Главы 20-22, эпилог

ОГЛАВЛЕНИЕ РОМАНА:

Главы 1-4: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/389993.html

Главы 5-8: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507514.html

Главы 9-11: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507516.html

Главы 12-14: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507519.html

Главы 15-17: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507521.html

Главы 18-19: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507523.html

Главы 20-22, эпилог: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507527.html

Глава 20. ПЕРСТЕНЬ С ПЕЧАТЬЮ

Весна. Почти четыре месяца за стенами унылой крепости, которую зовут «Обитель горя». Еще два дня, смотритель обещал, что передаст прошение главе приюта… Последний вечер. Ночь, беспросветно-долгая в нетерпеливом ожидании. Сегодня!

— Не найдешь работу — возвращайся. Только смотри: в работном доме тоже может не оказаться места, — предупреждает караульный у выхода.

— Я не вернусь, — клянется себе Люси. — Никогда!

С лязгом захлопываются ворота.

О, неизвестность! Сколько в ней тревоги и сколько скрытых сил! Если бы Люси в одночасье открылся весь ее тернистый скорбный путь, она бы не прошла и нескольких шагов. Работные дома, холодные ночные улицы, ночлежки — сколько еще скитаний предстояло ей? Останутся два времени в году: одно — под крышей мрачного приюта Поплер, другое — под открытым небом. А между ними — ни единого оттенка, ни лазейки.

Однажды одинокая и неприкаянная женщина подойдет к дверям таверны. Туда, где робкая надежда больше не рассказывает сказки, а улица диктует суровые неписаные правила: не подают у церкви — заработай! Нельзя найти приличную работу — делай ту, которая всегда найдется. А можешь броситься в канал. В огромном Лондоне их множество: одни отходят от реки, другие — пабы, кабаки, таверны… Люси окажется у края, поток невзгод подхватит ее и унесет. Потерянная среди равных — не ангел с неба, не падшая и не порочная — такая же, как все, и только. Да, она будет продавать себя, поскольку не способна воровать.

«О Боже! Как же можно так низко пасть? Как вообще приходит к этому свободное и здравомыслящее человеческое существо?..» Что-то умрет в ней, и она научится собственноручно наносить себе жестокие, незаживающие раны! Не будет больше жалости к себе: ведь самый дорогой ей человек страдает во сто крат сильнее!

О, как же слабоволен тот, кто себя губит! Или для этого необходимо мужество? Какие чувства переживает осужденный перед казнью? Нет, тем, кого ни разу не судили, не понять! Не оправдать того, что обреченные зовут спасением, а те, кого судьба уберегла от бед — безумием. Но каждый, слышите, любой из вас, в одно мгновенье может оказаться на самом дне изменчивого мира, прекрасного и беспощадного, как океан.

Весна… Под лучами апрельского солнца согреются камни и пробьется трава. Извивы переулков пронизаны лучами света, и все знакомые до боли мостовые ведут к особняку с химерами, величественному и неприступному, как и его хозяин.

Витрины магазинов блестели, точно зеркала. Люси остановилась перед одной из них. Какой двоякий странный образ передает прозрачное стекло! Приблизившись к нему вплотную, она увидит на прилавке свежий хлеб, а отступив — свое голодное лицо, и все, что по ту сторону стекла, исчезнет, как мираж.

Так смотрят в человеческую душу. Издали перед нами только оболочка, заключенная в условные границы, а вблизи — бескрайняя стихия, что скрывается за ней. «Не подходите близко, мистер Торпин, вы ужаснетесь. Если бы вам пришлось испить все мои слезы, вы захлебнулись бы от горя! Теперь у вас, бесспорно, пропадет желание преследовать меня — скорее самому захочется бежать! А издали… вы просто не узнаете меня».

— Горячие булочки, горячие булочки!.. — звенит неподалеку девичий голос.

Люси проходит мимо, стараясь не дышать: воздух наполнен запахами, о которых она давно забыла. Боже, как трудно перед ними устоять! Но невозможно жить, не глядя перед собою, не дыша! Уж лучше видеть только небо — сегодня это ослепительная синева с парящими в ней стайками белых голубей.

Ей посчастливилось: добравшись, наконец, до рокового дома, она увидела… Нет, этого не может быть! Судьба, та самая, что столько раз смеялась ей в лицо, вдруг ласково и нежно улыбнулась. На балконе, под теплыми лучами солнца, женщина в накрахмаленном чепце и кружевном переднике укачивала на руках ребенка.

Джоанна! Люси даже показалось, что до нее доносится невнятный детский лепет. Не отрывая глаз, она смотрела на свое дитя. Вокруг так ясно и светло, что сердце запечатлевает каждую малейшую деталь, а белый мраморный балкон так высоко, что не взлететь без крыльев…

Джоанна — чистый, белый лист бумаги, на котором недобрый человек способен написать бессовестную ложь, в которую она поверит. Но неужели Бог допустит, чтобы она росла, не зная ни отца, ни матери, лишенная заботы и любви?

Внезапно хлопнула входная дверь. Двое мужчин, выйдя из дома, направились к стоящему поодаль экипажу. Люси отпрянула, но прятаться ей было негде: она растерянно остановилась посреди широкой улицы. Зачем бежать — никто не обратит внимания на нищенку, не спросит ее имени. Но, безразличная прохожим, она — не призрачная тень и не слепа.

Высокий грузный джентльмен с массивной головой и редкими седыми волосами, шагавший впереди, держался прямо и надменно. Величавая медлительность походки, холодность и утонченное пренебрежение, сквозившие в его манерах — все говорило о привычке повелевать и властвовать. На свете существуют люди, которые рождаются такими — он, несомненно, был из их числа. Но Люси видела впервые это уже немолодое, хоть и холеное лицо. Ее глаза устремлены были на человека, следовавшего за ним, темноволосого и моложавого. Уильям Торпин, знаменитый лондонский судья! Что чувствует он, ежедневно глядя на ребенка, отца которого без колебаний уничтожил ради исполнения минутной прихоти? Не ожила ли эта черствая душа, соприкоснувшись с беззащитным и невинным ангелом? Люси искала в облике судьи хотя бы слабый признак перемены, едва заметный след, который смягчил бы эти жесткие черты — ведь даже волны сглаживают камни. Но нет, его лицо ничуть не изменилось. Невозмутимое спокойствие, лишенное душевного тепла, любезная улыбка, за которой скрыты корыстолюбие и эгоизм, остались прежними. И перед тем, как нанести удар, он точно также улыбался, предлагая Бенджамину Баркеру загадочную миссию, которая блестящим образом изменит всю его судьбу!

Судья прощается, раскланиваясь с гостем. Оба они под стать друг другу — две фальши, доведенные до совершенства, безупречны, как лучшие актеры на сцене театра. Через минуту занавес опустится, и они исчезнут. Люси застыла в замешательстве, не в силах отступить. С легким ветерком до нее доносится пряный аромат дорогих духов, а в груди щемит, словно надвигается угроза. Но почему не Торпин, а тот, второй, приковывает вдруг к себе ее внимание? Чем ближе он подходит, тем сильнее отталкивает и, не давая убежать, парализует его пронзительный, пытливый взгляд, и что-то извращенное-пошлое, циничное и хитрое просачивается сквозь гордое величие аристократа.

— Кто эта женщина? — брезгливо хмыкнул незнакомец, указывая на Люси рукоятью трости.

— Не знаю, милорд. По-видимому, просит милостыню, — отозвался Торпин и, вынув из кармана несколько монет, презрительно швырнул их на мостовую.

Люси вздрогнула всем телом, точно он бросил в нее камень. Кровь прилила к ее щекам, и закипающее в сердце негодование мгновенно заглушило страх. Она познала все земное зло, которое способны причинить судьба и люди. Чего она могла теперь бояться, кроме жестокого, печального удела — жить? И если больше не искала избавленья в легкой смерти, значит, не боится ничего!

