

Под самым потолком послышалось какое-то жужжание, и кресло начало вращаться, все больше набирая скорость с каждым оборотом. И в мгновение ока угрюмая, голая комната — стены, красноватое пятнышко света внизу — все превратилось в мутный темно-бурый хоровод. Тем лучше! Она, по крайней мере, не видит ухмыляющегося злорадного лица этого Фогга — оно осталось там, внизу, размазанное, смятое, растертое в бесформенную массу, похожую на уличную грязь!

Жужжание переросло в пронзительный невыносимый свист. Люси буквально ощущала, как он врезается в ее пульсирующий, воспаленный переживаниями мозг. Мучительная, удушающая тошнота подкатывала к горлу. Она с трудом сдержала стон и, крепко стиснув зубы, зажмурила глаза. Незримый вихрь продолжал неистово кружиться внутри нее. Только лик ее муки оставался поразительно четким до малейших деталей. Чего они хотят добиться? Ей показалось, это длилось бесконечно…

Мир постепенно замедлял свое вращение. Прошли минуты или несколько часов?.. Гигантский шершень у нее над головой затих, но тишина еще гудела сотнями пчелиных крыльев. Подобно брошенному якорю, кресло со стуком ударилось о пол и замерло.

— Может, поместить ее в ванну с ледяной водой? — доносится из темноты.

— Зачем? Теперь она спокойна даже без смирительной рубашки.

Люси с усилием приоткрыла глаза. Стен больше не было — от них осталась только мутно-серая метель. А тело ее, связанное, онемевшее, все дальше уносил неосязаемый стремительный поток. Куда бегут его бушующие волны — на волю или в бездну забытья, где непроглядный мрак — иллюзия свободы? Водоворот сомкнулся у нее над головой, и в нем исчезли, наконец, тюрьма, тюремщики и пленница.

Больница Фогга не исчезла. Не растворилась в тумане, не провалилась сквозь землю. Стены ее по-прежнему прочны и неприступны. Не так уж много камня нужно, чтоб разделить на две неравных части грешный мир. Снаружи — небо, а внутри — птицы, лишенные крыльев.

Припав к решетке узкого окошка, молодая женщина, не отрывая взгляда, смотрит на грозовые облака, словно ища меж ними проблеск синевы. Голубые глаза покраснели от слез и бессонницы, а ее золотистые волосы срезаны нерадивой рукой. Но имя ее по-прежнему Люси, а рассудок по-прежнему ясен. Порою у нее мелькает мысль: «Не лучше ли действительно сойти с ума?» Не может здравомыслящее существо выдерживать такую пытку! Изо дня в день без дочери и без него! Безжалостный жестокий человек разбил ее прекрасный хрупкий мир. От очага, дарившего тепло, остался только горький пепел памяти.

Постижер обрезал ее волосы — она не выразила ни возмущения, ни сожаления. Чтó бесполезные пряди волос, когда из груди ее вырвали сердце!

Последнюю неделю Люси почти не говорила: она уже не верила, что это облегчит ее страдания… «Лечение» на кресле Кокса заметно подорвало ее силы: тяжесть во всем теле и головокружение долго не давали ей подняться, а скудная гнилая пища, которой здесь кормили, только усиливала тошноту.

— Ну почему ты все молчишь? — послышался негромкий грустный голос. — Я не могу так больше… Ведь мы пообещали говорить друг с другом.

— Я вспомнила, — вдруг отозвалась Люси.

Минуты две она молчала, собираясь с силами.

— Я вспомнила, кем была Люси. Люси Баркер… Он погубил меня, разбил мою семью… Но у меня осталась дочь, и я должна отсюда выбраться! Ради нее!

«Где сейчас моя Джоанна, кто заботится о ней?» — Бесполезные вопросы в пустоту остаются без ответа.

— Что мне делать? — Люси больше не смотрит на небо.

— Расскажи, что ты вспомнила. — Элис тихо садится рядом с ней.

— Слушай…

Едва лишь различая друг друга в осенних сумерках, они и не подозревали, как близка развязка…

Однажды утром Фогг пришел в «палату» в сопровождении незнакомца.

— Вы так торопитесь! Их еще не накормили! — предупредил он с выражением наигранного ужаса.

— Это опасно? — невозмутимо отозвался его спутник.

— Как знать? — пожал плечами Фогг и ухмыльнулся. — Вы говорили, вам нужны блондинки? — услужливо переспросил он.

— Да, — последовал краткий ответ.

Высокий молодой мужчина шагнул вслед за хозяином приюта в полутемное сырое помещение, слабо освещенное газовым рожком.

— Смотрите. — Фогг услужливо поднял фонарь повыше. — Какой оттенок вас интересует?

Люси встревоженно приподнялась на локте, прислушиваясь к звукам голосов. Откуда эти бессознательные страхи, что еще можно у нее отнять? Она устало опустилась на матрац. Но Элис напряглась всем телом и крепко сжала ее руку.

— Пожалуй, этот. — Мужчина указал рукой прямо на них.

— Ну, в первом случае, вас опередили. — Фогг пренебрежительно кивнул на Люси. — А эта, за ее спиной, вполне заслуживает вашего внимания. Прошу вас. — Он протянул своему спутнику большие ножницы, которыми скорее можно было стричь овец.

— Ни с места! — В полумраке позади него послышался щелчок взведенного курка.

От неожиданности Фогг оторопел: ему ни разу не грозили здесь, где он был абсолютным господином — только беспрекословно подчинялись.

