Главы 9-11

ОГЛАВЛЕНИЕ РОМАНА:

Главы 1-4: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/389993.html

Главы 5-8: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507514.html

Главы 9-11: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507516.html

Главы 12-14: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507519.html

Главы 15-17: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507521.html

Главы 18-19: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507523.html

Главы 20-22, эпилог: writercenter.ru/library/filosofiya/roman/vopreki-vsemu-roman-o-suini-todde/507527.html

Глава 9. ПОВЕРНУТЬ ВРЕМЯ ВСПЯТЬ...

Пассажиры сходили на пристань. Моросил мелкий дождь, и в мокрой мостовой тускло отражались редкие огни газовых фонарей. Спящий город встретил их угрюмым, неприветливым безмолвием. Лишь сырой, пронизывающий ветер с заунывным скрипом широко раскачивал жестяную вывеску какой-то запертой лавчонки.

Едва Тодд сделал несколько шагов, как чья-то темная фигура метнулась к нему в полутьме вдоль парапета. Он различил поношенное платье и ветхий капор, закрывающий лицо.

— Простите, сэр, вы, видимо, замерзли… Хотите, я вас согрею?.. — Не поднимая головы, женщина протянула было руку.

Вздрогнув, Суини непроизвольно отшатнулся. Что может предложить ему одинокая, дрожащая от холода несчастная без крыши над головой?

Но нищенка с отчаяньем затравленного зверя крепко вцепилась в полы его плаща.

— Пойдемте со мной, вы не пожалеете, сэр! Здесь, неподалеку есть таверна… Вы ведь не против угостить меня?.. — Ее рука в промокшей, изорванной перчатке порывисто скользнула вдоль его бедра.

Он понял. Обессилев до крайности, не рассчитывая на подаяние, она без всяких сожалений предлагала ему себя — последнее, что у нее осталось. Взяв женщину за руки, Тодд с усилием приподнял ее и осторожно отстранился. От голода она с трудом держалась на ногах. Пошарив у себя в кармане, Суини вытащил несколько пенни и протянул ей. Ошеломленно уставившись на деньги, женщина недоверчиво замешкалась. Нужда нередко заставляет позабыть о приличиях и гордости, а людское равнодушие — о бескорыстной помощи.

— Возьми, мне не нужны услуги, — заверил ее Тодд.

Нищенка робко коснулась его пальцев и поспешно сгребла монеты, срывающимся голосом благодаря за щедрость. Затем, пошатываясь, побрела вдоль набережной прочь.

— Кто эта женщина? — с наивным любопытством спросил Энтони Хоуп, догоняя Тодда.

— Еще одна загубленная жизнь, — проговорил он тихо, думая о своем.

Минуют грозы, будни, замкнется круг, и этот случай внезапной вспышкой молнии воскреснет в его памяти, как неясный призыв сквозь тревожный, лихорадочный сон. А сейчас он уйдет и забудет о нем. Не сегодня…

— Где я могу найти вас, мистер Тодд? — окликнул его Энтони.

Опомнившись, Суини поднял голову.

— Флит-стрит, возле церкви Святого Дунстана, — ответил он и быстро зашагал вдоль пристани.

Небо подернулось широкой красноватой полосой, словно разрезанное лезвием ножа, когда, оставив позади пустую набережную, Суини вышел на Лондонский мост.

Временами фигуры одиноких прохожих безмолвно, почти неслышно возникали из тумана и исчезали в нем, как призраки, без возраста и без лица. Город медленно просыпался, наполняясь невнятными звуками, отголосками отлетевшего в прошлое вчерашнего дня.

На мост со скрипом въехала повозка; какой-то джентльмен, кликнув извозчика, садится в подкативший экипаж. Холодный моросящий дождь усиливается, поблескивая в предрассветных сумерках белесыми прерывистыми нитями.

Девушка, совсем еще ребенок, светловолосая, без капора и без накидки, придерживая длинный шлейф, нетвердым, торопливым шагом проходит мимо. Белое платье забрызгано грязью, а ветер, налетая, треплет мокрые распустившиеся локоны. На тонкой шее — дорогое ожерелье…

Суини невольно замедлил шаги: не каждый день богатой юной леди приходит в голову гулять так рано, под дождем, в открытом бальном платье. Растерянно и настороженно она оглядывается по сторонам — так, будто что-то потеряла или опасается погони. Кто мог преследовать ее, кто отпустил одну? А может, это беззащитное и хрупкое неземное существо — видение, рожденное туманом?

Не замечая Тодда, девушка склонилась над парапетом. С бледной кожей, вся в белом, в тусклом свете зари она была похожа на мраморную статую, и только губы ее чуть заметно трепетали, точно от порывов ветра. Почему-то Суини решил, — нет, скорее почувствовал! — что она прошептала молитву.

Тихо. Тонкие пальцы быстро касаются лба и груди, словно чертя незримое распятье, и девушка, дрожа, взбирается на парапет. Еще мгновенье, и она сорвется вниз, в мутную илистую воду…

Нет! Неужели Бог не видит?! Тодду едва хватило стремительной секунды, чтобы метнуться к ней и удержать над пропастью.

Отчаянно сопротивляясь, но целая и невредимая, она кричит в испуге:

— Отпустите!

Голос ее внезапно обрывается, но руки продолжают слабо упираться в грудь незнакомца.

— Остановитесь!.. Ничто не стоит вашей жизни! — заговорил он наконец, уверенно, почти сурово. В мире, где человеческая жизнь порой не стоит и гроша, эти слова звучали, точно вызов, брошенный вслепую непобедимому врагу. Но для Суини, невзирая ни на что, в них заключалась магическая сила правды.

— Зачем? — спросил он тихо.

Голубые, как небо, глаза робко, украдкою заглядывают вглубь широко раскрытых темных, и девушка смущенно отворачивается, словно ее застали на месте преступления.

— Откуда вы? Как ваше имя?

Она виновато молчит, но сейчас ее руки уже не отталкивают, а ищут опоры.

Суини больше не расспрашивал — просто укутал своим кожаным плащом ее мокрые от дождя худенькие плечи и увел. Подальше от бездны, подальше от края… И от любопытных глаз: чужое горе — забавный спектакль для других.

Послушно, как доверчивый ребенок, девушка последовала за ним.

Торжественно-величественный город остался позади, и вскоре их глазам предстали скользкие от грязи мостовые старых улиц, темные провалы пыльных окон, неопрятные рыбные и мясные лавки, кабаки, запущенные подобия домов… Похоже, она впервые ступила в убогий, словно потерянный на дне стоячего болота мир, в котором так мало света. Бережно поддерживая свою спутницу, Тодд ощущал, как тонкие трепещущие пальцы порой сжимают его руку, будто ища защиты. Суини даже не подозревал, что именно она сейчас, подобно ангелу-хранителю, незаметно прогнала его тревогу прочь, предавая сил на пути к пугающей и заветной цели. Пытаясь облегчить чужую боль невольно забываешь о своей.

Как глубоко было ее отчаяние там, на мосту, что заглушило голос разума? И почему так остро кольнуло сердце, когда его рука коснулась золотистых растрепавшихся на ветру волос?

«У нее тоже были светлые волосы. И она тоже была в отчаянии. А нашей дочери … вчера исполнилось шестнадцать!..».

Стук экипажей и уличный гул постепенно затихли вдалеке: они свернули в длинный, узкий переулок, ведущий на Флит-стрит.

— Ах, чтоб тебя!.. Прочь, лодыри блохастые! — Полусонная непричесанная женщина в мятом, промасленном переднике с шумом захлопывает двери небольшой лавчонки, а парочка оборванных уличных мальчишек с воплями бросается наутек.

Ну что здесь воровать? Разве только нужду и долги. Вот этого как раз-таки не жалко! Могла бы — сама их выбросила за окно, как тараканов.

Только слепые и глухие не ведают, как «хорошо» идут дела хозяйки пирожковой на Флит-стрит. Да и те, попробовав ее стряпню, бежали бы за три квартала, даже без ног.

Дом по Флит-стрит, 186 действительно не пользуется доброй славой. Когда-то светлый и опрятный, сейчас это всего лишь два этажа запущенного хмурого жилища, где прежнее благополучие надежно похоронено под слоем серой пыли и сетью паутины. И ни одной живой души, чтобы хоть вместе вспомнить о былом!

Миссис Ловетт устало отпирает ставни: ну что ж, еще один день начался — добро пожаловать! Скоро появятся клиенты — если появятся! — самое время привести себя в порядок. Ей достаточного беглого взгляда в потускневшее зеркальце, чтобы сразу понять — это дело не четверти часа, а работа не ждет! Она поспешно причесала растрепанные кудри, небрежно собрала в пучок и закрепила шпилькой на затылке — ну для кого ей прихорашиваться, право! Эх, не для кого, Нелл, давно уж не для кого… Муж Альберт умер десять лет назад — и слава Богу! Трудно найти святую душу, чтоб вытерпела все его упреки да капризы. Разбитый подагрой, он дни напролет чего-то требовал, ругался и стонал, не в состоянии даже подняться с кресла, чтобы тайком налить себе стаканчик джина.

Миссис Ловетт развела огонь в печи и замесила тесто для своих традиционных пирогов. Какую же начинку ей положить сегодня? Ложечку пыли, пару крупных тараканов или…просто печальный вздох? Когда запасы и фантазия иссякли, решение принять не так-то просто. В ближайшей пирожковой толстуха миссис Муней была куда изобретательнее и смелее: поговаривали, что она готовит пироги с начинкой… из бездомных кошек. Но при одном упоминании о подобной дикости, Нелл ощущала приступ тошноты. Самое большее, на что ей хватало духу — это приманить на крошки голубей, и хорошенько измельчив жестковатое, сухое мясо, скромно потупившись, выдать его за куриное. Какая жалость: молодые особи мягче и сочнее, но они, как на беду, не в теле — кучка костей… да мутная вода в кастрюльке. Ладно, сегодня недосуг охотиться за птицей. Она прикрыла одну плоскую лепешку другой, старательно заправила края — ну, вот и все! Какая разница, с чем пироги, если хуже них нет на всем белом свете? Закончив с тестом, Нелл задумчиво прошлась между расшатанных столов, покрытых плотной скатертью застывших пятен. Каждый из них — как потемневшая до черноты картина давно минувших пиршеств. А ныне мало кто решится откушать за одним из этих столиков, чтобы добавить свой неповторимый штрих. Соседка как-то предложила украсить их цветами — совсем как безымянные могилки!

Невольно вспомнились тоскливые стихи забытого поэта:

…И не найдя того, что я искал,

Я — сломанная кукла в старом доме,

Я погибаю в сумраке зеркал!..

Да, люди суеверно избегают этот дом… Будто на них падет проклятье из-за той трагической истории, которая произошла здесь Бог знает, сколько лет назад.

А может, все случилось не раньше, чем вчера — в бреду, во сне? Порою Нелли кажется, что маленькая комнатка с наклонным потолком, там наверху, под крышей, на самом деле не пуста. Сейчас он спустится и сядет у камина, — такой красивый, что хочется плакать и петь! — и чувственно-мягкие губы с наивной улыбкой прошепчут слова утешения. Ах, если бы еще хоть раз услышать этот голос, коснуться темных вьющихся волос, так нежно пахнущих лавандой и заглянуть в глубокие глаза…

Вдруг отрывисто звякнул колокольчик у двери. «Что? Клиенты?! И сразу целых два! Ах, неужели я пьяна, и у меня двоится?..» — обернувшись, мысленно воскликнула миссис Ловетт. Но эти двое были слишком разные. Не веря собственным глазам, Нелли поспешно бросилась навстречу посетителям, не выпуская из руки большой кухонный нож. «Должно быть, отец с дочерью» — интуитивно отметила она.

— Прошу вас, проходите! Ах, вы совсем промокли… — Взгляд ее растерянно скользнул с болезненно бледного лица незнакомца на забрызганный грязью атласный подол его спутницы.

Девушка слегка попятилась, мужчина же спокойно отстранил порядком сточенное лезвие ножа от своего лица.

— Простите, сэр… — Нелли смущенно опустила ножик. — Вы первые, кто заглянул ко мне с утра! (За последнюю неделю!) Присаживайтесь, я сейчас вас обслужу!

Она суетливой походкой направилась к печке, через плечо поглядывая на неожиданных гостей. Парочка, следует заметить, довольно необычная. Высокий, статный джентльмен лет сорока, не мальчик, но, бесспорно, привлекательный! Даже эта серебристая прядь над виском абсолютно не портит его — скорее предает особое своеобразие. А девушка… да у нее на шее настоящие брильянты! Или дождевые капли в золотой оправе? «Не думаю, что мое «мясо» придется ей по вкусу!.. Но главное — не растеряться».

Обжигая пальцы, Нелли торопливо извлекла из печи свои известные печальной славой пироги — к счастью, она «забыла» положить туда протухшую начинку, которая закончилась пару дней назад! — и с гордостью поставила не блюдо.

— Свежайшие — прямо из печки!

«Ну, Нелли, приготовься, сейчас наслушаешься комплиментов!»

Миссис Ловетт оставила на столе угощение и отправилась на поиски эля. Он оказался неподалеку — в кухонном шкафчике, на самой нижней полке, в компании немытых сковородок. Нелли незаметно вытерла передником пыльную бутылку и с грацией актрисы водрузила ее перед незнакомцем. Мельком взглянула на блюдо — не тронуто! Пироги, конечно, — испытание суровое, но ведь на них же не написано!.. Она заботливо наполнила стакан мутной желтоватой жидкостью. Чисто из вежливости предложила немного и девушке, но та отказалась — попросила только кружку горячего чая и присела поближе к огню. В магазинчике снова воцарилась тишина.

Мужчина машинально надломил край пирога и отодвинул в сторону пустое тесто. По-видимому, им обоим не хотелось есть. Странно… Обычно покупатели заходят лишь, когда на улице промозглый ливень или в животе бушует буря, а денег жалко или их в обрез. Дождь вроде перестал… Бывало всякое: часто недовольство, брань вполголоса, реже — летающие миски… но чтобы долгое молчание, как на поминках — это и вправду странно!

