Вервольф

— Эн Филипп — сын покойного магистра эн Гилерана, — начал свой рассказ эн Аннибал, и в голосе его зазвучала непривычная печаль. — Он учился вместе со мной в рыцарской школе, и с раннего детства у него пробудился сильный магический дар. Ученье давалось ему легко: словно он только вспоминал знаемое прежде. В семнадцать лет Филипп уже закончил школу и прошёл Посвящение. Но не захотел служить простым коннором, а принялся учиться дальше. Создавать мечи, способные защищать своих хозяев — вот какая мечта его влекла. И вскоре он добился своего, стал самым молодым Кузнецом нашего Замка. У эн Филиппа оказался талант к этому делу. Слава о его мастерстве разнеслась далеко, по всей Басмарии и не только… Из других Замков приезжали заказывать ему мечи. Эн Филипп стал нашей знаменитостью. И может, стал бы выдающимся Кузнецом в истории Замка, не доведись ему тогда влюбиться.

Неизвестно, откуда она появилась, та девушка. До сих пор мы о ней ничего не знаем. Звали её… Погоди-ка… Арнель?.. Нет, не то… Ар… Арни… Айри… Айрель? Да, верно, Айрель.

Я видел эту Айрель как-то с эн Филиппом. Странное впечатление она произвела на меня тогда. Большеглазое лицо её показалось мне и нежным, и диковатым одновременно; тёмные, как ночь, волосы растекались по плечам. Талия казалась удивительно тонкой, а сама девушка — гибкой и быстроногой, как лесная оленица.

Вот только глаза… не помню, какого цвета они были. Не смотрел я в них: боялся влюбиться; ведь распоследнее это дело — девушку у друга уводить. А сейчас думаю: уж лучше б увёл! Может, и история эта тогда не такой грустной оказалась. Впрочем, я в то время вскоре женился, и уехал с женой в Айс-дор, в свадебное путешествие.

А эн Филипп, как говорили, что ни вечер — норовил уйти из Замка к своей возлюбленной. Приворожила Айрель его, нет ли — но только окончательно потерял парень голову, всё позабыл: и работу свою, и службу. А однажды ушёл — и не вернулся больше. Будто сгинул!

Искали его, искали — не нашли.

Поначалу это никого из нас не встревожило; ну, ушёл парень, судьбу свою выбрал — разве это внове?

Только вскоре начали твориться тут чёрные дела, страшные и кровавые.

У отца эн Филиппа, магистра эн Гилерана, имелся замок под Соколаном, а в нём — жена с двумя дочерьми, прелестными смешливыми девочками.

В один недобрый вечер мать с детьми пошла погулять в ближайшую рощу. Когда возвращались, солнце уже село, но было ещё светло. Вдруг на повороте дороги, почти у самого замка, из кустов выскочил рослый рыжий вервольф — и набросился на женщину. Мать погибла, защищая детей. Младшая девочка — тоже, хищник откусил ей голову. Старшую спасли поселяне, шедшие с полей, но она тоже умерла от ран.

Несчастный эн Гилеран, услышав злую весть, почернел лицом от горя — и поклялся убить чудовище или погибнуть самому. Не слушая уговоров, он ускакал в ночь — и не вернулся. Лишь через несколько дней удалось найти его обглоданные кости.

Убийство рыцаря, тем более магистра, всколыхнуло весь Соколан. Тогдашний командор, эн Руэрт, послал сторожевой отряд на поимку чудища.

В ту пору я как раз вернулся в Замок продолжать службу и попал в тот отряд. Мы облазили все овраги, проскакали с шумом лес, подняли порядочно зверья, но не смогли напасть даже на след вервольфа. И возвратились в Замок ни с чем.

А спустя несколько дней лютый зверь объявился вновь, совершив пять убийств — чуть ли не под стенами Замка. Было ясно: он чувствовал себя совершенно безнаказанным.

Сколько бы нас не посылали против него — всё тщетно. Хищник немедленно проваливался сквозь землю.

В то время я начал понимать: свирепый вервольф — это кто-то из наших. Скорее всего — пропавший без вести эн Филипп. Но как доказать это, и тем более — как уберечь его от гибели? Ведь рано или поздно зверя всё равно затравят. Лес в нашей марке небольшой, собаки, обученные охоте на крупного зверя, вроде того же волкайна, однажды поднимут и его. Как быть?

Я посоветовался со Старшим Кузнецом, покойным эн Арнольфом. И мы придумали план… С которым пошли к командору. Эн Руэрт выслушал нас — и дал согласие. Ему тоже приходилось несладко из-за набегов вервольфа: из столицы шли гневные письма от Верховного Магистра Тивера.

План наш заключался в следующем: несколько человек из замковых Кузнецов должны были пойти двумя цепями через лес навстречу друг другу, поддерживая между собой магическую связь. По сути это являлось ещё одной облавой, только тихой, без шума и собак.