— Вы презираете меня, а я вас ненавижу, мистер Торпин! — крикнула Люси ему в лицо, и слезы неудержимо брызнули у нее из глаз. Бессонными ночами ей казалось, что она выплакала их все, но разве можно исчерпать слезами горе?

— Вы уничтожили меня, но дайте мне хоть раз увидеть мою дочь! Взять ее на руки, прижать к себе… — вырвалось у нее. Дрожа от ярости, она почти просила, умоляла человека, у которого, даже умирая с голода, не приняла бы ни гроша.

— Что? Это вы? — Судья остолбенел от изумления. Еще немного — и оно перерастет в надменную и унизительную жалость, в которой нет ни капли доброты.

Кто не страдал, тот не меняется! Возможно, Торпин, позаботившись о маленькой Джоанне, поддался неожиданному благородному порыву. Имея состояние, нетрудно искупить былое преступление в собственных глазах. Но Люси поразила странная реакция седого господина: пронизывающим долгим взглядом он посмотрел на нее так, словно когда-то знал. И в этом взгляде не было ни тени изумления — лишь нескрываемое злое торжество. Как будто именно такой он ожидал и жаждал ее увидеть.

Люси перевела глаза на Торпина.

— Пустите меня к дочери, — проговорила она настойчиво.

— Зачем? — спросил судья, одним единственным коротким словом подчеркивая всю абсурдность ее желания.

— Вам не понять! — вскричала Люси в исступлении.

— Послушайте, вы не в себе! — резко ответил Торпин, отстраняясь от нее. — Вас поместят в больницу. Я позабочусь…

— Я там уже была! Мне ничего от вас не нужно! Ничего!

— Тогда идите прочь! И не надейтесь, что я впущу к себе безумную бродяжку! — холодно отчеканил Торпин и отвернулся, полагая, что на этом инцидент исчерпан.

Но Люси бросилась к нему и что есть силы обеими руками вцепилась в его сюртук. Жгучий неудержимый гнев толкал ее вперед, а боль внезапно стала ее оружием. Слишком опасным, даже для нее самой.

— Вы… вы опустошили мою жизнь! — воскликнула она. — Но сами вы — пусты до глубины души. Скажите мне одно: дает ли вам это невинное дитя хотя бы каплю радости, пробуждает ли желание посвятить остаток жизни кому-то кроме самого себя? Испытывали бы вы тоску и боль, если б его у вас отняли?! Нет! Вы просто не способны этого понять!

Люси почувствовала, как Торпин вздрогнул и пошатнулся, точно поток ужасных обвинений застиг его врасплох, лишив опоры. Губы его беззвучно приоткрылись: он собирался что-то возразить, но возбуждение мешало ему подобрать слова. Что мог ответить человек, привыкший ежедневно выносить вердикты, не признавая вслух своей вины? Или в нем шевельнулось нечто незнакомое, чему его расчетливый, практичный разум не находил названия? Люси не суждено было узнать об этом. Не проронив даже скупого вскрика, Торпин попытался оттолкнуть ее. И в этот миг еще одна рука резко и властно оторвала Люси от судьи, железной хваткой стиснув ей плечо. Но что это?! — Перед ее глазами блеснул массивный перстень… и в памяти молниеносно вспыхнули видения, преследовавшие ее в ночных кошмарах: безумный дикий хоровод разряженных зверей, пронзительный многоголосый хохот, застывшая в уродливом оскале маска, нависшая над ней… Тогда ее распяли те же руки! Она узнала эту хватку, с которой хищник яростно впивается в свою добычу, цепкую жадность длинных узловатых пальцев, и перстень с крупной золотой печатью в виде льва! Не Торпин, а другой преследовал, подстерегал и заманил ее в ловушку. Судья был лишь его сообщником…

***

Люси неожиданно прервала свой рассказ. Всего за несколько часов она пережила первые месяцы упорной затянувшейся борьбы, которой суждено было продлиться годы. И каждый год уныло походил на предыдущий, а время увлекало за собой по замкнутому кругу. Люси даже не могла себе представить, что когда-то сможет рассказать об этом Бенджамину, что вообще увидит его живым.

Вечер за окном давно угас; одинокая свеча трепетно догорала на столе возле кровати. Они вдвоем сидели в полумраке низкой комнаты. Бенджамин слушал, не перебивая, и Люси чувствовала, как, затаив дыханье, он следует за ней по мрачным коридорам вдоль запертых дверей, по лабиринтам лондонских трущоб и по той самой улице, ведущей к роковому дому с химерами… Сейчас он словно встретился лицом к лицу с их истинным врагом и напряженно ожидал ответа на единственный вопрос, который задал уже давно: кто он?

Что значило для Бенджамина это имя спустя шестнадцать лет? Люси поймала его тревожный взгляд, пытливо обращенный в прошлое. Он видел все ее глазами, но не мог прорваться вслед за ней в недосягаемый жестокий мир, закрытый для него, где ничего уже не изменить. Рука его непроизвольно искала что-то в темноте, нетерпеливо и порывисто, как ищут рукоять оружия. Глубокое молчание томило их обоих, но Люси так и не решилась снова заговорить.

Дрожащий огонек свечи внезапно вспыхнул и погас. Бенджамин медленно поднялся с кресла.

— Не надо больше, — попросил он тихо.

Но прежде, чем комната погрузилась во мрак, Люси заметила, как угрожающе сверкнули его большие темные глаза, и поняла: он ждет. Им овладело непреодолимое желание услышать это роковое имя. И вовсе не затем, чтобы его забыть. Порою неведение подобно слепоте, мучительному плену, а иногда — в нем заключается спасение души и разума. Но человек, чьи руки сейчас поддерживали Люси в темноте, привык смотреть опасности в лицо и не стремился идти по легкому пути. Он словно заслонил собою мрачные видения из ее прошлого. И вместе с тем в объятьях Бенджамина Люси всем телом ощутила отголоски нарастающей в нем бури. Он инстинктивно прижимался к ней, стараясь пересилить эту внутреннюю дрожь, огнем бегущую по венам. Но было поздно: ненависть, сильнее всех страстей, охватила его сердце и рассудок.

— Мне страшно, Бенджамин… — прошептала Люси в темноту.

— Да, свет, — он то ли выдохнул, то ли застонал и торопливо принялся искать свечу.

Когда неверный красноватый огонек затрепетал у самого его лица, оно казалось было еще бледнее, чем обычно, брови сурово сдвинуты, а губы плотно сжаты. Он точно превратился в мраморную статую, но Люси чувствовала, что за внешней сдержанностью скрываются смятение и гнев. Совесть подсказывала ей, несмотря на страх, открыться перед близким человеком до конца, не утаив даже того, что разрывало ее сердце, не жалуясь и не оправдываясь. Но что известно ей о нем? Каким он стал за годы их разлуки, оставившие шрамы на его душе и теле? Сумеет ли Суини Тодд великодушно простить своих врагов, как он простил ее? Теперь она была уверенна, что нет, и в этом виновата она сама! Наивно полагавшийся на правосудие Небес Бенджамин Баркер навсегда остался в прошлом, как и доверчивая, жизнерадостная Люси.

— Торпин мог называть его по имени… — проговорил он вдруг, как будто отвечая тайной мысли.

Да, это правда! Перед глазами Люси снова промелькнуло исказившееся, покрасневшее от напряжения лицо судьи.

— Она опасна, Ференс, осторожней! — Торпин с треском вырывает из ее руки край сюртука. — Где слуги?.. Эй, кучер, прогоните эту сумасшедшую!

