Проклятие ведьмы

— Дело это давнее, я ещё мальчишкой был, лет то ли семь, то ли восемь мне сравнялось, — начал Маркен, немного помявшись. — Родители мои в городе жили, отец лавку держал. Пусть и не такую богатую, как у прочих, но достаток в доме был. По крайней мере, хватало, чтобы отправить меня учиться в храмовую школу, ну, и само собой, сестре на приданое копили. Сестра у меня была, старшенькая, Айрель звали...

Росла она тихоней, не то что я. Слова поперёк молвить боялась. Любила отцу в лавке помогать, ткани разбирать, пол мести. И обед ему приносила, коли в лавке засиживался. Помню, отец не нарадовался, уже прикидывал, кому её в жёны просватает.

Я по малолетству тогда и не понимал, как моя сестра была красива. Стройная, с чёрной косой ниже пояса, а глазищи! Вся в мать, как вылитая. Эта вот красота и сгубила её. Многие приходили в лавку не за тканью на обновы, а чтоб только на неё поглазеть. Иные кумушки с ней заговаривали, порой и подарки совали: та — гребешок, та пряник. Только Айрель ничего не брала, знала, что этак с ней сдружиться хотят ради своих сынков.

Заходили, бывало, и парни, всё-то под предлогом это передать да того принести, а у самих на уме — только Айрелью любоваться. Улыбнётся которому — тот и счастлив. Да только она редко им улыбалась и в глаза глядела: имя своё доброе берегла. Но, видать, от судьбы злой не уйдёшь.

Был среди парней один, весь из себя неказистый, веснушчатый, да к тому ж неуклюжий как медведь. Только смеяться над ним побаивались. Сам-то он простота, сердца ни на кого не держал, а вот про мать его, вдову, недобрые шепотки ходили. Вроде бы ведьма она, слова волшебные знает и наговаривать на вещи умеет.

Мне по малости лет шибко охота было послушать про живую ведьму. Мать рассказывала, а отец злился. Говорил, мол, бабские слухи это всё, нет никаких колдуний! Как понимаю теперь — боялся, как бы праздной болтовней не зазвать беду. Да только беда всё одно мимо не прошла. Иной раз и слухам надо верить, потому как не пустом месте они родятся.

Так случилось, что влюбился её сынок «в дурную», то бишь совсем голову потерял от нашей Айрели. Всё цветочки да платочки дарил, медведь неуклюжий, а потом как-то битый час стоял перед ней, заикался. В жёны звал, так она нам потом сказала.

Да только сестра отказала ему, на беду себе.

Пересказывала отцу при мне: мол, не любит она его, и жить с нелюбимым не хочет. Мол, отцу хочет в лавке помогать, а замуж — ещё успеется. А я-то, не смысля в таких делах, только смеялся, что сестра этого веснушчатого отшила. Не ведал, в какое горе нам её отказ выльется.

Расстроился тот парень — и пошёл к матери. Всё, как есть, видно, ей рассказал. Та и решила взглянуть на недотрогу, в душу сынку запавшую. На моих глазах это всё случилось, я тогда в задней комнате урок готовил. Вдруг это, отец мне потихоньку шепчет: «Погляди-ка: сама ведьма в лавку пожаловала!»

Выглянул я — и вижу: у прилавка стоит старуха с клюкой. Нет, не карга из страшных баек; лицом вроде бы даже приятная. Да и не старая, в общем, была, немногим постарше меня нынешнего. Это мне тогда, мальчонке, старухой показалась.

Сестра ей навстречу вышла, спрашивает, как полагается, — чего угодно, сударыня? А та, как увидела Айрель, губы поджала, а глазами недобро так: зырк, зырк!

Это я потом уж докумёкал, что от зависти она это. Не любила, видать, пригожих девушек, не могла смириться, что красота своя увяла. Вот и сестре не захотела простить молодой прелести.

Ну, а та, как всегда, и мила, и приветлива, аж видать, старуху досада прохватила. Отвернулась старая — и давай придираться к товару на полках, требовать то одного, то другого. Терпение испытывала. Нарочно зелёную ткань к себе прикладывала, в зеркальце смотрелась… А и пусть бы купила, может, со злости б лопнула! Так нет, сестра возьми и скажи: «Этот цвет вам не к лицу, сударыня». Нет, чтоб промолчать, дурочка…

Обозлилась ведьма, раскричалась: «Не тебе судить, дрянная девка!» Аж клюкой замахнулась, вон как проняло.

Тут отец между ними бросился, заслонил Айрель, перехватил клюку у старой. Да и на беду попытался урезонить разбушевавшуюся старуху. Да куда там! Ровно масла в огонь подлил.

«А, трясёшься за свою дочку? Жениха хорошего ищешь? Будет, будет вам женишок!»

И захохотала.

«Не уберечь вам свою красавицу, не уберечь!»

И к сестре обернулась.

«Запомни, гордячка: ещё слезами умоешься. Не нравится мой сын, любви невиданной хочешь? Так будет она тебе!»

И клюкой по полу ударила трижды, а потом так-то складно, нараспев заговорила, что меня дрожь пробрала. Уж потом я смекнул, что это она заклятье творила.

«Придёт время, полюбишь кого — так не видать тебе счастья! Коль станет кто тебе женихом — тотчас лютым зверем обернётся. А ты станешь ланью редкой, диковинной. И прогонит зверь космат тебя через леса дремучие в чужие страны далёкие — пока не сгинешь от стрелы меткой али от клыков своего суженого!»

Заплакала сестра, взмолилась снять проклятье, да ведьма отказалась. Так и ушла из нашей лавки, довольная, что Айрель до слёз довела. А нам гадать осталось, сбудутся или не сбудутся её злые слова. Через них и вся жизнь наша по другому руслу пошла.

От кого-то узнал отец, что в Соколанской марке есть могучий ведун: за деньги любое проклятье снять может. Оставил отец лавку на моего дядю, и сам повёз Айрель в ту сторону. Уехали — и словно сгинули; и назад не воротились, и весточек от них не было.

После того как они пропали, дядя велел нам уезжать из города. Лавка осталась за ним и его семьёй, а мы с матерью перебрались сюда, в деревню. Ученье я, понятное дело, не закончил. Да и не особо оно нужно было тут.

Много лет прошло, уж и мать померла, а я не то, что женился — уж и дети пошли, когда та ведьма окаянная умирать собралась. И надо же, меня позвала, мол, душу облегчить хочет! Ну, собрался я и приехал к ней. Очень уж хотелось узнать о судьбе отца и сестры.

Да только легче мне от того знания не стало. Ведьма — она и на смертном одре ведьма. Любовь сына она, видишь ли, потерять не хотела. Надо ей было, чтоб только мать любил, а на девок смотреть не смел. Вот и Айрель наша за его любовь поплатилась…

Помню, взыграло во мне сердце, хотел высказать ведьме всё, что на душе лежало, — да словно рот кто рукой закрыл. Стою как болван, перед ней, только глаза таращу…

А она посмеивается так, а потом и говорит: «Сестру свою найти хочешь — рыцарю иди в ноги поклонись. Только он и может её сыскать да облик человечий вернуть. Пусть накинет ей на шею узду заговоренную, в солнечной воде вымытую, над огнем свечей пронесенную». А где сестру искать — того сказать не успела. А может, и не захотела, кто её разберёт…