— Ну, что же вы? Смелее, сэр, попробуйте как следует. Ах, вы такой бледный…

Он поднял на нее глаза… От неожиданности Нелли пошатнулась и застыла, как на краю глубокой бездны: такого взгляда ей встречать еще не приходилось. Так смотрит безысходная, томительная ночь, так смотрит раненное сердце, боясь поверить разуму. Но эти черные глаза… Да разве могут быть такие сразу у двух людей?!

Тот, другой, излучал теплоту, словно ангел, пронизанный светом… А тот, что перед ней сейчас — усталый путник в поисках тепла.

«Кто же ты? Может, я ошибаюсь?.. Я должна это выяснить. Непременно!» — Нелли вся затрепетала, ощутив, как в груди ее зарождается смутный огонек надежды.

— Ах, понимаю: вы не в восторге от моей стряпни. Но времена нелегкие — приходиться трудиться, как умеешь! — философски заметила она вслух.

Выпив пару глотков, незнакомец вдруг негромко спросил:

— Говорят, у вас над лавкой комната. Вы не сдаете ее?

Только сейчас она впервые услыхала его голос, такой же темный и глубокий, как его глаза, и почему-то нерешительный, слегка тревожный.

— На втором этаже? К ней и близко никто не подходит: молва не хвалит это место. Один болван пустил нелепый слух, будто там — призраки, а остальные подхватили! Много ли нужно, чтоб испортить репутацию?

Мужчина удивленно поднял бровь.

— Призраки? — машинально повторил он с оттенком горечи.

— Да, — отозвалась Нелл, украдкой глядя на точеный профиль на фоне голубоватого окна. Чувственно-меланхолический изгиб изящных губ, чуть заметные тонкие морщинки на высоком лбу, подрагивающие, будто бы от скрытого нетерпения, ресницы… И темные густые волосы, влажные от дождя… Ну почему так хочется погладить их, зарыться в них лицом?

— Давным-давно здесь кое-что произошло, — медленно, как бы собираясь с силами, миссис Ловетт начала свой трагический рассказ. — В той самой комнатке, что наверху, когда-то жил один цирюльник с женой и дочкой. Такой красивый, такой счастливый! — В глазах ее блеснули огоньки и сразу же погасли. — Ангел-хранитель в образе простого смертного, — прошептала она с грустью.

Словно безучастный ко всему вокруг, незнакомец оставался неподвижным, только тень пробежала по его лицу.

— И что — обитель ангела теперь отпугивает грешных? — тихо спросил он.

— Нет, дело в том, что этот человек был осужден. Безвинно. То был поистине художник с бритвой, и его услугами пользовались именитые клиенты. Вот из-за этого-то все и началось… Довольно часто заходил в цирюльню один судья. Предполагаю, что прическа и бритье стали со временем лишь деликатным поводом — прикрытием для нечестивой цели. Он так любезно заверял, что принимает живейшее участие в судьбе цирюльника, и даже предложил ему дипломатическую миссию — кажется, в Бристоле… чтобы услать подальше и надолго. Ведь не бывают богачи щедры без видимой причины: судье пришлась по вкусу его жена. Я посоветовала ему тогда и в самом деле покинуть Лондон — вместе с семьей, хотя бы на какие-то два месяца… Но они не успели.

Случилось так… Все было просто, беспощадно просто!.. Чей-то лакей вручил его жене письмо — без подписи и без печати — и тут же таинственно исчез, не говоря ни слова. А внутри конверта оказался драгоценный перстень. Я видела его — она мне показала, затем сожгла записку. Ах, сэр, вы понимаете, что это было за письмо?.. Жена цирюльника хотела перстень отнести назад судье, но побоялась, и, поразмыслив, мы решили вернуть его посыльному: ведь он наверняка явится снова — за ответом. Но вместо него в дом ворвались констебли. А дальше — ужасно! Был обыск. Драгоценность обнаружили, и цирюльника тотчас арестовали. Ему неотвратимо грозила казнь через повешенье*! Вдвоем с его женой мы умоляли того самого судью не совершать чудовищной несправедливости, но он был холоден и неприступен, как скала. Суд состоялся через пару дней — настолько скоро, что в заранее спланированном замысле не оставалось никаких сомнений. Без лишних проволочек цирюльника отправили на каторгу — пожизненно! А он был так наивен, так молод… и так красив! — Нелли на миг остановилась, переводя дыхание. Ее душа неудержимо, слепо стремилась навстречу собеседнику, словно ломающая лед река, но ледяной преграде, казалось, не было предела. Что кроется за этим неподвижным отсутствующим взглядом? Неужто он ничем себя не выдаст — ни словом, ни слезой, ни даже вздохом?.. Или это и вправду не он?!

— А после стало еще хуже. Его жена осталась одинокой — почти вдова, с ребенком на руках. Ни родных, ни сбережений: ведь все имущество ее покойного отца пустили с молотка в уплату долга. Бедняжка получала письма — угрозы, обещания… богатые подарки, которых ни за что не принимала, хоть ей с малышкой не на что было жить. Мы с мужем помогали ей, как могли. А судья… Судья упорно ждал в расчете, что нужда и безысходность заставят ее позабыть о гордости и уступить. Она сопротивлялась, как в агонии — затравленная лань. Глупышка!.. Ну что теперь терять, когда его уж не вернуть… Взбешенный этой затянувшейся борьбой, судья однажды потерял терпение. В конце концов, он в ярости решил разбить красивую игрушку, которую никак не удавалось получить!

Как-то, поздно вечером, на Флит-стрит явился бидл** Бэмфорд, поверенный судьи. Пообещал, что дело пересмотрят. Судья, мол, искренне раскаялся и просит подписать какие-то бумаги… Ну, словом, розовые грезы да и только! А бедняжка поверила и тотчас поспешила за ним — я и глазом моргнуть не успела. Ну, бидл отвез ее к судье, а там был маскарад! В простом домашнем платье, она присела в уголке и скромно ожидала чуда!.. А Бэмфорд между тем любезно предлагает ей воды. Та выпила, внезапно почувствовала слабость и прилегла…

Нелли невольно замолчала, прикрыв рукой глаза. Ах, если бы ты только знал!.. «Молчи! Остановись…» — шепнуло сердце и пропустило один удар. И тут короткие безжалостные фразы сами собой сорвались с ее губ:

— Почти без памяти… она все видела. Все слышала. Мужчина в маске… Он овладел ей прямо там… И никто не вступился за нее… гости стояли вокруг и смеялись!

— Нет! — Резко опрокинув стул, незнакомец с хриплым криком бросился вперед — словно навстречу всей этой незримой своре. Пальцы его так сильно стиснули стакан, что тонкое стекло со скрежетом треснуло в его руке.

Нелли в ужасе отпрянула, бессознательно готовая бежать от человека, о котором тосковала столько лет:

— Это вы!.. Ты… Бенджамин Баркер!..

Она впервые назвала его по имени. И больше не могла произнести ни слова…

— Где же она теперь? Где моя Люси? — спросил он еле слышно, глядя в пустоту. Хрупкие осколки, выпав из его ладони, звеня, рассыпались по полу, и тонкий красный ручеек скользнул по стертым серым доскам.

Нелл нерешительно приблизилась к нему, помедлила — всего секунду — и, почему-то виновато, прошептала:

— С той поры она словно лишилась рассудка. А однажды, после того, как девочку забрали, просто исчезла и уже не возвращалась. Думаю, Люси умерла — улицы Лондона безжалостно поглотили ее…

— А Джоанна, кто ее забрал? — Голос Бенджамина доносился будто из другого мира.

Сознавая, что ее ответ, как лезвие ножа, причинит ему новую мучительную боль, миссис Ловетт лишь растеряно теребила свой передник, лихорадочно кусая губы.

— Говорите же! — нетерпеливо он повысил голос.

— Судья Торпин! — вымолвила Нелли наконец. — Он ее опекун.

Для Бенджамина это стало последней каплей. Сдавленный стон вырвался из его груди. Преодолеть все испытанья и преграды и возвратиться, чтоб удариться о стену! В одну минуту горячо желанная свобода обернулась тупиком — безвыходнее каторжной тюрьмы!

Нелли робко взглянула на Бенджамина.

— Судьба была несправедлива к вам, мистер Баркер…

«Ну что мне сделать, чтобы утешить тебя, любимый?!..» — беспомощно металась ее мысль.

— Нет, Баркера больше нет, — чуть слышно проговорил он. — Теперь это всего лишь Тодд, Суини Тодд…

После этого Нелл уже не смела смотреть ему в глаза.

Так близко — и не прикоснуться! Он словно спрятан глубоко внутри себя, такой холодный и как будто неживой — тень собственного призрака, виденье…

Чьи-то несмелые шаги, как шелест листьев по траве, нарушили гнетущую, томительную тишину. Девушка в белом — о ней совершенно забыли! Пройдя по половицам, усыпанным осколками, она тихонько, словно опасаясь причинить ненароком боль, положила руки на поникшие сильные плечи мужчины.

— Там на мосту, вы спросили мое имя… — Ее чистый, совсем еще детский, голос дрожал от волнения, но ей хватило твердости закончить: — Меня зовут Джоанна Баркер.

Если бы молния ударила вдруг посреди комнаты, Бенджамин был бы меньше потрясен, чем ощутив у самой своей щеки этот согревающий нежный лучик света.

Джоанна! Его дочь!

Проделав бесконечно-долгий путь, он чудом вовремя успел, чтобы спасти ее!

«Ты — мое дитя!.. Веришь ли, — в смятении спрашивает он, — это мне сердце подсказало, едва лишь я прижал тебя к себе!». — «Конечно — ведь я без колебаний доверилась тебе!.. И ты увел меня, как будто знал всю жизнь!..» — улыбается она сквозь слезы. Они так много говорят друг другу — в одно короткое мгновение, без слов! Отец и дочь не виделись почти шестнадцать долгих лет!

— Больно?.. — Джоанна осторожно прикасается платком к израненной ладони Бена, а его свободная рука трепетно гладит золотистые распущенные волосы.

— Нет. — Он плотно сжимает губы, но глаза выдают его. — Не здесь.

Еще совсем ребенок, наивная, но чуткая, Джоанна сразу поняла, о чем он.

— Мама не могла так просто исчезнуть без следа. Ведь ты же возвратился!.. — Неожиданно смелая надежда озарила ее кроткое лицо.

— Ты так похожа на нее, — печально улыбнулся Бенджамин. — Скажи мне, как ты очутилась на мосту? — спросил он вдруг с тревогой.

— Случилось…— начала было Джоанна и нерешительно запнулась. Рассказывать ли все ему сегодня: отец так много пережил за это утро…

— Не будем о грустном, ведь оно позади. Теперь мне ничего не страшно, — заверила она, ласково касаясь его щеки.

— Тем более, Джоанна, я должен это знать, — уже спокойнее, с привычной рассудительностью ответил Бенджамин. — Мы — одна семья, и у нас не может быть секретов.

Подняв упавший стул, он сел, заботливо усадив рядом с собою дочь, и снова внимательный, открытый взгляд глубоких темных глаз придал ей силы.

Вздохнув, словно освободившись от незримых пут, Джоанна начала рассказ…

Знаменитый лондонский судья Уильям Торпин вновь созвал гостей на торжество — первый бал в честь своей подопечной Джоанны, которой в этот день исполнилось шестнадцать. То был не маскарад сродни непристойной дикой вакханалии, где хищники под пестрыми личинами из шелка и парчи охотятся за беззащитной жертвой. На этот раз судья не счел необходимым скрывать свое лицо. Уже не молодой, с почти седыми, аккуратно уложенными волосами, в жемчужно-сером бархатном костюме, величественный и надменный, как на суде, он принимал учтивые приветствия гостей и комплименты в адрес его юной подопечной.

Светловолосая, с молочно-белой кожей и в белоснежном атласном платье с длинным шлейфом она невольно напоминала ангела, которого вел под руку Бог правосудия. Любопытные, порою беззастенчивые, взгляды и восторженная лесть явно смущали девушку, не привыкшую к пышным церемониям. Роль, предназначенная ей, была заранее тщательно разучена, и Джоанна достойно исполняла ее: неизменно-приятная полуулыбка, изящные, почтительные реверансы и вежливые, скромные ответы… Бессмысленно, тоскливо и невыносимо долго!.. Ах, поскорее бы закончился этот спектакль! Ей не терпелось снова оказаться в своей уютной тихой комнатке, обтянутой вишневыми обоями. То был ее заветный мир, крошечная тайная вселенная — день за днем, ночи напролет: щебечущая канарейка в клетке у окна, старинные романы за стеклянной дверцей резного шкафа, поблескивающий лаком клавесин.

Зачем ей драгоценное колье с бриллиантами — щедрый подарок опекуна, когда она почти не покидает этих стен? Лишь раз в неделю он сопровождает ее в церковь — в закрытом экипаже, словно она растает, как снежинка от солнечного света. Какая ей предназначается судьба, какою вообще она бывает? И почему все происходит так, а не иначе?..

Джоанна ничуть не мечтала о сказочном принце — единственным словом, синонимом счастья, для нее было слово «любовь». Но кто влюбится в нее, и кого она могла бы полюбить в своем уединении? Неужели жизнь так и пройдет в тени запретов, и ей не суждено увидеть даже маленького чуда? А может быть, сама природа создала ее похожей на тех птиц, которым не дано летать? Как страшно… Но всякий ли запрет — закон, и всякая ли вольность — преступление?

— О чем вы вдруг задумались? — раздается хорошо знакомый голос. Мистер Торпин! Он как всегда немного холоден, сегодня даже чересчур учтив, но зоркий взгляд его глубоко посаженных серых глаз почему-то вызывает смутную тревогу.

— Ни о чем, — поспешно отзывается Джоанна, словно опасаясь, что судья угадает ее мысли. — Я просто… немного устала.

— Ах да, понимаю… Потерпите. Вот уже скоро полночь, и гости начнут расходиться. — Торпин поднимается со своего места и отходит в сторону, но лишь для того, чтобы в полной мере любоваться собеседницей.