Как он боялся замарать свой дорогой, изысканный костюм, пропитанный духами! И ни минуты не поколебался, втаптывая в грязь чужую честь! То обстоятельство, что Торпин услужил тому, другому, ничуть не умаляло его вины. Их просто было двое. Даже трое…

— Я уверен, что этот, последний, все еще жив, — раздался приглушенный голос Бенджамина, и Люси поняла, что Бэмфорд тоже умер. Она не смела спрашивать, когда и как. А Торпин, какой же смертью умер он?..

Бен отошел к окну и отвернулся, всматриваясь в беспросветное ночное небо.

— Я не способен пойти на преступление, — послышалось из темноты. Сколько раз он повторил это про себя, отгоняя мрачную навязчивую мысль, засевшую в его мозгу?

Люси перевела дыхание, по телу ее пробежала радостная дрожь: конечно же, он никого не убивал! И как она могла в нем усомниться? Сейчас она должна солгать, чтобы избавить его от губительного искушения и прекратить мучительную пытку.

— Бенджамин… — тихо заговорила Люси.

Он быстро обернулся, словно она звала на помощь.

— Никогда, ты слышишь, никогда тебе не будет страшно и одиноко, — произнес он горячо, возвращаясь к ней. — Но, если знаешь, назови мне имя человека, который… — Бенджамин запнулся, слово «человек» явно далось ему с трудом.

В комнате воцарилась тишина.

— Я… я не помню! — слабым голосом отозвалась Люси, почти не слыша саму себя.

А в ушах ее гулким, раскатистым эхом отдавалось: «Лорд Ференс, лорд Ференс!..» — имя, впечатанное в ее память как клеймо.

Глава 21. В ПОИСКАХ ПРИСТАНИ

— Да, мистер Ти, вы были правы: я также склоняюсь к мысли, что Торпин услужил влиятельному человеку, гораздо выше него стоящему. Люди, наделенные огромной властью, всегда шагают широко, часто не глядя под ноги. Связи с ними неизменно ценятся дороже справедливости и чести, от которых нет ни капли выгоды, а отказ, наоборот, грозит немилостью. Торпин с готовностью позволил подлецу прятаться за его спиной. Но все же, если не муки совести, то ее укоры впоследствии имели место, — заключила миссис Ловетт.

— Укоры совести? — с горькой иронией отозвался Бенджамин. — Потворствовать капризам негодяя, а потом пытаться искупить свою вину, отняв у матери ее дитя… Нет, этот человек так и не понял, что значит искупление. Эгоистичный и высокомерный, Торпин вряд ли искренне жалел о том, что совершил. Однако я подозреваю, что он все-таки боялся божьей кары. Но Бога не обманешь. Раскаяние — это не запоздалый страх перед расплатой, а милосердие — не откуп, не подачка, которую бросают пострадавшим свысока. Как странно… Я не прощаю Торпина и не испытываю ненависти: его просто нет. И никогда не будет. Мне даже жаль его: пресыщенный своим богатством, он ни в чем не знал отказа и нужды, а внутри у него было пусто, как в кармане бедняка.

У миссис Ловетт ненароком промелькнула мысль, что Торпин позаботился бы и о Люси, если б она не отвергала его помощь. Но что он мог ей предложить — тот же благотворительный приют или больницу для умалишенных?.. Исключительная щедрость, нечего сказать!

— Да, — со вздохом согласилась Нелли, — судья всегда пытался утаить за видимостью истинную суть. Но есть еще другой, нам неизвестный, что привык захватывать и разрушать, подобно варвару, и он из тех, кого приводит в ярость неповиновение. Однажды вы сказали, что смирились, не узнав, кто он…

— А теперь я хочу его уничтожить, и с каждой минутой все больше.

Бенджамин говорил, не повышая голоса, но это настораживало Нелли сильнее, чем если бы он закричал. Кто-то испытывает облегчение от громких фраз или пустых угроз, до полного изнеможения сотрясая воздух, и, только ослабев, приходит, наконец, в себя. Бенджамин Баркер, или вернее Суини Тодд, всегда был немногословен, а чувства его — в сотни раз сильнее слов.

— Тише! Вас услышат, — зашептала Нелли, бросив быстрый взгляд на внутреннюю дверь. К счастью, она была закрыта.

Они сидели в первой комнате у выхода, в то время как Джоанна с матерью заканчивали обшивать рубашки кружевами, чтобы завтра отнести их на продажу.

Бенджамин сдержанно кивнул и, глубоко вздохнув, откинулся на спинку стула.

— Но почему она сказала «я не помню»? — спросил он, словно обращаясь к самому себе. — Разве смогла бы она забыть такое? В ее памяти живы все события до мельчайших деталей, каждое имя. Даже люди, которых она знала лишь несколько дней…

Недоверчивость Бена заставила Нелли задуматься. Годы, бесспорно, сильно изменили Люси, и дело не во внешнем облике. На самом деле оболочка — большей частью лишь одежда. Разве можно было, встретив женщину в лохмотьях на церковной паперти, предположить, что за ее болезненной и хрупкой внешностью скрывается такой характер? Со стороны казалось, что в ней умерли последние надежды и тепло души. Что ей не жаль даже саму себя, и, одинокая, бродящая без цели, она не ищет смерти, лишь потому, что давно мертва. Как ошибаются те, кто поверхностно судит о людях, не заглянув им в глаза! Короткого рассказа Бенджамина было достаточно, чтобы познать всю ее истинную сущность. Люси порой не чувствовала своей боли, переживая за других, она стыдилась мечтать о смерти потому, что рядом, во что бы то ни стало, продолжали жить отверженные, угнетенные, несчастные, и умирали те, кто из последних сил стремился выжить. Год за годом волю этой женщины закаляло то, что не смогло ее убить. Но многие черты ее характера остались прежними: Люси всегда была, пожалуй, чересчур прямолинейна, щепетильна и самокритична, а ее честность выходила за пределы осторожности. Вот уже несколько дней, как она рассказала все мужу — все, о чем другая умолчала бы и без колебаний предала забвению. Да, безусловно, он знал о многих ее бедах и злоключениях, но знать — одно, а выслушать — и от нее самой! — совсем другое. Теперь он их увидел и не сможет стереть из памяти. Нелли готова была поклясться, что только страх за Бенджамина заставил Люси солгать впервые в жизни, скрывая роковое имя, и мысленно от всего сердца поблагодарила ее за это.

— Оставьте все, как есть — довольно испытывать судьбу, — сказала она вслух. — Поверьте мне, так будет легче. — В зеркале ваших глаз я часто вижу кровожадных демонов, которые терзают вас, и, знаете ли, мне от них не по себе. Я с содроганьем вспоминаю ночь, когда вы, с бритвой и отмычками в кармане, отправились к судье. Но вы ведь укротили самые опасные свои порывы… мистер Ти? — закончила с надеждой Нелл.

Порою это был ее последний аргумент — нежное сокращение вымышленного имени, мимолетная волнующая нотка, тайно согревшая ей душу. Так называла его только Нелли и больше никто. Ее бесплодные заветные фантазии сменила грусть, которую она бы ни за что не вырвала из сердца. Старалась видеть в нем родного брата — и не могла! Но что предосудительного в этом, если Нелли трепетно оберегала его счастье, не выдавая своего секрета?

Бенджамин поднял голову и долгим взглядом посмотрел в ее глаза. Он делал так, когда просил помочь ему советом. Но сейчас, увы, не время — бесполезно; это скорее чувствуешь, чем видишь.

— Теперь я не уверен, что мне удастся превозмочь себя, — сказал он тихо. — Вы сами понимаете: когда нельзя простить — нельзя забыть… Он точно был уже в моих руках. Вот здесь, передо мной — и снова испарился, бесплотный и безымянный! Вы думаете, собственные муки разжигают мою ненависть? Да все мои страданья для меня — ничто в сравнении с тем злом, что испытали на себе моя жена и дочь!