Вервольф выскочил на одну из полян, видимо, обеспокоенный таким обилием магии, и заметался между наступающими Кузнецами. Кто-то выстрелил в него из арбалета, и кровь окрасила алым снег. На упавшего зверя набросили сеть — волочь в Замок. Я кожей чувствовал озлобленность людей; для них вервольф был всего лишь бешеным зверем, которого надо убить!

Подойдя ближе, я положил ладонь на его бок.

Зверь огрызнулся, клацнул зубами… Мою руку спас лишь толстый рукав куртки. И то острые клыки сумели распороть ткань и задеть кожу...

Я крикнул:«Именем Скачущего, беру зверя под свою защиту!»

На меня воззрились, как на сумасшедшего. И, наверное, оттолкнули бы прочь, но тут меня поддержали эн Руэрт и эн Арнольф.

Вервольфу стянули ремнём морду, не давая кусаться. И старый Кузнец возложил мои руки на лоб и грудь злобного хищника. Я чувствовал, как бьётся под ладонью звериное сердце, зная, что на деле это сердце человека. Как растопить лёд колдовства и вернуть исковерканную кем-то недобрым человеческую сущность?

Я позвал эн Филиппа по имени раз и два, я говорил ему ласковые слова, тянулся к нему всей силой души, как к потерянному другу… Эн Арнольф помогал мне своей магией.

Поначалу казалось, всё напрасно, и эн Филиппу уже не вернуть человеческий облик. В какой-то миг я уткнулся головой в звериную шерсть — и заплакал от отчаяния. И вдруг ощутил щекой не жёсткую щетину зверя, а полуизорванную старую рубаху на худом, костлявом, но человеческом теле!

Я поднял голову: на истоптанном снегу и вправду лежал эн Филипп, тощий, косматый, так мало похожий на себя прежнего! В человеческом облике он не смог даже приподняться, не то, чтоб идти самому, и нам пришлось соорудить для него носилки.

Больше месяца он пролежал пластом, прежде чем силы к нему вернулись. Он стал оживать и душой, особенно сильно привязался ко мне; ибо я чаще и дольше других сидел возле него. Черты лица Филиппа сильно изменились, оно стало как-то крупнее и шире. Неуловимый, неистребимый отпечаток зверя тенью лежал на нём.

Долгое время мы не говорили с эн Филиппом о прошлом. Но увы, однажды настаёт день, когда молчать больше нет возможности. К тому же я понимал: рано или поздно эн Филипп всё равно об этом узнает, не от меня, так от другого. А остальные могут быть очень жестоки. Ведь от клыков вервольфа погибли родичи многих.

Как-то он спросил меня об отце.

Я промолчал или отделался какой-то ложью, сейчас не вспомню. Наверное, я и сам был не готов рассказать ему всю ужасную правду, которую знал.

Эн Филипп, видно, почувствовал ложь, и начал расспрашивать меня о матери и сестрёнках, удивляясь, почему они не приходят навестить.

В ответ я спросил его про Айрель.

Он посмотрел с таким изумлением, будто никогда не слыхал этого имени. Позже я убедился: он совершенно ничего не помнил о ней — ни лица, ни голоса, словно той женщины вовсе не существовало на свете. И всё же она была, иначе как объяснить тот живой образ в моей памяти?

Мне пришлось объяснить эн Филиппу, что он почти два года бегал по лесу в облике вервольфа, нападая на людей и устраивая из них кровавые трапезы. Я постарался сделать это как можно мягче, но эн Филипп всё равно оказался потрясён. Он долго отказывался верить моим словам, принимая их за чудовищную шутку, пока их клятвенно не подтвердили эн Руэрт и старый Кузнец.

Узнав, что стал убийцей своей семьи, эн Филипп обезумел от отчаяния. Кидался на нас, бился головой о стены, пытался покончить с собой. Мы едва удерживали его втроём, могучая звериная сила словно вернулась к нему. Эн Филипп вырывался, кричал нам, мол, лучше бы его застрелили, катался по полу, кусая сам себя… И, пожалуй, сошёл бы с ума, если б эн Арнольф не пропел для него Слово Света.

Это успокоило метания несчастного, он обессиленно замер, прислушиваясь к звуку голоса эн Арнольфа — а потом опустился на пол и заснул. Пока он спал, старый Кузнец продолжал лечить его израненную душу, утешая и подбадривая, внушая мысль о его нужности людям.

Эн Филипп спал два дня, и за это время его волосы из огненно-рыжих стали белыми, как свежевыпавший снег. Когда же проснулся, я взял с него суровую клятву, чтоб не вздумал наложить на себя рук, как бы отчаяние ни терзало его душу. Он хмуро произнёс слова клятвы, а потом тускло спросил, казнь его ждёт или заточение?

Я уверил эн Филиппа, что никто не станет его винить за преступления, совершённые под действием колдовства. И сказал, что его талант и магический дар непременно понадобятся нашему Замку.

С тех пор он насовсем перебрался в Кузнечную башню, и много лет живёт там нелюдимо, лишь ради служения Скачущему и нам.