— Стоять!

Элис порывисто вскочила, не выпуская руку Люси.

— Скорее! — В голосе ее звучала нескрываемая радость, в которую не верила она сама.

То, что случилось вслед за этим, было как во сне. Так не бывает! Или Бог и вправду не забыл о них?

— Бежим! — воскликнул незнакомец, увлекая Элис к выходу.

Услышав эти дерзкие слова, Фогг попытался было преградить им путь, но дуло пистолета заставило его умерить пыл.

— Она со мной! — шепнула Элис молодому человеку, кивнув на Люси.

Еще два шага, два удара сердца, и дверь — на расстоянии протянутой руки!

— Вы не посмеете! — в бессильном гневе крикнул Фогг.

— Я оставляю вас на милость ваших чад! — услышал он в ответ, и ножницы со звоном полетели на пол камеры.

— Не-ет! — Вслед беглецам донесся жуткий вопль, потонувший в многоголосом диком реве неукротимой ярости.

На улице, за поворотом, их ожидал готовый тронуться дорожный экипаж. Как только дверца захлопнулась за ними, кучер без всякого приказа пустил коней в галоп. Вскоре длинная, к счастью, совершенно безлюдная в этот ранний час улица осталась позади. Погони не было, и кучер, миновав еще квартала два, поехал тише.

— Куда мы едем? — спросила Элис, придя в себя.

Задернув занавеску, мужчина повернулся к ней, переводя дыханье. Его большие светло-карие глаза сверкнули из-под нахмуренных бровей:

— Ко мне. Я больше не отдам тебя ему, — решительно ответил он.

— Это Ричард — мой брат, — с улыбкою сказала подруге Элис. Ее лицо преобразилось: впервые оно словно излучало свет. — Без Люси я не выжила бы там, — добавила она, и голос ее дрогнул, но глаза сияли, а губы улыбались.

— Кажется, я ранил одного из надзирателей, — вспомнил вдруг Ричард. — В противном случае, мне даже и представить страшно, чем все могло закончиться!.. — Он замолчал и крепко обнял сестру за плечи. Его опущенные веки тревожно вздрагивали, точно перед его глазами все еще метались фигуры сторожей и вспыхивало пламя. Но Ричард поборол в себе смятение. — Спасибо! — Он с глубокой благодарностью взглянул на Люси и спросил: — Чем я могу помочь вам?

— Мне? — Она затрепетала. Неужели свершится чудо, и вскоре она увидит дочь — единственное, для чего стремилась обрести свободу?

Когда к ней возвратилась память, Люси вдруг поняла: в отчаянии, близком к помешательству, она бродила по ночному городу, ища свое дитя, а девочка на самом деле осталась дома! Как же иначе? Нелли просто могла унести ее покормить! А Люси вышла незаметно, словно тень, и не сказала никому ни слова.

Прошло так много времени с тех пор. А если… Все у нее внутри похолодело при мысли о приюте для сирот. Нет, миссис Ловетт не оставит беззащитного ребенка!

— Отвезите меня к моей дочери! — попросила Люси. Голос ее дрожал от лихорадочного нетерпения.

— Где вы живете? — Ричард внимательно вгляделся в ее взволнованное лицо, словно хотел удостовериться, что с нею все в порядке.

— На Флит-стрит!..

— Вам точно ничего не угрожает там? — на всякий случай спросил он.

— Нет, нет! Пожалуйста, скорее, — порывисто проговорила Люси, с мольбой протягивая к нему руки.

Ричард отдал распоряжение, и кучер развернул карету. Сердце Люси билось в такт с ударами подков, несколько минут показались ей бесконечно долгими. Наконец из тумана донесся густой голос колокола, возвещавший об утренней службе. Церковь святого Дунстана!

— Стойте! — воскликнула Люси, глядя в окошко. — Мы подъезжаем.

— Наденьте-ка вот это, так будет лучше. — Ричард накинул ей на плечи свой длинный плащ, прикрыв убогий серый балахон. — И будьте осторожны.

— Спасибо! — Люси с благодарностью взглянула на него. — Я никогда тебя не забуду, — горячо шепнула она Элис.

Подруги крепко обнялись — в последний раз. Прощальный взгляд в глаза друг другу, и Люси спрыгнула на мостовую. Дверца захлопнулась, лошади тронулись. Карета быстро покатила дальше по узкой улице, до самых тротуаров залитой дождем. Вскоре она исчезла за поворотом.

Закутавшись плотнее в широкий теплый плащ, Люси торопливо зашагала к дому. Сердце ее стучало все быстрее: прошло не меньше месяца с тех пор, как она покинула Флит-стрит.

* Качели Кокса.

Еще в 18 веке Эразм Дарвин предположил, что с помощью колебания или вращения можно попытаться вылечить безумие. Его идею воплотил в жизнь Джозеф Мэйсон Кокс в начале 19-го века, создав рабочую модель «Качели Кокса». Это приспособление использовали для лечения безумия и лунатизма.

Помогало лечение или нет — неизвестно, но после этой процедуры буйные пациенты долго не могли прийти в себя, что считалось неплохим результатом.

Примечание автора: В одном источнике написано, что сумасшедших (или называемых таковыми) крутили в этом кресле до четырех минут, в других — по несколько часов. Как быть? Но автор ловко ВЫКРУТИЛСЯ из этой ситуации: смотрите текст. Безвыходных положений не бывает!

P.S. Хотелось бы еще для верности проверить на себе — да, жаль негде!