У Нелли промелькнула мысль, что Бенджамину Баркеру на самом деле выпала самая суровая судьба из всех троих. Он никогда не говорил о том, что пережил в Австралии, никто не знал, как часто воспоминания о каторжной неволе бередили его душу. С ними он справлялся в одиночку…

— Довольно! — Бенджамин резко поднялся со стула и прошелся по комнате. Стены, казалось, давили на него, лишая простора взгляд… — В этом огромном городе жизнь словно загнана в тупик! Нет смысла откладывать больше — нам надо уехать отсюда.

— Уехать?.. — упавшим голосом повторила Нелли.

Беглое, молниеносно ранящее «нам» прозвучало для нее, как выстрел. Пора смириться с тем, что Бенджамин принадлежит своей семье — не ей! А может?.. Он столько раз прощался, чтобы уехать навсегда — и возвращался вновь…

— Но как же? Чем я стану, если вы уйдете?.. Вы научили меня жить, бороться, верить!.. — Нелли растерянно пыталась найти причину, чтобы удержать его, не сознавая, что на самом деле все ее смятенные мольбы — нелепый вздор. Ведь в Лондоне ему грозит опасность!

Бенджамин поднял было руку, словно хотел прервать ее, но Нелли не сумела промолчать:

— Я так люблю вас…

Что она могла еще прибавить? Разве существует правда чище и светлее? Впервые, без смущения, без дрожи в голосе она произнесла эти слова, которые так долго и тщетно рвались на волю, и неожиданно они приобрели совсем иное, непривычное для нее значение.

Бенджамин осторожно берет ее за руки, и она ощущает себя еще более хрупкой и уязвимой. Хмурое выражение исчезает с его лица, а губы приоткрывает легкая улыбка.

— Я тоже очень вас люблю, — серьезно отвечает он. И пускай в его голосе нет и тени запретной, волнующей страсти — лишь горячая, искренняя благодарность, сердце Нелли на миг замирает от радости. Неужели такое возможно? Только что они оба признались друг другу в любви. И теперь это чувство, как будто рожденное заново, обретает свободу и уже не боится отказа и осуждения.

— Как вы могли подумать, что я оставлю вас одну? — мягко упрекает ее Бенджамин. — Ведь я сказал, что мы уедем — значит уедем все.

Нелли не выдержала: слезы, непослушные, невольные, непрошенные, внезапно навернулись ей на глаза.

— Не надо, Нелли… Мы так много выстрадали вместе, и вот сейчас вы плачете, как беззащитное дитя.

Что? Он назвал ее по имени?!.. Поистине сегодня необычный день!

Наклонившись, Бенджамин внимательно вгляделся в ее взволнованное побледневшее лицо. Ей показалось, он забыл о мрачных мыслях, тревоживших его непримиримый дух. Еще немного, и, покинув этот город, он окончательно освободится от искушения отомстить. Реальность не оставит ему другого выбора: призраки прошлого развеются и унесут с собою ненависть и боль. Дай Бог, чтобы так и случилось!

Нелли вздохнула полной грудью — слабость и головокружение понемногу отпустили, а в памяти ожили простые немудреные слова, которые неоднократно помогали ей поверить в чудо:

— Все хорошо.

И время понемногу оправдывало ее надежды.

Стремясь уехать поскорее, куда угодно, лишь бы — из Лондона, Бенджамин должен был, однако, заранее обдумать, какое место на огромной карте станет их новым домом. Не будет больше бегства, поисков и странствий — пора остановиться и просто жить! Миссис Ловетт уже грезила о скромном, но уютном домике — где-нибудь на юге, в небольшом провинциальном городе. Может быть, у моря? Нелли всегда мечтала его увидеть — лазурное, непостижимо-бесконечное, торжественно сверкающее в солнечных лучах! Каков он, этот ветер, что моряки с восторгом зовут соленым ветром воли?.. А, если повезет, они бы вместе с Люси и Джоанной могли открыть свой магазинчик и снова продавать там пироги, лучшие в… Где же? Там будет видно! А Бенджамин вернулся бы к своей профессии.

От этих смелых мыслей у Нелли захватывало дух. Закрыв глаза, она уже парила на свободе, вырвавшись из клетки, которая служила ей убежищем.

Джоанна неожиданно прервала ее раздумья.

— Вчера вернулся мистер Энтони, и пригласил меня и папу на обед! — радостным голосом напомнила она, завязывая перед зеркалом ленты капора. Ее волнение и легкий румянец на щеках были настолько красноречивы, что Нелл не удержалась от игривого, чисто женского, вопроса.

— Скажи, он тебе нравится? — шепнула она с улыбкой.

Джоанна замерла, смутившись, как ребенок, застигнутый за шалостью..

— Он принимал такое неравнодушное участие в моей судьбе… — начала она было издалека, но тут же прервала себя. Притворство и неискренность всегда претили ей, особенно с людьми, которым доверяешь. — Да, вы правы! — призналась она честно. — Как может быть иначе? Мистер Энтони — прекрасный человек и достоин восхищения.

Почти целый месяц прошел, с тех пор как «Виктория» снова отправилась в плавание. Энтони, как морская птица, был создан для простора, и пребывание на берегу томило его юный неугомонный дух. Ленивые и слабые не выбирают непростую профессию матроса, а молодого человека, казалось, привлекали именно опасности. Он страстно жаждал настоящих приключений, о которых мог бы с гордостью рассказать по возвращении домой, и мнение Джоанны явно имело для него особое значение. Прощаясь, он признался ей в этом по секрету, и девушка с нетерпением ждала его приезда.

Наконец этот заветный день настал. Было солнечное, теплое воскресенье, и на улицах царило оживление, непривычное для хмурого, пасмурного Лондона. Тусклые, смазанные краски однообразных будней в четырех стенах остались позади и уступили место ярким и живым. Выйдя из гостиницы под руку с отцом, Джоанна вдруг поймала себя на мысли, что это происходит с ней впервые: ни разу ей не выпадало счастья прогуляться с ним по улице — свободно, не спеша, не прячась! Хотя пока еще не следовало забывать об осторожности, но скоро, очень скоро по улицам другого города они пройдутся вместе — мать, отец и дочь, нашедшие друг друга. Так просто! Ей хочется плакать от радости, но губы ее улыбаются. Призраки прошлого уже не заслоняют от нее реальности, как тени от деревьев не омрачают ясный день. Сейчас ее глаза сквозь слезы — она уверенна — почти способны видеть будущее!

— Тебя расстроило, что мы пошли вдвоем, без мамы? — спросил ее отец.

— Да, конечно. Она еще не готова, — отозвалась Джоанна. — Но я думала о другом: это так необычно…

— О чем же? — оживился Бенджамин.

— Я расскажу тебе, когда ты загрустишь, — смеясь, пообещала девушка. — Знаешь, иногда мне кажется, тебе все еще больно… Но сегодня ты другой, — закончила она уже серьезно, глядя ему в глаза.

— Какой?

— Спокойный, — подумав, ответила Джоанна.

Бенджамин покачал головой и… улыбнулся. Нежное, ласковое выражение преобразило его красивое лицо. Он ей поверил — значит, больше не нахмурится.

Джоанна прежде не бывала в небольшом уютном доме, на нижнем этаже которого располагалась кузница. Но почему-то, с первого же взгляда, он показался ей знакомым. Как странно, что степенная, размеренная жизнь, протекавшая под этой крышей, не усмирила отчаянных стремлений Хоупа-младшего. Здесь была маленькая тихая заводь, а ему хотелось бури и простора! Поистине, мир соткан из противоположностей.

Внутри все было так же аккуратно и благопристойно, как снаружи.