— Сегодня вы поистине прекрасны! — изрекает мистер Торпин с неподдельным восхищением, и, в замешательстве не находя ответа, Джоанна ощущает, как румянец неожиданно обжигает ее щеки…

Наконец-то завершилось это утомительное празднество!

Какое облегчение освободиться от узкого корсета и острых шпилек, от которых ноет голова! Затворив двери своей комнаты, Джоанна поудобнее устроилась в уютном кресле у камина. Сейчас к ней придет ее милая, добрая Берта и поможет раздеться перед сном: самой ей ни за что не справится. Укрывшись мягким пледом, Джоанна потянулась к столику за любимой книгой. «Ромео и Джульетта» — история любви, преодолевшей все преграды, кроме смерти, но эти двое искренне и горячо любили, и сама смерть, наперекор коварной, переменчивой судьбе, навеки соединила их. А ведь они впервые встретили друг друга на балу… Как прекрасно — заглянуть в глаза и увидеть душу, которая согреет своим ярким пламенем твою! Со вздохом девушка закрыла книгу и задумчиво вгляделась в полумрак. Ах, почему в этот волшебный день — самый неповторимый в жизни — с нею так и не случилось чуда?.. Ну что же не приходит Берта?

Дверь медленно со скрипом отворилась… но вместо камеристки на пороге появился судья Торпин. Сама не понимая, что вызвало ее смятение, Джоанна порывисто вскочила.

— Я напугал вас? — с расстановкой произнес судья, как будто самые обычные слова стали вдруг для него трудны. При свете канделябров его лицо напоминало гипсовую маску, а левый угол рта слегка подергивался. Опираясь на трость, он с торжественным видом прошествовал до камина и пошатнулся. Его надменный пафос граничил с бессильной неуверенностью, и Джоанна инстинктивно догадалась, что он пьян. Странно: на приеме ей не бросилось в глаза, чтобы он много выпил.

— Простите, сэр, но джентльмен стучится прежде, чем войти в комнату леди, — негромко промолвила она.

— Вы правы как всегда, моя разумница. — Мистер Торпин учтиво поклонился. — Но эта комната все же находится в моем доме. — Он сделал паузу. — Сегодня день особый: вам исполнилось шестнадцать. Я думаю, самое время определиться с вашим положением.

Не теряя церемонной важности, насколько позволяли тошнотворное головокружение и слабость, судья вплотную приблизился к Джоанне и замер, возвышаясь над ней подобно статуе.

— Вы повзрослели, мисс, — безапелляционным тоном сообщил он ей. — И ваша красота заслуживает поклонения, заботы и… драгоценнейшей оправы. Безусловно, многие сочтут за честь стать вашим спутником и подарить вам счастье, но вы… достойны наилучшей партии. И потому… я предлагаю вам стать моей женой!

— Что?! — Джоанна вскрикнула от изумления, и книга выпала из ее рук, со стуком ударившись о пол.

В здравом уме, он говорит уверенно и твердо, как будто произносит приговор в суде. Мистер Торпин бесспорно богат и влиятелен; великий лондонский судья внушает уважение и страх. Сдержанный, запертый в своей надменности, он, несмотря на жесткий, неуступчивый характер, заслужил ее привязанность и благодарность. Но любовь… Любовь романтическую, нежную, чистую, где двое — равны, а их души едины!.. Нет, это невозможно — ведь он годится ей в отцы! Он был ее отцом почти с рождения, как же могли так измениться его чувства за одну минуту? Вероятно, виною всему алкоголь. Ну конечно! Наступит утро, и все будет начисто забыто, как дурное сновидение: опекун спокойно поприветствует ее за завтраком, небрежно пробежит глазами свежую газету, оправит свой безукоризненный костюм и выйдет, как всегда не оборачиваясь. А дальше… Пускай так продолжается хоть до скончания веков — только не эта странная, непостижимая женитьба!

— Простите, все настолько неожиданно… — Джоанна осторожно обошла журнальный столик, искоса следя за Торпином, который в нетерпении теребил манжеты. — Прием был очень долгий, и вам, должно быть, необходимо отдохнуть. Если позволите, то мы продолжим эту беседу завтра. — Удачно выполнив маневр, девушка присела в реверансе и отступила к выходу.

— Сегодня! — Резко повернувшись, он с такой силой стиснул ее руку, что она едва сдержала крик. — Я слишком долго ждал! — Судья бесцеремонно придвинулся к Джоанне, обдавая ее душным запахом алкоголя и одеколона. — Я так решил! Каким бы ни было твое решение, я коротко отвечу за тебя: да! Да!

— Нет! — вырываясь, воскликнула она, с ужасом осознав, что маски сброшены — на этот раз бесповоротно.

Не сдерживая гнева и досады, судья хрипел над самым ее ухом:

— Я предложил тебе законный брак, высокое общественное положение, роскошную, блистательную жизнь без будничных забот… Хотя вполне бы мог не предлагать, если учесть твое безвестное происхождение! Только сумасшедшая могла отказаться от такой удачной партии — я запру тебя в приюте для умалишенных! И тогда, раскаявшись, ты сама будешь просить, умолять меня о снисхождении! — Его подергивающиеся сухие губы почти касались ее лица, а возмущенное сопротивленье девушки разжигало в нем неистовые чувства.

— Зачем вы меня мучаете?.. Как я могу быть вам женой? Ведь вы… вы… вы совсем старик!.. — в отчаянии выговорила наконец Джоанна, и ее ослабевший голос оборвался. Господи, неужели ей хватило духу сказать такое? Но это же чистая правда!

— Да как ты смеешь?! — отказываясь верить собственным ушам, судья в порыве ярости отбросил ее прочь.

Ударившись о стену, Джоанна потеряла равновесие и упала на колени, но в этот миг, ошеломленная и оглушенная, она вдруг ощутила, что свободна. Перед ее глазами в тусклом свете пламени мелькнула неуклюже сгорбившаяся фигура Торпина, судорожно сжимающего пальцами виски. Скорей, пока не поздно!.. С отчаянным усилием Джоанна вскочила на ноги и устремилась к приоткрытой двери. Мерцающий свечами коридор, ступеньки, мраморные плиты холла, красное поле широкого ковра… резная дверь в библиотеку. Джоанна быстро забежала внутрь и, вся дрожа, задвинула засов. Тихо. Прерывисто переводя дыхание, она прислушалась. Прошло пару минут. Неровные, тяжелые шаги… Позолоченная ручка двери медленно опустилась вниз.

— Открой… — послышалось снаружи.

Джоанна замерла на месте, не отрывая глаз от позолоченной щеколды; сердце неистово металось у нее в груди, как птица, попавшая в силки.

Воцарилась тишина…

— Открывай! — Дверь гулко содрогнулась от резкого удара.

Она отпрянула, словно преграда внезапно испарилась, и бегом бросилась к окну. Одернув шторы, торопливо отперла задвижки и распахнула створки. Упорные глухие удары в дверь… О, только бы успеть! Взобравшись на высокий на подоконник, Джоанна уцепилась за отлив*** и соскользнула в промозглую дождливую темноту.

Не разбирая дороги, она долго бежала по безлюдным извилистым улицам. Одинокие прохожие казались ей бесплотными блуждающими призраками, а тишина — могильной. Дыхание сбивалась от сырого ветра… Ее хрустально-хрупкий светлый мир внезапно перестал существовать, а тот, что окружал ее теперь, беспощадно-реальный, необъятно-огромный, был ей совершенно чужим. Джоанна затерялась в его зловещих лабиринтах, словно белое пятнышко света в мутном омуте ночи. Теперь ей неоткуда было ждать спасения…

— Там, на мосту, мне казалось, что выхода нет. Но когда я увидела ваши глаза… твои глаза, мне стало стыдно за свою непростительную слабость, — закончила Джоанна. Она внимательно всмотрелась в бледное лицо отца: не осуждает ли, не сердится на нее?

Но Бенджамина охватили совсем иные чувства. Однако в этот раз негодованье не лишило его воли: он не вскочил, круша в бессильной ярости все, что попадется под руку, даже не вскрикнул, только пальцы его то и дело крепко сжимали край стола. Из бурных, необузданных порывов гнев превращался в нем в надежное и грозное оружие, которое до времени останется незримым.

— Все снова также, почти также повторилось! — тихо промолвил Баркер. — Когда же этот ненасытный стервятник успокоится?

— Я думаю, сейчас вам обоим лучше обогреться и спокойно отдохнуть, — рассудительно заметила миссис Ловетт, подходя к столу.

Какими драматическими не были бы обстоятельства, ее практичная натура возмущалась против бесполезного самоистязания: беда бедой, но о живых-то забывать не следует!

— Я приготовлю для вас комнату внизу, рядом с моей. А мисс Джоанне нужно обязательно переодеться, — деловито распорядилась Нелли. — Я сейчас подыщу ей подходящее платье. Эй, вы слышите меня, мистер Бракер?..

Бенджамин вздрогнул и поднял голову.

— Прошу вас, не зовите меня этим именем, — сказал он, пристально глядя ей в глаза. — Для всех этот человек умер. Теперь меня зовут Суини Тодд.

Нелли понимающе кивнула, слегка пожав плечами: Суини, так Суини. Какое вообще значение имеет имя, когда он здесь, на самом деле здесь! С воодушевлением вживаясь в роль заботливой хозяйки, Нелл суетливо отряхнула на ходу передник и повела гостей во внутренние комнаты. «Только бы вспомнить, из какого теста я пекла те восхитительные пироги… целую вечность тому назад!» — подумала она, благоразумно пряча счастливую улыбку. Совсем как юная Джоанна, сегодня миссис Ловетт готова была верить в чудеса!..

Время, бесспорно, не повернуло вспять, но в этот день по прихотливой воле самой судьбы такие разные, затерянные в круговерти бытия пути вновь неожиданно пересеклись сразу для четырех людей.

Поздно вечером, когда над городом сгустились грозовые сумерки, а Джоанна уже мирно спала в маленькой, почти что потайной, комнатке на первом этаже, миссис Ловетт отвела Суини на чердак.

Странное чувство охватило все его существо, едва лишь ключ со скрежетом повернулся в заржавевшем от времени замке, и Нелли осторожно приоткрыла дверь в заброшенную темную цирюльню. Прикрыв глаза, как будто ослепленный этим безжизненным унылым мраком, Суини Тодд невольно остановился на пороге. Промозглая прохлада со стойким духом сырости пахнула ему в лицо.

— Входите… Здесь, конечно, жутко, но вам никто не причинит вреда. — Приподняв керосиновый фонарь, миссис Ловетт первая ступила в обиталище пауков и привидений. Медленно, словно опасаясь потерять опору, она прошлась по комнате, простукивая каблуком старые неокрашенные доски. Затем, наклонившись, отодвинула одну из них.

— Вот они, — с благоговением прошептала Нелли, бережно извлекая из тайника ящичек, обернутый плотной тканью, — я ни за что не продала бы их. Отныне они снова ваши.

Суини Тодд с тоской окинул взглядом пустые стены, с которых кое-где лохмотьями свисали выцветшие полосатые обои: ни мебели, ни зеркала, только в углу, под бархатной от пыли простыней — нечто похожее на колыбель… Из груди Суини вырвался глубокий вздох, но на сей раз то был вздох облегчения, а не скорби: его дочь спокойно спит в безопасности, совсем рядом.

Войдя в этот забытый склеп, который когда-то был для него храмом, Тодд молча опустился на колени рядом с Нелл. Она невольно вздрогнула, когда его густые волосы коснулись ее лица. Их разделяло лишь отверстие в полу…

Нелли отбросила полугнилую ткань и протянула ему ларец, изо всех сил стараясь, чтобы не дрожали руки. А сердце трепетало от нежности и опьяняющего счастья — буквально кожей ощущать его дыханье. Быть его близким другом — хотя бы другом — не надеясь на что-то большее!.. А в тайне — никто не запретит любить, ничто не помешает предаваться грезам! Быть замужем и обожать другого — смертный грех, каким бы ни был этот муж, пусть даже старая пропитая развалина. Но Альберт отошел в иной, далекий от земного, мир, и ей впервые не стыдно за свои чувства. Бенджамин Баркер или Суини Тодд — теперь для нее он также свободен.

Суини, словно завороженный, откинул крышку ящичка — перед ним в мягких углублениях лежали серебряные бритвы. Их было ровно семь, как в радуге цветов или чудес на свете — счастливое число, которое, увы, не удержало счастья… Острые лезвия, скрытые резными ручками, дремали в темноте почти шестнадцать лет, терпеливо ожидая своего хозяина. Тодд медленно раскрыл одну из бритв, любуясь чистым блеском серебра. Нелл, затаив дыхание, следила за его движениями, словно за кистью вдохновенного художника.

— Подарок Люси. — Он грустно улыбается — и ей хочется кричать от боли. Возможно, это ревность, но она готова всем пожертвовать, даже тем, чего у нее нет, лишь бы он хоть раз улыбнулся безмятежно и светло, как прежде!

— Помнишь, когда-то ты звал их друзьями… — шепнула Нелли.

— Всего лишь серебро, — вздохнув, ответил Тодд, — но у меня есть враги.

Он надолго умолк, погруженный в свои размышления.

Нелли несмело нарушила тишину:

— Ты должен знать, что я — твой самый верный друг…

— Я знаю, — твердо, не колеблясь, отозвался он.

Опять молчание. Его мысли далеко отсюда, но Нелли сердцем угадала, о чем он думает, поглаживая пальцем острую серебряную грань. Наедине с ней осталась лишь его оболочка. Так мало — что ж, и этого довольно! Но мысли, о которых он молчит… Нелли все отчетливее слышала их назойливый тревожный шорох будто внутри себя, и не могла прогнать их прочь, как не мог и он.

«Ах, Бенджамин, изменилась ли твоя душа до неузнаваемости, также, как лицо? Что сделали с тобою там, на другом конце земли, куда не каждый добирается живым?..». Нелли ни за что не посмела бы расспрашивать его об этом. Он управляет своим гневом, как опытный наездник — горячим скакуном, но что, если вдруг ненароком выпустит поводья?