— Добро пожаловать, входите, мистер Тодд! Очень приятно, мисс Джоанна! Позвольте представить вам мою жену Абигейл Хоуп, — радушно поприветствовал гостей пожилой кузнец. Видно было, что праздники в его жизни — явление редкое, отчего непривычное оживление и суета доставляли ему удовольствие.

Миссис Абигейл, несмотря на скромное простое платье и чепец, ничуть не походила на зрелую почтенную хозяйку дома. Трудно было поверить, что у взрослого юноши такая молодая мать, но сходство ее с Энтони было поразительным. Особенно глаза — точно такие же большие, широко распахнутые, как будто от восторга или удивления.

— Присаживайтесь, через четверть часа можно будет подавать обед, — любезно сообщила миссис Хоуп. — Позвольте, я оставлю вас ненадолго… А где же Энтони? Сейчас я позову его! — И, подхватив обеими руками юбки, она поспешно поднялась наверх.

— Ох, эта молодежь! — вздохнул, усаживаясь в кресло, мистер Хоуп. — Признаюсь, вашей помощи мне будет очень не хватать, — сказал он, обращаясь к Бенджамину, и нотки неожиданной надежды прозвучали в его голосе: — Вы окончательно решили уехать, мистер Тодд?

— Так будет лучше для моей семьи, — ответил Бенджамин и, помолчав, добавил: — Ваш дом — единственное место в Лондоне, которое мне грустно покидать.

На самом деле, Энтони, подумав, рассказал отцу лишь часть истории своего друга. И вовсе не из осторожности, не потому, что опасался осуждения. Самые мрачные воспоминания принадлежали Бенджамину Баркеру, а если хочешь заново устроить свою жизнь, то лучше навсегда похоронить их в прошлом. Достаточно, что он, Энтони, знает о фальшивом приговоре и чудовищном, бесстыдном преступлении, оставшемся без наказания.

— Ну, что ж, решили — так решили! — Встряхнув густыми волосами, мистер Хоуп откинулся на спинку кресла и потянулся за табакеркой. — Хотите? — предложил он собеседнику.

— Нет, благодарю вас, — вежливо отказался Бенджамин.

На лестнице послышались торопливые шаги, и Энтони, завязывая на ходу платок, вбежал в гостиную. По-видимому, он тщательно готовился: его темно-коричневый костюм сидел безукоризненно, а вьющиеся волосы были старательно причесаны. Однако из-за недостатка опыта в таких делах, ему пришлось потратить немало времени.

— Простите, я не сильно опоздал? — воскликнул он, протягивая руку Бенджамину. — Я очень рад вас видеть, мисс Джоанна!

С появлением Энтони обстановка мгновенно оживилась — точно порыв морского ветра ворвался в комнату.

— Я думал, что приеду на неделю раньше, но буря задержала нас… Признаться стыдно — задержала нас в порту! Зато в пути попали — кто бы догадался — в штиль! Даже похвастаться нечем, как видите. Мистер Тодд, вы позволите… показать вашей дочери кузницу? — неожиданно выдохнул юноша и, смутившись, поправил накрахмаленный воротник.

— А ты хоть знаешь, где она находится? — шутливо отозвался из своего кресла мистер Хоуп.

— Конечно! Хоть ее и нет на карте, — уже серьезно ответил Энтони и вопросительно взглянул на друга.

Бенджамин одобрительно кивнул ему:

— Не возражаю.

Разве можно отказать в такой невинной просьбе? Энтони с первого дня их дружбы заслуживал доверия, и Бену, точно в зеркале, видны были малейшие движения его души.

— Пойдемте? — Юноша робко предложил Джоанне руку.

— Да, мистер Энтони. — Поднявшись, она тихонько вложила пальцы в его раскрытую ладонь.

— Может быть, он все-таки займется нашим фамильным ремеслом? — задумчиво произнес мистер Хоуп, когда они вышли. — Не может человек все время странствовать по свету. В конце концов, он должен выбрать себе пристань и сойти на берег.

В кузнице, после яркого дневного освещения гостиной, царил приятный полумрак. От наковальни и железа кованых решеток веяло прохладой. Энтони осторожно пробрался вдоль стены и отыскал фонарь.

— Вот здесь, — заговорил он, когда пляшущее пламя красноватым светом озарило просторную, заставленную ящиками и инструментами мастерскую, — отец проводит день за днем день с утра до вечера, и не жалеет ни об одной минуте! Кузница — его храм: на этой наковальне, этим самым молотом ковался его дух. — Энтони поднял и поднес к лицу тяжелый молоток с отполированной до блеска ручкой, рассматривая каждую щербинку. Его познания в кузнечном деле исчерпывались несколькими фразами, но их значительно превосходило искреннее восхищение характером и трудолюбием отца.

Джоанна с интересом разглядывала кузницу: ни мусора, ни паутинки, казалось даже — ни единой лишней вещи.

— Он выбрал берег, дом, семью и никогда не сомневался в своем выборе, а мне… — Энтони запнулся на мгновение, но затем уже смелее продолжал: — Мне нужно было одолеть безумно долгий путь — от Гринвича до Дарданелл и дальше, чтобы понять его! И, наконец, я понял: корабли уходят в море, чтобы вернуться. Поскорее. Домой…

Юноша не умел красноречиво говорить, но непременно должен был закончить. Иначе эта встреча станет их прощанием. Он беспокойно теребил свой непривычно тесный воротник. В памяти не всплывало ни одной строки из рыцарских романов, прочитанных ему когда-то матерью. Джоанна представлялась Энтони настоящей леди — возвышенной, изящной, утонченной, почти принцессой. Он сознавал, что так и есть на самом деле.

— Домой, — задумчиво повторила девушка. В голосе ее прозвучала грусть.

Сердце Энтони учащенно забилось. О чем она жалеет на пороге новой жизни, еще не зная, где найдет очаг, которым назовет своим? Каким в своих фантазиях видит она будущее, влекущее и неизведанное, как путешествие через бескрайний океан?

Набравшись храбрости, Энтони глубоко вздохнул и, глядя в голубые, как безоблачное небо, спокойные и ясные глаза, внезапно ощутил, что ему вовсе не нужны чужие выражения. Он сам расскажет о своей любви. Да, именно любви! Прекрасное, всепобеждающее чувство рождается, как появляется на свет дитя, и нет причин стыдиться его, словно преступления!

— Я выбрал берег, — твердо произнес он, шагнув навстречу девушке. Собственный голос показался Энтони глубже и мужественнее, чем обычно. Исчезли звонкие мальчишеские нотки, как будто он в одну минуту повзрослел.

— Какой? — взволнованно спросила его Джоанна. Ее растерянная робкая полуулыбка согревала и торопила.

— Любой, какой бы ни был — север или юг — неважно! Я не хотел бы больше расставаться с вами. Вы очень дороги мне, потому что… Я полюбил вас, — коротко закончил Энтони и побледнел.

— Правда? — Джоанна, широко раскрыв глаза, смотрела на него. В ее вопросе не было ни тени недоверия — только искренняя радость, а ее лицо мгновенно просияло.

— Клянусь! — с жаром ответил Энтони, и вскоре к нему вернулся весь его задор. — Помнишь тот суп, что мы готовили у миссис Ловетт? — спросил он вдруг.

Джоанна удивленно подняла брови и кивнула головой.

— Да, ты его пересолил, — призналась она тихо. — Немножко.

И оба засмеялись. Им не терпелось о многом рассказать друг другу…

Когда, опомнившись от первых, неведомых им раньше впечатлений, через несколько минут они вдвоем вошли в столовую, Энтони, едва переступив порог, обратился к Бенджамину:

— Мистер Тодд! Я хочу сказать вам нечто важное. — И видя, что отец и мать, переглянувшись, подбадривают его взглядами, произнес: — Мистер Тодд, я люблю вашу дочь, и, возможно, еще слишком рано, но я уже сейчас прошу у вас ее руки!