— Я хочу посмотреть ему в глаза! — мрачно проговорил Суини, неотрывно глядя на лезвие.

Нелли затрепетала, точно пламя от порыва ветра:

— Вы сошли с ума! Вас узнают, арестуют и сошлют обратно!

— Не сейчас, — произнес он сдержанно, овладев собой, и нависшая над ними зловещая туча развеялась; кругом чернела только ночь.

Но Нелл предчувствовала, что гроза вернется… Ей снова захотелось обнять его за плечи, впервые ласково коснуться бледной кожи. Она излечит его ноющие раны; забыв о риске, о себе самой — исполнит все, что он прикажет…

— Оставьте меня одного, — тихо попросил он.

Нелли машинально поднялась с колен, но ноги почему-то не слушались ее, а в горле пересохло от волнения.

— Ты отомстишь? — спросила она вдруг.

Бросив последний взгляд на бритвы, Суини Тодд захлопнул крышку.

— Я подожду, — ответил он, и, выпрямившись во весь рост, с вызовом окинул взором запущенный чердак.

— Что ж, настало время вновь заняться прежним ремеслом! — Тодд произнес эти слова обычным тоном, как будто комната уже приобрела свой прежний благопристойный вид. — Скоро на Флит-стрит откроется цирюльня.

За окном поднялся ветер, и капли частого дождя ритмично застучали по стеклу.

— Наш очаг, возрожденный из пепла, послужит для тебя маяком! — с надеждой прошептал он, обращаясь к той, кого поклялся отыскать вопреки всему. — И ты вернешься… если еще жива!

* В то время, когда Бенджамин Баркер был сослан на каторгу, смертная казнь за воровство еще не была отменена. Это произошло несколько позже — на заре царствования королевы Виктории (правила Соединённым королевством Великобритании и Ирландии с 20 июня 1837 года и до своей смерти 22 января 1901). Однако еще в 1823 в уголовное законодательство были внесены изменения, сделавшие вынесение смертного приговора решением судьи и оставившие его обязательным только для государственной измены и убийства.

** Бидл.

Еще в XVIII веке порядок на своих территориях обеспечивали приходы. Бидли, или приходские надзиратели, выполняли административные функции.

*** Отлив — металлическая или пластиковая планка, которую устанавливают с внешней части здания на нижнюю часть оконного проёма, для защиты от воды.

Глава 10. СНОВА В ЗАПАДНЕ

Джоанну разбудило ощущение тепла — спокойного и благодатного, неуловимо легкого, как воздух. Еще не открывая глаз, она почти увидела сквозь веки золотистый лучик солнца, нежно коснувшийся ее щеки. Просыпаясь, девушка без труда вспомнила, где она: совсем недавно для нее началась иная, неведомая ранее — простая, но такая волнующая жизнь. В роскошном и величественном особняке судьи солнце никогда не заглядывало в ее комнату, словно боясь нарушить какой-то неписаный закон. Солнце?.. Ах, неужели она проспала? Отец, должно быть, уже встал! Джоанна с беспокойством подозревала, что он почти не спит: порою по ночам на чердаке под тяжестью шагов скрипели половицы. Сегодня ей хотелось подняться как можно раньше, побежать к миссис Ловетт и самой приготовить ему завтрак! Ведь так приятно и так просто заботиться о близком человеке. Джоанна даже и не помышляла, сколько нерастраченной любви и нежности с самого детства дремало в ее чутком, но одиноком сердце!

Где-то на городских часах мелодично прозвонило семь: еще не поздно! Тихонько напевая, Джоанна выскользнула из-под одеяла и начала торопливо одеваться. Светло-серое шелковое платье, подаренное миссис Ловетт, было ей немного велико, и приходилось до конца затягивать шнуровку, чтобы оно сидело как влитое. Но в нем Джоанна чувствовала себя бодро и легко — точно крылья распахнулись за ее спиной. Больше нет нужды просить о помощи, чтобы одеться поутру: ведь она не кукла, а живой, свободный человек! Замысловатая прическа уже не прячет красоты ее сияющих волос: ни острых шпилек, ни жемчужных нитей. Джоанна аккуратно завязала лентой несколько непослушных прядей и бесшумно, словно ветерок, выпорхнула из комнатки.

Миссис Ловетт уже хлопотала на кухне: вчера ей посчастливилось недорого купить вполне съедобные продукты, и нужно было поскорее приготовить утреннюю порцию пирогов. Сегодня открывается цирюльня Суини Тодда, а стало быть, и в пирожковую заглянут посетители! Теперь гостеприимная любезность, ну и порядок, чистота, насколько это достижимо, вновь обретали смысл для женщины, спасенной от рутины одиночества. Ах, Боже мой, еще ей надо непременно быть красивой, найти свой собственный, неповторимый стиль! На это, как назло, почти не остается времени. Пара дней титанически упорного труда, чтобы помочь Суини превратить в опрятную цирюльню сумрачное царство крыс и пауков. Затем — отчистить масляные пятна десятилетней давности с так называемых полотен безвестных живописцев, отбелить и накрахмалить еще прочные льняные скатерти, случайно залежавшиеся в старом сундуке… Всецело поглощенная домашними заботами, перерастающими в грандиозные стратегические планы, Нелли даже подзабыла, как выглядит она сама. «Да уж, представляю я: волосы в изящно-небрежном беспорядке, драматические тени вокруг глаз, и в довершение портрета новый штрих — сияющая радостью улыбка! Пускай причина этой небывалой радости известна только ей, но если так пойдет и дальше, скоро весь Лондон с восхищением заговорит о знаменитой цирюльне Суини Тодда и… разумеется, о пирожковой миссис Ловетт! Нелли никогда себе не льстила, но и сдаваться ни за что не собиралась. Она так долго тосковала, словно в забытьи — отныне нужно жить, на самом деле жить!

— Доброе утро! — Звонкий детский голосок вернул ее обратно на суетную землю.

— Ах, мисс Джоанна, вы напугали меня! — Нелли непроизвольно поправила прическу и образцово-чистый нарядный фартук. — Доброе, доброе — искренне хочется верить!

— Прошу вас, миссис Ловетт, зовите меня просто Джоанной! — смущенно улыбнулась девушка. — Ведь мы знаем друг друга уже несколько дней и так много сделали вместе!

— Ну, тогда не называй меня больше «миссис Ловетт» — для тебя я просто Нелли, хорошо? — И хозяйка дружески протянула ей ладонь, белую от муки.

Скрепив рукопожатием сей договор, они, недолго думая, занялись начинкой пирогов, аккуратно выстроенных вдоль стола, как солдаты на смотру. Временами в кухне раздавались тихие испуганные возгласы, а в ответ — пояснения и мудрые советы, вроде: «Не бойся: это всего лишь таракан — последний в доме!» или «Для повара, хоть у печи и жарко, нет ничего важнее… рукавиц!». Так незаметно пролетело полчаса.

Первые бойцы слепленной из теста армии с четью выиграли битву и теперь гордо красовались в подрумяненных мундирах на широком блюде. Нелли выбрала один пирог — для Суини, самый аппетитный, и, наполнив чашку ароматным чаем, подала Джоанне на подносе.

— Ну, давай! Иди, расскажи отцу, чему ты научилась, — шутливо улыбнулась она с видом заговорщика и чуть слышно вздохнула.

Сказать по правде, Нелли и сама не прочь была навестить своего нового жильца, но, увы, приходилось идти на жертвы. Беседы с дочерью непременно отвлекут Суини от мрачных мыслей, одолевающих его, словно коварная болезнь. Ах, мистер Ти, чего только не сделаешь ради одной твоей улыбки, такой редкой!.. Кстати, как родилось это волнующее словосочетание — «мистер Ти»?.. Должно быть, это крохотная искорка ее горячей трепетной любви, готовая вот-вот неосторожно вырваться наружу!.. А почему бы нет — звучит вполне пристойно и невинно… Надо будет обязательно заглянуть к нему попозже: у нее имеется великолепный повод — целая стопка свежих, благоухающих лавандой простынок для бритья!

Держа в руках поднос, Джоанна медленно, чтобы не расплескался чай, поднялась по узенькой внутренней лестнице в цирюльню Тодда. Для посетителей была другая лестница — на улице. Слегка толкнув незапертую дверь, девушка тихонько позвала его:

— Отец… папа, ты спишь?..

В комнате послышались быстрые шаги, и Суини появился на пороге:

— Конечно, нет — входи, Джоанна. — Он с растроганной улыбкой принял из рук дочери поднос и поставил на маленький столик у стены. Как много лет никто, кроме бедняги Тома, не заботился о нем! Сопереживание способно искупить все заблуждения и ошибки человека, а дарить внимание и теплоту другим — самый верный путь навстречу счастью.

Джоанна с беспокойством взглянула на отца: губы улыбаются, а в глазах — неизлечимая тоска, и снова веки покраснели от бессонницы. Он мужественно прятал, свежие раны своей тонкой, чувствительной души, постепенно собираясь с силами. Чего ему это стоило!

— Посмотри, — Суини с гордостью окинул взглядом новую цирюльню. — Сегодня можно приступать к работе, и, если повезет, недели через две легенда о зловещих призраках будет полностью развенчана!

Запущенная, выстывшая комната и в самом деле удивительно преобразилась: огромное наклонное окно стало прозрачно-чистым, как будто в нем и не было стекла, а в воздухе царила атмосфера обогретого жилья. Все выглядело, хоть и скромно, но опрятно. Обои аккуратно подклеили на место, у стены появилось высокое трюмо, а напротив — кожаное кресло для клиентов, оставшееся после того самого бедолаги Альберта. Узкая кровать в углу за ширмой, пара сундуков и железная цилиндрическая печь довершали обстановку.

Суини мягко взял руки дочери в свои.

— Ты привыкла к жизни в богатом доме, здесь тебе многого будет не хватать, — с легкой грустью промолвил он.

— Я никогда еще не была так счастлива! — с улыбкою призналась ему Джоанна. — Только теперь я поняла, чего мне не хватало столько лет. — Кто это? — спросила она вдруг, заметив на комоде небольшой портрет в изящной деревянной рамке.

Молодая женщина в белом капоре ласково прижимала к себе золотоволосого младенца. Ее необычайно ясные глаза, казалось, излучали свет, как летнее безоблачное небо. Девически округлое лицо дышало тихой радостью, а губы игриво напевали колыбельную. Эта чудесная картина словно не была ограничена оправой: где-то рядом, напротив, незримо присутствовал кто-то еще — без него не смеялись бы голубые глаза, вмиг исчезло бы ощущение волшебства.

Джоанна никогда не видела таких волнующе-живых портретов — только застывшие в безмолвии, холодные и отрешенные.

— Это мама? — догадалась девушка.

Тодд печально кивнул головой.

— Вы вдвоем помогли мне выжить и вернуться. — В его голосе звучало столько нежности, что она заглушила даже боль тоски.

— Знаешь, — с робкой надеждой произнесла Джоанна, — вчера вечером я кое-что вспомнила. В детстве за мной ухаживала только няня; я не задумывалась, почему кроме нее некому было рассказать мне сказку на ночь или просто прошептать слова любви. Но однажды во время прогулки, возле дома, ко мне подбежала незнакомая женщина, бедно одетая, с разметавшимися светлыми волосами. Плача, она звала меня по имени и обняла так крепко, как никто ни разу не обнимал. Внезапно на пороге показался мистер Торпин и он… прогнал ее! Я уверена: это была мама. Значит, она жива!

На мгновение лицо Суини прояснилось. Джоанна заметила, как от волнения приоткрылись его губы и заблестели темные глаза, но он молчал, будто опасаясь обманчивой иллюзии.

— Да, — проговорил он наконец, отгоняя прочь сомнения. — Пока никто не видел ее могилы, она жива!

— Поешь, — спохватилась Джоанна, — завтрак уже остывает.

— А ты? — спросил Суини.

Как глубоко порой уходит он в себя, но никогда не забывает о других! Джоанна смущенно улыбнулась: увлеченная приятными заботами, она даже не притронулась к еде.

Неожиданно на лестнице со стороны улицы раздались быстрые шаги: кто-то стремительно взбежал наверх, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. Дверь в цирюльню шумно распахнулась, точно от порыва ветра, и на пороге появился растрепанный светловолосый юноша в одежде моряка.

— Мистер Тодд! — выпалил Энтони, едва переводя дыхание и, оглядевшись, растерянно уставился на девушку.

Отметая скучные условности, лишние между близкими товарищами, он обычно без предупреждения вбегал в их общую каюту на корабле. Ну почему ты так и не научился стучаться, Энтони?!..

— Простите, — начал было он, слегка потупившись под строгим взглядом Тодда. — Я лишь хотел проведать вас, узнать, как вы устроились…

— Ну что ж, входи! — Дружески положив руку на плечо своего гостя, Суини подвел его к креслу и, явно не без труда, усадил.

— Я собирался заглянуть к вам раньше, но мать с отцом так радостно встретили меня, что я долго не решался их покинуть. Представляете, вчера мы даже прогулялись по Гайд-парку! Мой-то отец — и на прогулке! Да его штурмом не выгонишь из дома! Когда-нибудь я обязательно вас познакомлю, — возбужденно рассказывал Энтони, часто моргая светло-голубыми, с веселой искоркой, глазами. Неугомонный по натуре, молодой моряк просто не способен был спокойно усидеть на месте, как будто судно танцевало на волнах под его ногами. Он привстал и машинально повернулся в сторону Джоанны — а слушает ли его юная леди? И, заметив, что слушает, отдышался немного и продолжал: — Меня зовут Энтони Хоуп, мы вместе с мистером Тоддом были матросами на бриге «Виктория»…

Видя, что парень ожидает в ответ услышать ее имя, Джоанна вопросительно взглянула на отца. Мгновение Суини колебался: сумеет ли его товарищ сохранить секрет, не выронит ли ненароком, словно чашку из рук? Ведь молодость порою так неосторожна и доверчива…

— Послушай внимательно, Энтони. — Тодд снова усадил его на место, подчеркивая этим всю серьезность разговора. — Никто не должен знать, что эта девушка живет здесь, понимаешь? Она в опасности. И очень дорога мне, — многозначительно прибавил он, пристально глядя на моряка.

— В опасности? — повторил с тревогой Энтони. В героическом порыве, свойственном отважным и пылким душам, он готов был, не раздумывая, броситься в сражение с кем угодно, — дьяволом или драконом, — чтобы защитить эту прекрасную, нежную и хрупкую, леди, попавшую в беду. Ему не доставало лишь доспехов и… жизненного опыта. Суини видел юношу насквозь, как чистое прозрачное стекло, но все же повторил вопрос:

— Энтони, ты обещаешь никому не говорить ни слова?

— Конечно, друг мой! — заверил он с восторженной горячностью.

Хоупу явно было очень любопытно, кем же приходится эта таинственная девушка его старшему товарищу, но он благоразумно воздержался от расспросов, только на всякий случай предложил:

— Могу я чем-нибудь помочь вам?

— Пока что нет. Но если нам понадобится помощь, я обязательно сообщу тебе, — с благодарностью ответил Тодд, крепко пожимая руку Энтони.

Юноша просиял от радости: что может быть ценнее доверия и дружбы человека, которым он так восхищался! Несколько добрых пожеланий на прощанье, слегка смущенный полупоклон, и Энтони привычной пружинистой походкой выбежал на улицу.

— Кто это был? — с интересом спросила Джоанна.

— Верный друг — чистая, открытая душа, — с задумчивой улыбкой отозвался Тодд, наблюдая из окна, как он удаляется, то и дело оборачиваясь на ходу.

Что же так привлекло внимание молодого человека — не вывеска ли на фасаде пирожковой?..

Поглядывая то в окошко, то на отца, Джоанна собиралась спросить еще о чем-то, но тут на внешней лестнице снова послышались шаги, на этот раз негромкие, размеренные.

Опасаясь нежелательной встречи с незнакомцем, девушка поспешно выскользнула из цирюльни. Она успела вовремя: через секунду в двери постучался первый клиент.

Прошла неделя. С трудом, но все же верилось, что жизнь старого дома на Флит-стрит, 186 постепенно обретает прежний, хоть и давно забытый, смысл; хмурые тени мало-помалу отступали, освобождая место для живых. Клиенты заходили, клиенты выходили и — небывалый случай! — возвращались вновь. Покинув цирюльню, довольные своим преображением, они шли дальше — мимо двери пирожковой, нарочно чуть приоткрытой и… уловив щекочущий аппетитный запах, попадались в сети миссис Ловетт. Так задумано природой: люди созданы любить себя в полной мере — и снаружи, и внутри. Сперва отличное бритье, а после — сытный, лакомый обед. И со временем сочетать эти два удовольствия именно здесь ненавязчиво стало для многих доброй традицией.

Мастерство Суини Тодда быстро заслужило похвалу и доверие клиентов. Порою, находя предлог, чтобы хоть на минутку заглянуть в цирюльню, Нелли украдкой любовалась его изящными движениями. Кто еще с обычной бритвою в руке мог так походить на художника или артиста? А эти точеные ловкие пальцы — они как будто бы перебирают невидимые струны! Тонкие струны ее души… Ей иногда безумно хочется взлететь и в упоении парить над облаками! Ах, если бы — не в одиночку, а вместе с ним!.. Но это все мечты, мечты, мечты… пока она старательно раскатывает тесто.

Был понедельник. В будний день посетителей сравнительно немного. Если кто и заходит побриться с утра — то лишь те, кому попросту нечем заняться. Либо те, кому делать ничего и не надо: все блага сами падают с неба прямо им в руки. Остальные появляются в пирожковой к обеду, а в цирюльне — ближе к вечеру.

Суини Тодд задумчиво смотрел в окно: прохожие — кто деловито, кто озабоченно — спешили мимо; коляски проезжали изредка, не останавливаясь. Утро было довольно прохладным, и он уже собрался приготовить себе чаю, как вдруг кто-то негромко постучался в цирюльню.

— Входите! — Оставив чайник на разогретой железной печке, Суини распахнул незапертую дверь, любезно пропуская гостя.

Он медленно вошел. Весьма экстравагантный джентльмен в широком голубом плаще с меховым воротником и малиновой подкладкой, похожий одновременно на франта и… на клоуна. Он важно выступал, закинув голову назад, словно напыщенный индюк; по-видимому, пышный бант на шее вдобавок мешал ему дышать. Жеманно отряхнув расшитый галуном рукав, клиент уселся в кресло спиной к цирюльнику, небрежно закинув ногу на ногу.

— Я слышал, вы открыли свое заведение сравнительно недавно, — начал он взыскательным тоном ревизора. — Но молва так красноречиво хвалит ваш талант, что даже я решил зайти побриться!

Это заносчивое и самоуверенное «даже я» невольно настораживало. У Тодда оно вызвало улыбку недоверия.

— Кому же я обязан такой честью? — Тщательно взбив пену, Суини, наконец, приблизился к клиенту. — Но вы прекрасно выбриты… — проговорил он с удивлением.

Тут незнакомец, будто спохватившись, драматически всплеснул руками и неожиданно громко рассмеялся:

— Ах да, простите: забыл представиться. Синьор Адольфо Пирелли, — с нарочито-певучим акцентом произнес он, — и, между прочим, ваш коллега. Меня называют еще цирюльником королей. Но, похоже в Лондоне, на Флит-стрит, появился некий самозваный король цирюльников, который даже начал «похищать» моих клиентов.

— Прошу и вас простить меня, но каждый трудится в меру своих талантов и способностей, — сдержанно отпарировал Суини.

Итальянец не спеша поднялся и направился к трюмо, с любопытством изучая скромное убранство комнатки.

— Так-так, у вас не только руки, но и бритвы золотые, верно?.. А позвольте взглянуть… — Не дожидаясь разрешения, он жадно потянулся к открытому ларцу.

— Из серебра, — коротко поправил его Тодд, не понимая, куда клонит посетитель.

Не раскрывая бритву, Пирелли медленно поднес ее к глазам. Видно было, что затейливый узор на длинных ручках интересует его куда больше безупречной остроты блестящих лезвий. Он взял еще одну, затем еще…

— Танцующие девушки с распущенными косами — великолепная чеканная работа, — задумчиво протянул синьор Адольфо. — Такую бритву приятно держать в руках! — Он перевел подозрительный взгляд на цирюльника. — Все-таки память — удивительная штука: она ведет нас, как ищейка по запутанному следу и, рано или поздно, достигает заветной цели. Забавно! Если бы не бритвы, я ни за что бы не узнал вас! Но есть вещи, которые не меняются — вот это серебро я помню. Когда-то я был подмастерьем… у одного известного цирюльника. Я сидел вот здесь, — он опустился на сундук, стоявший у окна, — и мечтал, что стану таким же искусным брадобреем. Можно сказать, вы меня вдохновили… Мистер Бенджамин Баркер!

Роковое, забытое всеми имя прозвучало негромко, но отчетливо до остроты — словно в притихшем зале стукнул судейский молоток. Устремив пытливый взгляд на собеседника, Пирелли с нескрываемым злорадством ожидал его реакции. Но Тодд не отвечал ему, как будто вовсе не услышал. В то время, как Адольфо произносил свою изобличительную речь, Суини инстинктивно сделал несколько шагов по комнате: не вздрагивать, не замирать на месте, пусть даже пол уходит из-под ног! Один случайный промах — и он окажется в тюрьме, на каторге или на эшафоте, а его дочь — в руках развратного судьи! Но нет, еще не все потеряно: это лишь мелкая ловушка. Стараясь подавить смятение, Тодд лихорадочно искал из нее выход. Главное, не показывать противнику лица, иначе он услышит, о чем ты думаешь! Пирелли видел только его спину на фоне низкого квадратного окошка. Неопределенное и, казалось бы, невозмутимое поведение Суини начинало раздражать его.

— Вас осудили на пожизненную каторгу, — нетерпеливо продолжал Адольфо. — Так что же, срок вышел? Я правильно понял? Вы снова занялись любимым ремеслом — дела идут как нельзя лучше! Только отныне извольте трудиться усерднее, потому что половину заработка вам придется отдавать мне за молчание! — нагло заявил он, почти вплотную подступая к Тодду.

В напряженной тишине слышно было, как в углу на железной печке с шипящим свистом закипает чайник.

Порою страх молниеносно перерастает в негодование и гнев — и вырывается испепеляющим огнем. Таким порывом невозможно управлять.

Пламя уже бежит по фитилю…

«А не хотите ли горячего чайку?!..» — И выведенный из себя затравленный цирюльник в припадке бешенства хватает раскаленный чайник и со всего размаху бьет им по физиономии другого брадобрея в шутовском наряде, а тот, пунцовый, как вареный рак, захлебываясь от истошных воплей, кубарем катится по полу!.. Веселое бы получилось представление — на ярмарке перед толпой зевак. Не хватает лишь красных колпачков с бубенцами да пестрого балагана!

Представив себе эту немыслимую сцену, Суини Тодд почти пришел в себя; слепая ярость уступила место здравому рассудку. Разве может он, словно дикарь, крушить направо и налево всех, кто признает в нем Бенджамина Баркера!.. Прежнего хозяина цирюльни больше нет в живых, и об этом нужно объявить немедленно.

Когда Тодд, наконец, обернулся, на его лице играла непритворная улыбка, в которой не было и тени замешательства.

Пирелли ожидал чего угодно: поначалу, конечно, отпирательства, скрытой паники… а потом, если грозно напомнить про бидла с полицией, — поражения, подчинения, и, как следствие, — легкие до смешного, денежки поплывут ему прямо в руки! Но если твой противник отвечает улыбкой на угрозу, он явно не боится. Да что там, этот Баркер держится с ним так, будто дело выеденного яйца не стоит!

— Неудивительно, что вы меня не помните: мы ни разу не встречались раньше. — В ровном, спокойном голосе Суини сквозили нотки недовольства человека, убежденного в своей бесспорной правоте. — Хотя, возможно, чем-то мы похожи со сводным братом. Были. Он умер на каторге в Австралии. Эти бритвы — единственная память о нем. — Тодд осторожно снял с печи кипящий чайник. — Что касается лично меня, то мои документы в порядке, а вот вашей карьере вряд ли послужит на пользу ложный донос. К тому же вы — вовсе не тот, за кого себя выдаете. Не имея ни малейшего понятия, где находится Италия, вы заметали волосы в лондонской цирюльне, не спорю, вполне престижной, но вам не приходилось брить ни короля, ни даже его шута. Вы сами выдали себя — я этого не знал, «синьор Пирелли»!

Убийственная ирония Тодда превысила все ожидания. Малиновый от возмущения, мнимый итальянец так и стоял бы с бритвами в руках, подобно статуе, но Суини отобрал их и аккуратно положил на место.

— Не беспокойтесь: я никому не расскажу, — заверил Тодд, наклонившись к самому уху собеседника. — И не потребую ни пенни за молчание, — усмехнувшись, прибавил он. Затем чуть громче вежливо спросил: — Подстричься? Или легкий массаж кожи?..

«Королевский цирюльник» неловко мотнул головой, кашлянул, и хотел было что-то изречь, не теряя достоинства… Но битва была полностью проиграна: его как будто окатили кипятком, а после — ледяной водой. Не найдя подходящих итальянских слов, Пирелли колоритно выругался по-английски и, развернувшись на высоких каблуках, поспешно выбежал на воздух. Куда девались его плавные, надменные движения? Из цирюльни выскочил тот самый желторотый сорванец, что некогда прислуживал здесь подмастерьем.

Шаги на лестнице довольно быстро стихли. Оставшись в одиночестве Суини Тодд с глубоким вздохом буквально упал в кресло. Только сейчас, в тишине, он услышал, как сильно стучит его сердце. Сегодня победа досталась ему, но это — лишь первое нападение. Цирюльня на Флит-стрит, серебряные бритвы, сама его профессия — все вместе, связанное неразрывной нитью, выводит на запутанный, но неизгладимый след Бенджамина Баркера! В любой момент ловушка может намертво захлопнуться: не каждый явится заранее предупредить о своем намерении заявить в полицию. А потерять свободу или жизнь для него — все равно, что бросить свою дочь на произвол судьбы!

Решение было одно, и Суини принял его незамедлительно. Быстро поднявшись с кресла, он запер входную дверь на ключ и направился в пирожковую миссис Ловетт.

— Горячие — только что из печки! — Нелли с сияющим видом завернула в салфетку пару утренних пирогов, подавая их первым покупателям. Две пожилые леди с улыбками переглянулись, вдыхая аппетитный запах свежей выпечки.

— Вы и впрямь научились чудесно готовить, — с искренним восхищением заметила одна из дам. — Откуда столько вдохновения?

— С неба, как известно! — шутливо пояснила миссис Ловетт, заботливо скрывая свой истинный секрет.

Все, как и должно быть, а кажется чудом. «Научилась готовить» — ну где это видано! Счастье и впрямь упало для нее с небес… Что, еще покупатель? Нелли живо обернулась на звон колокольчика.

Ах! Пускай мясные пироги превратятся в сухари, лишенные начинки, а посетители, как раньше, позабудут эту дверь — все кроме одного, которому нет дела до ее гастрономических изысков, она согласна, если это будет он! Не важно, Бенджамин или мистер Ти. Но почему он вдруг остановился на пороге, словно не узнал ее? Как и тогда, в первый день своего возвращения? Или просто не верит, что перед ним — та самая, прежняя Нелли?..

Она невольно отряхнула шелковый подол и бегло заглянула в зеркало, висевшее напротив. Новое синее платье, — в кои-то веки за последние годы! — белый передник с оборками, красное кружево декольте — все было при ней. Густые рыжевато-каштановые волосы длинными тонкими завитками падают ей на плечи — наконец-то миссис Ловетт добралась до своей прически! Немного бледная и тени под глазами, но зато она похожа на него!..

Плотно затворив за собой входную дверь, Суини с беспокойством осмотрелся.