Ошеломленный необычной новостью, Бенджамин привстал со стула. Лучистые глаза Джоанны в этот миг напомнили ему далекий, но такой счастливый день, когда он сам впервые признался Люси в своей любви. Воспоминание о радости внезапно пробудило в нем смутную тревогу: ведь, больше чем кому-либо другому, ему известно, как хрупко все прекрасное. Однако светлые, неповторимо-чудесные видения, ожившие перед его глазами, не разбередили старой раны, как бывало прежде. Почти. Бенджамин Баркер возвратился к своей семье.

— Ну что ты скажешь, папа? — взволнованно воскликнула Джоанна, подходя к нему.

— Мистер Тодд, вы в порядке? — спросил с беспокойством Энтони.

Бенджамин кивнул. Он оглянулся на супругов Хоуп и понял: все ждали только его согласия.

— Я очень рад за вас, — сказал он, дружески протягивая руку Энтони. — Ты доказал, что сможешь позаботиться о моей дочери и защитить ее. Джоанна! Ты прекрасно знаешь: мое желание полностью совпадает с твоим.

Неужели все бури и настораживающие затишья перед ними, наконец, остались позади?

— Спасибо, мистер Тодд! Спасибо! — В порыве благодарности Энтони восторженно пожал протянутую ему руку. И тут же, не переводя дыхания, продолжил: — Мне в голову пришла отличная идея: а не отправиться ли вам… нам в Брайтон? Там живут наши родственники, и они помогли бы устроиться — первое время, а потом все наладится…

— Вы поедете с нами, мистер Энтони? — растерянно переспросила его Джоанна. Последние события происходили для нее непостижимо быстро, увлекая за собой, как свежий ветер уносит парусник навстречу горизонту.

— Конечно!

Вряд ли можно было ответить тверже и увереннее.

За обедом еще долго с оживлением обсуждались планы на ближайшее и даже на далекое будущее, полное трудов. Истинное счастье, без прикрас, первозданно просто и возвышенно: крыша и очаг рядом с близкими тебе людьми. Как милосердие — не лишний хлеб, с презреньем брошенный голодным, а тот, что поровну поделен между равными. В горе и в радости, в богатстве и в бедности. Кто остается верен этой заповеди, богаче тех, кто правит миром… Да, человеку, безусловно, многое под силу, если все зависит только от него. И счастье, не преподнесенное на драгоценном блюде, а построенное собственноручно, особо ценно. Хотя порою падает с небес…

Глава 22. ВОПРЕКИ ВСЕМУ

Из маленького низкого окошка Люси наблюдала, как за домами медленно садится солнце. Отблески заката чуть позолотили выцветшие, блеклые обои. Как необычно это ощущение легкого, нежного тепла сквозь тонкое стекло — последнего луча, что дарит уходящий день… Внизу, обычно людная, ремесленная улица постепенно затихает перед тем, как погрузиться в темноту, а красноватый диск над крышами домов становится все больше, чем ближе опускается к земле. Скоро весь мир вокруг утратит очертания и растворится, затерявшись в чернильной синеве. Не важно: нет ни страха, ни тоски. Люси больше не боится ночи. Или это всего лишь иллюзия? Люди по своей природе склонны верить в то, чего хотят — искренне, до последнего, как верят в Бога. Кто же поможет отличить мираж от яви? Ей вспомнилась однажды услышанная фраза: «Каждый, кто верит, что все будет хорошо, в лучшем случае наивен, в худшем — глуп». Так говорила девушка, еще совсем ребенок, что перепродавала на базаре поношенные вещи, а по воскресеньям просила милостыню возле хлебного ларька… Только беда виной тому, что дети так мудры! Но разве провидение не бывает благосклонно?

Сегодня вечером необычайное событие, подобно вспышке, озарило их маленький мирок. Едва вернувшись на круги своя, он снова закружился, точно подхваченный стремительным течением реки: Джоанна сообщила о своей помолвке.

— Я даже не могла себе представить, что Энтони так неожиданно заговорит об этом!.. Его стихией были море, ветер, паруса — и вдруг все изменилось! Ты знаешь, мама, если бы он не решился, мне очень трудно было бы расстаться с ним… навсегда.

Люси еще не видела Джоанну такой восторженной: она буквально излучала свет.

— Да, ты так много говорила мне о нем, что я как будто вижу его перед собой! Такого восхищения заслуживает лишь достойный человек. — Ласково удерживая руки дочери в своих, Люси с растерянной улыбкой пыталась побороть нахлынувшее на нее волнение. Присев на край кровати рядом с нею, Бенджамин заботливо подал ей стакан воды.

— Я взял на себя смелость сам благословить их: все произошло так быстро, — объяснил он. — Энтони Хоуп обещал зайти к нам завтра. Он обязательно понравится тебе…

Все складывалось просто и благополучно. Но что-то вдруг кольнуло сердце Люси, словно предчувствие, что за любое счастье надо заплатить.

— Ты будешь навещать нас… после свадьбы? — спросила она с трепетом, обернувшись к дочери.

— Ну что ты, мама, мы поселимся все вместе! — воскликнула Джоанна. — Разве я могу покинуть вас с отцом?

О большем невозможно было и мечтать. Сияющее радостью лицо Джоанны красноречиво подтвердило ее слова.

Этой ночью Люси долго не могла заснуть. Как прежде горечь и смятение, сегодня счастье не давало ей покоя. Надежда провести дарованную ей земную жизнь рядом с близкими, любимыми людьми со всей первоначальной силой поселилась в ее душе, как это было много лет назад, когда ничто не предвещало им угрозы. И вопреки тревогам и сомнениям, она поверила, что так и будет впредь. Уже глубокой ночью Люси заснула со слезами на глазах.

Наклонившись к изголовью, Бенджамин прислушался к ее тихому дыханию. Часто не сон, скорее настороженное забытье на несколько часов, давало ей передохнуть. Она давно привыкла бодрствовать, невзирая на усталость, как и он сам. Ночи были слишком длинными для них обоих. Даже под защитой Бенджамина, за преградой прочных стен Люси до сих преследовали призраки зловещих темных улиц. Незримые при свете дня, они, точно голодные ночные хищники, настигали ее во сне.

Сегодня ночь, непроницаемо-безлунная, была иной — во мраке ее теплилось какое-то неведомое умиротворение. Она укачивала ласковыми волнами покоя, неся вперед — навстречу будущему, желанному и долгожданному, которое ежесекундно становилось настоящим.

Бенджамин даже не заметил, как задремал. Безмолвие царило в маленькой уютной комнате и за ее пределами. Как долго это длилось, известно только Богу…

Внезапно тишину прорезал протяжный стон. Сначала, Бенджамину показалось, будто он вырвался из его груди. Но губы его были плотно сомкнуты. Негромкий, сдавленный, тягучий звук мгновенно разогнал туман, окутавший его сознание. Отбросив покрывало, Бенджамин привстал, тревожно вглядываясь перед собой в непроницаемую темноту. Его рука, ища свечу, невольно замерла на полпути.

— О, Боже, перстень! Отпустите!.. Лорд Ференс! Это были вы!.. — донесся до него дрожащий голос. — Нет… Нет! — И все затихло.

Тишина звенела натянутой струной.

— Люси… — Не зажигая света, наугад, Бен потянулся к ней всем телом, точно заслоняя собой ночной кошмар, и влажная холодная рука непроизвольно сжала его ладонь. Секунды напряженно пульсировали без ответа… Люси не просыпалась. Ее пальцы понемногу потеплели и разжались. Пошатываясь, Бенджамин опустился на свой матрац и крепко закрыл глаза.