— Мы здесь одни? — на всякий случай спросил он.

— Конечно. Совершенно. — Заинтригованная, Нелли поспешно отложила миску с фаршем, как будто та могла им помешать.

— Миссис Ловетт, — начал Тодд, присаживаясь рядом, у прилавка, — я должен кое-что сказать вам.

Смущенная таким серьезным предисловием, Нелли невольно встрепенулась: «Что, любовь моя?», а вслух как можно спокойнее ответила:

— Слушаю, мистер Ти.

— Только что у меня был странный посетитель, — сообщил он, понизив голос.

Его тревога передалась ей, точно электрический разряд.

— А — этот скоморох Пирелли? По воскресеньям он рекламирует на рынке свой чудо-эликсир от выпадения волос, по запаху похожий на мочу. — Нелл попыталась успокоить себя иронической шуткой. — Я видела его через окно: неужто, заходил побриться?

Тодд отрицательно качнул головой.

— К сожалению, нет, — сказал он. — И визит его был посерьезнее, чем реклама мочи. Пирелли догадался кто я. Мы с дочерью должны покинуть этот дом.

— Как?! — Отказываясь верить словам Суини, Нелл изумленно глядела ему в глаза.

— Я больше не могу здесь оставаться, — подтвердил он без колебаний. — Ради дочери. И ради вас. Я полагал, что время стерло память о Бенджамине Баркере, а имя Тодда защитит меня от подозрений — но ничего не изменилось! Я — беглый каторжник, и укрывая меня в своем доме, вы ежечасно рискуете свободой.

Свобода, репутация — да какое все это имеет значение: она готова сотни раз рискнуть собой ради него!.. Ах, ну зачем она позволила себе мечтать?! Украдкою лелеять хрупкую, но такую смелую надежду, что спокойно и счастливо они заживут здесь втроем, и так будет всегда… А теперь он уйдет — и все кончится, оборвется в один миг!

— Когда же? — вымолвила она только.

— Немедленно, — последовал ответ.

Нелли тихо опустила голову на руки. Да, ты прав — уезжай! Господи, какая она глупая: любящая женщина сама попросила бы его об этом!

Растроганный печалью Нелл, Суини подошел к ней ближе, и она почувствовала, как его ладони мягко легли на ее плечи.

— Послушайте, миссис Ловетт, я жестоко ошибся, считая себя неузнаваемым, а значит, и неуязвимым. Целых пятнадцать лет я находился там, где заботиться о внешности нет ни сил, ни смысла. Можно сказать, я вообще не видел своего лица. Вырвавшись, наконец, на волю, я посмотрел на себя в зеркало — и словно встретил незнакомого мне человека! Убежденный, что родился заново, я посмел занять свое прежнее, неприметное и скромное, место в жизни и едва не попался в западню. Ведь все, что окружало Бенджамина Баркера, выдает меня с головой! Этот лже-итальянец, Адольфо Пирелли, узнал мои бритвы и пытался шантажировать. Сегодня мне поистине каким-то чудом удалось сбить его с толку и выставить за дверь. Но завтра или через пару дней он может заявиться снова: мошенники и шарлатаны вроде него так просто не упустят легкий хлеб.

Нелл понимающе взглянула на Тодда и молча кивнула. Теплое прикосновение его рук понемногу возвращало ей самообладание и силы.

— Вы побледнели… Вам нехорошо? — спросил Суини, наклонившись к ней.

Нелли невольно вздрогнула. Так необычно ощущать его ладони на своих плечах и, не произнося ни слова, смотреть в глубокие темные глаза… забыв, что время убегает, как река.

— Все в порядке, — ответила она и улыбнулась.

— Помогите, пожалуйста, поскорее собрать наши вещи, — попросил ее Тодд. — А я пока предупрежу Джоанну. — И, отпустив миссис Ловетт, он торопливо направился к внутренней двери.

Пока, ошеломленная неожиданным известием, Джоанна наспех расспрашивала о подробностях отца, Нелли не без труда отыскала среди старого, потрепанного барахла довольно объемный чемодан. Подумать только — тот самый, что она давным-давно привезла в этот дом после свадьбы! Она взяла с собой тогда все свои платья, которые так больше и не надевала, даже любимых кукол, заменивших ей детей. Нелли оставила лишь право на мечты. А может, места в чемодане не хватило?.. Практичная и рассудительная, она отказывалась признаваться себе в этом. Хозяин пекарни тогда был богат, он часто дарил ей красивые вещи, гораздо наряднее тех, что скромно дремали на дне чемодана, а после перебрались в сундук. Альберт по-своему, но все-таки любил свою жену. Однако страсти понемногу улеглись: они сменились вредными привычками. Через год после свадьбы он принялся выпивать, а позднее — без удержу пить. Противный, толстый, неуклюжий, лысый пекарь!

И тогда вдруг нежданно-негаданно появляется он, молодой и красивый… и светлый, как ангел — Бенджамин Баркер! И, как назло, с красавицей-женой, супружеская пара ждет младенца… Бенджамин значит «сын южных» — нежный, теплый и ласковый. Он убежден, что если существует идеал, то каждый должен искренне стремится его достичь. Способный полюбить весь мир, он осуждает жадность и порок. Рядом с ним в душе рождается восторженное, смелое желание превзойти себя. Глядя на этого необычайно привлекательного человека, Нелл с горечью осознавала, что он непоправимо, безнадежно поздно появился в ее жизни. Ах, как она завидовала Люси: красива, молода, по-настоящему любима, она вот-вот познает радость материнства!..

Но счастье Бенджамина было безжалостно растоптано: он не достался ни одной из них. Тогда, заранее почувствовав угрозу, Нелли сама просила, умоляла его уехать!

«Ну почему я опоздала?!..» — в который раз казнила себя миссис Ловетт между тем, как ее руки машинально складывали вещи: пара платьев для Джоанны, рубашки Тодда, шкатулка с бритвами… что-то еще… Нужно обязательно упаковать и то злополучное колье: в случае нужды его можно дорого продать. Только лучше по частям…

— Я не позволю снова отнять у меня дочь… Не могу ею рисковать, — напряженно повторял Суини, надевая плащ, пока Джоанна торопливо завязывала ленты капора.

Плотно застегивая замки на чемодане, Нелли ловила себя на мысли, что, возможно, больше не услышит этот бархатный глубокий голос, от которого так радостно трепетало ее сердце. На ходу Суини, кажется, прибавил, что не покинет Лондон, пока есть хоть малейшая надежда разыскать его жену. Ей стало немного легче. Но наравне с отчаянным протестом неминуемой разлуке в груди ее щемило от пронзительно-тревожного предчувствия беды. Подсознательные импульсы не лгут — это отголоски приближающейся бури. Но что может она посоветовать мистеру Ти?..

— Подожди меня здесь, я поймаю экипаж, — попросил Джоанну Тодд.

Миссис Ловетт и опомниться не успела, как они уже стояли у дверей. Нелл умоляюще взглянула на Суини:

— Дайте мне знать о себе… Я буду ждать.

— Хорошо. — Он кивнул и уже приоткрыл было дверь. Затем вдруг быстро обернулся и протянул ей руку:

— Вы искренний, бесценный друг. Я никогда вас не забуду, Нелли, — горячо шепнул он ей с улыбкой, от которой у нее на глаза навернулись слезы, крепко пожал ее пальцы… и вышел, оставив их наедине с Джоанной.

Девушка что-то говорит на прощание, подбадривает, благодарит. И Нелли ласково целует ее в лоб, укутывая в теплую накидку, а сердце ее гулким эхом повторяет одно единственное слово «Друг…».

И вот они уже на улице: два силуэта уплывают как в тумане. Садятся в экипаж, Суини плотно закрывает дверцу… И вскоре карета скрывается за поворотом.

Настало время пробудиться ото сна. А может, просто ей снова снится одиночество?.. Со вздохом миссис Ловетт отходит от окна. Ах, Нелли, тебе надо получше вымыть стекла! Или что-то попало в глаза?..

То и дело подскакивая на неровных камнях мостовой, через пару минут экипаж повернул на соседнюю улицу. Флит-стрит осталась позади, а вместе с нею — прежний мир изгнанника Бенджамина Баркера, где едва успел затеплиться очаг. Но незримые связующие нити сохранятся глубоко в его душе: их не способно разорвать ни расстояние, ни время, ни ложный приговор. И если существует справедливость, ему удастся снова накрепко соединить все части разбившегося целого: он больше не один, с ним рядом его дочь!

Тревога Тодда постепенно улеглась под мерное покачивание кареты и ритмичное цоканье копыт.

— О чем ты думаешь? — нарушила молчание Джоанна. Впечатлительная по натуре, она все еще не в силах была справиться с волнением. Внезапная угроза, нависшая над ними, затем отъезд, поспешный, точно бегство, а впереди — томительная неопределенность… Где теперь они обретут пристанище?

— Мы едем в противоположный конец Лондона, — ответил Тодд, угадывая ее мысли, там снимем комнату. И скорее всего, мне придется заняться другим ремеслом: так будет безопаснее. Не бойся ничего, главное — верить в свою удачу!..

Стараясь успокоить дочь, он с каждым словом чувствовал себя сильнее. И уверенней, когда улыбался ей. Джоанна ни разу не слышала смеха отца, но от его улыбки, самой ласковой на свете, ей сразу становилось удивительно легко. И если он пообещал, то так и будет…

— Тпррр!.. — донесся раскатистый окрик извозчика, резко осадившего лошадь, и экипаж, качнувшись на рессорах, остановился посреди улицы.

Вздрогнув от неожиданности, Джоанна испуганно ухватилась за руку Тодда.

— Не двигайся, — шепнул он ей и выглянул в окно.

Ничего подозрительного, безразличные лица прохожих, тротуары, дома, фонари…

— В чем дело? — в недоумении спросил Суини, обращаясь к кучеру.

— Какая-то карета встала поперек дороги! — с досадой крикнул тот, указывая перед собой.

Обычный случай. Там, за поворотом — скопление гуляющих зевак, у чьей-нибудь несмазанной телеги сломалось колесо и да мало ли еще что… Все просто — нужно терпеливо подождать. Но неожиданное смутное предчувствие кольнуло сердце Тодда, когда дрожащая рука Джоанны внезапно сжала его пальцы. Предчувствия редко обманывали его, особенно предчувствия беды.

— Эй, ты думаешь проезжать? — раздался сердитый голос извозчика. И тут же позади — короткий зычный окрик:

— Стой!

Чьи-то шаги стремительно и гулко простучали по брусчатой мостовой, и в следующую секунду человек в синем мундире полицейского широко распахнул дверцу экипажа:

— Выходите немедленно: вы арестованы!

Джоанна с тихим вскриком отпрянула назад.

— Оставайся на месте, — почти беззвучно выдохнул Суини, метнув тревожный взгляд на дочь.

— Поторопитесь! — повторил приказ констебль, видя, что Тодд не двигается с места.

За первым полицейским подоспел второй. Рослые, сильные, оба вооружены дубинками. Сопротивление напрасно, и если остается хоть малейшая надежда на ошибку, оно погубит и его и дочь.

Внешне спокойный, Тодд медленно повиновался. Непринужденным взглядом он окинул улицу.

Довольно длинный черный экипаж по-прежнему стоял на их пути. Но из него никто не выходил, только чья-то рука в серой кожаной полуперчатке нетерпеливо теребила занавески. Пристально вглядываясь в темное окошко, Суини тщетно пытался разглядеть лицо.

Инстинкт подсказывал ему, что это черное препятствие возникло не случайно. Но кто же приказал его арестовать? Пирелли? Вряд ли. Этим шарлатаном правила скорее жажда личной выгоды, чем побуждение служить закону — он бы не стал так торопиться. У Пирелли нет неопровержимых доказательств, а документы на имя Суини Тодда в полном порядке. Бенджамин Баркер, сбежавший с каторги — нелепая фантазия уличного клоуна, и нужно действовать, как будто это так и есть!

А тем временем из черной кареты выбирается низенький плотный субъект. Неуклюжей походкой он, словно прогуливаясь, не спеша направляется к ним. Довольно длинные и жидкие седые волосы, рыхлое обрюзгшее лицо, небрежные жеманные манеры… И та же, что и много лет назад, елейная самодовольная ухмылка! Суини ощутил, как все внутри него похолодело. Бидл Бэмфорд!.. Бэмфорд — человек судьи. Бэмфорд, заманивший его жену в ловушку, которая привела ее к гибели! И сегодня он снова встает перед ним, чтобы окончательно, жестоко уничтожить!

Но узкие пронзительные глазки бидла смотрят не на Тодда: их цепкий взгляд с каким-то хищным любопытством устремляется вглубь экипажа позади него. Джоанна!..

Кто бы мог предугадать, что их пути пересекутся так внезапно? Всего лишь несколько шагов, от пирожковой до кареты — и эта пара вездесущих недобрых глаз по воле роковой случайности подстерегла ее. Каким-то ветром, ровно в этот час, пристава занесло на Флит-стрит! Какая тайная невидимая сила подтолкнула его, небрежно откинув занавеску, выглянуть наружу в тот самый миг, когда Суини с дочерью переходили улицу? Не собирался ли он вдруг, забавы ради, зайти побриться в новую цирюльню или отведать аппетитных пирогов? Судьба, словно капризное дитя, играет нами и порой непроизвольно разбивает, выпустив из рук.

«Блюстителю морали и порядка» лишь оставалось сделать свое дело, и пара полицейских, как нельзя кстати, оказалась под рукой. Бледный, скромно одетый джентльмен рядом с девушкой никого не напомнил Бэмфорду. Он видел Баркера лишь мельком, да и с чего он должен помнить этого мальчишку?.. Другое дело — подопечная судьи.

— Мисс Джоанна Баркер, — с нарочито любезным видом изрекает бидл, — прошу вас пересесть в мою карету. — И, протиснувшись в узкий проем распахнутой дверцы, тянется к девушке.

— Она ни в чем не виновата! — Забыв об осторожности, Тодд ухватил его за ворот и с силой оттащил назад, заставив повернуться к себе лицом.

Толстяк закашлялся и отступил на шаг. Брезгливо отряхнув жабо из тонких кружев, он смерил незнакомца гневным взглядом. Какого черта он сует свой нос куда не нужно?

— Не вмешивайтесь! — процедил сквозь зубы Бэмфорд.

Суини крепко стиснул его руку и заслонил собою дочь:

— Она не виновата! — повторил он.

— Бесспорно. — Пристав плотоядно ухмыльнулся. — Ее похищение — всецело ваша вина. Арестовать его немедленно! — приказал он полицейским.

Затем, не обращая внимания на жалобы Джоанны, он насильно извлек ее из кареты и почти поволок за собой.

— Нет!.. Отпустите! Меня никто не похищал!.. — Звонкий отчаянный голос врезается в сердце Суини.

Тщетно пытаясь вырваться, Джоанна поскользнулась на мокрой мостовой, но Бэмфорд подхватил ее на руки, не дав упасть, и, пробираясь сквозь толпу зевак, понес к своей катере. Капор сбился с ее головы, золотистые волосы разметались на ветру. Еще секунда, и она исчезнет в экипаже… Как Люси!.. Это Бэмфорд увез ее в самое логово ненасытного дикого зверя, пообещав ей помощь и защиту! Все тот же бидл Бэмфорд предательски поднес ей зелье, которое лишило ее сил!..

— Мерзавец! — Суини яростно рванулся из крепко обхвативших его рук, не замечая, как наручники впились в его запястья. — Не смейте! — Боль негодования сжимает ему горло подобно затянувшейся петле.

Поздно! Черная дверца со стуком захлопнулась.

— Трогай! — доносится из экипажа.

Свист кнута, ржанье лошадей, стук копыт… чей-то испуганный возглас, приглушенный гомон толпы.

Тодд замер, словно перед каменной стеной. Необъяснимое оцепенение сковало его тело. И только мысль неистово стучит в его висках: он ничего не может сделать!

Тупой удар дубинки по спине сбивает его с ног, и вслед за тем — нетерпеливый окрик:

— Встать!

Подняв с земли, констебли грубо тащат Суини прочь, но, непокорно вскинув голову, он успевает обернуться.

Еще удар — и черная карета бесследно исчезает в звенящей темноте…

Нелли задумчиво остановилась у прилавка. Тепло печи, потрескивает пламя; уют и аппетитный аромат… На вид все хорошо — чего еще желать? Но только без него. Короткие два слова, которые так больно повторять… Бенджамин с дочерью едва успели покинуть этот дом, а ей уже не по себе, как будто отняли часть ее сердца.

«Ну что ты, Нелл? Приди в себя!» Она небрежно помешала что-то в миске, добавила щепотку теста. Неплохо. Ей непременно нужно что-то делать! «Вот здесь — яичные желтки, там — пряности… Ты ничего не упустила, Нелли? Сейчас придут голодные клиенты!» — подбодрила себя миссис Ловетт.

Она попробовала пальцем вишневый джем, и, так и не почувствовав его насыщенного вкуса, машинально начала раскатывать мягкое, податливое тесто. Пять, десять… еще пять минут без него — время тянется и время летит. Порою говорят, что оно даже лечит. Время — деньги. «Да кто эту глупость сморозил?!» Чуть слышно скрипнуло под самым потолком, и Нелли встрепенулась, как будто услыхала знакомые шаги. Там наверху — лишь опустевшая цирюльня… «Это старое дерево не дает мне покоя — постоянно о чем-то скулит!» — пробормотала со вздохом Нелли.

У входа как-то странно отрывисто брякнул колокольчик. Кто бы это мог быть?

— Простите, мэм, позвольте мне войти… — раздался приглушенный низкий голос.

В просвете приоткрывшейся двери показался темный силуэт. В недоумении миссис Ловетт наблюдала, как незнакомый человек в плаще с широким капюшоном несет обратно в дом тот самый чемодан, который она с таким усердием собрала всего четверть часа назад.

— Что это значит? — Широко раскрыв глаза, Нелли уставилась на вошедшего.

— Арестовали его, мэм, — проговорил извозчик, словно оправдываясь. — А девушка… какой-то джентльмен увез ее в своей карете.

Он аккуратно поставил на пол чемодан у ног миссис Ловетт:

— Вот, все как есть — чужого мне не надо. — И, почтительно поклонившись, направился к выходу.

Застыв на месте, точно громом пораженная, Нелли растерянно смотрела, как он уходит. Одна-единственная мысль, непостижимая уму, надрывным эхом стучала у нее в висках: «Его арестовали…»

Опомнившись, она догнала кучера уже у самой двери:

— Арестовали — но за что? — Нелли буквально вцепилась в его руку, пытливо заглядывая в глаза. Как будто он мог знать!..

— Да вроде как за похищенье юной леди, что с ним была, — мужчина неопределенно пожал плечами. — Мне нужно идти, мэм. Позвольте откланяться.

Он вышел. Нелли снова осталась наедине с собой.

В одну секунду мир перевернулся и погрузился в тусклый полумрак; ей показалось, что она вот-вот лишится чувств. Миссис Ловетт поспешно опустилась на скамью. Нелл, не в твоих привычках падать в обморок от страха, пусть даже этот страх на грани паники! Нет, она не вправе отдыхать, лежа в забытьи! Пошатываясь, Нелли кое-как добралась до прилавка. Торопливо достала бутылку и дрожащими пальцами вынула пробку. Всего лишь несколько глотков, и обжигающая влага согрела ее тело живительным теплом. Ускользающий мир возвратился на место.

Миссис Ловетт прошлась по пустой пирожковой, тщетно пытаясь собраться с мыслями. Десятки беспорядочных вопросов метались в ее взбудораженном мозгу.

Было ясно одно: кто-то выследил их. Но кто же? Пока Суини Тодда обвиняют лишь в похищении… А если его узнали?.. Узнают? А вдруг… Пирелли! Об этом Нелл боялась даже думать. Побег из каторжной колонии и похищение приемной дочери судьи — его казнят! И Торпин, торжествуя, сам подпишет приговор!

— Нет, это не Пирелли! — крикнула Нелл, отчаянно сжимая кулаки.

Она не сможет больше оставаться в неведении, сидеть на месте, сложа руки и безутешно плакать у окна без всякой пользы, как Люси! Нелли прекрасно помнила дорогу до ближайшего полицейского участка. Прежде, чем посадить в тюрьму, Тодда доставят именно туда. Она должна немедленно его увидеть — любой ценой! Возможно, вместе им удастся найти выход.

Сорвав дурацкий накрахмаленный передник, Нелли бросилась в комнату одеваться. Смятение мешало ей здраво размышлять, но, тем не менее, одна настойчивая мысль перед уходом привела ее в кладовку. Откинув деревянную запыленную крышку, Нелли быстро просунула руку в ящик с инструментами…

Не глядя под ноги, она промчалась несколько кварталов. В висках неистово стучало, дыхание срывалось, сырой пронизывающий ветер дул в лицо… Неважно! Она стремительно бежала, как безумная, по самой середине мостовой. Под ногами чавкала дождевая грязь, а ботинки вымокли насквозь. На крутом повороте чья-то лошадь с пронзительным ржанием взвилась на дыбы, и Нелл едва не угодила под копыта. Наездник громко выругался вслед. Пускай! Прижав к груди забрызганный подол, она поспешно скрылась за углом.

«А если меня тоже арестуют — за укрывательство?» — мелькнула неожиданная мысль, но ноги сами упрямо несли ее вперед. Вот и участок: стертые, потрескавшиеся ступеньки, сводчатая каменная арка, дубовая двустворчатая дверь с решетчатым окошком. «Остановись, обдумай все как следует!» — подсказывает разум. «Некогда!» — Нелли торопливо поднимается по лестнице, отбросив осторожность, как лишний, бесполезный груз.

— Не велено к нему пускать. Вам ясно? — сухо отрезал пожилой сержант, услышав ее сбивчивую просьбу и с безразличным видом отвернулся.

— Но… — от волненья Нелл не находила слов. Негодование пришло на смену страху. Она готова была впиться в его руку и что есть силы потрясти: он должен ей хоть что-нибудь ответить!

Где-то за поворотом коридора с лязгом отворилась дверь. Из темноты доносятся тяжелые шаги, и полицейский, как бы нехотя, бросает ей через плечо:

— Арестованного переводят в ближайшую тюрьму.

Нелл замерла на месте: «Не успела!».

Она невольно напряглась и, затаив дыхание, уставилась во тьму. Сердце ее болезненно сжалось, когда она увидела Суини под конвоем полицейских: одежда в беспорядке, рукав оторван, а у виска засохла струйка крови… Быстрый взгляд ей в глаза — и он тотчас же опускает веки, словно боится ее выдать. И это все!.. Нет, Нелли, ты так просто не сдаешься!

И тут отчаянная мысль приходит ей на помощь. Она отталкивает коренастого сержанта — откуда только у нее берутся силы? — и, бросившись навстречу арестованному, с разбегу падает к его ногам, запутавшись в подоле длинной юбки.

За спиной раздается резкий окрик, полицейский порывисто поднимает ее. Скорее чтобы оттащить от заключенного: чужая боль здесь не заботит никого. Но перед тем ее рука, ловко проскользнув под штанину брюк, незаметно просунула нечто холодное и твердое в ботинок Суини. Готово! Охрана выводит его прочь.

— За что его арестовали? — упрямо спрашивает Нелл, для виду отряхивая платье.

— За похищение, — последовал ответ, а взгляд сержанта откровенно говорил: «Эта настырная, суматошная леди просто невыносима!»

У Нелли отлегло от сердца.

— И только? — со вздохом облегчения воскликнула она.

— А по-вашему, это пустяк? — раздраженно прикрикнул полицейский. — Балаган тут устроили! Уходите немедленно!

Но миссис Ловетт не дослушала. Зачем ей эта недовольная тирада, когда она уже узнала все, что нужно? Пара секунд — и за нею захлопнулась дверь.

Дело сделано! Если напильник, не дай Бог не отберут, Суини найдет ему применение. Теперь ей остается только ждать…

Глава 11. ЦЕНОЙ СВОБОДЫ

— Ну вот — вы снова возвратились в этот дом. Я не сомневался, что в итоге так и будет, мисс! Ни на минуту. — Торпин словно выступает перед публикой — как всегда надменный, чопорный, с полным сознанием своей бесспорной правоты. Всем своим видом он как будто заявляет: «Вы обманули мое глубокое доверие, а ваш поступок — верх неблагодарности!». Поступки Торпина не в счет: ведь он — судья. Всегда судья, и никогда не подсудимый! Чтобы не видеть этой маски, скрывающей убогий лик порока, Джоанна молча смотрит на ковер. Теперь он больше не заставит ее вздрогнуть и не смутит своим испытующим взглядом. Его напыщенность лишь вызывает приступ тошноты. Когда-то, много лет назад, тот самый Торпин, не колеблясь, обвинил ее отца. Он с легкостью исполнил свою роль: ораторствовал также убежденно, держался также уверенно, подписал приговор невиновному и отвернулся, зевая в надушенный платок, не глядя, как он гибнет!..

— Я посвятил вам годы жизни. Я воспитал вас, как подобает леди!..

Джоанна медленно обводит взором комнату. Да, она снова очутилась тут. В той самой комнате, что столько лет была ее единственным убежищем, где в одиночестве она могла мечтать и видеть сны. Раньше ей казалось, что за пределами этого мрачного, похожего на крепость дома с его величественной роскошью, не существует ничего, но это было заблуждение! Зачем теперь ей золотая клетка, когда есть крылья и целый мир, чтобы летать?! Ее воспитывали в бесконечной лжи: почти подкидыш, сирота — ребенок ниоткуда… Так не бывает: все равно какая-то история да существует! Но Торпин даже не придумал объяснений, он просто скрыл чудовищную правду, похоронив ее под пеплом времени.

— …и леди не предаст, — доносится далекий хрипловатый голос.

Как может человек, погрязший во грехе, судить других?! Насквозь прогнивший, чуждый милосердию! Он порочней последнего вора. Голодный уличный мальчишка ворует жалкий пенни, чтобы выжить, в то время как его судья ворует жизни!

— Джентльмен не преследует леди, не пытается запугать ее, чтобы силой добиться своего! — Вскинув голову, Джоанна с неожиданным вызовом посмотрела на Торпина.

Она уже не та застенчивая девочка, что верит сказкам и цветистым фразам. Скрытая в ней сила внезапно вырвалась наружу, и сам судья почувствовал ее. И этой силой он не сможет управлять. Застигнутый врасплох, Торпин в замешательстве отходит в сторону.

— Возможно, я немного напугал вас, не спорю. — Он флегматично оправляет воротник. — Но это не причина выскакивать в окно! В какое положение вы ставите меня перед людьми? Меня — почтенного служителя закона! Разве я могу сказать полиции, что моя воспитанница попросту сбежала от меня?! Оставалось только заявить, что ее похитили!

Так вот в чем дело: ему нужен виноватый! Ради мнения общества и своей безупречной репутации судья придумал собственную версию. И не медля, он начал развивать эту мысль:

— В карете с вами был мужчина — кто он?.. Кто это был? Я спрашиваю, кто? — повысил голос Торпин, устремив на Джоанну пронзительный взгляд.

— Он помог мне, сначала не зная, кто я! А в тот момент, когда его арестовали, он собирался отвезти меня домой!

— Должно быть — сделав огромный крюк!

Джоанна осеклась. Но не время смущенно безмолвствовать. Ей надо было что-то говорить!

— Кроме моих у него были и свои дела! — уверенно парировала она. — Это честный порядочный человек!

— Порядочный? — Судья язвительно прищурился. — А где тогда колье с бриллиантами, которое я подарил вам?

Джоанна не умела лгать, но возмущенье помогло ей это скрыть:

— Оно пропало… Я потеряла его ночью, когда бежала по темным улицам. Был дождь и ветер…

— И его, конечно, сдуло! — Торпин порывисто прошелся по комнате. — В любом случае на мои подарки можете больше не рассчитывать!