Искры, вспышки — точно молнии без грома… И снова темнота — снаружи и внутри. Теперь он знает! Ференс… Люси не забыла роковое имя, просто не смогла его забыть! А если это лишь случайный бред — воображаемая связь событий?.. Нет! В ее голосе звучало столько боли и протеста — такие чувства не случайны! Мысли Бенджамина, устремившись в прошлое, стали вдруг поразительно ясны. Да, Ференс — член палаты лордов, широко известный в Лондоне. О нем довольно часто говорили, но мало лестного. Найти влиятельного человека, даже в огромном городе, не так уж трудно, если задаться целью. Бенджамин был уверен, что он здравствует и по сей день.

Где твое логово? Где эта утопающая в роскоши обитель зла?..

Мосты, колонны, арки… улицы, парки, переулки с молниеносной быстротой проносятся перед закрытыми глазами Бена, и темнота рябит от них, а легким не хватает воздуха, как будто тело стало вдруг тюрьмой души. Демон, преследовавший его, вернулся вновь. И теперь он стал еще сильнее.

«Но неужели эта падаль так и будет жить, избегнув кары? — пульсирует в висках. — Прощение, смирение, забвение… — бессмысленные, запоздалые советы тех, кто не страдал ни разу в жизни!».

Как тесно и темно! Как долго предстоит еще бороться с этой болью — или с самим собой? — глухими бесконечными ночами, лежа без движенья, как в оковах?

Бен отыскал свой плащ, набросил его на плечи и неслышно вышел в коридор. Узкая лестница, не скрипнув, увлекла его на улицу. Последнее препятствие — входная дверь была не заперта. Ночь обдала его горячее лицо дыханием прохладного, наполненного влагой ветра.

Свобода! Вот уже год назад он вырвался из ада, полагая, что вернул ее себе. Но ошибался. Не может быть свободен человек, обуреваемый невыносимой жаждой мести! Она едва ли не сильнее, чем любовь! Какой же властью должен обладать над ним этот коварный враг, что и теперь, спустя шестнадцать лет, на расстоянии, не ведая об этом сам, способен причинять такие муки?! Нет, ненависть не разделяет — она приковывает к существу, к которому испытываешь злобу. Ты постоянно, против воли, пребываешь в мысленном упорном поединке с ним. Твой враг неуязвим, а ты изранен до изнеможения!..

Сырая мостовая блестела в тусклом свете фонарей. На улице не видно было ни души. Всюду, куда не обращался взор, закрытые ворота, ставни, двери и стены защищали мирный сон трудолюбивых горожан. «Мой дом — моя крепость» — с достоинством говорят англичане. Недавно, может быть по этой самой улице, покинутая всеми, одиноко бродила Люси в поисках ночлега. Бенджамин повернул в ближайший переулок. Только бы двигаться вперед, не останавливаясь, хотя бы до рассвета, а потом…

«В поисках истины есть только два пути: один приводит к ней, другой уводит прочь, — подсказывает голос изнутри. — Ненависть — антипод любви. Любовь — уверенное равновесие души, оно не тяготит, а окрыляет, призывая человека создавать. А ненависть — направлена на разрушение. Может ли тот, кто любит, стремиться уничтожить?»

Слишком различны в этом мире добро и зло: пчела, ужалив, погибает, а гадюка — продолжает жить.

Бенджамин, резко останавливается, с вызовом глядя в темноту:

— Смотри, лорд Ференс, или кто там! Я не захватил с собой оружия! Ведь если я на самом деле убью тебя — ты победил!

Но боль внутри не отпускает, а непокорный дух неистово противится тому, что трезво понимает разум. Психика человека похожа на амебу, которая, уничтожая опасное и вредное, готова поглотить его, накрыв собой. Круг замыкается на ненависти: бесплодная, слепая, непреодолимая, она, подобно червю в плоде, подтачивает силы.

Как одолеть противника при встрече тому, кто даже в мысленной борьбе ежеминутно терпит поражение? Что может сделать против лорда простой цирюльник, не преступив закон?

«Я не хочу, чтобы он просто умер: я хочу, чтоб он страдал, как я! Как Люси! Ну почему я не Господь, чтобы карать?!»

Напрасно: даже это не изменит прошлого и не вернет утраченные годы! Но, если добровольно принимать по капле яд воспоминаний, то можно отравить себе оставшуюся жизнь! Каждый из нас сам создает свой ад и медленно сгорает в нем, собственноручно поддерживая пламя. И если жажда мести толкает человека в бездну, то к обрыву он тоже всегда подходит сам. А стоит ли?.. Не стало Торпина, не стало Бэмфорда… Угроза, исходившая от них, исчезла, но их конец, банальный и однозвучный, не вызвал торжества. Если змея околела после того, как ужалила — это уже бесполезно. Только последние слова судьи вдохнули веру в раненое сердце Бенджамина Баркера: «Неважно… Люси до сих пор жива!» Все прочее — терзающая душу ярость и даже те нечеловеческие муки в казематах каторжной тюрьмы — стало действительно неважно в этот миг. Так почему сейчас, когда поистине свершилось чудо, и они снова обрели друг друга, он позволяет управлять собой какой-то тени, проклятому имени, химере?

«Теперь я знаю, кто ты. Но не для того, чтоб уподобиться тебе. Я просто буду осторожен», — произносит Бенджамин сурово, как приказ. И он готов его исполнить, любой ценой. Глухие отголоски темных мыслей еще бушуют в нем, но их поток уже не захлестнет рассудка. Пускай он только человек, не больше — не ангел, сотканный из света, отпугивающий бесов одним своим сиянием — он выстоит.

Нельзя простить, нельзя забыть, но можно оборвать магическую связь, похожую на каторжную цепь: не искать своего врага, повернуться к нему спиной. И, если этого желаешь, время постепенно выведет тебя из тупика. Не зá ночь, не за несколько недель, но он освободится из рокового плена прошлого и пагубных страстей — он так решил. Бенджамин Баркер, осужденный, обреченный, почти казненный, выжил в зловонной тесной клетке трюма, где несколько десятков заключенных умерли от тифа; тяжелые работы, голод и жестокость палачей не отняли у него воли и достоинства. Он отыскал дорогу в непроходимых джунглях и пересек просторы океана, чтобы вернуться оттуда, откуда нет возврата. Сможет и это. Ференс умрет в его душе и словно перестанет существовать извне. А Бенджамин всем своим духом будет жить — всецело ради тех, кто для него дороже жизни!

Он вскинул голову, как будто вопрошая небеса. Безоблачное небо бледнело на востоке, предвещая ясный день… Солнце заглядывает, как ни странно, в этот город, надменно-беспристрастный и безупречно-серый — вертеп, в котором правят жажда власти и наживы, обман и ханжество. Так началась борьба, исход которой предрешен. Внимая отзвукам своих шагов, Бенджамин чувствовал, как время, вечный, безупречно-четкий механизм, отсчитывает ее первые минуты. Самое трудное для человека — победить себя… Намного проще — погубить.

Он возвращался. Близился рассвет. Поднявшись по неосвещенной лестнице, Бен осторожно отпер двери в комнату, которую покинул всего лишь час назад, погнавшись за коварным демоном и убегая от самого себя. Войдя, он настороженно прислушался. Из темноты не доносилось ни шороха, ни дуновения, как будто маленькая спальня опустела. Бенджамин бросился во тьму, и кое-как наощупь отыскал свечу. В неровном свете трепетного огонька он различил рассыпавшиеся по подушке пепельные волосы и бледный профиль… У него мгновенно отлегло от сердца.

— Бен… Бенджамин, — тихонько позвала Люси.

— Я здесь, — через секунду он был уже рядом с ней.

— Мне показалось, ты уходил… — прошептала она с тревогой.