— Извольте, сэр, извольте!

— Да вы ли это? Я с трудом вас узнаю! — Судья остановился перед девушкой, разглядывая ее, словно в первый раз увидел.

— Отпустите его: он ни в чем не виновен! — упорно повторяет она.

— Да какое мне дело до этого! Будет суд, и он сядет в тюрьму! Похищение карается строго!

— Как вы можете обвинять его: разве у вас требовали выкуп?

— Я могу доказать все, что угодно! — резко бросил ей Торпин.

О, это она знала хорошо! Глухие стены, крепкие решетки — у судьи разговор короткий. Привычный жест — и препятствие сметено с пути.

Джоанна, пошатнувшись, оперлась на спинку кресла. Мысли обрываются, холодный пот проступает на лбу. История не может повториться! Не во второй раз!.. Комната стала смазанным пятном, а свет — угасающим, неясным бликом. У нее закружилась голова, как будто она снова — у края пропасти…

И неожиданно раздался твердый голос, который показался ей чужим — он вырвался из глубины ее души:

— Если вы освободите его, я стану вашей женой!

— Что? — Широко раскрыв глаза, Торпин пристально смотрит на Джоанну.

— Освободите его — стану вашей женой! — повторяет она, крепко сжимая спинку кресла.

Да это шутка! Или нет?.. Судья смерил девушку подозрительным взглядом: уж не сошла ли она с ума? Но очень скоро недоверие уступило место торжеству. Самодовольная улыбка победителя приоткрыла его тонкие, сухие губы. Разве не так должно было произойти в итоге?

— Да!.. — протянул он, понемногу приходя в себя. — Сегодня вы не перестаете меня удивлять! И откуда такая самоотверженность, позвольте спросить?

— Я никогда не прощу себе, если по моей вине пострадает ни в чем не повинный человек!

В комнате воцарилась тишина. Бесконечно долгие несколько секунд Джоанна, затаив дыханье, слышала только стук своего сердца.

— Что ж, отпущу, — промолвил мистер Торпин со вздохом сожаления и тут же прибавил. — Через несколько дней.

— Но почему же не сегодня? — растерянно воскликнула Джоанна.

— Чтобы полностью быть уверенным в вашем согласии! — нарочито учтиво пояснил он, ни капли не стесняясь своего цинизма. — К тому же мне сказали, что ваш спутник оказал сопротивление и даже грубо оскорбил представителя закона при исполнении обязанностей. Пускай немного поостынет в камере: это послужит ему уроком впредь. Не расстраивайтесь, ждать ему придется совсем недолго: ведь в это воскресенье мы поженимся!

Джоанна не поверила своим ушам. Она надеялась, что подготовка к свадьбе продлится месяц или дольше, а тем временем найдется путь к спасению. Но все ее наивные надежды рухнули: Торпин оказался хитрей нее.

— Так скоро?.. — дрожащим голосом произнесла она.

— А зачем нам ждать? — Судья усмехнулся и небрежно передернул плечами. — Вы сделали правильный выбор, вы дали мне слово. Разве дата что-то меняет?

— Нет, — еле слышно ответила Джоанна и сжала губы.

— Тогда позвольте вас поздравить! — Не скрывая своего торжества, Торпин шагнул к ней навстречу, широко раскрывая объятья.

Джоанна напряглась подобно натянутой струне. Ей стоило нечеловеческих усилий спокойно выдержать прикосновение этих властных рук. Не закричать, не оттолкнуть — иначе все ее старанья бесполезны!

— Я рад, что вы все-таки образумились, моя милая. — Склонившись к лицу невесты, судья на удивленье сдержанно целует ее в щеку, но жадный взгляд красноречиво выдает в нем затаившегося хищника. — Вы так прекрасны, что мне трудно устоять! Я подожду… До воскресенья! А пока что — смените свой наряд. Это серое платье… вы одеты ужасно! Скромная жизнь явно не для вас, — хмыкнув, прибавил он напоследок и направился к выходу: — Я пришлю камеристку.

Джоанна знала, что его непросто обмануть: когда за Торпином закрылась дверь, она услышала, как дважды повернулся ключ в замке. Негромкий стук шагов по коридору — и все стихло.

Теперь она всецело в его власти, и если попытается сбежать, ее отец уже не выйдет из тюрьмы! Он заперт в тесной, темной камере. Сырой, холодной… Приносят ли ему еду?.. При мысли, что ему придется снова пережить весь этот ужас, Джоанна чувствовала, как необоримо-жгучее негодование закипает у нее в груди.

А когда его выпустят на свободу, она станет женой его злейшего врага! Джоанна Торпин! Это имя хуже, чем пятно помойной грязи — это клеймо, печать проклятья на всю жизнь!

Закрыв лицо руками, она бессильно опустилась на ковер. Ее душили отвращение и стыд. На миг перед ее глазами возник украшенный букетами алтарь… Благоухая ладаном, церковь мерцает сотнями свечей, и священник в торжественном облачении произносит возвышенные слова ритуала:

«Клянешься ли ты любить избранника своего в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит вас?».

Как просто и легко ответить «Да!», когда сердце наполнено искренней радостью, впереди — целый мир, а за спиною крылья! Но вместо этого вопроса ей суждено ответить на другой: чем ты можешь пожертвовать ради того, кого любишь?

Любовь бывает разной: влюбленность, обожание, привязанность. И ни одна из них не предает, не сомневается, не забывает. Любовь — не млечный путь, не чудеса во сне, в действительности это — испытание и жертва. Любовь — это храм, в котором тебя самого нет вообще, ни капельки нет, а есть — только тот, кого любишь!

Закрыв глаза, Джоанна ясно увидела перед собой лицо отца: оно запомнилось ей до малейшей черточки, до самой глубины его души, чуткой, мужественной и такой уязвимой.

Что будет с ней после того, как роковая клятва сорвется с ее губ? Поймет ли отец, простит ли Бог?..

Она невольно опустила руки, но тут же крепко сжала пыльцы в кулаки.

«Ты уберег меня от роковой ошибки. Ты научил не поддаваться слабости и страху. И я не подведу тебя, отец!»

Всего за несколько недолгих дней она успела полюбить его так горячо, как будто знала всю свою жизнь! Он пробудил в ней бесконечное доверие буквально с первого мгновения их встречи, оставил в ней частицу самого себя.

А если бы… Джоанна вздрогнула. А если бы полиция забрала их багаж?.. Тогда бы бегство было налицо: несколько женских платьев, колье с бриллиантами, якобы потерянное где-то в темном переулке, кое-что из одежды ее отца и самая опасная улика — его бритвы! Цирюльник! Едва услышав это слово, судья бы сразу догадался, о ком речь… Но, к счастью, все произошло иначе!

С трудом переводя дыханье, Джоанна понялась с колен. Сердце билось неистово часто, но в глазах ее не было слез.

Если Бог посылает нам испытания, значит, хочет сделать сильнее! Так написано черным по белому в старой повести, стало быть — это правда. Бог видит все. Снаружи и внутри.

Что будет с нею дальше?.. Сейчас она уверена в одном — ей хватит сил дожить до воскресенья, и тогда станет легче на душе. Если только судья не солжет…

— Мне не страшно, — сказала она себе вслух. Как можно увереннее, как можно спокойнее. И сделала короткий шаг вперед, робко ища опоры. Тишина. Неслышные шаги по мягкому ковру…

— Мне очень страшно, — прошептали ее губы, — но разве можно поступить иначе?..

Когда с мольбой о помощи ты простираешь руки к небесам, до Бога долетает лишь твой невнятный лепет. Отчаявшись, ты падаешь на землю, ползешь, со стонами глотая пыль, и слезы превращают ее в грязь, а голос обрывается от боли — и Бог тебя уже не слышит. Не потому, что глух, безжалостен и слеп, а потому, что слабых в мире больше, чем щебня на дорогах. Просить умеют все, а требовать — подавно. У Бога сотни тысяч рук, возможно даже больше, но их не хватит, чтоб поставить на ноги и половину бесхарактерных лентяев и трусов, хнычущих, забившись под кровать. Лишь только тем, кто не кричит без толку, скрывает боль и подавляет страх, он посылает силы и терпенье. Остальным они незачем: силы — это оружие, а оружие нужно для борьбы! Так было испокон веков и будет — это аксиома. И Суини испытал ее на себе. Впервые — когда наивным юношей был вырван из семьи и брошен в камеру, зловонную, сырую, где даже не подняться во весь рост. В негодовании он тряс решетки, упрямо повторяя: «Невиновен!» — а толку? Не больше, чем от крыльев мотылька, танцующего над огнем! Потом — все новые запоры, стены. Трюмы и бараки, битком набитые несчастными, утратившими волю и достоинство. Не потому, что с ними здесь обращались как со скотом: они позволили себе забыть, что родились людьми. Кто-то совершил преступление, кто-то невинно осужден — все оказались равны. А выжили единицы. Смерть в этом случае грозит гораздо раньше, чем оборвется земная жизнь. Когда ты сам себе сказал «Я уничтожен!», поверил в это и смирился — ты все равно, что мертв.

Когда дверь камеры со скрежетом закрылась, и Тодд остался в полутемном каземате, таком же узком и пропахшем плесенью, как лет шестнадцать тому назад, воспоминанья вновь ожили в его памяти. Такая же тяжелая, обитая железом дверь, и те же стены, по которым сочатся липкие, ржавые ручьи. Возможно, это та же камера…

Тюрьма, в которую, точно в помойку, бросали всякий сброд перед тем, как повесить или отправить на каторгу, располагалась на самом берегу реки. Бывало, что во время половодья Темза так сильно разливалась, что наполовину затапливала камеры.

Из-за окошка, лишенного стекол, донесся негромкий плеск. Суини быстро подошел к решетке: оказалось, окно выходило на реку! В прошлый раз из окна ему виден был только внутренний двор, а сейчас… Рука Суини скользнула вниз, к ботинку, торопливо нащупала твердый продолговатый предмет. К счастью, в тюрьме его обыскали довольно поверхностно: стоит ли рыться в башмаках заключенного, если его перед тем основательно обыскали в участке?

Да, сейчас у него целых два преимущества!

Тодд сел на ржавую решетку без матраца, которая служила здесь кроватью. В углу послышался какой-то странный шорох, затем крысиный писк… Он даже не обернулся. Только теперь, устало сидя без движения, он чувствовал, как сильно болело все его тело. Суини бросил быстрый взгляд на свои руки: наручники оставили свежие ссадины его на запястьях, полностью скрыв поблекшие рубцы давно заживших ран. Тем лучше! На какое-то время это поможет. По всему было видно, что Бэмфорд его не узнал. У тюремщиков тоже не возникнет подозрений. Суини Тодд — не беглый каторжник, он арестован лишь за похищение… А впрочем, и этого вполне довольно, чтобы засадить его в тюрьму на долгие годы! Так что особо обольщаться не стоит. Есть единственный выход — бежать до суда. Если суд вообще состоится.

Он вгляделся в окошечко на двери — никого, на минуту прислушался, — тихо как в склепе, — и медленно вынул напильник…

Дни в тюрьме походили один на другой. Пустые, тусклые, почти что бесполезные… Почти. Время было подобно стоячей воде, но, тем не менее, насечки на решетках постепенно становились все глубже. Еще немного, и прутья можно будет отогнуть — когда стемнеет и часовой в последний раз пройдет по коридору, заглядывая в небольшие окошки на дверях. А река — возле самой стены!

Тодд подпиливал прутья с наружной стороны: из камеры они казались абсолютно целыми. Работать приходилось осторожно, стараясь максимально приглушать визгливый скрежет железных зубьев. Всего один чрезмерно резкий звук мог ненароком погубить его в одно мгновение. Как много можно распилить за день, ежесекундно оборачиваясь и, затаив дыханье, прислушиваясь к эху отдаленных голосов? Неважно сколько: полдюйма в сутки или меньше — гораздо больше, чем ничего! На третий день пила предательски сломалась пополам. Суини продолжал работу, используя по очереди то, что от нее осталось, предусмотрительно скрывая от тюремщика, который приносил ему еду, свои израненные в кровь ладони.

Ночами Тодд почти не отдыхал. Его усталые глаза не засыпали под опущенными веками. Навязчивые мысли метались в голове, а минуты бездействия были мучительной пыткой, пока Джоанна оставалась в руках судьи.

Вот уже около недели, как его держат здесь, не говоря ни слова. Суини было хорошо известно, что заключенным приходилось ожидать суда неделями и даже месяцами. Тюремщикам нет никакого дела до того, что порой страдают невиновные, а правосудие и вовсе — с повязкой на глазах. Но это тягостное ожидание, которое, бесспорно, привело бы в отчаянье других, спасало Бенджамина Баркера от неминуемого столкновения с опасным, безжалостным врагом. У Торпина не будут завязаны глаза, когда в суде они окажутся лицом к лицу. Память бывает иногда коварней времени: время стирает жизни и судьбы без следа, а память запасливо хранит. Тодд узнал бы судью, будь он хоть бесом в Аду, почему бы судье не узнать его в человеческом облике? И если это все-таки произойдет, расправа будет самой беспощадной.

Но нет! Он выберется раньше! Если Баркер и встретится с Торпином, то не как осужденный с палачом. Бенджамин Баркер уничтожит эту силу, что губит все, ради чего он дышит и живет!

Притупившиеся зубья упорно точат полуржавый прут. Еще совсем немного — возможно, этой ночью… Не обращая внимания на боль и погребную сырость, пробирающую до костей, Суини все сильнее сжимает обломок пилки в онемевших пальцах.

Внезапно стук шагов по коридору заставил Тодда насторожиться. То не была размеренная поступь часового, привычно выполнявшего обход. Шаги двух человек довольно быстро приближались, и через несколько секунд послышались глухие голоса и с лязгом повернулся ключ в замке.

С быстротою молнии Тодд спрятал в рукаве напильник и метнулся в темный угол. Все его тело непроизвольно напряглось, когда дверь камеры с надрывным скрипом отворилась: на пороге стоял сам комендант.