— Да, ненадолго. Я не мог уснуть. — Бенджамин бережно привлек ее к себе, поклявшись больше никогда не отпускать.

— Скоро наступит утро, — оглянувшись в сторону окна, сказала Люси. И это означало нечто большее: он угадал ее улыбку. Это была улыбка путника, нашедшего приют. Какой бы долгой ни казалась ночь, в конце концов, она рождает новый день.

Бен ощутил спокойное и теплое дыхание на своей щеке. Прежняя Люси постепенно возвращалась, оживая в заботливых объятьях его рук, чутко внимая звукам его голоса. Как в юности, она прильнула к нему, укрывшись на его груди, не пряча нежности, совсем по-детски ища защиты. И в этот миг он осознал, что в ней заключено его спасение. Чтó он без нее? Парус на ветру, в буре оторвавшийся от мачты. Став единым целым с лодочкой, затерянной в волнах, он вернет ей цель, она же станет его опорой.

Да, ему предстояло еще многому научиться у этой хрупкой женщины, которая ни разу не призывала к мести. И он приложит все усилия, чтобы она забыла о невзгодах. Рука в руке, они вдвоем поднимутся с колен — над пепелищем пережитых испытаний и болью старых ран.

Скоро…

И даже если это невозможно — ВОПРЕКИ ВСЕМУ!

Эпилог

Середина лета в Брайтоне выдалась особо солнечной и теплой, даже непривычно жаркой для умеренного климата Британии. В портовом городе, щедро согретом благодатными лучами, целыми днями кипело оживление. А вечерами свежее дыхание насыщенного влагой ветра часто доносило с пристани запахи растительного масла, апельсинов и пряностей: в гавани разгружали торговые суда.

За городом вдоль берега тянулась рыбацкая деревня, а дальше — окруженные каштановыми рощами, вдали от суеты, раскинулись зеленые луга. По воскресеньям это живописное уединенное местечко превращалось в нечто вроде парка: свободные от будничных забот, горожане с удовольствием устраивали на природе пикники.

Внизу, у самого подножия широкого холма лениво колыхалось море, а в стороне рыбачьи лодки, перевернутые днищем вверх, лежали на песке, словно огромные морские рыбы, выловленные из воды.

Люси могла часами любоваться лазурно-чистой синевой, подернутой слепящей рябью солнечного света. Над ширью бесконечного простора ее душа доверчиво беседовала с будущим: под шелест волн и крики чаек она легко парила, оторвавшись от земли. И временами, Люси, как дитя, закрыв глаза, переносилась в новый необычный мир, пронизанный дыханьем ветра и всполохами золотых лучей…

Укутанная в тонкую простынку, Джоанна безмятежно дремлет на ее руках. Маленькое розовое личико чуть заметно улыбается во сне. Хрупкий, беззащитный ангелочек даже не догадывается, сколько света, сколько сил и веры может подарить тому, кто прижмет его к своей груди. Тихое счастье — не мираж, оно не ускользает, как мечта, и не боится прикосновения руки.

— Она похожа на тебя. — В голосе Бенджамина слышатся удивление и гордость. Склонившись над малышкой, он осторожно поправляет край простынки, и крохотные пальчики тут же обхватывают его мизинец.

— Не бойся, — шепчет он, — я не уйду…

— Она похожа на свою мать, — с улыбкой отвечает Люси.

Время, казалось, повернуло вспять… Словно в волшебном зеркале, с невероятной четкостью, оно воссоздавало самые прекрасные и чистые мгновения, наполнив их первоначально-трепетным волнением и мудрой глубиною смысла. На этот раз их счастье — не подарок, а награда. Судьба, та самая, что жадно отнимает, не давая ничего взамен, послала им гораздо больше, чем заурядное благополучие в тиши — она предначертала добрый путь и указала цель: найти себя и возродиться рядом с новой жизнью. И все же, человек — творец своей судьбы, а победить мирское зло способен только тот, кто победил его в себе.

Склонившись над младенцем, Бенджамин и Люси долго сидели молча, не замечая, как легко и незаметно убегает время, воодушевленные уверенным сознанием того, чего они достигли в этом жестоком мире силой духа и любовью. Бен чувствовал, о чем она мечтает, прислонившись к его серебристому виску. Молчание не утомляло их, как не смогло бы утомить биение сердца и общество друг друга.

— А вот и молочко для моей крестницы! Как жаль, что ты еще не подросла, чтобы попробовать мои мясные пироги! — раздался позади шутливый голос.

— Ну, не расстраивайтесь, миссис Нелли! — воскликнул Энтони, запыхавшись, подбегая к ним. — Наша малышка быстро делает успехи! А вот и папа!

Он опустился на колени. Из-под кружевного чепчика на юношу смотрели широко-раскрытые голубые глазки, словно два маленьких лазурных неба.

— Энтони, у нее твой взгляд! — восторженно заметила Джоанна, присаживаясь рядом.

— Да!.. Можно, я возьму ее?

— Держи-ка. — Люси бережно передала малышку ее отцу.

Едва лишь руки юноши обняли крохотное тельце, его подвижные черты преобразила трогательно-чуткая отеческая нежность. Маленькая Джоанна — его восьмое чудо света! Ей подчинялись все его неугомонные стремления. Теперь у него было две Джоанны — две жизни, до краев наполнившие чашу его собственной. И если бы вдруг за спиной у него появились крылья, он воспарил бы к облакам от радости.

Отец и дочь — наставница и ученик. Энтони догадался об этом сразу, как только в первый раз поцеловал ее округлый детский лобик. Едва родившись, несмышленое, невинное дитя преподало свой первый — самый простой урок, завоевав сердца сразу пяти людей.

Нелли была самой счастливой крестной матерью на свете! И в день крещения она по-настоящему, всем своим духом ощутила себя незаменимой частью единой крепкой большой семьи. Ее семьи! Она и не мечтала об иной!

Залюбовавшись, как сосредоченно, буквально затаив дыхание, Энтони кормит из бутылочки дитя, пока Джоанна-старшая готовит чистую простынку, Нелли всецело отдалась полету мыслей, которые подобно ветру, унесли ее далеко вперед. Еще немного, и малышка, нараспев соединяя слоги, назовет его по имени; однажды, накануне Рождества, они вдвоем разучат изящный танец настоящей леди и… приготовят праздничный пирог! А в день рождения, седьмой по счету, Нелли сама торжественно заменит ей детский чепчик на девичий капор…

Мыслей было множество — красочных и ярких. Порою среди них неуловимой нитью проскальзывала самая сокровенная, исполненная светлой грусти: «Ах, Бенджамин, я никогда не перестану тебя любить!.. Но мне сейчас намного легче». И эта искренняя правда была ее заветным талисманом, а братская забота — сутью их единства и смыслом ее новой жизни.

Глубоко вдохнув соленый ветер, Нелли спокойным долгим взглядом окинула сверкающую перед ними голубую гладь и прошептала: «Если счастье измеряется ценой страданий, то за него уплачено сполна!».

К О Н Е Ц

«Вопреки всему» — мой первый роман, и только закончив его, я по-настоящему поняла, как трудно написать такую сложную объемную работу. И самая большая сложность в том, что автор до определенного момента совершенно не замечает собственных ошибок, а заметив их, поражается, как вообще мог их допустить. Это не означает неумение — это так называемая «замыленность взгляда». И я время от времени исправляю в работе какие-то мелочи. Мне нелегко делать это сразу на нескольких сайтах. Уважаемые читатели, если вы найдете в моей работе какую-нибудь описку или логическую ошибку (в процессе сложных рассуждений, боюсь, такое может проскочить) — пожалуйста, обязательно сообщите мне об этом! За это буду искренне вам благодарна: ведь критика на самом деле — это дружеская помощь. Заранее спасибо всем, кто откликнется.